Текст книги "Подполье на передовой"

Автор книги: Владимир Андрющенко

Соавторы: Гавриил Иванов,Федор Зырянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Можно подумать, что русские заранее знали о нашем наступлении и подготовились к нему, – заметил генерал Ветцель, лично следивший за развитием боя. – Совершенно невероятно, чтобы горстка измотанных матросов могла противостоять внезапному удару такой силы. Невероятно! Хорошо, сейчас вы получите дополнительный паек, – генерал изволил пошутить. – Курт, соедините меня с командиром "Мельдерес".

Ветцель приостановил сухопутные атаки и снова бросил на малоземельцев авиацию. Над клочком берега площадью чуть больше двадцати квадратных километров появились сотни самолетов. Они засыпали плацдарм фугасными, осколочными и зажигательными бомбами, для устрашения сбросили несколько морских мин, швыряли надсадно воющие куски рельсов, пустые железные бочки, носились над самыми окопами, поливая их огнем из пушек и пулеметов.

Выбрав критический момент, генерал Ветцель двинул на участок юго-восточнее Мысхако резервный полк, который, по трупам своих солдат ворвался в траншеи и окопы десантников. Защитники Малой земли, яростно отбиваясь, отошли на вторую оборонительную линию. До глубокой ночи на этом участке клокотал ожесточенный бой. Немцы вклинились в оборону советских войск на глубину до двух километров, угрожая разрезать группировку на две части. Но здесь их наступление захлебнулось, а резервов у Ветцеля больше не было. Тщетно он взывал к командующему 17-й армией генералу Руоффу, прося помощи. Руофф не дал ни единого взвода. А утром 18 апреля он доложил в ставку Гитлера, что в районе южнее Новороссийска "продолжать наступление невозможно" и что он хотел бы сосредоточить силы, так как имеется опасность, что ожидаемое русское наступление на участке 44-го армейского корпуса (в районе Крымской) не может быть отражено".

Гитлер потребовал, несмотря ни на что, продолжать операцию "Нептун" до полного разгрома десанта и ликвидации флангового плацдарма русских. Руофф вынужден был подбросить Ветцелю подкрепления, и после перегруппировки 20 апреля ударные части немцев сосредоточились на участке прорыва. Это был страшный бронированный кулак, противостоять которому, казалось, ничто не сможет. И вдруг, за несколько минут до сигнала атаки, появились советские самолеты. Они шли на бреющем полете. Устрашающие "Илы", которых немцы называли "летающими танками", начали свою штурмовку. В несколько минут, в пункте сосредоточения ударной группы вздыбилась и раскололась земля. Всесокрушающий ураган разметал солдат и военную технику, оставив после себя груды искореженного металла, чадные факелы горящих танков, развороченные окопы и блиндажи и бегущих или неподвижно застывших на горячей дымящейся земле завоевателей.

Штурмовики ушли, а над Малой землей небо задрожало от рева моторов: "мессершмитты" бросились в запоздалую атаку и напоролись на советских истребителей. Закружились карусели воздушного боя.

Ветцель растерялся. Такого контрудара, да еще и упреждающего, он не ожидал. Надо было как-то спасать положение. И тогда он отдал приказ ввести в бой все имеющиеся в его распоряжении войска. Снова загрохотала артиллерия, над боевыми порядками десантников повисла немецкая авиация, действиями которой наши истребители, связанные воздушным боем, воспрепятствовать не могли. Снова полезли в атаку солдаты и, встреченные огнем советских моряков, падали, устилая свой путь горами трупов. До ночи ни на минуту не утихал бой, но добиться успеха гитлеровцам не удалось. Наступление захлебнулось, операция "Нептун" рухнула. Через несколько дней, десантники отбросили вклинившегося противника, выровняли фронт и прочно закрепились на своих рубежах.

23 апреля Гитлер потребовал объяснения причин провала операции "Нептун". Генерал-полковник Руофф, чтобы обезопасить себя от гнева фюрера, в этот же день провел экстренное совещание.

В кругу высших офицеров, рассчитывая на их поддержку, генерал-полковник Руофф доложил:

– Мы не могли воспользоваться внезапностью. По всей вероятности, противник был предупрежден о готовящейся операции, – генерал медленно постучал пальцем по столу и, сообразив, что такая версия может быть обращена против него, твердо продолжал:– Наступление было русскими разгадано, прежде всего потому, что вследствие плохой погоды наступление все время, начиная с 7 апреля, откладывалось. Поэтому оно натолкнулось на полностью подготовленное сопротивление.

Генерал тяжело перевел взгляд на командиров дивизий, участвовавших в операции.

– Кроме того, обе наступающие дивизии – четвертая горнострелковая и сто двадцать пятая пехотная, – он пожевал губами, – не были достаточно сильны... Дало себя также чувствовать слабо подготовленное пополнение. К тому же противник располагался на благоприятной местности.

Он помолчал, глядя прямо перед собой серыми выпуклыми глазами, и так же бесстрастно, ровно, вполголоса продолжал:

– Наступление 20 апреля, в котором приняли участие все имеющиеся в распоряжении силы, пострадало значительно, оттого, что ему препятствовала атака русской авиации...

Руофф выждал несколько минут. Никто из присутствующих не возразил, не произнес ни слова. Тогда командующий сделал знак адъютанту, и тот метнулся отправлять шифровку с объяснением.

Ну, что же, пусть это "объяснение" остается на совести авантюристов. У них не хватило чести признать, что с героизмом и отвагой, подобными героизму и отваге малоземельцев, им еще не приходилось сталкиваться. А стойкость защитников плацдарма превосходила все мыслимые человеческие возможности.

Новые

трудности

После провала наступления на Мысхако среди немцев началась паника. Под покровом ночи неожиданно снимались и поспешно уезжали из города штабные канцелярии, конторы немецких оккупационных учреждений, крупные гражданские чины, представители немецких промышленных фирм. Одновременно началась массовая "эвакуация" населения. Планомерно, квартал за кварталом, улица за улицей опустошались массовыми облавами. Облавы обрушивались на базары и "толкучки", где жители выменивали продукты питания. Схваченных, гитлеровцы отправляли в лагеря на Тамань, в Крым, на Украину. Немецкое командование "проявляло заботу" о мирном населении, эвакуируя его в "безопасные" районы. Город пустел. И эта страшная, мертвая пустота неумолимо разрасталась, приближаясь к Чеховке и Мефодиевке.

Работать подпольщикам становилось все труднее. Кольцо опустошения смыкалось, сжимая район их действий. Единственным пока безопасным местом была община "мирных огородников".

Островерхова угнетали события последних дней. В облавы случайно попали многие надежные и верные люди, на которых опиралось подполье, несколько членов подпольной организации были увезены в глубокий немецкий тыл. Да и к общине, Кроликов несколько раз уже пытался подобраться вплотную, требуя людей на строительство оборонительных рубежей, и только угроза, что Чех пожалуется Райху, заставила его отступить.

Тяжелый осадок на душе оставили последние происшествия: смерть двух связных, особенно старого рыбака. Неубедительным был рассказ Свиркунова о его гибели. Трудно было согласиться, что он так нелепо утонул. Ведь еще пять лет назад старый рыбак на спор переплыл Цемесскую бухту.

Свиркунов бросил его в беде. Тот тонул, а Свиркунов спасал себя. Сергей Карпов требовал не расспрашивать, а допрашивать Свиркунова, а допросив, судить как труса. Сергея поддержали другие подпольщики.

Но Свиркунов, вопреки своим обычным бурным натискам на Карпова неожиданно разрыдался и стал просить, чтобы его спасли, что он извелся, что он не способен к такой работе, что, если можно, пусть его отправят на Большую землю или, в крайнем случае, к партизанам. Всхлипывая, он покаянно шептал, что понимает недоверие товарищей, что на их месте он так же вел бы себя и что у него просто сдали нервы.

Такой перелом в поведении Свиркунова привел в замешательство даже Карпова. А Юнашев, не глядя на Свиркунова, угрюмо буркнул:

– Черт с ним. Давайте все-таки переправим его к своим.

– Но сегодня-завтра этого не сделаешь, – заметил Карпов.

– На улице ему появляться нельзя, – сказал Юнашев. – Того "попа" мы не отыскали и не обезвредили. Пусть Свиркунов находится, как говорится, под домашним арестом.

И Островерхов согласился. Но тяжелый осадок чего-то нераскрытого до конца, чего-то темного и опасного в поведении Свиркунова, – осадок на душе остался.

Свиркунов на улице не появлялся. Он боялся случайной встречи с "попом", боялся Сергея Карпова, который не верил ни одному его слову. С ужасом вспомнил он пропажу стеаринового шарика. Хорошо, если он выпал в море, думал Свиркунов. А если там, в подвале, где он выжимал одежду? Вдруг шарик окажется у немцев? "Скорей бы все кончалось", – мысленно повторял Свиркунов.

***

Несмотря на умение трезво оценивать обстановку, Степан Григорьевич где-то в самом уголке сердца теплил надежду, что наступление немцев на Малой земле не только захлебнется, но и обернется решительным контрнаступлением наших войск, которое должно привести к разгрому и изгнанию фашистов из города. Поэтому затишье в районе Станички расстроило его, хотя он не хотел даже себе признаваться в истинной причине разочарования. Свое состояние он объяснял себе и товарищам недомоганием и усталостью, старался взбодрить себя и своих друзей. А люди все чаще смотрели на него с надеждой и затаенным вопросом: когда же? Сколько еще терпеть?

Ожидание становилось мучительным. Островерхов чувствовал это по себе. Вечером, склонившись к слабому светлячку стеариновой плашки, он еще раз внимательно прочитал отпечатанные на папиросной бумаге партийные директивы, которые переслал ему командир группы партизанских отрядов Анапского куста, секретарь крайкома партии Егоров.

Связные принесли от Егорова несколько листовок. Среди них была листовка, выпущенная крайкомом партии. Это было "Воззвание крайкома и крайисполкома к населению края об усилении борьбы в тылу врага". Партизанский отряд Егорова подготовил листовки «К гражданам Новороссийска, Анапы и Верхнебаканского района»: «Помогайте Красной Армии уничтожать захватчиков».

...Островерхов с волнением читал эту листовку:

"Дорогие товарищи!.. Близок час освобождения Красной Армией и Военно-Морским Флотом нашего города Новороссийска. Знайте, мы рядом с вами, мы вместе с бойцами Красной Армии и Флота уже вступили на окраины города и продвигаемся вперед.

Новороссийск будет наш, над городом снова будет реять красное знамя!

Смерть немецким оккупантам! Смерть подлым изменникам и предателям! Убивайте палачей и фашистских наемников! Всеми мерами старайтесь помешать врагу, грабить, разрушать, наносить ущерб хозяйству города!"

"Вот тебе и боевое задание, товарищ подпольщик! – сам себе сказал Островерхов. – Задание ясное, конкретное. Только разворачивайся!" Степан Григорьевич прошелся по комнате, пощипывая усы, остановился, затем торопливо вернулся к столу, взял карандаш, придвинул листок бумаги.

"К гражданскому населению города Новороссийска", – написал он крупными буквами и, подумав, начал с новой строчки:

"Близится час расплаты с гитлеровскими палачами. Красная Армия и ваши братья – новороссийские партизаны уже вступили на окраины родного города. Недалек тот день, когда оккупанты будут вышвырнуты с Кубани. Передовые части наших войск уже бьют фашистов под Крымской и Анастасиевской. Славные партизаны громят тылы врага в районе Анапы и Верхнебаканской, перерезая пути бегства немцев из Новороссийска.

Граждане Новороссийска! Товарищи! Друзья! Братья и сестры! Пришел наш час! Час возмездия и расплаты! Уничтожайте фашистов и их приспешников! Убивайте предателей и изменников Родины! Прячьте от гитлеровцев имущество и продовольствие, птицу и скот. Уходите в леса и горы, чтобы не быть угнанными в Германию. По возможности вредите врагу: рвите провода, разбрасывайте по дорогам гвозди, разрушайте мосты и мостики, устраивайте обвалы и ямы на дорогах, поджигайте склады с боеприпасами и горючим.

Пусть горит земля под ногами захватчиков. Смерть поработителям! Смерть насильникам! Смерть палачам!"

Островерхов перечитал написанное, подумал. Потом встал, подошел к постели дочери, тихо коснулся ее плеча. Аза вздрогнула, сразу открыла глаза.

– Что? Что случилось, папа?

– Ничего, ничего, дочка, – поспешно ответил Островерхов. – Есть срочная работа. Вставай, Аза. Надо идти к Дарье... Отпечатаешь там листовки. А расклеит Борис, со своими. Будь осторожной.

Аза собралась быстро и так же быстро удалилась. Островерхов уходил из дома последним.

Связь

крепнет

Степан Григорьевич радовался: связь подпольной группы с партийным центром крепла. Она осуществлялась через партизанские отряды, которые имели постоянную связь с Краснодарским краевым комитетом партии. Островерхов получал партийные директивы, указания и советы через секретаря крайкома ВКП(б), командира группы партизанских отрядов Анапского куста А. Егорова. Островерхов регулярно информировал секретаря крайкома о работе подпольной группы, получал от него оперативные указания. Связные знали тайные тропы и всегда вовремя приходили на связь. Об этом свидетельствуют документы, хранящиеся в краевом партийном архиве.

Вот письмо А. Егорова, отправленное Островерхову 20 марта 1943 года.

"Товарищ Степан! – говорится в нем. – Получил вашу записку. Большое спасибо. Обнимаю крепко. В дальнейшем напишу более подробно.

1. Железнодорожников в отряд взять можно при условии, что вы каждого лично знаете и проверили. Надо, чтобы вы указали (назначили) время и порядок их прихода. На первое время (до 10 дней) они должны иметь с собой продукты.

2. Вас и ст. лейтенанта можем принять в любое время.

3. Из газет и листовок сейчас ничего нет (есть на немецком языке).

4. Об оружии договоримся в следующий раз – сейчас немного неподходящее время.

Получили, посланные вами мыло и табак. Ждем новых сообщений.

Командир группы партизанского отряда А. Егоров".

Эту записку принесла от Егорова связная Татьяна Растригина. Она рассказала Островерхову о действиях партизан Анапского куста. Архивные документы донесли до нас картину патриотических подвигов партизан в районе Черноморского побережья.

...Партизаны Анапского отряда № 1 под командованием заместителя командира отряда тов. Нумпана, комиссара отряда тов. Фролова взорвали мост у станицы Анапской на шоссейной дороге Анапа – Тоннельная. Мост этот имел для немцев большое значение, так как связывал Анапу с Новороссийском. Движение было парализовано на два дня. И еще одно последствие взрыва. В станице старостой немцы назначили бывшего кулака, который предал немало патриотов. Партизаны уже разработали план его поимки. А тут им "помогли" фашисты. Они расстреляли старосту за плохую охрану моста...

Группа партизан Щербиновского и Камышеватского отрядов под руководством командира тов. Клешнева подорвала железнодорожное полотно Краснодар – Новороссийск на участке Горная – Тоннельная. В результате потерпела аварию автодрезина и была выведена из строя находящаяся в ней группа немцев...

Активно действовал Анапский отряд в районе лесов Сукко. Он совершил несколько нападений на немецкие гарнизоны в Сукковском лесничестве, в районе Сухой щели, на горной дороге хутора Сукко – станица Раевская, В феврале 1943 года после сильного боя с немцами и больших потерь с обеих сторон отряд перешел линию фронта под Новороссийском. При этом, перед линией фронта дважды напал на немецкие подразделения и уничтожил два взвода немцев...

Варениковский отряд действовал в районе Неберджаевского шоссе, где наносил удары по транспорту противника, идущему в Новороссийск. В районе Темная Гостагаевка, станицы Нижнебаканской, на горной дороге Нижнебаканская – Новороссийск действовал объединенный Камышеватско – Щербиновский партизанский отряд...

Действия партизан наносили серьезный урон немцам, ослабляли их боевую мощь. Партизаны нападали на вражеские обозы, уничтожали солдат и офицеров, разрывали коммуникации, взрывали мосты, железнодорожные линии, повреждали телефонную и телеграфную связь.

Партизаны были осведомлены о расположении немецких гарнизонов, передвижениях воинских подразделений. В отряде А. Егорова была своя небольшая типография, и партизаны выпускали листовки и распространяли их среди населения. Был в отряде радиоприемник. Принимали сводки Совинформбюро и доводили их через связных до сведения жителей станиц и города Новороссийска.

Немцы, несомненно, знали о том, что жители станиц и хуторов связаны с партизанами, всячески стремились обнаружить эти связи, угрожая строжайшими карами тем, кто знает и скрывает партизан, или обещая награду. На какие только ухищрения ни шли гестаповцы, чтобы обнаружить и внезапно напасть на партизан. А. Егоров вспоминал интересный эпизод, происшедший в апреле 1943 года. Партизанский отряд возвращался с Черноморского побережья из района Утришонки в район Медвежьей щели и у станицы Нижнебаканской в лесу сделали привал. Чтобы обнаружить и внезапно напасть на, партизан, немцы нарядили полицаев и одного немца в женскую одежду и с корзиночками в руках пустили их по дороге на встречу с партизанами. Встреча состоялась, но немцам удалось сделать только несколько беспорядочных выстрелов, а затем они жизнью поплатились за свою хитрость.

Эсэсовцы мстили мирным жителям. За связь с партизанами, немцы в станицах Крымской, Верхнебаканской, Анапской казнили несколько советских патриотов, среди них, эвакуировавшуюся в Нижнебаканскую жительницу Ленинграда, эсэсовцы в 1943 году живой закопали в землю.

О делах партизан Анапского куста Степан Григорьевич Островерхов был осведомлен через связных. Вот записка А. Егорова к Островерхову от 20 апреля 1943 года. В ней он сообщает Степану, что вернулся назад "после, очевидно, вам известной операции".

"За такую трудную дорогу, – говорилось в записке, – я приболел, ребята тоже поистрепались, но сейчас вновь собранный отряд опять уже начал действовать и спать, не думаем.

Данные о положении на фронте сводятся сейчас к тому, что наши войска заняли Ярцево, Дорогобуж, Смоленск, Витебск, а здесь, на Кубани, – Троицкую и Славянскую и ведут активные наступательные бои за Крымскую.

Прошу сообщить насчет оружия, радиостанции, о положении в Новороссийске и что думаете делать дальше. С приветом А. Егоров".

Это письмо принесла от Егорова связная Надежда Крюкова. А утром пришел связной партизанского отряда и принес письмо от командира Новороссийского партизанского отряда. "Тов. Степан, я, как вновь назначенный командир отряда, – отмечалось в письме, – считаю необходимым сообщить, что т. Егоров серьезно заболел и, кроме него, в отряде есть несколько человек-больных и раненых. Крайне требуется неотложная ваша помощь кое-какими хлебными продуктами (хлеб, крупа), хотя бы немного жиров... медикаменты – бинтов, йода, ваты и марганца. Если требуется, можем прислать немного денег, но сделать это надо обязательно и быстро.

Считаю эту помощь нам, вашим партийным и гражданским долгом. И думаю, что вы это сделаете. Очень желательно решить дело насчет рации. Она нам нужна кик воздух. Сообщите или посоветуйте, как это сделать. Ждем ответа со специальным связным 21 – 22.IV, не позже.

С коммунистическим приветом

Командир отряда Рязанцев

"Встреча – тройка".

Связь с партизанским и партийным центром крепла. Секретарь крайкома партии А. Егоров беспокоился, если от Островерхова не было вестей более недели. 25 апреля 1943 года, спустя неполных пять дней после отправки Островерхову записки, А. Егоров пишет новое письмо, которое так взволновало островерховцев в тот памятный апрельский вечер.

"Тов. Степан! – обращался А. Егоров. – До сих пор мы не получили от вас ответа на нашу записку. Не понимаем, в чем дело, почему налаженная уже связь не может до сих пор восстановиться?

Просим ускорить это дело. Принять необходимые меры, чтобы в дальнейшем она не прекращалась.

Дорогие товарищи!

Скоро 1-е Мая – международный праздник трудящихся. Вместе со всем советским народом будем праздновать этот праздник и мы, жители гор и лесов, народные мстители – красные партизаны, желательно отпраздновать этот праздник вместе с вами. Приглашаем вас или ваших представителей (3 – 5 человек) прийти к нам в горы на первомайский праздник, на нашу партизанскую маевку...

Надеемся, что вы это сделаете.

С партизанским приветом А. Егоров.

Командир партизанского отряда Рязанцев.

25. 4. 43 г."

Письмо написано Егоровым, а на обороте листа Рязанцевым сделана приписка – просьба во что бы то ни стало добыть медикаменты. Ответ ждут не позднее 30 апреля 1943 года.

Трудно, очень трудно приходилось связным из района города, расположенного на передовой, пробираться в партизанский отряд. Это был период последнего, самого ожесточенного наступления немцев на Малой земле: Связные приносили в партизанский отряд информацию от Островерхова, продукты, теплую одежду. А иногда, по тайным тропам переводили людей из города в партизанский отряд. Их сопровождали связные Островерхова. При себе они имели его сопроводительные письма. Некоторые из них хранятся сейчас в Краснодарском партийном архиве. Вот одно:

"Командиру отряда. При сем направляются в вверенный вам отряд новые бойцы, проверенные железнодорожники и новороссийцы разных организаций. Принимайте по паролю: "Сталин" от "Степана" по следующему номеру. (Далее шел список и в конце списка подпись). Ответственный за сопровождение (указывается кличка). От "Степана" такого-то числа 1943 года, гор. Новороссийск".

Потом, двадцать лет спустя после освобождения Новороссийска, бывший секретарь Краснодарского крайкома А. Егоров, рассказывая об островерховцах, отмечал: "Группа оказывала нам большую помощь информацией о положении на фронтах, давала сведения о расположении и планах немцев, помогала медикаментами и частично продуктами питания. В марте 1943 года, когда немцы начали готовить людей к отправке в Германию, мы приняли в свои ряды около 50 человек взрослого мужского населения из группы Островерхова и сформировали из них партизанский отряд".

Так, ежедневно, ежечасно рискуя жизнью, подпольщики вели борьбу с врагом, приближая заветный час победы.

Провокация

Островерхое встал рано. Не спеша оделся, прислушался к очередной перебранке в квартире Бабкиных и, надвинув на глаза старенькую кепку, вышел со двора. Утро стояло тихое, яркое и теплое. Из соседнего дома вышла с благостным лицом старуха. Поравнявшись с Островерховым, строго, словно пресекая возражения, сказала:

– Христос воокресе, Степан Григорьевич! – и сунула ему в руку крашеное в луковой шелухе рыжее яйцо.

– Воистину воскрес, – сообразил Островерхое. – Стало быть, сегодня пасха, Максимовна?

– Пасха, голубчик. Святое воскресение. Велик день, – старуха постояла, словно ожидая вопросов, вздохнула:– Вот к обедне иду в церковь. На Стандарт. Душу богу открыть, печали моя исцели.

– А! Ну, с богом! – не желая обижать старую женщину, напутствовал ее Островерхов. А сам подумал: "В церковь не мешало бы сходить. Или, может быть, послать кого-то из наших? Не грех и листовок подкинуть".

Островерхов быстро зашагал к дому Боднарей.

...Тем временем старуха торопливо семенила к церкви. По дороге зашла к невестке, решительно забрала и внучку и как раз поспела к проповеди. Согбенный (сгорбленный, согнутый), худющий старик-священник тихим, дребезжащим тенорком говорил:

– ...Ибо сказано в писании, – на лету схватила Максимовна, – не: возжелай имения ближнего своего, не ввергай себя в пучину греховных вожделений и отврати очи своя от соблазна лукавого. Миряне! Внемлите слову всевышнего: семя Каиново и семя Иудино брошено в души людские. Бойтесь того семени, яко яду змеиного. Ибо не токмо деянием, но и словом единым человека ныне на муки адские обрекают слуги Иродовы, дети Каина и Иуды.

Максимовна на всякий случай перекрестилась, хотя и учуяла непонятное смятение в душе. "Чего-то батюшка проповедь какую-то непонятную читает? Господи-сусе, помилуй мя грешную, не введи во искушение..."

– Приидите, людие, целование, – дребезжал священник, – аще же узрите Иуду, да отвратятся уста ваши от поцелую его. Ибо от поцелую Иудина, Иисус наш муки своя принял.

Прихожане смущенно зашептались. Вроде и по писанию говорит батюшка, а только не те слова, что в пресветлый праздник воскресения говорить положено. Чудно что-то... Старуха Максимовна украдкой огляделась вокруг. Народу собралось немало. Все больше знакомые. Вон у самого амвона стоят рядышком, истово бьют поклоны Водичко и Капустина, а там, ближе к двери, Ногина с дочками пригорюнилась... Вон двое немцев в солдатской форме. Даже пилоток не сняли. У-у! Антихристы! Побей вас гром!

И словно в ответ на ее просьбу во дворе что-то тяжко громыхнуло, из окон посыпались остатки стекол. Немцы быстро вышли из церкви. Люди заволновались.

– Кровь невинных обагрила воды реки Иордани! – возвысил голос священник.

– Не Иордани, а Кубани! – громко сказал кто-то.

– Слышите плач на реках Вавилонских, – уже кричал старик. – То царь Ирод пирует на земле христианской.

– Фашисты топчут нашу землю!

В церкви нарастал взволнованный гул. И вдруг что-то черно-красное сверкнуло в алтаре, грохотом и визгом ударило по церкви. Священник с распростертыми руками рухнул вниз. В передних рядах кто-то страшно закричал. Давя друг друга, люди кинулись вон из церкви. И тут ударил второй снаряд. Пробив церковную кровлю, он разорвался в самой гуще толпы. Максимовна упала навзничь и закричала, увидев кровь на груди внучки:

– Леночка-а!

Обессилевшая, она припала щекой к холодному каменному полу. И только теперь услышала грохот разрывов, крики и стоны людей. Снаряды рвались во дворе, на улице, вокруг церкви. А люди бежали, падали, проклиная и плача, безоружные, беззащитные и безвинные. Старуха потеряла сознание, а когда пришла в себя, уже все кончилось. Молча, с сухими безумными глазами, она ползла на коленях, волоча за собой тельце внучки. Отодвинула со своего пути уже остывшее тело невестки, выбралась на паперть, свалилась на камни. По двору расхаживали немецкие солдаты, негромко и равнодушно переговаривались. Толстый приземистый ефрейтор подошел к Максимовне, ткнул ее сапогом в бок, мельком глянул в исказившееся лицо старухи и перешагнул через нее. Женщина хрипло вскрикнула и вдруг с неожиданным проворством вскинулась, обхватила сухими желтыми руками солдатскую ногу. Фашист отшвырнул старуху ногой, поднял автомат, но, глянув в побелевшие от ненависти и горя глаза женщины, что-то сказал, от чего солдаты засмеялись, и, махнув рукой, пошел в церковь.

Старуха выползла за церковную ограду. Кто-то поднял ее, поставил на дрожащие ноги, попытался отобрать тело ребенка. Она не отдала. Тогда ее повели, поддерживая под руки.

... На другой день Григорий Сечиокно принес Островерхову свежие номера продажных листков "Утро Кавказа" и "Над Кубанью". Обе газетенки, захлебываясь, расписывали зверства "безбожников большевиков", якобы подвергших артиллерийскому обстрелу церкви на кладбище и на Стандарте в момент богослужения.

– Ну что ж, – сурово сказал Степан Григорьевич, прочитав, – расчет простой и гнусный: вызвать у населения злобу против Красной Армии. Мы не можем оставить это без разоблачения.

– Ну, это не трудно сделать, – откликнулся Сечиокно, – Я сам был рядом с батареей, которая стреляла по кладбищенской церкви.

– И что ж из этого? – остановил его Островерхов.

– Как "что"? – возмутился Григорий. – Я же сам видел...

– А кто ты такой, чтоб тебе так все и поверили?

Сечиокно растерялся. Островерхов искоса глянул на него, подошел к нему вплотную, положил руку на плечо.

– Голову не вешай, парень. А давай соображать.

Островерхов задумался.

– Представь себе, что ты находился во время обстрела в районе церкви. Что бы ты заметил, как военный?

– Ну... что? – нерешительно начал Григорий. – Прежде всего, снаряды рвались почти одновременно с выстрелом. Значит, стреляли с близкого расстояния.

– Верно, – поддержал Островерхов. – Убедительно. Еще?

– Снаряды были малого калибра, – уже увереннее продолжал Сечиокно. – А наши могут сюда достать только тяжелыми снарядами.

– Вот видишь, это и неопровержимо, и каждому понятно. Давай добавим к этому рассказы очевидцев. Фамилии называть не будем – можно людей погубить. А то, что они видели, расскажем. Другие очевидцы вспомнят, что тоже видели, но не поняли, а теперь поймут. Одна женщина говорит, что видела, как после первых двух выстрелов по кладбищенской церкви двое германских солдат прямо из церковного двора с кем-то говорили по полевому телефону, потом скрылись, а на церковь сразу же обрушились снаряды. Вывод ясен: это были корректировщики. Так?

– Пожалуй, так.

– Тогда бери карандаш и пиши листовку к гражданскому населению Новороссийска. Вот тебе бумага и полчаса сроку. Понял? А я пока уйду, чтоб не мешать.

Островерховцы разоблачили перед; населением провокации фашистов.

Безвестные

– Так что осмелюсь доложить, господин начальник, увесь город залепленный теми листами.

– Кто расклеивал? Хоть одного ты заприметил, выследил? – Сперанский злился и на себя, и на полицейского, который не мог вразумительно ответить на его вопросы.

– Не могу никого назвать, господин начальник.

Сперанский приблизился к полицейскому и ударил его в лицо. Полицейский отшатнулся, голова его дернулась назад, он закрыл ладонью рот и нос, из глаз брызнули слезы.

Сперанский любил бить. Животных, людей. Бить кулаком. Так, чтобы почувствовать костяшками пальцев упругую податливость тела жертвы, услышать мокрый чавкающий звук, рукой ощутить хруст сломанного хряща или выбитого зуба. Видеть кровь не мог, но, испытывая наслаждение от удара, мирился с кровью, как с неизбежным спутником удовольствия. Нанеся удар, Сперанский несколько мгновений стоял, удовлетворенный, раздувая побелевшие ноздри. Потом молча, расслабленно вернулся в кресло.

– Вы идиот, Долинец, кретин, – терпеливо и вкрадчиво пояснил он. – Листовки я читал. И я, и шеф, и гестапо, и горожане. И все видели, что они наклеены рядом с приказом. Все. Так что об этом вы могли мне не докладывать. Мне гораздо интереснее, понимаете? Гораздо интереснее было бы услышать от вас, кто это сделал? Понимаете? Кто! Вы уже в течение месяца ведете наблюдение за домом номер пятнадцать на Пироговской улице. Месяц! А где результаты?

– Сегодня чуть свет зашли к нему двое, – отводя ото рта ладонь, прогнусавил Долинец.

– Кто такие? Ты проверил?

– Никак нет, господин начальник, – испуганно ответил Долинец и предусмотрительно попятился к порогу,

– Почему? – зловеще тихо спросил Сперанский и приподнялся с места.

– Их там не оказалось...

– Молчать, сволочь! Ты их упустил! Ну! Отвечай! Прошляпил!

– Никак нет, – пролепетал Долинец. – Я напарника оставил снаружи, а сам весь дом осмотрел. Никого.