Текст книги "Паломничество жонглера"

Автор книги: Владимир Аренев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)

Вслед за другими паломниками Гвоздь, Матиль и Айю-Шун с Дальмином пересекают «межспицевое» пространство исполинского колеса, огибают Храм и выходят за пределы обода, на дорогу, которая ведет к Лимну. Оттуда вот-вот должны выехать первые люди королевства, лучшие из лучших, властители земные, они помолятся в Храме и отправятся навстречу процессии, которая в полдень выйдет из обители Алых Букв. Встретятся на полпути к Храму, и власть имущие преклонят колени в знак повиновения Сатьякалу, а потом с князьями Церкви возглавят шествие и все вместе, со священными реликвиями, войдут под своды Храма.

Пока Гвоздь вкратце объяснял Матиль, что должно произойти, в передних рядах уже закричали: «Едут! Едут!» Они вчетвером стоят в толпе справа от дороги; за головами паломников, по ту сторону от нее, видно озеро с двумя-тремя рыбачьими лодками на горизонте; Ллусим блестит в лучах солнца, и блики бьют Гвоздю прямо в глаза. Он ставит ладонь козырьком… «Подсади!» дергает за рукав Матиль – усаживает ее себе на плечи и поворачивается туда, откуда должна появиться процессия.

И снова прикрывает глаза ладонью – так слепят расшитые золотом одежды и сияющие доспехи тех, кто едет сейчас к Храму. Отряд воинов-«сколопендр» спешно и сурово спихивает зевак к обочинам, настоятельно рекомендуя там и оставаться. Отсюда это почему-то напоминает именно движение многоножки: воины, подобно ротовым сегментам, отодвигают людей с дороги, встают вдоль нее, оттирая народ подальше (и похожи в этот момент на множество сколопендровых ножек), а потом, когда процессия проезжает, они смыкаются позади, а за ними смыкается толпа.

Но, конечно, самые главные здесь те, кто едут в центре. Обычно в шествиях принимает участие и король, однако в этом году он прислал вместо себя верховного иппэаса и нескольких графов, занимающих при дворе достаточно высокое положение. Сейчас они гарцуют на высоких тонконогих скакунах и щедрыми горстями швыряют направо и налево монеты. Едва лишь строй «сколопендр» смыкается за ними, как паломники бросаются подбирать «когти», «плавники», «очи» – иногда дело доходит до драк и смертоубийств, но процессия к тому времени уже оказывается далеко.

Гвоздь только успевает порадоваться, что по совету Дальмина они встали подальше от обочины, на небольшом холме, где народу, правда, хватает, зато всё хорошо видно и не рискуешь быть затоптанным бесноватой толпой.

– Здорово! – захлебывается от восторга Матиль. – Ухтышка! А это кто такие?

– Действительно, – (запоздало удивляется Рыжий) – а это кто такие?!

Перед строем воинов-«сколопендр» вдруг возникают вооруженные люди, они о чем-то переговариваются сперва с капитаном стражников, потом трех пришлецов пропускают внутрь кольца оцепления, предварительно отобрав мечи. Остальные новоприбывшие стоят, где стояли, полностью игнорируя нацеленные на них арбалеты и луки.

– Бьюсь об заклад, – ворчит Гвоздь, – что эта часть церемонии исполняется впервые.

Само собой, спорить с ним никто не торопится.

* * *

– А это кто такие? – раздраженно спросил Камэн Свендирэг, верховный иппэас Иншгурранского королевства. Сухощавый и высокий, словно жердь, он всю дорогу от Лимна недовольно крутил свои длиннющие усы и пренебрежительно молчал. Сыпнул пару раз монет в толпу, потом заскучал и дальше ехал с кислой миной на лице.

Ларвант Тулш, которому выпало встречать и сопровождать иипэаса до Храма, успел проникнуться искренней антипатией к Свендирэгу и искренне же радовался, что Эйстеннское эпимелитство находится далеко от столицы. До этого он видел Камэна всего-то пару раз, зато сегодня налюбовался досыта. Кривя тонкие губы, патт сдерживался, чтобы не сболтнуть какую-нибудь грубость, и старался лишний раз иппэаса не провоцировать.

– Я спрашиваю, кто это такие?!

– Полагаю, очередные просители о милостях. – Тулш и сам понимал, что это не так. Просители ведут себя иначе и не заявляются столь хорошо организованной, вооруженной толпой. – Сейчас капитан выяснит.

Тот уже бежал к всадникам, округлив глаза и отчаянно потея.

– Они утверждают… простите, господин, но они утверждают…

– Дальше, дальше, – махнул рукой Свендирэг. – Ну утверждают – и что?

– Что они люди графа Неарелмского.

– Ты, часом, не ослышался, солдат?

– Н-нет, господин. Я переспросил даже. Говорят, именно графа Неарелмского.

– То бишь самозванца, поскольку такого графства, как Неарелм, не существует, – процедил верховный иппэас. Ларвант Тулш представил, как тот мысленно отправляет в карательный рейд по Вольным Землям несколько отрядов легковооруженной конницы – дайте только вернуться в столицу!

– Ну и чего же хотят самозванцы?

– Говорить с вами, как с представителем короля.

– Это уже интересно! – Глаза Свендирэга заблестели в предвкушении забавы. – Пусть-ка двоих-троих приведут сюда да без оружия, болваны! Значит, – пробормотал он себе под нос, – «граф Неарелмский»? Заня-атно…

Ларвант Тулш промолчал. Вне всяких сомнений, эти люди понимают, что им грозит. Тогда почему?..

Неожиданно Тулш почувствовал боль в желудке, резкую и клокочущую. Она тотчас прошла, но ощущение… очень знакомое было ощущение.

Он привстал на стременах и медленно осмотрел толпу по обе стороны дороги, понимая, что ни малейшего шанса на успех нет. Камэн и трое неарелмцев о чем-то говорили, но он не обращал на них внимания.

И шарил, шарил, шарил взглядом по лицам…

* * *

Люди, которых пропустили к верховному иппэасу, сперва отвечали на его вопросы (насколько мог видеть отсюда Гвоздь, заданные отнюдь не с доброжелательным выражением лица), затем один из них, поклонившись, подал господину Свендирэгу какой-то сверток. Иппэас развернул его, пробежал глазами по тексту, засмеялся и, разорвав пополам, швырнул под ноги просителям.

Те никак не ответили – не успели, вмешался патт, глазевший до того по сторонам. Развернув коня так, чтобы встать между просителями и иппэасом, он сперва что-то яростно шепнул последнему, потом повернулся к тем троим…

В это время впереди процессии, где стояли остальные нежданные пришлецы, возникло какое-то движение и взвились крики, слышные даже здесь.

– Зандробовы отродья!

– Нечестивцы!

– Бейте их, бейте!

«Да что же там происходит?!»

Гвоздь стоял, замерев и напряженно глядя на разыгрывавшуюся перед ними драму. Матиль, сидевшая у него на плечах, тоже нервничала – перепугалась, наверное, – и он чувствовал, с какой неожиданной силой впились ее пальчики ему в щеки.

Рыжий видел, как в толпе наметились два бурлящих центра, которые потянулись к «нечестивцам», – и как те, в свою очередь, потянулись за оружием. Взгляд Гвоздя вдруг выхватил движение справа от себя – какой-то невысокий человек принялся проталкиваться к дороге, упрятав правую руку в карман; хотя при низкорослом не было посоха, Кайнор почему-то решил, что это чародей.

Протиснувшись к эпицентру волнений, где ощетинившиеся клинками и ставшие «ежом» «нечестивцы» сдерживали натиск разъяренной толпы (воины-«сколопендры» по-прежнему бездействовали), предполагаемый чародей вскинул руку – в ней оказался небольшой шар, тотчас осветившийся изнутри фиолетовым.

По всей видимости, обладатель шара собирался вмешаться и защитить пришлецов, но осекся на полуслове, увидев кого-то (или что-то?) среди паломников. Замешкался буквально на мгновение, но из толпы в него уже полетели булыжники, а «сколопендры», наконец-то получив соответствующий приказ, стали действовать стремительно и беспощадно: один отрубил чародею руку, в которой тот держал шар, другой – пырнул мечом под ребро, и еще раз, чтоб наверняка. Дальше – проще. Навалившись со всех сторон на «ежа», солдаты мигом сломали строй пришлецов, причем старались по возможности брать их в плен.

– В священные жертвы! – – восторженно зашуршало по рядам. – Пусть отродья поплатятся! Пусть поплачут кровавыми слезами!

Тех троих, что подавали прошение верховному иппэасу, тоже скрутили, еще в самом начале заварушки, и теперь всех «нечестивцев» под конвоем поволокли к Храму. Следом тронулась и процессия.

– Эй, малышка, – сказал Гвоздь. – Ты б полегче, а? В щеках мне прорех наделаешь – как я кушать буду дырявым ртом?

Она вздрогнула, извинилась и убрала ручонки. Рыжий помассировал щеку и подумал, что синяков ему точно не миновать.

Но по сравнению, допустим, с участью тех безумцев он еще легко отделался, ей-же-ей!

* * *

Ларвант Тулш утратил власть над происходящим с самого начала, когда не обратил должного внимания на неарелмцев и увлекся поисками тех двух зандробов, чье присутствие (очень, очень близкое!) он уловил. Да, Тулш был прозверевшим – одним из немногих среди нынешних паттов, – но редко когда прибегал к этим своим способностям. Ларвант Тулш предпочитал спокойный, без кошмаров сон, а если…

Впрочем, не имеет значения. Где-то здесь, на территории Храма, находились два зандроба. И отвлекшись на их поиски (заранее, кстати, обреченные в таком хаосе на неудачу), он не заметил тех, кто подавал Свендирэгу свиток с письмом «графа Неарелмского» к королю. Не заметил, растерзай его Остроклыкая, что «послы» с изъяном, ибо у одного на запястье кожа переходит в чешую, а другой не зря носит капюшон: под капюшоном-то у него на затылке растет хохолок из алых перьев!

Так уж получилось, что в толпе раньше обратили внимание на странности неарелмцев. У кого-то из них то ли шапка упала, то ли перчатка – народ углядел и рассвирепел.

И чародей еще этот…

– Брать живыми! – рявкнул «сколопендрам» Камэн Свендирэг. – Определим мерзавцев в священные жертвы! – возопил раньше, чем Тулш успел ему объяснить, почему сам медлит с приказом. Потом было поздно – и отменять безмозглое повеление иппэаса, и пытаться спасти ситуацию.

– А вы не подумали, что в толпе у этих неарелмцев наверняка есть свои соглядатаи? – разгневанно прошептал Свендирэгу патт. – И вы сами поддались на их провокацию!

– Иншгурра не будет иметь дела с каким-то сбродом нечестивцев! – отмахнулся тот. – И бояться нам тоже нечего. Мы должны поставить на место зарвавшихся зандробовых ублюдков! Раз и навсегда дать им понять, кто чего стоит!

Ларвант Тулш промолчал. Он вдруг понял, что была во всём случившемся некая странность, не дававшая ему покоя.

Тот чародей с фиолетовым шаром в руке – почему он замешкался?

* * *

– Ты видела? – шепнул Пенистый Шулль своей благоверной. – Нет, ты видела?!

Рутти пихнула его в бок кулаком и покосилась на паломников, что стояли рядом: не слышали ль? Кажись, нет.

– Видела, чего ж!

– А как он зыркал, как зыркал!

Зрелище-то и впрямь не из рядовых, такие не забываются.

Случилось, что Шулль и Рутти, пришедшие поглазеть на процессию высоких господ, стояли аккурат рядом с тем своим пошрамованным постояльцем и его… хэ-хэ… компаньоном. Ладно, ладно, не просто случилось, нарочно Пенистый поближе к этим двум пристроился. Любопытно ж!.. Он бы, может, и не пихался к ним, да Рутти любопытство разобрало, а с нею в такие моменты лучше не спорить.

Ну, стояли себе и стояли. Пенистый с супружницей чуть позади, двое голубков (тьфу, и не вспоминать бы!) впереди, значит. Который со шрамом, он всё другого, в доспехах, обламывал: только молодой вопрос задать наладится, который со шрамом цыкает на него или просто зыркает так, что даже у Шулля мурашки по коже.

Стояли, значит. Потом в передних рядах закричал кто-то, мол, гляди, посланники эти вольноземельские с зандробовыми метинами! Ублюдки! Бей их!

Вот тогда-то и вытолкался вперед тот чародей с шаром в руке. Уже и метнуть его собрался (или чего другое внушительное сделать), да зацепился, слышь, взглядом об пошрамованного и обмер. Узнал? Точно узнал! Может, прежде связывало их что-то… да не, не «может» – наверняка! И пошрамованный тоже на чародея уставился, даже имя евоное прошептал… «Кирка», что ли? – Шулль как следует и не разобрал-то.

Ну, заминочка чародею обошлась дорого. Распанахали его знатно. матушка Шуллева, уж на что мастерица была свиней резать, а и та б оценила искусников. Постоялец со шрамом, надобно сказать, мигом докумекал, чем грозят ему такие переглядки с покойным. Живо юного своего компаньона хвать под локоток – и поволок подале от толпы. И еще жест какой-то сотворил… у Шулля плохо в глазах от того сделалось, а когда Пенистый проморгался, постояльца и след простыл. Другие-то, окромя его да женушки дорогой, в тот момент глазели, как брали в плен вольноземельцев…

– Выходит, – пробормотал Шулль, – отвел он нам с тобой, милая, глаза. Выходит, и он тоже…

Тут Рутти его снова угостила тычком под ребро и велела заткнуться. Мол, на кой тебе, старый трухлявик, лишние неприятности.

Шулль и заткнулся: в самом деле на кой?!..

* * *

Лодку раскачивало всё сильнее, хотя погода выдалась вроде бы спокойная и ветра над озером не было.

– Говорю вам, господа, лучше б нам к бережку причалить, – заныл рыбак, хозяин лодки. Он уж и не знал, радоваться ему (заплатили-то прилично!) или наоборот. Качка усиливалась, а на берегу, судя по крикам да звону клинков, и вовсе недоброе затевалось. Ох, подальше б отсюда, ох, подальше б!..

– Поплыли, – тихо сказал одноглазый. – Вдоль берега, на север.

– Господа, а может?..

– Поплыли, – повторил за одноглазым другой, с крючковатым носом и ушами, что твои лопухи. – Граф Пайнурд дважды своих приказов не повторяет.

– Ну что? – спросил он чуть тише у одноглазого. Тот отвернулся, снял повязку и некоторое время сидел затылком к лодочнику, вглядываясь в удалявшийся берег. Шум там затихал, мечи уже не звенели.

Одноглазый надел повязку и повернулся к лопоухому:

– Жаль, что не приехал король, с ним у нас был бы хоть какой-то шанс. А с Камэном… ты не ошибся, иппэас даже не захотел их принять всерьез.

– Но так мы избавились от самых непокорных. Забавно, кое-кто из них даже гордился своей миссией.

– Мы рисковали, – с легким упреком произнес граф Пайнурд. Было ясно, что он не в первый раз говорит об этом. – Если бы иппэас выслушал их, если бы у посланных всё получилось, положение их только упрочилось бы.

– Мы рискуем изо дня в день, ваше сиятельство.

– Верно. Но сегодня… – Одноглазый потер лоб и, закусив губу, снова оглянулся на берег, где процессия уже продолжала свой путь к Храму. – Сегодня мы рисковали вдвойне. Я рисковал…

– Вы что-то почувствовали… им?

– Да. Там… там кто-то был… по сути, там было несколько источников, возмутивших пространственно-временную ткань. Поэтому я и не смог точно определить…

– Ваше сиятельство, я не чародей и не ученый. Я воин – и простите мне, но я спрошу как воин: это опасно для нас?

– Не знаю, для нас ли. Для меня – наверняка.

– Вы – защитник всех неарелмцев, единственная их надежда! И если вы говорите, что это угрожает вам, значит, оно угрожает всем нам.

Граф покачал головой.

– Не знаю, – повторил он. – Вполне может быть, что оно угрожает не только мне и не только неарелмцам в моей особе, Яукилд. Возможно, оно угрожает всему Ллаургину. А может, – добавил одноглазый, – я чересчур мнителен и ошибаюсь.

И он засмеялся так, что у налегавшего на весла рыбака вдоль хребта забегали мурашки.

* * *

…Итак, в 698 году от Первого Нисхождения Фриний, уже чародей пятой ступени, вернулся в Сна-Тонр Двуединый.

В городе его ждали дурные новости и письмо от Тойры. Новости заключались в том, что даскайль Конгласп погиб в тот же день, когда он, Фриний, вышел из Пелены. Погиб от разрыва сердца, совершенно неожиданно. («Как будто можно такое предвидеть!» – с удивившей его самого горечью подумал чародей.)

Также он узнал, что Держатели, разрушенные во время памятной безумной ночи, так и не удалось восстановить. Попросту не нашлось никого, кто знал бы, как это делается – возводить башни, способные перераспределять и гасить векторы напряжения во время разрывов пространственно-временного полотна. Многие даскайли были всерьез обеспокоены этим фактом и пытались теперь установить дистанционную связь с несколькими другими эрхастриями в надежде, что там отыщется если не нужный мастер, то хотя бы древние свитки, в которых описана технология постройки Держателей, – однако пока похвалиться было нечем.

Письмо Тойры оказалось ничуть не лучше здешних новостей. В нем странствующий проповедник сообщал, что «так и не дождался твоего возвращения. Уезжаю. Встретимся в Тхалемском монастыре Пестроспинной. Я рассчитываю быть там в месяце Змеи, не раньше. До этого времени займись вот чем: отправляйся к Сломанному Хребту и попытайся отыскать там сходы в Лабиринт. Поговори с горцами, расспроси их о поверьях, слухах, легендах, связанных с Лабиринтом. Но если вдруг отыщешь входы, я категорически запрещаю тебе входить туда, даже приближаться к ним более, чем на двадцать шагов! Так или иначе, вне зависимости от результатов поисков, будь добр прибыть в Тхалемскую обитель в первой декаде месяца Змеи. Если ты помнишь, именно тогда истекает срок нашего договора. Там я дам тебе ответы на многие вопросы, которыми ты мучил меня раньше и на которые я прежде отказывался отвечать.

Не входи в Лабиринт!

Тойра».

Признаться, Фриний плохо понимал, зачем понадобилось его приемному отцу давать такое задание – на первый взгляд, совершенно бессмысленное. О Лабиринте существовал целый корпус свитков, исследований и записок, и вряд ли за несколько месяцев (а раньше весны в горах делать нечего) чародей, даже пятой ступени, сумеет добиться больших успехов, вообще – чего-нибудь добиться.

Как бы там ни было, теперь у Фриния появилось свободное время, и он вполне мог выполнить просьбу сна-тонрских даскайлей и поехать вместе с одним из них, Зийлодом, в Нуллатон, чтобы предстать пред сиятельные очи короля и самолично поведать о виденном в Вольных Землях и о предложении тамошнего графа.

Встреча с Суиттаром Двенадцатым не произвела на Фриния особого впечатления. Как показалось чародею, короля творившееся в Неарелме ничуть не интересовало; он слушал с выражением вежливого внимания на лице и благосклонно кивал в нужных местах, но мыслями был далеко от тронного зала. В отличие от двух своих подчиненных, присутствовавших при аудиенции. И господин Фейсал, и господин Свендирэг отнеслись к сказанному Фринием всерьез; верховный иппэас даже пожелал встретиться с чародеями еще раз, дабы подробнее узнать, что думают по поводу происходящего даскайли Сна-Тонра.

Впрочем, Фринию показалось, господин Свендирэг уже имел собственное мнение насчет «зандробовых отродий» и ни к каким переговорам склонен не был, а расспрашивал чародеев исходя из правила: «Чем больше узнаешь о противнике, тем скорее приблизишь его поражение».

Так или иначе, тонкости придворной политики Фриния волновали меньше всего. При первой же возможности он, распрощавшись с Зийлодом, отправился в Тайдон, где и застрял примерно на месяц. Госпожа Рисимия умела быть весьма убедительной, да и времени, казалось, у Фриния еще полным-полно. Первую половину зимы, с Нетопыря по Крота, он грелся в постельке у вдовы и вяло занимался исследованиями в университете. Потом таки распрощался с госпожой Рисимией и поехал в Улурэнн.

Собственно, Фриний и дольше оставался бы с вдовой, однако ее слова о том, что после возвращения он стал «понятнее и человечней», а еще – участившиеся сны с цветными полосами и падением, во время которых он бормотал странные слова, даже кричал, – всё это заставило Фриния покинуть любвеобильную госпожу Рисимию. Ему не нравилось, что она слышала его бормотание во сне, тем более что пыталась наутро пересказать услышанное.

…И потом, рано или поздно, но разговор по душам с Купчиной должен был состояться.

Однако так и не состоялся. В Улурэнне Фриний не обнаружил ни Кирхатта, ни Фриндзоли, вообще никаких их следов. Создавалось впечатление, что Купчина и не возвращался в город после встречи с Фринием в Вольных Землях, а Пышка оставила Улурэнн примерно в месяце Цапли, то есть вскоре после упомянутой встречи.

Все поиски возможных зацепок (куда уехала Фриндзоля, собиралась ли вернуться, где теперь искать ее и Купчину) ни к чему не привели. Сроки поджимали: месяц Сколопендры подходил к концу, из Улурэнна в сторону Сломанного Хребта отправлялся торговый караван, следующий ожидался нескоро, так что Фриний сдался и пообещал себе обязательно отыскать Купчину, но потом, когда освободится. Сразу же после встречи с Тойрой он увидит Купчину и поговорит с ним.

В конце концов Фринию удастся выполнить собственный зарок, но лишь наполовину.

* * *

– Так, значит, ты видел его. Он изменился?

Трое мужчин сидели в Янтарном зале башни Свеча Вдовы. Ночь бушевала за окном завываниями вьюги и шумом ветра в голых ветвях, отчаянно билась в запертые ставни и сыпала, сыпала, сыпала снегом…

Кирхатт вздрогнул – то ли представив, каково сейчас там, снаружи, то ли потому что не ожидал прозвучавшего вопроса. А может, вспомнил того, о ком спросил господин Мэрсьел?

Изрядно одряхлевший даскайль расположился в кресле напротив и щиплет костлявыми пальцами куцую бородку, которая всегда вызывала смех у махитисов первого года. И хотя Кирхатт вот уже девять лет, как получил посох, он по-прежнему в присутствии этого человека кажется самому себе непослушным мальчишкой, к тому же не слишком сообразительным.

– Все мы меняемся, – проговорил он, пытаясь понять, что именно хочет услышать даскайль. – Но Фриний… да, Фриний изменился. Сперва я думал, так сказалась разница в четыре года: давно не виделись и всё такое; шрамы эти опять же. Но потом, когда мы побеседовали несколько часов… я даже испугался. Не Фриния – того, что с ним произошло. Дело не в шрамах. Просто он как будто заснул – да так и живет, во сне,

(Два года спустя, в коридоре Лабиринта, Фриний слышит эти слова и вздрагивает от неожиданного /«Неожиданного ли?» – издевается ветер/ совпадения.)

– Во сне?

– Да, во сне. Вы и сами понимаете, что во время обучения в сэхлии главное не те знания и навыки, которыми «пичкают» махитисов. Главное – изменение сознания, переориентация его на совершенно иной уровень восприятия мира. Махитисов учат по-другому смотреть на мир да и сами они становятся другими. Инициация только закрепляет это ощущение, в чем-то похожее на то, как подросток вдруг понимает, что стал взрослым. Или на пробуждение. Так вот, мне показалось, будто Фриний опять заснул. То есть он не утратил все навыки, которыми обладает чародей его уровня, но мировоззрение… его сознание, конечно, не вернулось в исходное состояние… просто Фриний… он как будто забыл самое главное, чему нас учили в сэхлии, зато цепко держался за второстепенное. Я, может, не совсем понятно выражаюсь…

Мэрсьел М'Осс махнул рукой:

– Вполне понятно. – Он повернулся к третьему из присутствующих, который за всё это время не произнес ни звука: – Итак, Тойра, ты добился своего. Такая блокировка сознания – несомненно, функция защиты. Возможно (и скорее всего), бессознательная, вот такая игра слов и смыслов… – Он покашлял, пощипывая бородку. – Да, ты добился поставленной цели. Вне всяких сомнений: если за Пеленой мальчик узнал, кем он является на самом деле… нет, ему просто необходимо было перестроить сознание на обыденное, суженное восприятие мира. Иначе он бы в два счета стал соскользнувшим.

– Он и так им станет, – хрипло произнес Тойра. – Это неизбежно. Ему не миновать этой стадии – иначе все мои усилия не будут стоить и медного «плавника». Проклятие! Если бы он послушался меня и подождал!.. До тех пор, пока Фриний остается связанным со мной контрактом, я не могу ничего предпринимать.

– Поэтому ты и сбежал, – без тени насмешки заметил даскайль. – И будешь избегать его до тех пор, пока срок договора не истечет. Скажи, ты боишься его, Тойра?

– Разве я похож на дурака? Конечно, боюсь. И знал, чем рискую, когда подписывал договор. Но тогда у меня не было другого выхода. И сейчас тоже нет. Когда срок истечет, я встречусь с мальчиком и заставлю его соскользнуть, а потом попытаюсь уравновесить в нем то, что вытяну из его подсознания наружу.

– А если не получится?

– Должно получиться! Хочешь помочь мне?

– А разве я, Тойра, похож на безумца? Я взялся воспитать Носителя да, в том числе из любопытства, я был заинтересован в этом как исследователь. Но то, что ты предлагаешь, – на грани возможного. Сколько там до конца срока? Примерно полгода, так? Если Кирхатт прав и Фриний уже сейчас находится в таком состоянии, то за полгода, без поддержки извне, он превратится… я даже боюсь представить, во что. Как ты потом будешь «вытягивать» и «уравновешивать» то, что к тому времени уже всплывет у него из подсознания? Он ведь даже не зандробом одержим, в нем сейчас пробуждается принципиально чуждое человеку сознание – причем сознание ущербное. И всё равно намного более мощное, чем подготовленное в нашей сэхлии сознание чародея. Возможно, для всех нас было бы лучше, если бы за эти полгода мальчик попросту умер в какой-нибудь стычке или от нервного напряжения. Прости, Тойра, но я не верю, будто ты – или вообще кто-то в Ллаургине – способен вылечить Фриния от того, что проснулось в нем после Пелены.

– Время покажет, – пожал плечами Тойра. – Я знал, чего ждать, и готовился с самого начала.

Господин Мэрсьел скорбно покачал головой:

– Не уверен, что к подобному вообще можно приготовиться.

– Но и отступать я не намерен, – твердо сказал странствующий проповедник. – Да и некуда мне отступать, – добавил он тихо. – Давно уже некуда…

* * *

По широкой лестнице храмовни – вверх, вверх, вверх! Разогретая событиями на дороге («А как они чародея-то ловко прирезали!» – «Зандробовы ублюдки, всех так бы!»), толпа потеряла интерес к церемонии внесения священных реликвий и в первую очередь взалкала нового Печатанья. И крови.

Гвоздь ни за что не пошел бы вместе со всеми, однако выбора не оставалось: плотный поток человеческих тел тянул его, Матиль, Дальмина и Айю-Шуна за собой, и идти против течения было бы бессмысленно, а может, и небезопасно: «Ах, тебе жаль демонских отродий?!..»

Нет, плененных Рыжий не жалел – разве что удивлялся, откуда они, такие безмозглые, взялись и почему ввязались в заведомо безнадежное дело. Ему же, волочившемуся сейчас вслед за толпой (вверх, вверх, лестница заканчивается – мы на круговой галерее), – ему до смерти не хотелось, чтобы Матиль смотрела на Печатанье. Потому что есть в этом мире вещи, которых лучше маленьким детям не видеть, даже таким трепанным жизнью, как Матиль. Может, им-то в первую очередь.

Сама конопатая, разумеется, так не считала:

– А скоро? Скоро будут этих, священных, жертвовать?

– Тихо, малявка. Скоро.

Печатанье началось в этом году в храмовне Сколопендры, а потом, двигаясь по часовой стрелке, переходило соответственно к Змее и Дракону. Сегодня – черед Мотылька.

Внешняя круговая галерея огибает храмовню примерно на уровне второго (или даже третьего? – отсюда не понять) этажа, а потом выводит к мосту, широкому, с каменными перилами высотой со взрослого человека. На перилах – скульптурные изображения самых известных прозверевших, выполнены очень убедительно.

– Это зандробы? – спросила Матиль.

Гвоздь только покачал головой. Всё его внимание уходило на окружающих, среди которых хватало карманников и прочих ремесленников того же сорта. Да и сама по себе толпа опасна: замешкаешься, наклонишься или упадешь – затопчут и не заметят. Или столкнут с моста – что проще, даже при таких перилах?

Легкое, зудящее беспокойство не покидало Рыжего после той сцены на дороге – с убийством чародея и пленением неарелмцев. Из обрывков сплетен Кайнор узнал о случившемся почти всё. всё, что видели и слышали другие. Однако его не оставляло ощущение опасности, будто какие-то очень существенные детали ускользнули от внимания зевак. Да и сам он не заметил чего-то такого, чего-то важного…

– Чего?

– Я говорю, озеро нынче неспокойное, – пробормотал Дальмин.

– Угу, – согласился Гвоздь. – Слушай, как думаешь…

– А?

– Да нет, забудь.

Глупо спрашивать у конюха, свято верящего в Сатьякал и не пропустившего ни одного Печатанья, «долго ли нам здесь торчать».

Здесь – это в храмовне Мотылька, на внутренней круговой галерее, которая специально и предназначена для прихожан. Вот, разместились, кто успел, – переминаются с ноги на ногу, как дети малые, вертят головами по сторонам: красотища! В храмовне действительно есть на что посмотреть, особенно с этой галереи на уровне третьего этажа. Отсюда видны и далекий купол в кольцах верхних ярусов, и центральный зал храмовый, где установлена купель для Печатанья. Всё вокруг в золоте, серебре, драгоценных камнях… – и так устроено, чтоб с галереи для прихожан видно было, а дотянуться – никак! Дабы не искушать малых сих.

Дальмин, как самый опытный, ухитрился оттереть ближайших паломников и пробиться прямо к оградке, за которой зияет провал и только в самом низу видна купель. Пока – пустая.

Сверху, из-под купола, доносятся невнятные крики, мольбы – но их заглушают рокот барабанов и стоны флейт. Ах да, еще дребезжат колокольцы, развешанные почти над каждой аркой, у каждого дверного проема. Считается, что их звон, негромкий и мелодичный, должен отгонять демонов, однако на обычных людей он действует иначе: в конце концов начинает раздражать. «Особенно, – подумал Гвоздь, – если слушать его вкупе с криками священных жертв».

Внизу, рядом с купальней, уже суетятся служки. на громадных, вырезанных из цельных глыб мрамора столах они раскладывают увесистые предметы прямоугольной формы. Пока еще не Книги – книги.

Пока еще – с чистыми листами.

Книг много, их одинаковые переплеты из телячьей кожи, увесистые обложки с непременными замками почему-то наводят Гвоздя на мысль о гробах с заживо похороненными. Чтобы отвлечься, он поднимает взгляд к куполу… там уже висят они.

Жертвы, священные жертвы.

Их раздели и связали, и в рот каждому вложили кляп. Они еще способны кричать, они еще живы и даже почти не покалечены. На них нацепили ремни, этакую кожаную сбрую навроде лошадиной упряжи, и подвесили за петли на гроздь крюков, свисающих со свода.

Снизу раздается торжественное чтение стихов из «Бытия», там возвышается на постаменте патт Улурэннского округа, Хиларг Туиндин, а рядом сидит на троне Луммурах Блажной, настоятель обители Цветочного Нектара. В руках у Блажного – нож; острое лезвие отражает свет тысяч свечей, горящих в храмовне.

По знаку Хиларга Туиндина крюки со священными жертвами начинают опускаться, люди, нагие, связанные – живые! – раскачиваются в воздухе, словно окорока. В воздухе стоит терпкий запах благовоний, к которому сейчас примешиваются другие: пота, грязных человеческих тел, страха, смерти…

Крюки скользят ниже, ниже – вот они на уровне галереи с паломниками, вот – на уровне второго этажа (и Гвоздь, как и те, кто рядом с ним, видит цепи – блестящие, прочные, каждое звено размером с барабан!), крюки опускаются еще немного и наконец застывают. Прямо над купелью, накрытой пока решеткой мостков. По мосткам сноровисто снуют служки, они протирают священным жертвам ноги, смывая грязь, мочу, потеки испражнений, которых еще не было, когда людей подвешивали к крюкам.