Текст книги "Загадка 602-й версты"
Автор книги: Владимир Мильчаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
X «Николай Угодник» схвачен
В это же самое время Леоненко медленно шел на лыжах по мелколесью. Когда-то, очень давно, здесь пробушевал лесной пожар, уничтоживший густой сосновый бор. На выгоревшем месте зашумели молодые березки и липки. Район лесозаготовок с его звоном человеческих голосов был далеко, а здесь круглые сутки стояла ничем не нарушавшаяся тишина, и снег пятнался только заячьими и лисьими следами. Километрах в пяти впереди лежало Лешачье болото, место, редко посещаемое даже самыми заядлыми охотниками. В округе про это болото ходило много легенд, и главным героем каждой из них непременно был голосистый и глазастый леший.
Саженях в пятнадцати левее Леоненко пыхтел, пробиваясь через сугробы малонаезженной дороги, Немко. По этой дороге очень редко ездили окрестные крестьяне, купившие в лесничестве «билет» на возок березовых дров для лучины. Во. многих деревнях беднота и даже многие середняки коротали длинные зимние вечера при свете лучины.
Леоненко недоумевал, где здесь сейчас притаился «Николай Угодник», на свидание к которому брел по пояс в снегу бедный Немко.
Прошедший хорошую поисковую школу на границе, Леоненко не боялся, что Немко может увидеть его. Во-первых, тот торопился, спеша достичь места, назначенного «Угодником», и не смотрел по сторонам. А если бы и стал вглядываться, то вряд ли бы заметил, что за ним следят. Поверх ватных штанов и телогрейки Леоненко натянул нательное белье Павла Шубина, самого высокого бойца во взводе. Нет, Немко, конечно, не смог бы разглядеть его, зато притаившийся в засаде «Угодник» был для Леоненко очень опасен. Поэтому боец еще сбавил шаг, пропуская вперед Немко. Так они и двигались вперед, очень медленно и осторожно. Снегопад все усиливался, но Леоненко не боялся потерять Немко из вида. «Угодник» вряд ли будет даиать свои советы шепотом. Для этого надо подойти вплотную, а Леоненко со слов идиота уже знал, что «Угодник» всегда держится от Немко на довольно большом расстоянии.
Уже второй час Леоненко, еле двигая лыжами, шел следом за Немко. Обычным шагом тренированного лыжника он пробежал бы это расстояние за пятнадцать минут.
Начало подмораживать. Густая завеса снегопада, дополнительно маскировавшая бойца, поредела. Снег начал похрустывать под лыжами, и Леоненко, проклиная в душе это непредвиденное изменение погоды, еще более увеличил расстояние между собой и Немко.
Прошло еще полчаса. Через разрывы в тучах начала проглядывать луна.
По снегу рядом с Леоненко заскользила черная, резко очерченная тень. Мороз крепчал, и снег под лыжами начинал скрипеть все сильнее.
До Лешачьего болота оставалось совсем немного, и Леоненко не на шутку встревожился. «Где этот чертов «Угодник» затаился?– проворчал он про себя,– не в болоте же. Оно, говорят, и зимой не замерзает».
Мелколесье кончилось. Видимо, до этого места давний пожар не смог добраться. Мимо Леоненко потянулись высокие и кряжистые березы, с большими куполами широко раскинутых ветвей липы. «Ну, наверное, где-то здесь»,– решил про себя боец, и в этот момент, словно подтверждая мелькнувшую мысль, его путь пересекла свежая лыжня.
«Из деревни бежал,– определил боец, наклонившись над лыжней.– И совсем недавно. В конце снегопада».
Леоненко подумал, пересек лыжню и, пробежав шагов двести, повернул влево вдоль лыжни. Саженях в десяти от дороги, по которой, все еще увязая в сугробах, передвигался Немко, боец остановился.
«Навряд ли «Угодник» пересечет дорогу,– решил он про себя.– Оставить свежий след, а затем говорить от имени святого Николая этот сукин сын все же не решится. Немко, хоть и полудурок, но лыжня привлечет его внимание и, конечно, встревожит».
Вот вдалеке замелькала фигура Немко, медленно бредущего по занесенной дороге. Вот до него осталось сажен сто, вот еще меньше, сейчас уже не больше пятидесяти... «Где же этот гад притаился?– с тревогой подумал Леоненко.– Не спугнул ли я его?»
Но в этот момент, нарушая лесную тишину, прозвучал спокойный, уверенный голос:
– Вижу твое усердие, сын мок! Вижу и радуюсь.
Даже ожидавший чего-либо подобного, Леоненко вздрогнул и невольно пригнулся. Голос звучал откуда-то сверху. Немко, услыхав его, рухнул на колени и начал истово креститься и класть земные поклоны.
– Готов ли ты, сын мой, выполнить то, что тебе будет поручено, и заслужить вечное спасение?
Голос сверху умолк. Даже привыкший понимать косноязычного, Леоненко не смог разобрать, что ответил «Угоднику» Немко. Впрочем, по восторженному мычанию идиота боец понял, что тот исполнит все, что ему прикажет «Угодник».
Леоненко никак не мог разобраться, откуда звучит этот бесспорно человечий, но какого-то необычного тембра голос. Чувствовалось, что неизвестный говорит негромко, но подчеркнуто внятно выговаривая слова. Этот негромкий голос вполне отчетливо был слышен и здесь и, конечно, там, где находился Немко. А до него было не менее пятнадцати сажен.
Луна на несколько минут выглянула из-за поредевших туч, и Леоненко прекрасно видел, что впереди никого нет, а голос все же звучал. Сейчас «Угодник» сулил Немко блаженства, которым он будет вознагражден в раю. Видимо, неизвестный хорошо знал умственный уровень и запросы Немко, поэтому вместо абстрактных блаженств обещал ему весьма конкретные и приятные вещи, вроде сахару, меду, сала, всегда новых сапог и сатиновых рубах.
«Немко шел сюда уверенно, хотя по дороге давно никто не ездил,– размышлял между тем Леоненко.– Значит, и прежние встречи с «Угодником» у него происходили здесь же. Все у этого сукиного сына здесь подготовлено. Даже укрытие заранее оборудовано чем-то вроде рупора».
Поразмыслив немного, Леоненко осторожно, стараясь не хрустеть снегом, отошел в сторону. Вскоре место, откуда звучал голос, находилось точно между ним и Немко.
«Кажется, здесь,– определил он.– Конечно, проще было бы подойти по его же лыжне, но кто знает, нет ли на ней засады. Да и лыжня вела прямо из деревни, и «Угодник», если и будет опасаться чего-нибудь, то конечно с той же стороны».
Голос сейчас был еле слышен. Ясно, что говоривший стоял спиной к этому месту. Леоненко осторожно, шаг за шагом двинулся вперед. Голос звучал все явственнее, но боец по-прежнему никого не видел. Луна вновь выглянула, стало светлее. Леоненко уже видел саженях в сорока от себя стоявшего в снегу на коленях Немко, но в пространстве между собою и идиотом по-прежнему не мог различить говорящего с Немко человека.
Боец придвинулся еще шагов на пять и вдруг замер, боясь вздохом выдать свое присутствие. Так вот он где этот самый «Николай Угодник». То, что до этого он принимал за снег, опавший с верхних сучьев старой липы и засевший в развилке нижних, оказалось одетым в белое человеком. «Угодник» сидел на толстом нижнем сучке, съежившись, чтобы Немко не мог рассмотреть его и, прижав лицо к стволу, говорил. На душе у Леоненко отлегло. Все стало понятно. Тут в липе дупло. «Угодник» проковырял в задней стене отверстие, а в дупле для резонанса поставил одну или две фарфоровые тарелки и, пожалуйста, не только Немко, а и вполне здравомыслящий, но суеверный человек от такого голоса во все, что хочешь, уверует.
– Ты должен положить конец этим бесовским козням, и для тебя сегодня же юдоль земных страданий заменится вечным райским блаженством,– проповедовал через дупло «Угодник».
Леоненко было видно, как Немко в полном экстазе кивает головой.
«На какую подлость он этого дурака настраивает?– с тревогой подумал боец.– Жаль, начало не расслышал».
– Штабель выбирай такой, в котором лежит лес, срубленный года два назад. Береста для святого дела подготовлена. Ты ее найдешь в мешке там же, где нашел лопату,– продолжал поучения «Угодник».– Но будь осторожен, сын мой. В мешке обернутые берестой лежат две четверти керосина. Не разбей их раньше срока.
«Это он уговаривает Немко поджечь лесосклад,– сообразил Леоненко.– Ах ты, сволочь!..»
Боец вытащил засунутый за пазуху наган, и вот на мушке забелело правое плечо «Угодника». Но боец не выстрелил. Услышав дальнейшие слова «святого», он снова сунул наган за пазуху и осторожно, пригибаясь, скользнул к липе, на которой сидел «Угодник».
– Пока святой огонь разгорается,– учил «Угодник» Немко,– укройся между штабелями, а когда запылает он как неопалимая купина, сотвори молитву и смело входи в купель огненную. Сможешь ли ты это сделать во славу господа, сын мой?
Утвердительное мычание с дороги показало, что косноязычный идиот хорошо усвоил приказания «Угодника».
– Укрепи дух свой и ничего не бойся,– властно, словно гипнотизируя, звучал голос «Угодника».– Как только огненная купина сомкнётся над тобою, ангелы, по моему приказанию, подхватят тебя и отнесут к престолу всевышнего в райскую обитель. Сделаешь ли ты все так, как я говорю?
Снова восторженное мычание Немко, и затем «Угодник» отпустил его.
– Торопись, сын мой! Иди с миром! Время для святого дела настало. Иди! Ой... Мать твою...
Подобравшись вплотную к липе. Леоненко, что есть силы огрел «Угодника» рукояткой нагана по крестцу. Тот дернулся и, сорвавшись с сука, рухнул в сугроб. Он попытался подняться, но второй удар по голове надолго успокоил его. В кармане полушубка бандита Леоненко нашел небольшой, так называемый офицерский, наган. Забрав оружие «Угодника», боец крепко связал его и только тут заметил отсутствие Немко.
Выскочив на дорогу, Леоненко увидел Немко, что есть силы бежавшего к станции. Боец встревожился. Окликнуть или догнать идиота, уверовавшего в приказ «Угодника», бесполезно. Бойцу была известна звериная сила Немко. Не стрелять же по этому безумцу как по преступнику. А, кроме пули, его теперь ничем не остановишь.
После небольшого колебания Леоненко еще раз осмотрел связанного бандита. Для верности он заткнул ему рот собственной рукавицей. Убедившись, что «Угодник» час-полтора может пролежать здесь без риска замерзнуть, Леоненко встал на лыжи и что было сил, прямо через лес, кинулся к станции.
Минут через сорок взвод охраны был приведен в состояние боевой тревоги. За связанным «Угодником» отправились двое бойцов. Остальные же рассыпались по стороне склада, примыкавшей к станции, чтобы перехватить поджигателя.
Справиться с Немко, даже после того, как к нему подошел Леоненко и разговором отвлек внимание косноязычного, было очень нелегко. Главное заключалось в том, что сделать это надо было бесшумно, не привлекая постороннего внимания и не разбив бутылки с керосином, которые тащил Немко в мешке с берестой.
Но когда все это было сделано, и Немко, вместе с вещественным доказательством – мешком с берестой и керосином – был доставлен в казарму, Козаринов отдал приказ, удививший всех бойцов взвода.
– На шестьсот вторую версту вам идти незачем,– сказал отделком Леоненко.– Командиру пока там никто не нужен. Возьмите трех бойцов, заберите наш запас керосина и на освобожденном от строевого леса участке склада разведите большой костер. Такой, чтобы похоже было, что целый штабель загорелся. Поняли?
– Не понял,– честно признался Леоненко.– Костры на складе запрещено...
– Для этого вас и посылаю,– понизил голос Козаринов.– Надо, чтобы и костер большой был и на штабеля ни одна искра не упала.– И видя недоумение на лице Леоненко, почти шепотом объяснил:
– «Угоднику» нужен был пожар на складе. Видать, он хотел наше внимание отвлечь и, наверное, сигнал кому-то подать. «Действуйте, мол! Здесь все в порядке». А кому сигнал? Думаю, что тем, кого командир на шестьсот второй версте дожидает.
– Теперь все понял,– расцвел в улыбке Леоненко.– Сделаю в лучшем виде. Только ведь на станции и на постах все всколыхнутся.
– Для постовых это не вредно,– улыбнулся Козаринов.– А дежурного по станции и товарища с телеграфа я предупредил, пока вы за Немко гонялись. Так что тревога будет только местного значения. Ясно?
– Все ясно!– ответил Леоненко.– Разрешите действовать?
– Когда ваш костер запылает, думаю, что это будет минут через десять,– уточнил Козаринов,– часовые поднимут тревогу. К вам прибегут все подсменные. Примите меры безопасности склада, но костер не тушите. Потушите, когда наша дрезина пойдет на шестьсот вторую версту. Тогда полностью ликвидируйте пожар. Понятно?
– Понятно!
– Действуйте. Похоже, скоро командир даст сигнал тревоги.
XI Еще два Когута!
Войдя в домик, Иван осмотрелся, насколько это было возможно в почти кромешной темноте, вытащил из кармана ключ и, подойдя к двери во вторую комнату, отпер замок. Осторожно, чтоб не заскрипела, он открыл дверь и ощупью, шаг за шагом, прошел в угол, где за шкафом лежала деревянная нога Когута. Так же осторожно он вернулся в первую комнату, сел к окну, достал кусачки, которыми накануне снабдил его Козаринов, и начал вытаскивать гвоздики, которыми была прибита к деревяшке кожа подушки. Все приходилось делать на ощупь, медленно. Конечно, все это можно было бы отложить до утра, но Полозову не терпелось проверить, справедлива ли догадка, мелькнувшая в его голове, когда Могутченко рассказывал о происшествии на Богородском кладбище.
То, что поразило Могутченко своей ненужностью, оказалось лучом, осветившим Ивану путь к разгадке. Могутченко удивился, почему, едва вытащив труп Когута, преступники бросили его, даже не обыскав? Да им и не нужно было обыскивать,– ответил сам себе Иван.– Они хотели только получить деревянную ногу Когута.
Видимо, каким-то логическим путем они пришли к выводу, что карта хранится в деревяшке. Поэтому они так долго не делали налета на домик? Не знали, где деревяшка,– в домике или в гробу. Если бы Когутов хоронили по церковному обряду, то, конечно, деревяшку в гроб не положили бы. Но похороны были без попов, в последний путь Данилу Романовича и Старостина снаряжали Полозов, Козаринов и Леоненко, перед народом гробы не раскрывали, и ушла ли деревянная нога в землю со своим хозяином, никто из посторонних не знал и выпытать не смог. Запрет Полозова говорить о вещах, связанных с убийством Когутов и Старостина, во взводе соблюдался свято. Видимо, бандиты первым делом решили проверить могилу, что вчера и сделали.
Сорвать в темноте на совесть прибитую кожаную обивку оказалось делом нелегким. Добрых полчаса Полозов провозился с нею, отрываясь только для того, чтобы дать в казарму условный сигнал по телефону. Он исцарапал себе ладони, два раза защепил кусачками собственные пальцы, но в конце концов добился своего. Обивка была снята. Но под ней ничего не оказалось, кроме толстой войлочной подушки. Полозов расщипал и раздергал весь плотно слежавшийся войлок, но в нем ничего не было. Ни клочка бумаги, не говоря уже о карте. Неужели и здесь неудача? Что ж искали бандиты в гробу Когута? В отчаянии Иван ощупывал израненными пальцами обманувшую его надежду деревяшку. Нет, ничего похожего на рубец или щель. Стой!.. В выемке, куда вкладывалась нижняя часть подушки, пальцы нащупали не торец, а гладкую поверхность. Иван осторожно постучал по ней пальцем. Вот оно что. Фанера. Хорошо подогнанный по обрезу углубления кружок фанеры. Иван вытащил финский нож, всегда висевший у него на брючном ремне под гимнастеркой и постарался им вытащить фанеру. После нескольких попыток ему это удалось. В углублении Иван нащупал что-то, завернутое в клеенку. Осторожно, стараясь не повредить обвертку, Полозов вытащил довольно толстый на ощупь сверток. Поверх клеенки он был обвязан какой-то твердой, как проволока, бечевкой. «Дратва,– понюхав бечевку и услышав запах вара, определил Иван.– На совесть законвертовал свое сокровище покойник».
В душе молодого чекиста все пело. Наконец-то найдено то, к чему тянулись через убийства и кровь жадные руки бандитов. Ивану впору было бежать к себе в казарму, обрадовать телефонным звонком Могутченко, поделиться своей радостью с Козариновым и Леоненко. Но ничего этого делать было нельзя. Нужно было сидеть у окна и ждать появления бандитов. Теперь-то они уж обязательно придут и придут именно сегодня. Они, конечно, понимают, что три убийства, а затем осквернение могилы не могли не обратить на себя внимание чекистов, что дело не может ограничиться только работой одного следователя. После происшествия на. Богородском кладбище они вынуждены особенно торопиться, чтобы унести ноги, пока чекисты не нанесли ответный удар. Они, безусловно, не сомневаются, что такой удар последует.
Иван вздохнул, спрятал клеенчатый сверток во внутренний карман полушубка, вынул из колодки маузер и сунул его в левый рукав. Долгожданные, но незваные гости могли появиться в любую минуту.
Эта ночь в засаде показалась Полозову особенно длинной. К тому времени, когда он кончил возню с деревяшкой Когута, снегопад на улице прекратился. Луна, несколько раз выглянув из-за лохмотьев разорванных туч, наконец выбралась на освободившийся небосвод и залила все вокруг ярким, почти дневным светом, а время все еще не подошло к полуночи. Иван знал, что на дворе мороз крепчает с каждой минутой, недаром снег за окнами переливается под лунным светом миллионами лучистых искорок. Такое может быть только в сухом сильно промерзшем воздухе. В домике было почти так же холодно, как на улице, и даже тепло одетый Полозов почувствовал, что начинает зябнуть. Но вначале на мороз он не обращал внимания. Его удивило и даже рассердило совсем другое. Он вдруг поймал себя на том, что прислушивается не только к звукам за стенами дома, но и к тем, что раздаются за его спиной. Находка свертка несколько ослабила то нервное напряжение, в каком находился последние дни Полозов. Постепенно он стал не только прислушиваться, но и вздрагивать, когда звук раздавался особенно резко.
Всякий, кому приходилось проводить бессонные ночи в одиночестве в пустом здании, слыхал эти непонятные звуки, шорохи, потрескивания, постукивания, которые совершенно не слышны днем, но резко звучат в ночной тишине.
Ивану вдруг захотелось оглянуться, посмотреть, что там сзади, почему сейчас особенно сильно скрипнуло где-то в закутке между стеной и большой печью.
«Вот дурило трехаршинное,– выругал он сам себя.– Блажить начал». Выругал и все же оглянулся.
Все было, как обычно. Лунный свет за окном разогнал темноту и в домике. Чернел закуток между стеной и печью, но там абсолютно никого не было, чернел зев пустой и холодной печи. Слева от Ивана у стены белел топчан. Когда-то на нем лежал мертвый Данило Романович. Больше в этой комнатушке, кроме скамейки, на которой аршинах в полутора от окна, чтобы от дыхания не запотело стекло, сидел Иван, ничего не было. Обычная, много раз виденная картина, и все же Иван почему-то потрогал рукоятку маузера, торчавшего из левого рукава полушубка. И вдруг Иван понял, почему ему сегодня не по себе. Его тяготит одиночество. Ведь он впервые в засаде один. Поняв это, Иван даже плюнул от огорчения. Узнал бы Могутченко о его теперешнем настроении. Иван представил себе, как начальник отдела, держа в руке дымящуюся трубку и глядя на него насмешливо прищуренными глазами, скажет:
– А нервишки-то у тебя, как у девчонки. Дерьмовые нервишки, скажу тебе по секрету.
Иван настолько четко представил себе эту картину, что совсем не от озноба передернул плечами и сразу же почувствовал облегчение. Облегчение от того, что Могутченко никогда этих слов не скажет, так как никогда не узнает, что думал его подчиненный Иван Полозов в долгие ночные часы засады в домике на шестьсот второй версте.
А мороз пробирал все сильнее. Иван встал и осторожно, чтобы не очень скрипели половицы, сделал несколько шагов по комнате.
Ругая себя за трусость, он все же зашел в темный закуток за печкой, потоптался там и, убедившись, что закуток пуст, вышел обратно. Для согрева сделал несколько приседаний, помахал руками и, почувствовав живительное тепло быстро заструившейся крови, снова сел к окну.
И снова Ивана обступила глухая ночная тишина с ее странными, неизвестно отчего возникающими шорохами и стуками. Иван ощутимо чувствовал, как напрягается все его сознание, как где-то в глубине сердца возникает щемящая, тоскливая боль, словно бы предвестница чего-то плохого, опасного и непонятного.
Вдруг где-то далеко прозвучал выстрел, Иван насторожился. Это уже нечто конкретное, а не шорохи за спиной. «Часовой на ближней вышке стреляет»,– определил на слух Иван. Но сразу же один за другим прозвучали еще четыре выстрела. «На всех вышках тревога»,– Иван вскочил на ноги. «Что сейчас предпринять? Бежать на станцию или оставаться здесь?».
Но люди в казарме взвода охраны не спали. В телефонном аппарате послышался легкий треск, даже не треск – шорох. Иван осторожно снял трубку и дунул в нее.
– Не беспокойтесь, товарищ командир,– послышался негромкий голос Козаринова,– на складе порядок. Тревога ложная. Леоненко «Угодника» взял. Лежит связанный у нас. Примочки к голове прикладывают. Леоненко его основательно усоборовал. Кажется, сейчас к вам гости пожалуют. К этому дело идет. Ждем вашего сигнала.
Иван облегченно вздохнул, слушая доклад Козаринова, затем три раза дунул в трубку и повесил ее. Спокойный голос отделкома вернул спокойствие и Полозову.
«По трафарету стали работать, господа преступники,– с усмешкой подумал Иван.– Ложный налет на склад, а сами под шумок сюда. Должны же вы, дуболомы, соображать, что если удалось провести нас один раз, то второй раз этот номер не пройдет. Поумнее что-нибудь могли бы придумать». Иван еще не знал, что на складе как раз все идет не по шаблону. Но на этот раз хитро задуманная провокация преступников была предупреждена Леоненко и Козариновым.
Задумавшись, Иван забыл в условленный срок повернуть ручку телефона, и в ящике аппарата снова послышался шорох. Козаринов беспокоился.
Иван повернулся к телефону, но, уже взявшись за ручку, так и не крутнул ее. С улицы донесся скрип снега. Кто-то шел по полотну дороги. Вскоре Иван разобрал, что идет не один, а два человека, и поступь одного из них была ему чем-то знакома. Шли из глубины леса, от переезда. Иван явственно отличал легкую поступь одного из них от грузной неритмичной, и все же напоминавшей чью-то очень знакомую походку, поступи второго.
Полозов прильнул к стеклу. Полуоткрытый ставень мешал видеть идущих по полотну. Иван вслушивался в приближающиеся шаги, не обращая внимания на беспрерывный шорох в телефоне. Вдруг до его слуха донесся звон металла. О рельсу что-то стукнуло. И тогда Полозову вдруг стало не по себе. Он понял, чьи это шаги. Так ходил, «шкандыбал» на своей деревянной ноге покойный Данило Романович.
Иван ослабевшей, сразу ставшей как бы ватной рукой несколько раз крутнул ручку телефонного аппарата и снова повернулся к окну. Пришедшие уже спустились с насыпи и теперь стояли шагах в пятнадцати от домика.
Человека на деревяшке, одетого в черную когутовскую бекешку, Иван видел хорошо. Да, это был Данило Романович Когут. Фигуру второго Иван рассмотреть не мог. Она сливалась со снегом. Но лицо этого второго Иван видел отчетливо и догадался, что на спутнике Когута надет белый балахон.
Ивану было не слышно, разговаривают между собою пришедшие или просто прислушиваются. Затем Когут зашагал к домику, а второй исчез. Очевидно, лег прямо на тропинку и слился в своем халате со снегом.
Никто никогда не узнает, что пережил молодой чекист Иван Полозов, когда широко раскрытыми от ужаса глазами следил через окно, как, припадая на одну ногу, приближался к своему домику вставший из гроба Данило Романович Когут. Луна светила ярко, и Полозов хорошо видел лицо ожившего покойника. Но на нем и не было никаких следов смерти. Это было лицо живого Когута. Густая вьющаяся борода, румяные от мороза щеки, большой с горбинкою нос. Под густыми нависшими бровями глаз не было видно, но Ивану показалось, что он различает их живой блеск.
Никогда еще Полозов так не пугался. Он пытался поднять маузер, но правая рука отказывалась привычно и твердо сжать рукоять пистолета. Она была бессильна, словно неживая. Между тем Когут неторопливо подошел к домику. Проходя к крыльцу, он поднял голову и посмотрел в окно, за которым стоял Полозов. Иван отшатнулся от окна, хотя рассмотреть его Данило Романович, безусловно, не мог.
В голове Ивана порывисто, как потухающее пламя под ветром, металась мысль: «Но ведь он был мертв. Я сам укладывал его в гроб. Сам забивал крышку... Он мертв, значит, его здесь быть не может. Я брежу!..»
Но это был не бред. С улицы послышался скрип ступеней крыльца. Затем Данило Романович дернул за ручку двери сеней. Что-то проговорил недовольно, что, Иван не понял, но хорошо расслышал привычное: «Язви его...»
В этот момент тревожная мысль обожгла Ивана, вытеснив из головы все остальное. Ведь сейчас бойцы его взвода, выжимая из дряхлой дрезины всю возможную скорость, мчатся ему на помощь. Еще минута-полторы, и они будут здесь. Ни Когут, ни его телохранитель, конечно, не догадываются об этом. Иван как ни старался, не мог рассмотреть лежащего на тропе человека. Зато он хорошо слышал, как Когут ворчит и ругается у двери, отгибая гвозди. Иван с удовлетворением вспомнил, что гвоздей забито много, и за две-три минуты Данило Романович не успеет их разогнуть.
Сейчас Ивану более опасным казался человек на тропе, чем невесть откуда взявшийся Когут. Ведь как только дрезина остановится у домика и человек в балахоне поймет, что попал в ловушку, он будет отстреливаться. Он сумеет убить двух-трех бойцов, пока с ним справятся. Этого допускать нельзя. Напарнику Когута нельзя позволить сделать хотя бы один выстрел. С такого расстояния бандит, конечно, не промахнется. Рисковать жизнью своих людей Полозов не мог. Вот человек на тропке приподнял голову, повернул ее к домику и что-то крикнул Когуту, все еще возившемуся у двери. Иван не расслышал, что крикнул сторожевой, но он его увидел. А это сейчас было самое главное. Иван вытащил из рукава маузер, сам не заметив, что правая рука вновь повинуется ему. Не спуская глаз с лежащего на тропе, Иван услышал, как прекратилась возня у сенных дверей, как Когут, хрустя снегом, сошел со ступенек крыльца и пошел куда-то в глубь двора.
«Куда его черти понесли?» – встревожено подумал Полозов. Но времени на размышления не оставалось. На путях, яростно визжа тормозами, показалась дрезина. Человек на тропе шевельнулся. Иван увидел в руках бандита что-то длинное, черное, во всяком случае не револьвер, и, целясь ему в правое плечо, выстрелил. Человек дернулся, черный предмет упал в снег, но Иван этого уже не видел. С тревожной мыслью «Не маузер ли у этого подлеца? Тогда он и левой рукой стрелять сможет» Полозов выскочил в сени. Забыв о раздвигающихся досках, о том, что в тылу у него остается опасный и хорошо вооруженный противник, Иван с разбегу всей тяжестью своего тела ударил в двери сеней. Дверь с жалобным скрипом раскололась, и Полозов, не задевая ступенек и тропинки, соскочил в снег. Навстречу ему с насыпи сбегали четыре бойца во главе с Козариновым.
– Не затаптывайте следы! Идите целиной!– успел крикнуть им Полозов и огляделся. Когута нигде не было видно, но на снегу четко отпечатались его следы. Они вели в баню.
Иван забежал за угол домика. К нему, увязая по колени в снегу, подошли Козаринов и трое бойцов.
– Прибыли, товарищ командир,– коротко доложил отделкой.– Вы не ранены?
– Нет,– ответил Иван,– хотя свободно мог дать дуба с перепугу. Чертовщина какая-то здесь происходит.
– Начальник отдела звонил,– понизив голос, сообщил Козаринов.– Приказал предупредить вас, что один из бандитов, возможно, будет очень похож на покойного Данилу Романовича. Я звонил, но вы не взяли трубку, а потом подали сигнал тревоги.
– Ну, брат, от такой похожести любого может кондрашка хватить,– криво усмехнулся Полозов.– Ну, ладно, разберемся. Никуда он от нас не уйдет. Что с ним?– кивнул он на человека на тропе, около которого сейчас возился четвертый боец.
– Плечо пробито, и правая рука около кисти. Коробов пока перевязку делает,– ответил отделком.
– Что у него за оружие?
– Обрез,– ответил Козаринов, подавая ему отобранное у бандита оружие.
– А-а? Кулацкий документ,– усмехнулся Иван.
– Сделан неплохо, ей-богу неплохо. С откидным прикладом,– добавил Козаринов.
Но Полозова уже не интересовал обезвреженный враг. Теперь надо захватить того, кто укрылся в бане. Он, конечно, вооружен и будет отчаянно сопротивляться.
Полозов приказал Козаринову залечь около крыльца и стрелять, если в дверях бани покажется преступник, а сам с бойцами перебежал к поленницам. Под прикрытием поленниц они подошли к стене предбанника. Через минуту к ним присоединился и Козаринов.
Иван размышлял, как принудить преступника к сдаче. Он в темноте. Двери предбанника и бани узкие. Атаковать придется в одиночку, и преступник, если у него даже обычный наган, имеет больше шансов на успех, чем Иван и его помощники. Да и в бане ли он? Может быть, затаился вот тут, за тонкой стеной предбанника.
Иван прислушался. Ему показалось, что он слышит возбужденное, сдерживаемое дыхание врага. Вдруг из предбанника донесся легкий шорох.
«Солома!– догадался Полозов.– Ведь пол предбанника устлан соломой. Значит, преступник здесь. Он не вошел в баню».
– Ну, что! Сдаваться будешь или для начала популяешь?– негромко, нарочито равнодушным тоном спросил Полозов.
Из предбанника никто не ответил.
– Вылезай, что ли!– подождав с минуту, крикнул Иван.– Хватит в прятки играть.
– А ты зайди сюда,– насмешливо ответил из темноты хрипловатый голос, и Иван невольно вздрогнул. Несмотря на хрипотцу, даже голос походил на голос Данилы Романовича.– Зайди, говорю. Я с тобой, гадом, похристосоваться хочу.
– Христосоваться с пулей будешь,– усмехнулся Иван.– Стенки-то здесь тонкие, пуля винтовочная навылет возьмет.
– Ну и я молчать не буду. И у меня для тебя, паскуда, пуля найдется,– ответил голос Данилы Романовича из темноты предбанника.– Да ты торопись, начальничек. Склад-то уже полыхает. Могутченко с тебя за склад голову снимет, а потом и своей головой расплатится.
Иван не понял, о чем говорит преступник, и не успел ответить. В разговор вмешался Козаринов.
– Ду-урр-ак,– спокойно, явно подражая манере Полозова, заговорил отделкой.– Это вы, остолопы, на наш крючок клюнули. Склад целехонек, а ваш «Угодник» лежит связанный у нас в казарме. Понял, дубина?
Из предбанника не ответили. Видимо, слова Козаринова подействовали на преступника. Молчание затягивалось. Соображая, как поступить дальше, Иван шепотом спросил отделкома:
– Где Леоненко?
– В казарме. Караулит «Угодника» и Немко. Один остался. Все на постах и на складе.
Жалея в душе, что с ним нет бывшего пограничника, Иван шепотом приказал бойцам по его сигналу стрелять в верхний дальний угол стены, чтобы не задеть преступника.
– А вы?!– забеспокоился отделком.
