Текст книги "Паломничество жонглера"

Автор книги: Владимир Аренев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 39 страниц)

– Да! И поступили бы с ним так, как и следует поступать с еретиком!

– Может быть, – согласился Баллуш. – Может быть. Если бы успели. А скорее всего вас, Секач, как и упомянутого здесь брата Хуккрэна, остановил бы кто-либо из зверобогов. А они умеют останавливать и вразумлять по-разному – не правда ли, брат Анкалин? Вспомните прозверевших, которых вы не послушались, и что сталось с ними и с теми, кто был причастен к случаям невнимательности. Сатьякал не терпит пренебрежения! – Тихоход сотворил еще один священный знак вкупе с суровым выражением лица. – К тому же я не был до конца уверен, что Иссканр – Носитель. Но когда он пересек Иншгурру, чтобы попасть ко мне на Йнууг, когда оказался в «Кинатите» и «Кинатит» был разрушен, я убедился, что не ошибся в своих подозрениях. И то, что этот человек сумел выжить и сейчас находится здесь, рядом, в Старом Клыке, еще раз подтверждает, что он Носитель. Но, – Баллуш выдержал необходимую паузу, – отнюдь не свидетельствует о том, что его следует немедленно уничтожить! Однако, братья, отвлечемся на время от Носителей и вернемся к тому, о чем начал рассуждать Осканнарт. Зачем зверобогам понадобилось нисходить в Ллаургин? Разве ответ не очевиден для любого, кто слышал всё, здесь прозвучавшее?

– Им нужны Носители! – не вытерпел юный Тантэг Улль. Тридцать пять возраст небольшой для верховного настоятеля эпимелитства, но пора бы ему начинать учиться держать себя в руках. Впрочем, так даже лучше, ведь нужные слова были сказаны не Тихоходом, а другим иерархом. А то, что очевидно юнцу, признают и другие. Те же, кто станет спорить…

– Чепуха! – отмахнулся Армоль Неспокойный. – Даже если на время допустить, что байки запретников содержат в себе крупицу правды… Те, кто мнил себя Носителями, появлялись в Иншгурре и Трюньиле всегда, начиная с Третьего Нисхождения. Триста семьдесят лет это не тревожило Сатьякал, а теперь, по-вашему, что-то переменилось?

– Да, – спокойно ответил Хэйр. – И то, что они отдают через прозверевших недвусмысленные указания относительно тех, кто скорее всего является Носителем, подтверждает это.

– Могу я задать один вопрос? – Ильграм Виссолт, как всегда, был лаконичен и четок. – Благодарю. Я готов допустить, что Нисхождение началось или вот-вот начнется. Полагаю, никто из присутствующих с этим-то особо спорить не будет? Великолепно. Далее, я могу представить себе, что по тем или иным причинам зверобогов в первую очередь интересуют судьбы Носителей. Уважаемый Анкалин обвинит меня в ереси, однако рискну высказаться вот в каком ключе: два прозвучавших выше тезиса для меня относятся к разряду важных, но имеющих исключительно теоретическое значение. А я, в силу своего сана, обязан быть прагматиком. Вы, Осканнарт, сулили нам именно практическое решение… выход из складывающейся не в нашу пользу ситуации. Не будем забывать, с чего начался этот, с позволения сказать, диспут. Как нам избежать большой крови и многих смертей?

– Это очевидно, – улыбнулся Хэйр, и Баллуш мысленно улыбнулся вместе с ним, радуясь, что всё идет так, как и было задумано. – Зверобогам зачем-то понадобились Носители. Но очень сложно отыскать иголку в стоге сена – если ты человек, а не муравей. И наоборот – да простят меня за сей словесный парадокс, – очень сложно отыскать человека среди людей, если ты муравей, а не человек.

– Ты предлагаешь нам заняться торгашеством?! – вскочил, брызгая слюной, Пустынник.

– Конечно, нет! Анкалин, как вы могли подумать?! Речь о другом: нужно дать зверобогам то, чего они хотят. И попросить прервать Нисхождение или хотя бы не делать его столь разрушительным и смертоносным, как прежние.

Осканнарт помолчал, пережидая очередной шквал разрозненных выкриков, обвинений его в ереси, скудоумии и принадлежности к запретникам. Впрочем, были среди иерархов Церкви и те, кто сидел молча, либо изучая выражение лица Хэйра, либо глядя пустым взором перед собой. Баллуш, хоть и не вертел головой по сторонам, видел каждого: кто шумит, кто размышляет, взвешивая мысленно «за» и «против». А кто, как, например, Ильграм Виссолт, давно всё решил и ждет только подходящего случая, чтобы поддержать или опровергнуть Хэйра.

Так поддержать или опровергнуть?!

Баллуш знал: возможно, судьба всего Ллаургина будет зависеть от того, какое решение примет сегодня Собор – и как раз голоса тех, кто сейчас молчит, сыграют решающую роль.

Перехватив взгляд Тагратвалла, Тихоход дал понять, что хочет высказаться. И под стук председательского жезла поднялся, улыбаясь краешком губ.

Если бы кто-нибудь из послушников Йнуугской обители увидел сейчас Баллуша, он бы искренне посочувствовал паттам и отцам-настоятелям, что сидели в Зале Мудрости.

* * *

«Знаешь, – говорил иногда Фринию Кирхатт, – бывают случаи, когда ты напоминаешь мне щенка – добродушного, радостного щенка. Который не задумывается над тем, откуда у хозяина берутся сахарные кости и чего взамен ждет от пего этот самый хозяин. В общем-то, – добавлял Купчина, – хорошее качество. Поступать так – это почти достигнуть естественности и беззаботности. Но, знаешь, „почти“ – очень опасная штука. И если ты почти беззаботен и естественен, то жить из-за этого с другими, которые даже не „почти“, – очень сложно. Слишком часто будут тебя… как бы это поприличнее выразиться… в лужу носом макать. А ты будешь естественно удивляться: «За что?!»

Вот, дружище, именно за то.

Ты это учитывай, хотя бы временами».

Конечно, Купчина сгущал краски, но в целом был прав. Фриний знал об этой особенности своего характера и старался, по совету друга, ее учитывать. И хотя окружающим могло показаться, что он поступает наивно и непродуманно, окружающие ошибались. Иногда.

Кирхатт, например, считал, что наниматься к Тойре – как минимум невыгодно. Да и откуда у странствующего проповедника деньги возьмутся?!

Фриний не стал разубеждать приятеля, однако точно знал: деньги у Тойры водятся. У странствующих проповедников есть масса возможностей заработать, и это не считая собственно проповедей.

Вскоре он в этом убедился.

Через пять дней после того, как они покинули Хайвурр, Тойра и Фриний оказались в городке под названием Ахард. Здесь, как сообщил учитель, у него было намечено несколько важных встреч.

Неторопливым шагом, ведя коней в поводу, они миновали с десяток узких улочек и оказались на Храмовой площади города.

– Гляди-ка, – хмыкнул Тойра. – До сих пор целы.

Он показал на ратушу, перед которой возвышалось громадное сооружение, похожее на песочные часы. Разница заключалась в том, что в обоих сосудах вместо песка находилась вода – и она медленно, капля за каплей, сочилась из верхнего в нижний. В верхнем же, среди палых листьев и множества комариных личинок-дергунцов плавала крупная бурая лягушка; иногда она ныряла и хватала нескольких, а потом снова поднималась на поверхность и замирала там, бесстыдно растопырив перепончатые лапы.

Пометы на нижнем сосуде, видимо, увязывали количество воды в нем с истекшим (точнее – с выкапавшим) временем. Рядом с клепсидрой играли в «Черепаху, Щуку, Спрута» двое стражников, не забывавшие поглядывать по сторонам; но, как подозревал Фриний, их больше заботило не возможное нападение на часы (именно что невозможное, вряд ли бы даже самый последний безумец решился на такое), а появление кого-нибудь из начальства. На очередных «гостей города» стражники внимания не обратили.

– Вот это, – заявил Тойра, – и называется чудом. Клепсидра влетела Ахарду в… в хороший «коготь». Сами же рабочие и требовали: для порядку, мол, для порядку! Потому что прежние договоренности «работать с утра и до вечера» каждый из нанимателей понимал по-своему и в свою пользу.

– И что, с клепсидрой им стало легче?

– Конечно, нет, – фыркнул проповедник. – С чего бы? Если раньше можно было спорить о том, наступило утро или нет, теперь такой возможности не осталось. Видишь, колокольня возле ратуши? Если по рассветному удару колокола работника не оказывается на месте, на него налагают штраф. А звонят здесь рано-ранехонько. И вечерний колокол тоже ударяет, когда солнце уже давно село. Вот тебе и прогресс…

В молчании они оставили площадь и двинулись к зажиточному району, состоящему сплошь из контор купцов и ювелирных лавок. Неподалеку от Ахарда находились шахты по добыче драгоценных камней, большая часть из которых вывозилась в королевскую казну и уже оттуда попадала на рынок, часть же выкупалась местными дельцами (а еще большая – втихаря раскрадывалась, разумеется, с ведома местных властей и за солидные проценты от последующей выручки). В общем, городок существовал неплохо. Кроме промысла, связанного с добычей и перепродажей краденых драгоценных камней, процветали здесь разнообразные ремесла, особенно же – гончарное. Кто-то когда-то обнаружил, что вывозить незаконным путем добытые драгоценности лучше всего спрятанными в днища и стенки кувшинов да кружек. С тех пор профессия гончара стала в Ахарде очень популярной, как и поговорка о посуде, что бьется на счастье.

Обо всём этом Тойра вкратце рассказал Фринию по пути к дому своего знакомого купца.

– Правда, – добавил, – честным гончарам здесь приходится всё труднее. Работают-то только на городской рынок, потому что самое сложное по нынешним временам – выехать отсюда с грузом каких-нибудь жбанчиков и довезти его целым до места назначения. Тех, кто работает под «кровлей» местных контрабандистов, на большаке не трогают, а вот остальных, честных, не упускают возможности проверить. Особенно местная «изумрудная молодежь» любит так развлекаться.

– Кажется, здесь вообще только и делают, что развлекаются, – угрюмо заметил Фриний, показывая на толпу перед домом, к которому они направлялись.

Заводилой был местный жрец, он возвышался над остальными, взобравшись на пузатый перевернутый горшок. По-видимому, других подходящих постаментов поблизости не оказалось, днище же кувшина было маленьким, и жрец едва удерживался на нем.

– Время, – провозглашал жрец, – есть материя грешная! Вспомните «Бытие»: «Несли они в себе качество ущербное, разрушительное, названье коему – „время“. Скверное то качество распространяли они вкруг себя, подобно заразе неизлечимой!» Так сказано в Книге, такова истина! Но нашлись те, кто презрел указанья Сатьякала и торгует временем, торгует скверною! – В запале жрец взмахнул руками и едва не сверзился с горшка, но вовремя отклонился и сохранил равновесие. – Вот, – продолжил он, тыча длинным кривым пальцем в сторону купеческого дома, – вот оно, гнездо сквернопродавца! Ибо чем же торгует он, как не временем, когда дает деньги в рост?

– Занятно, – пробормотал Фриний. – Неужели этот достойный служитель Церкви знаком с трудами Саллюрэя Сна-Тонрского?

Тойра на это только многозначительно усмехнулся.

– Ведь деньги платит он, – не унимался жрец, – и деньги же от вас принимает. Так за что же берет он больше, чем дает? За время, когда вы пользуетесь теми деньгами, вот за что!

– Ну? – шмыгнул носом высоченный детина в кожаном фартуке. – Так ить правильно берет, мы ж пользуимси.

– Но… – Жрец помахал в воздухе рукой. – Но… Но это значит, что купцы торгуют временем, – подытожил он, наливаясь красным. – А время – суть материя грешная! Вот и выходит, что все купцы – сквернопродавцы!

Толпа расходиться не спешила, но кое-кто уже позевывал.

Тойра и Фриний объехали гомонивший и чесавший затылки народ, предоставив жрецу самому разбираться со временем, скверной, которое оно содержит, да купцами, которые торгуют и тем, и другим и много чем еще. Один из таких купцов, нимало не смущаясь устроенным у него перед домом лекторием, радостно приветствовал Мудрого и его спутника. Купец, видимо, давно заметил гостей и приказал слугам открыть для них боковую калиточку.

Он собственной персоной вышел на крыльцо и представился. Звали купца Эркусс Дьянский (как подозревал Фриний, Дьян был какой-нибудь провинциальной деревушкой, фамилию же уважаемый Эркусс1 [1 Роль купцов в Иншгурранском королевстве в описываемый период возрастала. Это выражалось и в том, как к ним обращались. Обращение «господин» было позволено только в отношении высокородных или тех, кто занимал вышестоящую должность в аппарате государственного управления, обращение «брат», «святой отец» и пр. – только относительно священнослужителей. Поэтому купцов стали звать «уважаемые», со временем это обращение также стали употреблять по отношению к горожанам более-менее независимых городов. Впрочем, последних в описываемый период в Иншгурре почти не было.

Вместе с тем обращение «уважаемый», но без использования имени, могло быть применено к любому человеку – как в прямом, так и в ироническом значении этого слова.] выбрал исключительно для внушительности, как это делали сейчас многие купцы).

– Извини, что не с парадного входа… – развел руками Эркусс. – Сам видишь… Ну, прошу в дом.

– Вижу, – проворчал Тойра, – что, сколько бы ты ни платил этому жрецу, всё равно переплачиваешь. Забывает слова, логики никакой…

– Новенький, – пояснил купец. – И боится очень. Прежнего-то чернь в клочья… н-да… а до того, помнишь, был у меня такой тощий, Лысым Журавлем звали? – его кто-то «пером» ночью в переулке осчастливил. Я уж стал двух-трех подсылать в толпу нарочно, чтоб охраняли, а нынешний всё равно боится.

– Так, может, пора тебе прекратить эти фарсы? Если люди поняли что к чему…

Эркусс Дьянский только поморщился:

– Люди-то давно поняли, у нас народ смекалистый. А что прикажешь делать с храмовниками? Эти, если помнишь, поначалу твою клепсидру вообще намеревались обозвать «зандробовым искусом» и еще какой-то там хренотенью.

Уважаемый Эркусс совсем не по-вельможному сплюнул себе под ноги. Поскольку дело происходило в холле, за спешно накрываемым столом, особого ущерба полу не предвиделось: здесь он был выстелен соломой. А вот коридоры, по которым купец вел сюда своих гостей, как на подбор, покрывали дорогие ковры. «Там бы ты не плевался, подумал чародей. – …Но погоди-ка, почему это клепсидра – Тойры?!»

– Храмовники… – Проповедник с благодарностью принял из рук слуги полный кубок, отсалютовал хозяину и пригубил. – Они никогда не уймутся, я тебя предупреждал. Раньше время, чтоб они там ни говорили, принадлежало им. День делился на всенощную, заутреню, обедню, повечерие и так далее. Они, как утверждала Церковь, таким образом хоть немного облагораживали время, счищали с него изначальную скверну. А теперь ты эту скверну используешь, чтобы упорядочить жизнь. О каких естественности и беззаботности в таком случае может идти речь, а?! Да храмовники с монахами сами должны нанимать охранников твоим подкупным лекторам! И своих таких же запускать в мир в большом количестве. И будут запускать, вот увидишь!

Уважаемый Эркусс покачал головой:

– Так что же мне делать?

– Что и раньше! – заявил Тойра. – Платить Церкви откупные и заниматься своим делом – вот что!

– И платить не только Церкви, – улыбнулся купец. – Я уже приказал, сейчас принесут.

С легким изумлением Фриний наблюдал за тем, как Эркусс вручает его приемному отцу несколько увесистых мешочков. По меньшей мере в одном, судя но проступавшим граням, находились драгоценные камни.

Тойра неторопливо подцепил мешочки себе на пояс, а один вручил чародею:

– Считай, это аванс. Кстати, учти, Эркусс: это мой ученик, в случае чего можешь ему доверять как мне самому.

Купец поклонился, Фриний чинно наклонил голову в ответ, не зная, что и думать.

Впрочем, гадать о происходящем ему не было нужды: легко, плавно он проник в сознание уважаемого Эркусса и скользнул по самым верхам его мыслей и ощущений.

Отшатнулся.

Медленно тряхнул головой, чтобы не вызвать у присутствующих подозрений, и прикрыл глаза. Такой смеси благодарности и безумного страха Фриний еще никогда не встречал. Но именно их купец испытывал по отношению к Тойре.

– Всё просто, – объяснил чародею тот, когда они покинули Ахард и отправились на восток, в сторону Тайдона. – Я помогаю – не только Эркуссу, многим зажиточным людям в разных округах – вести дела. В сторону, если хочешь, прогресса. Подбрасываю им разные идейки, как облегчить жизнь. Так думают они «облегчить». На самом-то деле это всегда монета о двух сторонах. Кому-то легче, кому-то – наоборот. Это не облегчение, это ускорение жизни. Не купцы торгуют временем, а я, я делаю его более концентрированным – и не только в каком-нибудь отдельно взятом Ахарде, а во всей Иншгурре. В конечном счете во всем Ллаургине Отсеченном.

– Зачем?

– Возьми бычий пузырь, брось туда лягушку и завяжи его. Увидишь: она никогда не сможешь выбраться наружу, просто не сумеет прорваться, у нее нет для этого ни когтей, ни зубов. А вот если надуть пузырь изнутри, он лопнет.

– Лягушке при этом не поздоровится.

– А тебя не учили в эрхастрии, что всякое сравнение – лишь подобие, но не точная копия того, что сравниваешь? И различия-то как раз позволяют постичь то общее, что имеется между двумя сравниваемыми понятиями. В нашем случае, признаю, лягушка и бычий пузырь – не самый удачный пример.

– Вернемся к прогрессу. Почему ты действуешь именно так?

– Через подставных лиц? Да потому что мне не хочется излишнего интереса со стороны Церкви, Короны или Посоха. В некоторых случаях, чтобы утихомирить пса, я просто швыряю ему кость.

– Как в случае с Посохом.

– Да. Я сотрудничаю с несколькими чародеями, которые достаточно умны, чтобы не задавать вопросов. С теми, кто понимает, что прогресс это всегда больно, что изменения в жизни, внешние изменения, начинаются вот здесь, – он постучал себя по лбу, и здесь, – приложил ладонь к груди. – Недостаточно подарить какому-нибудь Эркуссу идею о часах на площади, нужно сделать так, чтобы люди научились по-новому воспринимать свое бытие, считать свои дни и годы.

– Думаешь, прогресс – это благо?

– Мальчик мой, что такое благо? Всеобщего блага вообще не существует, это выдумка трепачей от Церкви, хоть, согласен, трепачей с хорошо подвешенным языком. Всем сразу хорошо не бывает, сама вероятность этого – невозможна, уж прости за словоблудие. А чтобы она просто стала возможной – даже не осуществилась! – нужно, чтобы изменились люди. Может быть, настолько, что никто тогда и не назовет их людьми. И тут, понимаешь ли, открываются два пути. Как там у нас в «Бытии» записано: «провел в зверях черту, разделив в них Тьму и Свет; и стали Тьма Злом, а Свет Добром;…а звери – человеками»? До тех пор, пока эти две составляющих в нас почти равновесны, люди остаются людьми. Если победит одна из них, они станут либо чересчур уж зверями, либо… Либо обретут иное качество. Вот тогда, может быть, всеобщее благо станет для них доступным.

Тойра помолчал, уставившись в вечернее небо.

– А прогресс, мой мальчик, это не благо. Это всего лишь рост, развитие. Которое неизбежно – особенно в наше время – связано с болью. Или, если хочешь, назови прогресс врачеванием хронической болезни. Ты ведь знаешь, вас должны были учить: чтобы вылечить болезнь, ее нужно перевести из состояния хронического в обостренное. А это всегда больно и страшно, в том числе тому, кто лечит. Здесь важно умение отстраниться, а им, к счастью, обладают не все. Знаешь, почему к счастью?

Фриний отрицательно покачал головой. Хотя догадывался.

– Потому что очень легко спутать отстраненность с безразличием и равнодушием. Чересчур легко и слишком заманчиво. Никогда не позволяй себе сделать это, мальчик мой, никогда!..

…Через четыре года, отправляясь к Пелене проходить испытание на очередную ступень, Фриний задаст себе вопрос: а не путал ли сам Тойра одно с другим. Ведь опасность прежде всего настигает того, кто уверен, что с ней справился.

Фриний и сам убедился: самоуверенность и презрение делают человека слепым и глупым, а значит, уязвимым. Еще со времен учебы в сэхлии он, как и большинство махитисов, пренебрежительно фыркал, когда кто-либо брался рассуждать о пользе университетов. Да и как можно всерьез воспринимать ученых? Ведь они, вместо того чтобы постигать общую структуру бытия, пытаются разлагать ее на отдельные компоненты. В то время как каждому известно: целое – это нечто большее, чем простая совокупность составляющих.

А их так называемая «механизация»?! Взамен развития внутренних способностей человека ученые ломают голову над изобретением всё новых и новых устройств, чтобы те выполняли работу медленнее, не так точно и не так качественно.

В сэхлии даже бытовала поговорка: «Чтобы научить младенца ходить, ученый привяжет ему к ногам костыли».

В общем, когда по дороге из Ахарда Тойра заявил, что Фринию придется пару семестров поучиться в Тайдонском университете, чародей немало удивился. А когда удивление прошло, долго и убежденно объяснял, что он думает обо всех ученых заведениях – и почему.

Тойра на это лишь отмахнулся.

– Во-первых, – сказал, – ты забываешь, что я тебя нанял для работы. За которую плачу и, согласись, неплохо. И мне вот, представь, необходимо, чтобы ты, в рамках упомянутой работы, прошел обучение в университете. Ну а во-вторых, – подытожил он, – то, что ты сейчас наговорил об ученых, это критика их методов. А я хочу, чтобы ты ознакомился с их достижениями. Тогда и устроим дискуссию.

Дискуссию устраивать не пришлось. При всей своей предвзятости Фриний очень скоро понял, что в университетах преподавательские мантии носят не одни дураки и сумасброды. К тому же здешняя библиотека содержала множество редчайших свитков, которые нигде больше не сохранились.

Тойра ни о чем не спрашивал, а только довольно улыбался, слушая отчеты молодого чародея. Кстати, оказалось, что Фриний не единственный, кто, окончив сэхлию, решил продолжить обучение в университете. Просто остальные предпочитали не проявлять своей принадлежности к чародеям, жили скрытно, вели себя замкнуто, лишний раз на люди с посохом не выходили (почему-то считалось, что выпускник сэхлии непременно должен его носить с собой). Только пару недель спустя один из «коллег» объяснил Фринию, что столь нарочито заявлять о своей принадлежности к чародеям считается в стенах университета дурным тоном.

Здесь вообще многое было по-другому, нежели в сэхлии. Не соперничество – оно присутствовало повсюду, – скорее принципы этого соперничества. В университете каждый боролся только за себя, беспокоился о себе одном, о собственной выгоде, порой – в ущерб здоровью или даже жизни других. Если ты собирался провести опыт, а твой соученик узнавал, что компоненты подобраны неправильно, он не торопился предостеречь тебя. Разве что – после опыта, с покровительственной усмешкой навещая жертву эксперимента в университетском госпитале.

Расплачивались за обучение здесь тоже иначе: деньгами, а не практикой. Если же кто-то хотел остаться на той или иной кафедре (и если, разумеется, его там хотели видеть), ему устанавливали постоянное жалованье. При соискании очередной ученой ступени (как было принято говорить, «степени»), опять же не в последнюю очередь обращали внимание на благосостояние экзаменуемого. Ибо процесс соискания требовал значительных расходов, как на организационные нужды, так и на подарки преподавателям. К счастью, Тойра обеспечивал Фриния достаточными средствами, а откуда они берутся, никто из студентов не интересовался, это принято не было.

По той же причине никто особо не вникал, чем, собственно, занимается Фриний, что исследует, над чем работает.

Он и сам – не слишком-то понимал.

Тойра велел ему заняться прежде всего древней историей и зверобогословием, которые в университете излагали не так, как в сэхлии, и не так, как в монастырской школе. Здешние преподаватели всё подвергали сомнениям и анализу, они стремились рационально, то бишь с помошью разума, постичь и объяснить все явления, даже описанные в «Бытии». Этот подход был относительно новым направлением в науке, и Церковь продолжала преследовать его приверженцев, ведь они, по сути, отвергали естественность и беззаботность, стремясь осуществить познание через грешный, присущий лишь человеку разум. Конечно, среди ученых тоже не все отдавали предпочтение такому способу познания, но в Тайдонском университете приверженцев рациональности было больше.

И среди них, разумеется, встречались запретники, особенно среди тех, кто изучал древнюю историю и зверобогословне. Фринию, уже немного разбиравшемуся в устройстве университета и научившемуся узнавать их среди прочих студентов, запретники не нравились. И хотя были среди них разные люди, но всё-таки чаще с ущербной, будто надломанное «око», психикой, с нервическим характером, одержимые идеями настолько опасными, что они постепенно сводили своих носителей с ума. То есть, шутил Тойра, приближали к естественности и беззаботности, которых запретники как раз и не принимали.

Пошутив же, Мудрый приказал Фринию «задвинуть свои предпочтения куда подальше и с запретниками дружить. Считай, сказал, что ты их изучаешь».

Сам Тойра наведывался в университет куда чаще, чем прежде в сэхлию. Привозил деньги, новости из внешнего мира (хотя студентам, в отличие от махитисов, разрешалось выбираться в город), неизменно расспрашивал о том, как проходит учеба. Оставлял массу мелких заданий: узнать, когда, согласно хроникам, был основан тот или иной город, кто из графов участвовал в Пятом захребетном походе и тому подобное. И в следующий свой приезд никогда не забывал спросить об ответах. При этом ни словом, ни полусловом не объяснял Фринию, зачем ему понадобились те или иные сведения, вообще редко снисходил до объяснений, только когда считал их совершенно необходимыми. Фриния это задевало, хотя сам он не всегда себе в этом признавался. В таких случаях чародей напоминал себе, что Тойра нанял его и, значит, в своем праве.

Неизвестно, какую пользу извлекал странствующий проповедник из Фриниевых занятий, а вот для самого Фриния она была несомненна. Вскоре он убедился, что Тойра не ошибся и у ученых есть чему научиться. Вывод, заключенный в этом каламбуре, чародей распространил и на запретников, хотя по-прежнему считал их людьми ненадежными и подверженными душевным заболеваниям. Он совсем не удивился, когда выяснил, что все тайны запретников хорошо известны руководству университета и Тайдонскому архиэпимелиту. Запретникам позволяли существовать, но за ними бдительно приглядывали…

– …Конечно, знал, – ответил Тойра, когда Фриний подступил к нему с расспросами. – А вот тебе знать раньше времени не следовало. Ты должен был вести себя непринужденно, с порядочной, так сказать, долей естественности. И потом, как и в случае с самим университетом, ты путаешь методы с результатами; в данном случае – с… хм… с понятийным аппаратом, которым располагают запретники. Все эти Носители, сакральная роль Лабиринта, подоплека захребетных походов – о них и в народе поговаривают, но там слишком много… э-э… информационного шума. В общем, чуши всякой многовато примешано.

– В том, что утверждают запретники, – тоже.

– Тоже, – согласился Тойра. – Но меньше. – И продолжать разговор на эту тему, как обычно, отказался.

Не один раз Фриний пытался понять, чем вызвана скрытность его приемного отца, но фактов у Фриния пока было маловато, да и отвлекаться на что-то, не связанное с обучением, не получалось. Ведь кроме университетских занятий он по-прежнему занимался чародейскими практиками, готовясь к восхождению на очередную ступень мастерства… к тому же визиты к вдовой, но не потерявшей своей привлекательности госпоже Рисимии отнимали немало времени.

Обещание, данное Аньели-Строптивице, он выполнил. «Что я делаю и зачем, — усмехнулся собственному отражению в окне, выпивая бокал сухого лейворнского в память об Омитте. – Хороший вопрос. Ответ: я учусь, я работаю на Тойру. Чтобы знать больше и повысить свое мастерство. Вот так просто».

Нет, Фриний не обманывался этой видимой простотой, но ведь и просьба Строптивицы казалась ему глуповатой, как будто до сих пор Аньель считала его маленьким мальчиком, не имеющим собственной головы на плечах. Так что выполнял он эту просьбу с мстительной небрежностью и легким раздражением. В такие дни, как этот, вспоминая об Омитте, он не хотел забивать себе голову – ту самую, что всё-таки есть у него на плечах! – всякой чепухой, достойной какого-нибудь жреца из захолустья, но не молодого, подающего надежды чародея и студента.

Тем более что постепенно он добивался поставленных перед собой («Кем? – шепчет во сне ветер в коридорах. – Кем поставленных?!») целей. Сперва прошел испытание на вторую, затем на третью и четвертую ступени. Для этого приходилось на время оставлять университет и Рисимию: система ступениатства была устроена таким образом, что для прохождения некоторых испытаний следовало отправляться в определенные эрхастрии.

А иногда – к Пелене.

– Тебе не обязательно проходить испытание на пятую ступень, – заявил Тойра, узнав о том, куда его приемный сын и его же наемный чародей намерен отправиться в следующем месяце. – Во всяком случае, не сейчас, – добавил он. Странствующий проповедник в очередной раз заглянул в Тайдон и только что выслушал отчет Фриния о его успехах на поприще наук и чародейства. – Проклятие, ты погляди в окно: осень начинается! В Сна-Тонр попадешь не раньше месяца Акулы, так? Ну а к Пелене…

– Ты боишься?

– Что?

– Ты боишься, что я не пройду? – Тойра удивленно покачал головой:

– Глупости! Просто не ко времени ты затеял это. Подождал бы полгода, а?

– Чего ждать? – пожал плечами Фриний. Отговорки Тойры его позабавили и немного разозлили. Уж что-что, а пройти испытание на очередную ступень он право имеет.

– Через полгода истекает срок нашего договора, – напомнил Мудрый. – Тогда я намерен рассказать тебе… рассказать о многом. В том числе зачем заставлял столько всего изучать и к чему готовил.

– Расскажи сейчас.

– Сейчас еще рано.

– Ну да, конечно, – усмехнулся чародей. – «Рано». А через полгода будет в самый раз. Ну а при чем здесь испытание на пятую ступень?

– Ты многого еще не знаешь. Поэтому просто поверь мне на слово: тебе пока не обязательно проходить испытание на пятую ступень. Потом, когда всё расскажу, я сам попрошу тебя надеть браслет ступениата, но…

– Ответь, – прервал его Фрииий, – что, по-твоему, главное в дружбе?

– В дружбе? Взаимовыручка, наверное… бескорыстие… Почему ты спросил?

– Нипочему, так. Давай-ка спать, мне завтра с утра предстоит еще несколько диспутов, а библиотекарь обещал раздобыть где-то копию со свитка «Баронских Костров» Анонимуса Нуллатонского.

– Так что ты решил насчет пятой ступени?

– Я еще ничего не решил, – соврал он. На том разговор и закончился.

Как обычно, когда Тойра наведывался в Тайдон ненадолго, он остановился у Фриния. Тот снимал комнату в одном из домов, принадлежащих университету, достаточно просторную, чтобы в ней могла расположиться небольшая компания студентов для увлеченной беседы и при этом осталось бы место для нескольких стеллажей и алхимического стола. Имелся там и небольшой диванчик, чтобы было где разместиться упомянутой компании, – на нем же во время своих визитов ночевал Тойра.