Текст книги "Подполье на передовой"

Автор книги: Владимир Андрющенко

Соавторы: Гавриил Иванов,Федор Зырянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Так я, герр комендант, дал такое разрешение. Пусть, думаю, выращивают овощи – пригодится для армии, стало быть. Пусть, думаю, внесут, так сказать, посильный вклад в святое дело...

– Да. Это есть неплохая идея. Но вы ее плохо осуществили.

Опять пауза. Опять шефом овладел страх.

– Надо порьядок. Как это? Устав. Готовьте его. Мы рассмотрим и утвердим. Вы будете следить, чтобы все было, как в уставе. И работать. И чтобы были овощи. Машин нет. Коней нет. Ничего нет. Работай мускул. И все. А завтра... – Райх посмотрел на часы, – утром, десять ноль-ноль жду вас с уставом. До звидания.

Кроликов с трудом поднялся из кресла и, кланяясь и пятясь, поспешно исчез. Конечно, он не знал, что такое представительное общество собралось у коменданта в доме № 46 не ради него, а просто на очередную попойку. Не знал Кроликов, что взбешенные неудачами гитлеровцы до его прихода успели перегрызться, осыпая друг друга упреками и угрозами, пытаясь переложить вину и ответственность за свои неудачи и на что угодно и на кого угодно. Что "маленький водевиль", как его назвал Гофман, разыгранный над шефом полиции, доставил им некоторое удовольствие и рассеял дурное настроение. Не знал, что мефодиевский староста успел побывать у коменданта и доложить о том, что Кроликов не разрешил организовать общину и что это неправильно, потому что новороссийцы горят желанием оказать помощь доблестным войскам фюрера. Не знал шеф полиции, что к этому времени уже действовало секретное предписание Розенберга "О новом аграрном строе". В нем говорилось, что "каждый землевладелец, который по своему поведению окажется достойным, может получить землю". На закрытом совещании министерства по делам оккупированных восточных областей Альфред Розенберг сказал, что "..ложные области и Северный Кавказ должны будут послужить для выравнивания немецкого продовольственного положения. Мы отнюдь не признаем себя обязанными за счет этих плодородных районов кормить также и русский народ".

А в 1942 году в циркулярном письме сельскохозяйственного отдела немецко-фашистской армии на Северном Кавказе предписывалось следующее:

"Иметь в виду, что весной 1943 года нельзя рассчитывать на конную тягу и тракторные работы, а нужно готовить повсеместно рабочую силу. Для весенне-полевых работ необходимо сейчас же заготовить в большом количестве маленькие плуги, которые тянутся людьми". Эрих Райх и имел в виду это предписание, когда говорил Кроликову, что надо рассчитывать на мускульную силу русских рабов.

И еще не знал Кроликов, что в это самое время Островерхов, сидя в теплой комнате на окраине Мефодиевки, детально обсуждал устав будущей общины с Василием Ивановичем Чехом. Островерхов давно знал Василия Ивановича. Впервые они встретились в 1918 году после того, как Степан Григорьевич вместе со своими товарищами устроили в Новороссийском порту переполох – корабль французский взорвали. Чех в те годы пошел служить на флот. С корабля сошел только в 1924 году. Да больше в море не ходил: сел на землю, занялся огородничеством. В 1930 году, когда организовали в Новороссийске колхоз, вступил в него Василий Иванович Чех.

До 1941 года он работал бригадиром-огородником в колхозе имени Кирова, а в сентябре ушел на фронт. До августа 1942 года сражался в рядах Красной Армии. Был ранен, подлечился в госпитале и снова на передовую. Но в бою под станицей Белореченской, контуженный взрывом бомбы, попал в плен. В лагере для военнопленных немного оправился от контузии и в конце сентября бежал. Поскитавшись в прифронтовой полосе и не сумев пройти к своим, направился в Новороссийск. Город уже был захвачен гитлеровцами. Василий Иванович до поры до времени сиднем сидел дома. Семья кормилась тем, что Фаине Карловне удавалось выменять на домашние вещи. Степан Григорьевич присматривался к Чеху внимательно. И вот пришел к нему с предложением организовать в Мефодиевке сельскохозяйственную общину.

– Этим мы спасем многих людей от немецкого рабства, – сказал ему Островерхов.

Долго мороковали над уставом общины.

– Прежде всего, Василий Иванович, надо вписать в устав положение о том, что члены общины освобождаются от мобилизации на строительство, оборонительных сооружений, от работы на промышленных предприятиях, от эвакуации и угона в Германию.

– Не согласятся они на это, Степан Григорьевич.

– Согласятся. Надо, чтобы согласились. Тут главное – как написать...

– Да, это так,– посерьезнев, согласился Чех. – Ну, а все-таки, что же дальше-то? Ну, создадим общину, насажаем луку да петрушки. А потом?.. А все же ты мне объясни хоть в общем, для чего ты все это затеваешь?

Островерхов задумался.

– Много я тебе не скажу, Василий Иванович, потому сам еще не знаю. Но главную задачу вижу в том, чтобы спасти людей наших от угона в рабство. А там видно будет, что дальше делать.

Чех понял, что Островерхов чего-то не договаривает, но настаивать не стал. Решил: надо будет – сам скажет.

Островерхов действительно не все сказал будущему старосте общины. "Поработаем, присмотримся друг к другу, посоветуемся с товарищами и решим", – мысленно рассуждал он.

– Так что, говоришь, Кроликов кричал? – спросил Островерхов, переводя разговор на другое. – Коммуны, говорит, захотели?

– Да, – усмехнулся Чех. – Испугался коммуны. Может, говорит, тебе туда еще и парторга назначить?

– Парторга? – Островерхов захохотал. – Про комсорга забыл?

– Забыл, – засмеялся Чех.

А ты знаешь, – уже серьезно заговорил Степан Григорьевич. – Этот гад, в сущности, догадливее немцев оказался. Знает, что если собрать даже незнакомых советских людей, все равно сразу образуется коллектив. В коллективе наша сила, а их страх. Так-то. А Райх ни черта не понял. Ты, Василий Иванович, дельную мысль высказал: секретарь общины нужен, и его нам могут утвердить вместо целой канцелярии. А секретарем... – возьми меня.

– Ну да! Как же я тебя возьму? Кроликов-то знает тебя еще по мирному времени.

– А что он знает? И мы его знали, да в нутро не заглянули. Почем ему знать, какой я... мы ему поможем узнать. Тут у меня один, с позволения сказать, документик есть...

Островерхов достал бумажник и осторожно извлек из него справку.

– На-ка, читай.

Чех развернул четвертушку бумаги, боком придвинулся к свету, прочел вслух:

"Справка выдана настоящая гражданину Островерхову С. Г. в том, что он действительно являлся казаком, в армии генерала Деникина сражался против Советов в чипе подпрапорщика. При Советах был раскулачен и вел активную борьбу против колхозов.

Староста станицы Гиагинской..."

Подпись неразборчивая. И печать.

– Черт те что! Какой же ты кулак да еще и подпрапорщик?

– Василий Иванович, не верь своим глазам, верь моей совести. Главное – бумага есть. А Кроликову больше ничего не надо. Не станет он запрашивать гиагинского старосту.

– Здорово! – восхитился Чех.

А если здорово, так действуй, Василий Иванович. Готовь документы. Завтра – на доклад к начальству.

– Будет сделано, Степан Григорьевич.

– Тогда я прощаюсь. Будь здоров, дорогой товарищ.

Островерхов ушел, Василий Иванович Чех стал переписывать составленный вместе с Островерховым текст в тетрадь, на обложке которой было крупно выведено: "Устав земледельческой общины поселка Мефодиевка..."

По закону

конспирации

Вдоль разбитых домов брели трое патрульных в красных погонах. Иногда присаживались покурить. Изредка перебрасывались словами.

– Что-то мне не нравятся вон те две фигуры, – сказал один из них, – Видите, жмутся к стене? Я уже с четверть часа за ними наблюдаю. Тянутся за нами, как на буксире, не отстают и не догоняют.

– Шпики?

–Какие там еще шпики?

– Здрасте! Ты что, с Марса свалился? Не знаешь разве, что гестапо может следить за каждым из нас.

– Так что, пристукнем их? Для ясности.

– Ша, братишки. Стукать не надо, а изловить и вздуть не мешает.

Патрульные медленно двинулись вдоль улицы. Две темные фигуры отделились от стены и осторожно потянулись за ними. Около развалин большого здания патрульные внезапно исчезли, нырнув в темные провалы подъездов. Через некоторое время около развалин появился один из преследователей. Постоял, прислушался, призывно помахал рукой второму, а сам настороженно пошел вдоль мрачных руин, вглядываясь в темные провалы в стенах, в черноту зияющих окон. Выглянув за угол дома, первый вернулся к своему спутнику, и они, сблизив головы, стали о чем-то совещаться.

Это было так наивно, по-мальчишески неопытно, что не приходится удивляться той легкости, с какой они были схвачены патрульными.

Один из солдат осветил фонариком лица пойманных.

– Борис, – удивленно воскликнул патрульный. – Ты что, с ума сошел? Кто вам разрешил здесь бродить в такую пору? Здесь же запретная зона. А если бы на немцев напоролись? Тогда что? И своим каюк, и другие бы пострадали.

– Дядя Сережа, – тихо сказал Борис. Эти слова относились к первому патрульному, которым был Сергей Карпов.

– Молчи, – сердито сказал Карпов, а потом добавил: – Ну вот что. Тут стоять негоже. Давай-ка поищем понадежнее укрытие.

– А здесь есть подвал, – сразу откликнулся Борис Островерхов, – совсем целый и сухой. И чисто там.

– Ишь ты, уже и подвал нашел, – удивился Карпов, – ну, веди в подвал.

По каким-то одному ему известным приметам Борис уверенно и быстро отыскал под грудой щебня и обломков вход в подвал. Юнашев, спустившийся вслед за проводником, осветил фонариком подземелье. Подвал был действительно сухой, с чистыми сцементированными стенами и маленьким! зарешеченным оконцем в дальней стене. Цементный пол подметен.. В углу из ящиков сооружен стол, застеленный немецкими газетами. На столе – фонарь "летучая мышь", кувшинчик с водой, листки бумаги. Около стола венский стул со сломанной спинкой и продырявленным сиденьем. В другом углу подвала луч фонарика выхватил из темноты полку, сооруженную из филенчатой двери, положенной на кирпичи. На полке аккуратным кубом возвышались толовые шашки, стройным рядочком вытянулись ручные гранаты. Тут же темнели два пистолета и диски к советским автоматам ППШ.

– Ого!! – послышался удивленный голос Карпова. – Вот это арсенал.

– А вот еще посмотрите, – радостно поспешил Борис, – вот, в этом углу.

Вошедшие увидели прислоненные к стене винтовки, три советских и два немецких автомата, ручной пулемет системы Дегтярева и даже немецкий МГ.

– Та-ак, – неопределенно протянул Карпов, – запаслись, значит?

Он присел на стул. Борис торопливо зажег "летучую мышь", старательно разгладил рукой газеты на столе и, гордый, выпрямился перед гостями, ожидая похвалы. Юнашев и Вдовиченко присели на корточки и принялись закуривать.

– Ну, что ж, докладывай, герой, – потребовал Карпов.

Борис удивленно посмотрел на него.

– А что докладывать, Сергей Иванович?

– Как что? Откуда все это, для каких целей, для кого и по чьему заданию?

Борис замялся.

– Ну, это мы, значит... Собираем по городу и сюда приносим. Тут наш склад. И наблюдательный пункт. Отсюда мы в окошко сигналим на тот берег бухты. Светом, фонарем. По морскому семафору.

– Значит, это вы тогда артналет вызвали, когда немцы смену частей производили?

– Ага, мы...

– И вас не нашли?

– Не! – радостно сообщил Борис.

– Давай дальше.

Не уловив подозрительных ноток в голосе Карпова, Борис оживленно заговорил:

– И еще мы лодку достали и притопили здесь у берега. При надобности можно на тот берег сходить. А толовые шашки – это с минного поля. Ну, оттуда, где вы снимаете немецкие мины...

– Что-о? – Карпов даже привстал.

– А мы, Сергей Иванович, давно по вашим следам ходим, смотрим, где вы разминировали проходы. Как только вы уйдете – мы на ваши места и тоже, значит, того... толовые шашки добываем.

– Ах, стервецы, – захохотал Вдовиченко. – А мы-то ломали голову: почему это так часто попадаются пустые коробки вместо мин?

– Постой, Петро, – остановил его Юнашев. – Ну-ну, парень, давай дальше.

В тоне, каким были сказаны эти слова, Борис уловил что-то такое, что его насторожило. Сразу пропало желание рассказывать, настроение испортилось.

– А что дальше? Вот и все... Но вы не сомневайтесь. У нас на случай чего пропуска есть в запретную зону. Один раз патрули уже проверяли. Ничего. Отпустили.

– Кто, немцы или полицаи?

– Полицаи.

– А того полицая возле парка вы подвесили?

– Нет, Сергей Иванович. Мы его сперва ломиком по голове. А потом уже подумали-подумали и подвесили на дереве. Чтоб страшнее было.

– Чтоб страшнее, значит? – переспросил Юнашев.

– Ага, – упавшим голосом отозвался Борис, уже уловив явное неодобрение в тоне старших.

– Теперь давай начистоту, – строго, хотя и с иронией потребовал Карпов. – Батя знает об этом подвале и о ваших подвигах?

Борис понуро молчал. Спутник его Петя Растригин тоже молчал.

– Здорово, – подвел итог Карпов. – Орлы – нечего сказать. А вам известно, что те сигналы засекла немецкая контрразведка и сейчас ведет наблюдение за этим районом? Не знали? Так знайте. А вы обратили внимание, минеры сопливые, что на минном поле вы лазите гораздо дальше, чем мы разминировали и только по счастливой случайности до сих пор не подорвались? Тоже не заметили? А это еще что за оружейная палата? Вы подумали о том, что если сюда просто ненароком заглянет кто-либо из врагов, ему яснее ясного станет, что тут надо устроить засаду. И вы в нее попадете. И мало того, что сами попадете, так от вас же потянется ниточка к бате, ко всем другим. Вы об этом думали?

Борис подавленно молчал, понурил голову и нервно теребил руками старенькую свою шапчонку. Петя шумно вздохнул. И все невольно обернулись к нему. Он торопливо заговорил:

– Конечно, это все верно. И тут мы виноваты перед старшими. Но вы поймите: мы хотим действовать, – с вызовом и в то же время просительно закончил Петя Растригин.

– Все ясно. Вопросов нет, – решительно сказал Карпов. – Действовать! Так вот вам для начала задание. Все собранное в этом подвале замаскировать в развалинах и не прикасаться до особого распоряжения штаба. Раз. Второе: стол, стул, дверь отсюда выбросить, подвал захламить. Все это сделать сегодня. Немедленно. И доложить нам, мы еще не сменимся с дежурства. Помочь вам не можем – надо идти патрулировать, а то возможна проверка и, если нас не окажется на улице, неприятности не избежать! Все. Да, дополнение: на минное поле не ходить, патрулям на глаза не попадаться, световых сигналов не давать. Ясно? А завтра готовьтесь к объяснению у Степана Григорьевича.

И тут же, перейдя на обычный тон, Сергей добавил:

– И прошу вас, ребята. Сделайте обязательно все так, как я вам говорю. Уж вы доверьтесь нашему опыту. Честное слово, так будет лучше. Верно я говорю, братишки? – обратился он к своим товарищам.

– Только так, – кратко подтвердил Юнашев.

– Ох, чертенята. Нет, ну надо же? – вместо ответа воскликнул Вдовиченко, сокрушенно покачав головой.

– Ну вот. А теперь действуйте. Мы пошли. На обратном пути проверим.

Патрульные ушли.

...На другой день на квартиру Студеникиных Островерхов вызывал молодежь, юношей и девушек, которых связывали довоенные школьные годы, совместная комсомольская работа перед самой оккупацией, а некоторых – и родственные связи. И все-таки, Степан Григорьевич не стал собирать их всех сразу, а приглашал группами по 2-3 человека. Самой трудной оказалась беседа с сыном.

– Я не стану читать тебе мораль. Ты человек взрослый, понимающий. Тебе, надеюсь, не надо втолковывать, что любая наша ошибка, любая оплошность – смерть.

Борис решительно выпрямился, порываясь что-то сказать. Но отец бесцеремонно остановил его.

– Знаю, знаю, что все вы хлопцы смелые. Но в нашем деле есть кое-что страшнее чьей-либо смерти, Это – провал организации, всей подпольной работы, налаженной с таким трудом. Безрассудная, неизбежная и неоправданная гибель десятков, а может, и сотен самых честных, самых верных наших людей. Ты видел их у меня... тебя многие видели... В случае чего потянется ниточка... А там и меня... и моих знакомых... И глупость может обернуться трагедией.

– Зачем ты так, папа...

– Может, я не сказал бы тебе этих горьких слов, если бы речь шла только о моей жизни. Понимаешь ты это? Не о себе забочусь. Об общем деле. Запомни: драться с умом надо. Перед нами опытный враг. Опытный, умелый и беспощадный. А тебе, Борис, никто из наших людей не вверял свою жизнь и не поручал так необдуманно и глупо рисковать ею. Я давно хотел поговорить с тобой, да все времени не было. Мне Аза намекала...

– А что Аза? По ней, так мне и на улицу нельзя выйти. Я ж не девчонка...

– Погоди. Что-то у нас не получается разговор. Вижу: ты так и не понял меня. Плохо, брат, выходит.

Островерхов прошелся по комнате, остановился у окна, задумался. Что ж это я не могу найти с ним нужного тона? Почему у него настороженная отчужденность? Если сын тебя не понимает, то как же тогда с другими? Выходит, они совсем не приняли моих увещеваний? А если б это мне читали такие проповеди? Не теперь, а тогда, в восемнадцатом, когда тащил взрывчатку на французский пароход, когда пускал под откос белогвардейские эшелоны, когда гвоздем и ногтями рыл подкоп из деникинской камеры смертников, а? Пожалуй, послал бы я тогда проповедника к черту. Ведь драться хотел, зубами рвать, своими руками врага за горло душить, бить, взрывать, стрелять, пока не останется ни одного белобандита на родной земле. Так-то, Степан. Вот тут, должно, и ключик спрятан.

– Слушай меня внимательно, сын, – Островерхов резко обернулся к Борису.

Борис, словно подброшенный пружиной, судорожно сглотнул подкативший к горлу ком.

– Сегодня вечером на заседании штаба примешь присягу, дашь партизанскую клятву и получишь личное боевое задание. Но сразу предупреждаю: дисциплина – первый наш закон. Ни одного случая своеволия не допущу, на поблажку не надейся. Дисциплина, сынок, самая большая храбрость. И с этого давай-ка начнем.

– Есть, с этого начинать, – звонко выкрикнул Борис, и отец не выдержал, засмеялся и крепко обнял сына.

Вечером Островерхов побеседовал еще с шестью комсомольцами, и каждый из них получил свое боевое задание. Володя Ерохин, устроенный на работу в полицию, должен был добывать продукты, медикаменты, табак, одежду, оружие и сообщать подпольщикам ночные пароли. Четырнадцатилетний Петя Растригин с первых дней оккупации стал верным помощником и неразлучным спутником своей матери Татьяны Федоровны, которой была поручена трудная задача: поддерживать постоянную связь подполья с партизанами А. А. Егорова. Поэтому Петю так и закрепили связным. Связными подпольщиков стали Нина, Зина, Толя Студеникины. Островерхов считал хорошо налаженную сеть связных одним из важнейших условий успешной деятельности организации и поэтому постоянно заботился о расширении и укреплении этой сети, тщательно отбирал для этой цели людей, лично инструктировал их, постоянно выслушивал их доклады и в то же время принимал все возможные в тех условиях меры, чтобы каждый связной знал только свои объекты связи и никоим образом не расширял сферу своих знакомств с другими членами организации и с другими связными.

Борису не пришлось больше пробираться на минные поля и устанавливать световую связь с противоположным берегом бухты. Он стал "паспортистом". Ему поручили подделку документов, позволявшую прибавлять или убавлять возраст тех, кого наметили к отправке в Германию или на строительство оборонительных сооружений. По молодости и горячности парень чуть было не обиделся за то, что вместо отчаянно опасных и дерзких диверсий его посадили за эту неинтересную, тихую и однообразную работу. Но Виктор Слезак как-то хитровато подмигнул ему, многозначительно произнес:

– Тут, брат, дело такое: каждая буква кровью пахнет. Да что там буква! Каждая закорючка. Это, парень, не ломиком орудовать. Тут тонкий талант нужен. Поверь мне, за нашу с тобой работу люди еще не раз спасибо скажут. Попомни мое слово.

Позже, гораздо позже, когда только через его руки прошло сто шестьдесят паспортов, Борис понял, как нужна была его "скучная" работа, скольких людей она спасла от фашистской каторги. Но это пришло позднее, а пока что Борис, вспомнив, что договорились начинать с дисциплины, тяжело вздохнул и принялся за дело, хотя в душе не переставал завидовать своим друзьям, получившим задание вести разведку. Тем более, что по озабоченному виду отца, по какой-то особой приподнятости в настроении всех приходивших по разным "просительским" делам в контору сельскохозяйственной общины, чувствовал: подпольщики чего-то ждут, к чему-то готовятся.

Как-то вечером в конце января к Борису забежал Петя Растригин, заглянул через плечо Бориса в справку, над которой тот колдовал, и неожиданно выпалил:

– Брось ты, Борька, эту канцелярщину. Кому она теперь нужна?

Ясно, Петю, что называется, распирало от какой-то тайны, и тот никак не решится выложить ее сам, вот так сразу, ни с того ни с сего. Ему стало немножко не по себе. Он уже собрался было прямо спросить Петю, что тот знает. Но сдержал себя, поскольку твердо решил воспитать в себе выдержку.

Подавив искушение, Борис нарочито равнодушно пробурчал:

– Ничего, Петь, пригодятся мои справочки. Не зря ж за ними идут люди.

Петя не выдержал:

– Ты знаешь, что на фронте делается? – И словно боясь, что Борис ответит "знаю", заспешил: – Мы только что с мамкой от Егорова. Листовки принесли и еще что-то. Но главное – последние известия! Наши наступают всюду. Уже в двенадцати километрах от Краснодара бои идут! Понял? Скоро и тут ударят. Егоров так и сказал: передайте, говорит, Степану, что скоро и у вас фашистам жарко станет. Так и сказал: скоро! Понял?

Борис постарался как можно спокойнее ответить:

– Скоро, значит, скоро. Только я не пойму, зачем ты мне это рассказываешь? Не мне же Егоров приказывал передать эти слова?

– Да ну тебя, Борька, – обиделся Петя, – Я тебе как другу, по секрету, а ты сразу: зачем, почему? Что я, на улице болтаю, первому встречному, что ли?

– Не на улице, а все-таки, – упрямо бубнил Борис, хотя самого подмывало засыпать дружка вопросами.

Петя махнул рукой и с обидой сказал:

– Да ну тебя!

И не успел Борис оглянуться, как он хлопнул дверью.

Десант

События назревали действительно серьезные. Про– валивалась тщательно задуманная немецкой армией операция "Эдельвейс" (кодовое название плана захвата Кавказа).

Сокрушительный разгром немцев под Сталинградом и на Среднем Дону, провал контрнаступления группы Манштейна и стремительное продвижение советских войск к Ростову поставило немецкую группу войск, действующую на Кавказе, под угрозу отсечения от основных сил и полного окружения. Гитлеровское командование отдало приказ об отводе войск на новые оборонительные позиции. Уже в конце декабря оккупанты приступили к варварскому разрушению городов и станиц. Над Кубанью грохотали взрывы, в их пламени гибли школы, больницы, дворцы культуры, производственные и административные здания. По плану генерала Цейцлера кубанская земля превращалась в выжженную пустыню.

В ночь на 3 января 1943 года главные силы 1-й немецкой танковой армии, прикрываясь сильными арьергардами, начали отходить в районе Моздока. Советские войска, перейдя в наступление, разгромили арьергардные заслоны противника и вошли в непосредственное соприкосновение с его главными силами. Под ударами наших войск гитлеровцы поспешно откатывались на северо-запад. Перешли в наступление наши войска и южнее Краснодара, а части Южного фронта наносили удар по врагу в направлении Сальск – Ростов. К 24 января наши войска освободили Апшеронск, Нефтегорск, Горячий Ключ и вели бои в районе Майкопа и в двенадцати километрах южнее Краснодара. Тем временем соединившиеся в районе Сальска войска Северо-Кавказского и Южного фронтов, преодолевая распутицу и ожесточенное сопротивление противника, продвигались к Азовскому морю и к 4 февраля вышли к нему на участке от Азова до Ясенки. Двухсоттысячная вражеская 17-я армия оказалась захлопнутой на Северном Кавказе и зажатой в низовьях Кубани. Гитлеровские войска, их штабы и тыловые учреждения нескончаемым потоком тянулись на Тамань, чтобы оттуда переправиться в Крым.

Советское Верховное Главнокомандование отдало приказ войскам Закавказского и Северо-Кавказского фронтов отрезать пути отхода немцев, отсечь их от Тамани, завершить окружение 17-й армии и разгромить ее на Кубани. В задуманной операции первый удар планировалось нанести под Новороссийском, в районе Мысхако и Южной Озерейки, силами морского десанта.

Ночь на 4 февраля 1943 года крепко запомнилась подпольщикам. Связные чаще, чем обычно, появлялись у Островерхова и, получив срочное задание, исчезали. Степан Григорьевич нервничал, хотя и старался это скрыть, отдавая твердые и четкие распоряжения. Его тревожили необычный тон указаний, полученных из партизанского центра, в которых угадывался серьезный план крупной операции. То, что зависело от подпольщиков, размышлял Островерхое, сделано: сведения о немецких частях, в том числе их системе огня в районе Станички и Мысхако, о проходах в минных полях в этом районе, проделанных минерами-подпольщиками, о линиях связи, о размещении войсковых резервов и построении береговой обороны немцев, – все эти сведения собраны и переправлены партизанам. Но успели ли они попасть на Большую землю?

Тревожила его и группа наведения во главе с Сергеем Карповым, выдвинутая в запретную зону к самой Станичке. Задание о наведении огня морской артиллерии на вражескую батарею Островерхов получил из партизанского штаба от Егорова. Все было обговорено, обусловлено. Степан был уверен, но в то же время сильно волновался. Ребята подобраны хорошие, да уж больно горяч Сергей. Как бы не увлекся, не наделал беды. Справятся ли хлопцы? Все ли продумано на случай отхода? Успели ли оповестить людей?

В час ночи в районе Цемесской бухты в небо взметнулись ракеты, заливая бухту зеленовато-холодным светом. Стало видно, как вдоль берега в реве и брызгах промчались торпедные катера, распуская густые шлейфы дымовой завесы, за которой смутно угадывались темные силуэты кораблей, устремившихся к берегу.

Укрывшись в подвалах развалин, группа Карпова наблюдала за развитием боя. Подпольщикам было видно, как суматошно метались фашисты на огневых позициях береговых батарей, согнувшись, перебегали по ходам сообщений к дотам и бункерам, ныряли в черные дыры блиндажей. Советская артиллерия вела прицельную стрельбу. Снаряды ложились на вражеские батареи, рвали бетонные бока огневых точек, перепахивали фортификационные сооружения немцев.

Придвинувшись вплотную к лежащему рядом Юнашеву, Сергей кричал ему в самое ухо:

– Во дают братишки, а? Вот это огонек!

– Точно, – гудел Юнашев, – гляди, вон, прямо по батарее шарахнули. Хо-хо! Полетела пушечка и фашисты с нею вместе.

– Давайте, братишки! Давай! Да не туда, не туда! А, черт! – горячился Карпов, торопливо заряжая ракетницу. – Левее, на полрумба левее!

Он кричал, словно его могли услышать на том берегу. Потом прицелился и выпустил красную ракету. Описав дугу, ракета упала угольком прямо на батарею, где немцы торопливо готовили орудия к стрельбе.

– Да не давайте им стрелять, – опять закричал Карпов. И снова ракета прочертила дугу на вражескую батарею. Немцы дали еще один залп, но больше им стрелять не пришлось – на них обрушился огненный смерч, и через минуту на месте батареи дымились груды земли и обломков, из которых торчали стволы и колеса разбитых и перевернутых пушек. Вслед за этим земля закачалась от тяжких взрывов, и по разноцветным трассам зенитных пулеметов Сергей понял, что над городом появились наши самолеты. Он не сдержался, вскочил и запрыгал, как мальчик под летним дождем.

– Так их, так их! – горланил Сергей. – Лупите их, братцы!

Юнашев силой повалил Карпова и сунул ему кулак год самый нос.

– Ты что, ополоумел? Светло ж кругом. Какого лешего скачешь? – кричал он в ухо Сергею. – Приказано вести наблюдение, вот и наблюдай. Гляди, гляди! – закричал он, показывая рукой вправо.

Там неожиданно ожил замаскированный немецкий дзот. Зенитные установки прямой наводкой били по десантным советским кораблям.

– Откуда взялся этот дзот? – прокричал Карпов. – Неужели мы его проворонили?

– Выходит, проворонили, – отозвался молчавший Петр Вдовиченко. – А братишки за наш зевок кровью платят.

Он вскочил и, пригнувшись, побежал к дзоту.

– Назад! – закричал Юнашев, но крик его потонул в грохоте.

Карпов вскинул автомат, крикнул Владимиру:

– Надо прикрыть!

Тем временем, Петр добежал до развалин, в которых затаился дзот, переполз через груды кирпича и обломки стен и распластался под самой амбразурой. Он выждал какой-то миг и, приподнявшись на левом локте, как-то удивительно просто, словно яблоко в сумку, забросил в амбразуру противотанковую гранату. Взрыва в общем грохоте не было слышно. Карпов и Юнашев увидели только сноп огня и дыма, вырвавшийся из амбразуры, и пулемет смолк. Из-за дзота выскочил фашист, столкнулся с Вдовиченко, но, срезанный его автоматной очередью, отлетел к стене и вяло сполз на землю. Из соседнего дома к Петру протянулся светящийся пунктир. Петр начал отползать, прячась за обломки, и за ним, дымясь, двигалась, как указка, пульсирующая трасса. Карпов послал в том направлении две короткие очереди из автомата. Огненный пунктир погас. Петр вскочил и побежал через улицу к подвалу. И снова из того же окна хлестнула очередь, Петр упал и пополз вперед. Карпов и Юнашев одновременно .ударили по вражескому стрелку, заставив его замолчать.

– Все, – удовлетворенно крикнул Карпов. – Этот схлопотал похоронную.

В подвал ввалился запыхавшийся Вдовиченко. Карпов схватил его за плечи, обнял, чмокнул в потную соленую щеку, возбужденно прокричал:

– От лица Черноморского флота выношу благодарность!

– А от лица подпольного штаба, – вмешался Юнашев, – строгий выговор. – Юнашев погрозил Петру кулаком и засмеялся.

Петр присел на камень, рукавом вытер пот со лба и, все еще тяжело дыша, проговорил:

– А от лица охранного батальона... за верную и самоотверженную патрульную службу... шо-нибудь будет, чи нет?

– Увидим, как там оценят твое рвение, – ответил Карпов, – а пока что нам надо менять позиции, братцы. Теперь уж нас наверняка засекли...

И словно в подтверждение его слов, в развороченное окно подвала с треском ударили разрывные пули.

– Ну, вот и первый гостинец, – отскочив от окна, сообщил Сергей. – Больше ждать не будем. Бегом в Борькин подвал!

Они бросились через развалины к соседнему зданию, нырнули в уцелевший подъезд и, пробежав через разрушенный двор, влетели в полуразбитый дом.

– Значит, так, братцы, – остановил товарищей Сергей. – Сейчас всем в подвал. Я останусь здесь. Отсюда хорошо наблюдать, обзор широкий, а снаряды здесь почти не рвутся. Дежурить будем посменно. Через час, Володя, сменишь меня. Ясно?