Текст книги "Подполье на передовой"

Автор книги: Владимир Андрющенко

Соавторы: Гавриил Иванов,Федор Зырянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

***

Переодетые в потрепанные гражданские костюмы Арсений Стаценко и Григорий Сечиокно постучали к Боднарям под вечер девятого июня. Екатерина Петровна сразу захлопотала у стола. Пока собирала немудреный ужин, Арсений и Григорий умылись и, усталые, присели на табуретки, закурили. Василий Евстафьевич дежурил во дворе, следил за улицей. Накормив и устроив им постели в подвале, Екатерина Петровна собралась было идти к Островерховым, когда Степан Григорьевич сам вошел в комнату.

– Ну, где тут, наши драп-мастера? – поздоровавшись, спросил Островерхов.

Спрятавшиеся было в чулан Стаценко и Сечиокно вернулись в комнату. Степан Григорьевич подробно расспросил их о событиях в батальоне, о побеге, о том, как пробирались в город, есть ли неохраняемый немцами путь. Уже на дворе начало темнеть, когда Василий Евстафьевич подал условный сигнал. Едва Арсений и Григорий успели скрыться в чулане, как в комнату быстро вошли Карпов и Юнашев. Торопливо поздоровавшись, Сергей сразу обратился к Островерхову.

– Завтра весь батальон переводится в Темрюк. В дороге бежать не удастся: Гофман приказал двери в теплушках замкнуть, выходить из вагонов только в сопровождении эсэсовцев. Даже в городе в патрулирование не назначают никого из батальона. Мы вырвались только потому, что Гофман лично распорядился отвезти коньяк Тойблю, шефу городского гестапо. Ну, а поскольку рядовым жандармам теперь доверия нет, то с этим важным поручением послали унтер-офицеров, – Сергей насмешливо кивнул на погоны Юнашева, левой рукой хлопнул себя по правому плечу, тоже украшенному лычками.

– И что ж вы придумали?– спросил Островерхов.

– Как "что"? Вот, сделали крюк, забежали, чтобы доложить, и назад. Там, за углом, автомашина ждет. Мы обещали достать самогону. Так что Екатерине Петровне придется пошевелить спецзапасы. А то шофера, кроме самогона, ничем не задобришь. Только самогон и признает. Пришлось пообещать... – Карпов смущенно взглянул на дверь, ведущую на кухню, где возилась хозяйка.

Островерхов вспылил:

– Вы что, с ума сошли? "Хвост" притащили?

– Да нет, Степан Григорьевич, все в порядке, – поспешил успокоить Юнашев. – Мы оставили его на соседней улице, – а сами проходным двором пробрались сюда. Даже если искать кинется – не найдет. Только он не будет искать. Он ждет самогон.

– Все равно засиживаться нельзя. Чуть что – гестапо оцепит квартал... А тут не только мы с вами... Предлагаю: сегодня ночью уходить в горы. В два часа ночи собираемся на квартире Семикиных...

Островерхов не договорил. Раздался условный стук в окно. В комнате все насторожились. Островерхов спрятался в чулане. Екатерина Петровна поспешно внесла трехлитровый бутыль с самогоном и, кланяясь, подала ее Карпову.

– Это все, господин жандарм. Истинный Христос все, – напевно заговорила она во весь голос. – Через недельку наведайтесь, наварю. Время такое, господа хорошие, ни сахару, ни патоки. Дрожжей и то не достать.

– Ладно, хозяйка, не разводи агитацию. На той неделе зайдем. Так что приготовь. Да не забудь, а то напомним. – Карпов орал во всю глотку, красноречиво похлопывая по карабину.

Дверь приоткрылась, и в ней показалось испуганное лицо Свиркунова. Юнашев первым заметил его, тронул Карлова за руку.

– Свиркунов? Ну, входи, – нелюбезно пригласил Карпов.

Свиркунов робко протиснулся в дверь, быстро оглядел комнату.

– Здравствуйте. А Степана нет? Я думал... – начал он.

– Зачем пожаловал? – перебил его Юнашев. – Тебя вызывали?

– Дело срочное. – Свиркунов замялся и вдруг заговорил горячо, быстро, волнуясь и захлебываясь: – Опять тот тип встретился. Ну, который тогда, с которым, ну, что донес в полицию, что выпивали мы с ним...

Островерхов, притаившийся за дверью рывком открыл ее, стремительно шагнул в комнату не здороваясь, спросил:

– "Поп"? Когда, где ты его видел?

– Он... Я видел в окно.

– Увидел дружка и бросился ,к нему с объятиями? – зло спросил Карлов.

Свиркунов побледнел, губы его задрожали.

– Я видел в окно, как Базаркина забрали.

– Пашку?!

– Сам Гофман. На машине прямо из штаба забрал.

– Когда? – опросил Островерхов.

– Вчера. Около двенадцати. Как раз перед обеденным перерывом. Я и подумал: быстрее сообщить тебе, Степан, надо.

Юнашев быстро спросил:

– Что дальше? Где "попа" встретил?

– Ну, я прождал вчера до вечера, ночь не спал. Думал: знаете вы или нет об аресте "Кости". Думал, может, связной зайдет или из вас кто наведается. Никого. Сегодня целый день выглядывал... Измучился. Аж голова раскалывается...

– Ты покороче, без переживаний, – оборвал его Карпов.

Что "покороче"? Что "покороче"! – взвизгнул вдруг Свиркунов. – "Без переживаний"? А что я – крыса? Посадили в мышеловку и сиди, жди, пока за тобой придут, как за "Костей"? Только о себе думаете?

Островерхой перебил:

– Без истерики. Насчет "мышеловки" потом разберемся. Рассказывай, что ты... натворил?

– Ничего я не натворил, – все еще нервно вздрагивая, заговорил Свиркунов. – Дождался вечера. Никого нет. Ну, думаю, ждать больше нельзя. Решил идти сюда, сказать про "Костю". Только дошел до угла; слышу – сзади кричит кто-то: "Авдеев! Вайя!" Я подумал: кто-то из наших, раз кличку знает. Оглянулся, вижу: он! Тот. Я растерялся, а он почти бегом ко мне. Ну, я опомнился и бежать.

– Ну и ну! – процедил Карпов.

– А что мне было делать?

– Подождать его и прикончить, – рубанул Сергей.

– Тихо! – остановил Островерхов. – Дальше.

– А что дальше? Нырнул в подворотню, пробежал по дворам, выскочил на следующую улицу. Оглянулся – никого. Ну, а я... сюда.

Минуту в комнате молчали. Слышалось только тяжелое дыхание. Потом решительно заговорил Островерхое:

– Сергей! Прошу проводить его. Встретимся потом на новой явке. Ты ее знаешь – на Домбровского.

– Не надо бы отпускать Свиркунова. За ним – хвост. Надо всем уходить, – решительно заявил Юнашев.

– Не пойду с Карповым... Не верю ему, – вдруг закричал Свиркунов, – не верю.

Вмешался Островерхое:

– Идите!..

– Слушаюсь! – быстро отозвался Карпов. Похлопав по плечу Свиркунова, он сказал:

– Пойдем.

...Два дня Сперанский не находил себе места. Когда было прочитано донесение, закатанное в стеарин, Кроликов, разобрав подпись: "связной штаба подпольной группы Авдеев", с издевкой опросил Сперанского:

– Что? Непроверенные? Ненадежные? Я не умею подбирать агентов? Ну?!

– Господа, – вмешался Крамер, – господа! Успокойтесь! Здесь не до ссор. Надо принимать решения и действовать. Следует немедленно сообщить в гестапо...

– Нет, черт побери, – гаркнул Кроликов. – Хватит! Я. достаточно слушал вас. Теперь думать и решать буду я. А вы извольте выполнять то, что вам прикажут. Никуда не сообщать, пока не будет взят Авдеев. Немедленно найти "попа". Слышите, вы!

– Слушаюсь, шеф, – неожиданно для себя покорно ответил Сперанский и по-военному вытянулся перед начальником полиции.

– А вы, Крамер, садитесь в паспортном отделе и проверьте, есть ли у нас эти, как их там? Шустовы, Корнеевы, Семикины... – он придвинул к себе мятый промасленный листок, забегал глазами по мелким карандашным строчкам. – И эти вот... Костя, Зина, Степан... Как их найдешь без фамилий? Выписывайте все фамилии с этими именами. И адреса.

– Но это же мертвое дело, – попытался возразить Крамер.

– Хватит рассуждать, – повелительным тоном сказал Кроликов, – возьмите себе в помощь машинистку. И диктуйте ей. И выбросьте наконец, эту маникюрную пилочку! К черту! В бане ногти чистить! Чтоб я больше не видел! Все. Идите.

Сперанский, злясь на себя, на Кроликова, на Крамера, не давшего отпора шефу, срывал ярость на своих агентах, вызванных для поисков "попа". Отведя душу, Сперанский немного успокоился и собрался было просмотреть протокол допроса Полова, где, как ему помнится, промелькнуло имя "Степан", но тут позвонил Кроликов и вызвал к себе.

Не поднимая головы, словно занятый чтением какой-то бумаги, лежавшей на столе, шеф резко потребовал:

– Сведения о побеге жандармов!

– Не понял вас, Анатолий Григорьевич, – растерянно проговорил Сперанский, против обыкновения стоя навытяжку.

– Гофман спрашивает, кто дал сведения о побеге жандармов? Твоя инициатива – сам и расхлебывай.

– Но ведь я говорил, что это...

– Я не знаю, что ты говорил и кому говорил. И знать не хочу! Гофман торопится, гестапо выезжает в Натухаевку. Он ждет тебя через пятнадцать минут. Пять уже прошло. Да смотри у меня: не ляпай насчет Авдеева. Тебе же хуже будет.

Потом был допрос Голотько. Затем поиски Валентины, которой не оказалось дома, и унизительная процедура обещаний, заверений и клятв, что он лично займется ее поисками. Когда он вышел из гестапо, на улице его ожидала Голотько. Избитая, зареванная и разъяренная, она бросилась к нему, плюнула ему в лицо. Он не рискнул стрелять у ворот гестапо, и вынужден был удирать от этой взбесившейся бабы.

Вечером нашли "попа". Обросшего серой щетиной, полубезумного от пьянства, его приволокли к Сперанскому. Никакие слова на него не дёйствовали. И только появление Саркисова с плетью мгновенно протрезвило его и вернуло рассудок. Только тогда удалось ему втолковать, что от него требуется. "Поп" начал клясться и божиться, что никакого Авдеева не видел и не знает, что он больной старый человек, что он ни во что не хочет вмешиваться и пусть ему дадут спокойно умереть. Пришлось кивнуть Саркисову, и тот, хищно оскалившись, опустил на вздрагивающую жирную спину агента плеть. Повторять не пришлось. "Поп" сразу все вспомнил. Через четверть часа он ушел на поиски Авдеева.

Еще через час снова вызвал Гофман для опознания трупа. Сперанский, Кроликов и Крамер растерянно молчали, рассматривая изуродованное пытками тело: Первым отрицательно затряс головой Кроликов. Гофман перевел взгляд на Сперанского. Тот поспешно ответил:

– Никак нет. Не знаю.

С Крамером Гофман только обменялся взглядами.

– Шлехт. Плехо, – вздохнув, сказал шеф гестапо. – Это есть партизан. Это есть Базаркин. Он знал о побеге жандарм. Он сказал об этом один девка. Абер он есть хитрый. Он умирал после один разговор с Михель. Поэтому я не успел узнать, кто есть эта девка. Я не имею время. Я имею ехать. Вы будете узнать и доложить мне Натухаевка. Видерзеен! Документы этот дело здесь. – Он передал Кроликову пакет и встал из-за стола. – Хайль Гитлер!

– Хайль, – вразнобой ответили полицейские и поспешили вон из этого забрызганного кровью помещения.

Не успел Сперанский дочитать до конца показания Щекочихиной, как доложили, что к нему просится на прием "молодая, интересная фрау" и что у нее якобы важное дело к нему.

В кабинет вплыла разодетая молодая женщина. Она подошла к столу и без приглашения опустилась в кресло.

На мгновение закрыла глаза. "А может, зря пришла? – мелькнула мысль. – Все равно немцы уже бегут. Может, не говорить?" Но тут же появилась другая мысль: "Нет, не зря. Пусть знает эта Азка... Посмотрим, кто тварь". Женщина открыла глаза, взглянула на Сперанского и, заискивающе улыбнувшись, сказала:

– Я Демченко, Екатерина Демченко. А вообще меня зовут Китти.

Начальник политического сыска внимательно рассматривал дочь Бабкина.

– Я, господин начальник, насчет соседей. Островерховых. Хоть отец и говорит, что мало фактов, но я чувствую: путаются с партизанами. В общем... Родственники... Сестры... А я говорю: врут! Я же вижу...

Бабкина-Демченко замолчала. Сперанского будто подменили. Он вскочил, налил в стакан воды, галантно подал его женщине.

– Успокойтесь, фрау! Вот так. Теперь давайте по порядку.

...Вечером Саркисов и Долинец отправились в засаду на Лесовую улицу. А полчаса спустя в полицию прибежал "поп" с известием, что видел Авдеева. Пришлось поднимать по тревоге целый взвод и посылать его на оцепление указанного "попом" квартала.

Татьяна Федоровна Растригина успела обежать чуть ли не полгорода, оповещая подпольщиков о том, что надо к часу ночи собраться на квартире Семикиных и что приказано взять самые необходимые вещи, так как предстоит поход в горы. К вечеру почти все были оповещены. Усталая, Татьяна Федоровна присела отдохнуть. Только теперь она с ужасом вспомнила, что не успела предупредить своего Петю и Борю Островерхова. Азу она застала дома, а Бориса не было. Конечно, можно было надеяться, что если он появится дома, то Аза его заберет на явку. А если уже ушла, а Борис только вернулся? Ведь Степан Григорьевич так просил ее на прощание: "Пожалуйста, Федоровна, постарайся Борису сказать. А то он редко дома бывает. Как бы не остался..."

Растригина бросилась к Семикиным узнать, нет ли там ее хлопцев. Но там их не оказалось. Татьяна Федоровна вспомнила адрес одного Петиного товарища и отправилась туда.

...После ухода отца, уничтожившего самые важные документы, Аза еще раз тщательно, осмотрела комнату, подобрала и сожгла обрывки бумаги, еще раз проверила дорожный узелок: надо было позаботиться и об отце, и о Борьке. Кстати, где же Борька? И сколько его ждать? А мне здесь сидеть нельзя. Вдруг он уже там? А все будут из-за меня волноваться, еще придется кого-то посылать ко мне. Нет, пойду. Она накинула платок, подхватила узелок и решительно открыла дверь в темный коридор. И в тот же миг кто-то схватил ее и зажал рот. Азу втащили в комнату, бросили на пол, вывернули руки и связали их за спиной, рот заткнули какой-то тряпкой. Это орудовал немец-гестаповец. Оставив возле Азы часового, гестаповец снова метнулся в коридор.

***

Василий Евстафьевич, наказав жене вести спрятанных у них людей к Семикиным, отправился, по адресам: надо известить еще трех подпольщиков, которые были у него на связи. Екатерина Петровна, закончив со сборами, оставила Свиркунова одного, объяснив:

– Подожди минуточку. Я тут еще за людьми сбегаю. Приведу, и пойдем вместе.

Свиркунов нервно заходил по комнате, прислушиваясь к скрипу половиц, к незнакомым шорохам за стеной. Страх нарастал лавиной, подавляя все остальные чувства. Ему казалось, что немцы нашли его стеариновый шарик и теперь хватают подпольщиков. Поймают и его. Ведь там, на той бумажке, внизу стоит его, Свиркунова, подпись. Ему показалось, что кто-то осторожно крадется по веранде. Он задул плошку, припал к крохотному окошку на веранде и тут же отпрянул в глубину комнаты: по веранде шли два рослых жандарма, направляясь к двери в комнату. Свиркунов не знал, что это были Стаценко и Сечиокно.

"Все! – похолодел Свиркунов. – Выследили. Все, конечно, успели скрыться, а меня бросили. И Степан вовремя отчалил. Та-ак. Ну, нет, Свиркунова так просто не возьмете!" Он нашел дверь в другую комнату, открыл ее, ощупью вдоль стены двинулся дальше и натолкнулся на дверь, закрытую изнутри железным засовом. Лихорадочно снял массивную задвижку, открыл дверь, не издавшую ни звука, и оказался в саду. Прислушавшись, он бросился в кусты, обдираясь о ветки, пробежал через сад, выскочил в соседний двор, пересек его и очутился на соседней улице. "Вот так-то. Сыщики! Меня не возьмешь! А теперь на Домбровского. Как раз в пору!"

Он прошел не больше квартала, когда, заскочив в подворотню, вдруг наткнулся на группу людей. Его схватили и прижали к стене. В глаза ударил луч карманного фонарика, и над самым ухом задрожал тенорок:

– Воистину, пути господни неисповедимы! Вот и дал бог свидеться нам.

Свиркунов узнал голос "попа", и тело его сразу стало липким, мышцы размякли, голова втянулась в плечи.

– Вот и все... Вот и все... – билось у него в мозгу.

– Он? – повелительно прозвучал незнакомый голос.

– Слава всевышнему – он! – прогнусавил "поп".

– В машину. Быстро, – распорядился незнакомый. Свиркунова подхватили дюжие руки, оторвали от земли, швырнули в вонючий темный кузов, полицейского фургона. Дверь захлопнулась.

***

Пьяный шабаш в охранном батальоне утих за полночь. До беспамятства упившиеся жандармы спали там, где каждого из них окончательно свалил крепчайший самогон, специально "реквизированный" у изворотливых спекулянтов по случаю такого события. Кое-кто все-таки добрался до нар в казарме, другие уснули по дороге, а большинство охранников валялось прямо на месте прощального пира.

Карпов, Юнашев и Вдовиченко, изображая пьяных, добрались до казармы и легли прямо на полу около пирамиды с оружием. Дневальный, придерживаясь за стену, с трудом добрался до них, мыча что-то нечленораздельное, пытаясь ткнуть крайнего, Вдовиченко, но не удержал равновесия и тут же шлепнулся на пол. Сделав попытку выругаться, дневальный зашарил по полу, ища, на что опереться, и наткнулся на бутылку с самогоном, зажатую в руке запасливого Вдовиченко. Дневальный бесцеремонно забрал ее, зубами вытащил пробку, сделанную из кукурузной кочерыжки, и жадно припал к горлышку бутылки.

Через десять минут казарма наполнилась храпом, изредка прерываемым пьяными всхлипами и невнятным бормотанием. Карпов осторожно приподнял голову, внимательно осмотрелся, вполголоса скомандовал:

– Пора, хлопцы!

Вдовиченко и Юнашев, перешагнув через храпящего дневального, бросились к пирамиде с оружием. Сухо заклацали вынимаемые из автоматов и карабинов затворы, с глухим стуком полетели на расстеленную плащ-палатку подсумки, патронташи, пулеметные ленты, автоматные и пулеметные диски и магазины. Тем временем Карпов возился у железного ящика, где хранились секретные документы. Наконец ему удалось открыть его. Сергей выгреб оттуда охапку бумаг и, переступая через спящих, понес их к свету. Бросив бумаги на столик дневального, он принялся торопливо их перебирать и просматривать: тащить всю гору папок не было смысла, надо было отобрать самые важные. Неожиданно громко взвыл зуммер телефона. Трое друзей замерли, глядя на зеленую коробку, как на мину замедленного действия, готовую рвануть в любой момент. Телефон продолжал гудеть надсадно и тревожно. Карпов бросил бумаги и схватил трубку. Оттуда донесся голос Шлехтера:

– Вер ист да?

– Дневальный Верба, господин гауптфельдфебель, – браво отрапортовал Сергей. – Рота отдыхает. Происшествий нет.

– Зашем долго молчать? Спать, зволичь?

– Никак нет, господин гауптфельдфебель. Проверял, все ли вернулись с бала.

– Гут...

Сергей положил трубку на место, мгновение подумал и вырвал провода из клеммы. Покончив с телефоном, набросился на бумаги. Юнашев и Вдовиченко узлом завязали концы плащ-палатки и с трудом сдвинули с места тяжелый тюк с затворами и боеприпасами.

– Быстрей, Серега! Брось ты эти талмуды, – нетерпеливо позвал Вдовиченко. – Не до них сейчас...

– Нельзя бросать, Петя. Другого случая не будет. – Карпов уже отложил в сторону две папки. – Я сейчас, хлопцы. Вы потихоньку двигайтесь к выходу. Володя, проверь, как там часовой у ворот.

Юнашев молча кивнул и выскользнул за дверь. Крякнув от натуги, вслед за ним поволок узел Вдовиченко. Минут через пять в дверь заглянул Юнашев.

– Все, Сергей. Кончай. Надо спешить.

– Готов, Володя, готов! – ответил Карпов, яростно разрывая в клочки оставшиеся бумаги. Три черных папки он зажал под мышкой. Покончив с бумагами, оглянулся на Юнашева, спросил:

– Может, петуха, а? – Сергей выразительно показал зажигалку.

– Не стоит, Сергей, – остановил его Юнашев. – Тут же не все гады, есть и дураки. И потом – пожар сразу заметят, не успеем уйти.

Карпов с сожалением спрятал зажигалку, огляделся по сторонам, выскочил вслед за Юнашевым во двор. Остановился, прислушиваясь:

– Где часовой?

– Порядок, – ответил Юнашев. – Спал. Я его на всякий случай стукнул прикладом и спрятал под крыльцо.

Карпов с автоматом двинулся вперед. Вслед за ним Юнашев и Вдовиченко понесли тяжелый узел. Когда до цели оставалось не больше квартала, Карпов остановился, подождал друзей.

– Хлопцы, – шепотом заговорил он, – не нравится мне эта слишком тихая улица. Давайте пойдем через дворы. Я вспомнил: тут есть проходной двор, как раз туда выйдем.

– Согласен, – коротко бросил Юнашев, и они свернули в темную подворотню.

***

Избитый, шатающийся Свиркунов, уже два раза пересекал пустую гулкую улицу Домбровского, подходил к парадной двери дома номер три, стучал в нее условным стуком и, прислушавшись, негромко произносил: "Домбровский здесь?" Подождав несколько минут, повторял вопрос и возвращался в тень противоположного дома, откуда за ним следили чуть поблескивающие стволы эсэсовских автоматов. Господин Тойбль не доверил эту операцию полицейским и прислал отделение автоматчиков. Немецкий ефрейтор, командир отделения, время от времени, взглянув на светящийся циферблат часов, тыкал дулом автомата Свиркунова, тот вздрагивал, покорно вставал и брел через улицу к дому номер три, чтобы стучать и звать.

...Связной Семен Харченко, посланный Островерховым за группой Карпова, осторожно подходил к дому Кавешникова. Постояв на углу и прислушавшись, он, крадучись, двинулся к дому как раз в тот момент, когда Свиркунов в третий раз побрел к дому. Харченко не заметил его... постоял, постоял и негромко крикнул:

– Кавешников не вернулся?

Свиркунов дернулся и напрягся, словно от электрического удара. "Значит, это пароль". Не успел сообразить, что предпринять, как в доме звякнуло окно, и сердитый голос Карпова приглушенно сказал:

– Сами ждем. – И, не сдержавшись, добавил: – Какого черта орешь, как осел...

Свиркунов вдруг повернулся и, втянув голову в плечи, побежал назад, к немцам.

– Хальт! – взвизгнул ефрейтор.

И почти одновременно испуганно крикнул Харченко:

– Немцы! Засада! – И послал автоматную очередь в темноту, туда, где исчез Свиркунов.

В ответ к нему потянулись пунктиры трассирующих пуль. Харченко припал к земле. Но в это время из окон дома Кавешникова дружно застучали автоматы. Срикошетив о камни, дико взвыли пули, и, словно подхватив их вой, кто-то истошно закричал на другой стороне улицы. Послышалась немецкая ругань, какая-то возня, стон, наконец, донесся истерический крик Свиркунова:

– Карпов, Юнашев! Не стреляйте. Это я, Свиркунов! В доме затихли. Свиркунов закричал снова:

– Не стреляйте! Островерхов послал меня за вами!

– Не верьте ему! Он стоит с немцами, – крикнул Харченко.

Из засады выскочили две фигуры и бросились на голос. Но в этот миг снова ожили окна осажденного дома: простучали три короткие очереди, и оба немца медленно рухнули на землю.

– Ну, предатель, покажись, поговорим! – прокричал Карпов. – Выходи, гад! Хочу исполнить свою мечту: всадить в тебя пулю!

В засаде молчали.

– Что ж вы дрейфите, вояки вонючие? – крикнул из другого окна Вдовиченко. – Выходите, побалакаем!

– Постойте, – закричал Сперанский. – Не стреляйте. Дом окружен, и уйти вам не удастся. Лучше сдавайтесь, и вам сохранят жизнь.

– А это еще что за пророк? – насмешливо крикнул Юнашев и послал на голос автоматную очередь. В засаде кто-то вскрикнул и вслед за тем раздались немецкие команды.

По окнам осажденного дома стеганули трассирующие пули. Слева и справа, в обход дома, кинулись полусогнутые фигуры солдат. Дом ответил яростным огнем.

...Два часа продолжалась осада дома. Разъяренный Тойбль послал туда еще два отделения автоматчиков и приказал взять осажденных живыми. Гитлеровцы окружили дом.

– Бросьте бравировать, Карпов, – упрашивал Сперанский. Это ему подсказал Свиркунов. Вся ваша группа арестована во главе с Островерховым. Вся! Он назвал нам все адреса, и сейчас гестапо добирает последних. Вы напрасно сопротивляетесь – это только отягчает ваше преступление.

– Насчет преступлений еще разберемся, – выкрикнул Юнашев. – А насчет группы врешь! Наша группа – весь город. Всех не возьмешь!

– Не возьмешь! – подхватил Вдовиченко.

– Бей их, братва! – скомандовал Карпов.

И снова из окон осажденного дома хлестнул свинец. Первым умолк автомат Вдовиченко. Юнашев бросился к другу. Петр, хватаясь за стену, пытался подняться с пола. На его залитом кровью лице светились только глаза, полные боли и ярости.

– Подсоби, братишка, – хрипло попросил он.

– Погоди. Куда тебя ударило? Дай перевяжу, – попытался удержать его Юнашев.

– Не надо. Некогда. Подсоби, – настоял Вдовиченко и с помощью Юнашева оперся на подоконник, поднес к плечу автомат. Решив, видимо, что с Вдовиченко покончено, немцы не стреляли по этому окну. Юнашев быстро и осторожно выглянул наружу. При вспышке выстрелов он успел разглядеть под окнами и у дверей фигуры солдат. Отскочив назад, Юнашев взволнованно проговорил:

– Плохо дело, Петро. Кажись, хотят поджечь дом. Ну, держишь, братишка, а я Сергею скажу...

Слегка обняв за плечи Вдовиченко, Юнашев бросился в другой конец комнаты, где Карпов продолжал стрелять в. окно короткими очередями.

– Сергей, они собираются поджечь дом! – крикнул Юнашев.

– Поджечь? – Карпов прекратил стрелять. – Где? Постой, ты откуда знаешь?

– На то похоже. В окно я выглянул. Там, у Петра. Он ранен.

– Где поджигают?

– Под окнами и крыльцо.

– А ну, развороши узел, там должны быть гранаты.

– Верно! – обрадовался Юнашев и бросился к тяжелому тюку, прихваченному в казарме. В это время Вдовиченко, напрягая последние силы, свесился из окна наружу и прошелся длинной очередью по темным кучкам врагов. Гитлеровцы всполошились. Уцелевшие бросились прочь от дома, где уже полыхнуло и побежало по дверям, по крыльцу и стенам сине-оранжевое бензиновое пламя. В его свете отчетливо проступила свешенная из окна голова Вдовиченко. Гитлеровский ефрейтор не спеша прицелился в нее и выстрелил.

Когда Юнашев подбежал к Карпову, рыжие языки пламени хлестали в окна. Сквозь огонь и дым ничего не было видно. Карпов выхватил у Юнашева две гранаты и одну за другой швырнул их сквозь пламя на улицу. Грохнули взрывы. Ревело и трещало пламя, стало нечем дышать. Карпов бросился на пол и потянул за собой Юнашева. Они вместе поползли к выходу. В этот миг одна за другой в окна влетели и, глухо хлопнув, разбрызгали пламя по всей комнате несколько бутылок с зажигательной жидкостью. На Юнашеве вспыхнула одежда, и он, задыхаясь и кашляя, стал срывать ее с себя. Путь к выходу был залит пламенем. Сергей оглянулся, и, не видя выхода, кинулся тушить пламя на Юнашеве. Потом, подхватив друга под руки, подтащил его к окну, где застыло перегнувшееся через подоконник тело Вдовиченко.

– Прыгай, Володя, – прохрипел он. – Прыгай, я прикрою. Юнашев затряс головой.

– Нет, Сергей. Хоть туда, хоть здесь – вместе.

– Прыгай, я приказываю, – крикнул Карпов и захлебнулся дымом, зашелся в кашле. Он инстинктивно бросился к окну, выглянул наружу. Глоток воздуха вернул ему зрение. На противоположной стороне улицы, освещенные пожаром, поблескивали каски автоматчиков.

– Что, стервятники, ждете? – крикнул он в окно. – Не дождетесь!

Он поднял раскаленный автомат и пустил очередь по блестящим котелкам. Обнаженный и обгорелый Юнашев втиснулся в окно рядом с Сергеем.

– Ждете? Не все получили? Ну, так вот вам еще!

В его руках забился автомат. Враги молчали. Им нужны были живые партизаны. Автоматы Карпова и Юнашев а опустели. Гранаты были израсходованы, Сергей и Юнашев тесно прижались друг к другу, обхватив тело погибшего товарища. Сергей зашевелил губами, потом хрипло запел:

– Наверх вы, товарищи, все по местам!

Последний парад наступает...

Хриплым сильным баритоном подхватил Юнашев:

Врагу не сдается наш гордый "Варяг",

Пощады никто не желает!...

Тоскливым криком, с улицы донеслось:

– Рус! Сдавайсь!

И в ответ, исполненные гордости и презрения, чуть вздрагивающие от боли, дружно грянули голоса:

Врагу не сдается наш гордый "Варяг",

Пощады никто не желает!..

Пламя ревущим клубом вырвалось из окна и заметалось по стенам дома, беспощадное, неумолимое и неприступное.

***

Раненый Харченко еле добрел до дома Семикиных. Он с трудом открыл дверь и шагнул в комнату, наполненную людьми. Стоявший у стола Островерхов стремительно обернулся к нему, шагнул навстречу, подхватил его ослабевшее тело.

– Все! – выдохнул Харченко. – Продал! Всех продал, гад!

Он бессильно уронил голову на грудь и всхлипнул.

Спокойно, Семен! – остановил его Островерхов. – Что случилось? Толком, по порядку?

– Свиркунов! Выдал наших краснопогонников. Их сожгли в доме живьем.

В комнате зашумели, сгрудились вокруг Харченко. Кто-то подал ему кружку с водой. И пока он пил, подпольщики напряженно ждали. Харченко вздохнул, поднял глаза на Островерхова.

– Засада там была. И Свиркунов с ними...

Со двора донесся шум, из окон полетели стекла, в комнату просунулись дула автоматов. Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появились три эсэсовца с автоматами.

– Штиль! – заорал эсэсовец, хотя в комнате и без того воцарилась мертвая тишина.

... В ту июньскую ночь 1943 года из группы Островерхова было арестовано 18 человек. Следствие вело гестапо. Допросы проходили в здании гестапо, в подвальном помещении. Затем арестованных подпольщиков перевезли в станицу Натухаевскую. Здесь допрос производил начальник спецкоманды гестапо Шмидт.

В Краснодарском краевом партийном архиве имеются документы, рассказывающие о пытках, каким подвергались островерховцы. Их избивали шомполами и специальными плетками из стальных проводов. В докладной записке отдела контрразведки "Смерш" Отдельной Приморской армии говорится: "Зверски избивали и истязали арестованных производившие допросы в полиции представители немецких карательных органов: обер фельдфебель жандармерии Гофман, его помощник Михель, военный комендант Райх и начальник биржи Дидрих... После избиения Островерхова все лицо его было покрыто синими рубцами, как от ударов шомполами, а сквозь одежду сочилась кровь..." Об этом писал в газете "Новороссийский рабочий" в № 82 от 25 апреля 1947 года со слов очевидцев секретарь горкома партии А. Сескутов: "Арестовав островерховцев, немецко-фашистские изверги рассчитывали на получение от них важных сведений, но, несмотря ни на какие пытки и издевательства, подпольщики остались верными советскими патриотами. Немцы после долгих истязаний расстреляли, их".

Подробности казни мужественных подпольщиков в районе станицы Натухаевской стали известны спустя почти двадцать лет. В 1963 году в Краснодаре проходил процесс над предателями Родины. Бывший эсэсовец гитлеровского карательного органа "зондеркоманды СС 10а" М. Т. Еськов показал на процессе следующее:

"... В Новороссийске я участвовал в расстреле советских активистов. Среди них был раздетый до пояса мужчина, лет пятидесяти, с небольшими, поседевшими усами. Вышел, посмотрел на нас с презрением. Спокойно пошел к окопу, спрыгнул в него, встал лицом к немцу и сказал: "Стреляй, фашист!" Офицер растерялся и потребовал, чтобы человек повернулся спиной. Шеф заинтересовался этой картиной и подошел ближе. Засмеявшись, он направил автомат на пожилого человека. В это время человек громко закричал: "Да здравствует..." – автоматный выстрел оборвал его последние слова..."

Подпольную организацию погубило подлое предательство. Изменник Родины Свиркунов, выдавший немцам организацию в сентябре 1943 года, бежал из Новороссийска вместе с отступающими немецко-фашистскими войсками. Скитался в Крыму. Немцы уже не нуждались в его услугах. И когда они оставляли Симферополь, Свиркунов не последовал за ними. А в день прихода наших войск в Симферополь Свиркунов повесился. Были арестованы и осуждены пособники оккупантов Евгения Щекочихина, Екатерина Демченко.