Текст книги "Загадка 602-й версты"

Автор книги: Владимир Мильчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

И вдруг догадка озарила Могутченко. «След деревяшки, но ведь вчерашний двойник Когута тоже был на деревяшке», В мозгу почти зримо встала картина. Боец Старостин, увидев с полотна железной дороги подозрительных людей, шатавшихся по дворику Когутов, окрикнул их. Помня приказ командира, Старостин готов был стрелять, даже карабин поставил на боевой взвод, но видя «шкандыбавшего» впереди незнакомцев Когута, успокоился и подпустил их к себе. Видимо, только в последнюю минуту он понял, что к нему подходит не Данило Романович, и удивился. В последний раз удивился.

Могутченко искоса взглянул на задумавшегося Ивана. «Сказать или не сказать? Не скажу. Если узнает про двойника, его тогда никакими приказами не удержишь. Сразу кинется по следу и нарвется на пулю из засады. Эти стервецы чужую жизнь ни в грош ставят. Нет, пусть уж он бандитов в засаде ждет, пусть они его пули глотают. Паршивую траву из поля вон».

– Насчет когутовского следа выкинь пока из головы,– заговорил Могутченко.– Сам же ты не веришь, что покойник был способен на такое. Позднее все выяснится. Выкладывай, что у тебя еще?

Услышав о связях Кабелко с «Николаем Угодником», Могутченко возликовал, но сразу же насторожился.

– А ты в отношении его что-нибудь делал?

– Не имел права,– недовольно процедил Полозов.– Пусть этим делом Горин занимается.

– Правильно,– одобрил начальник отдела.– Горин сейчас на Камышинском разъезде. Там в поселке Безводное три бывшие монашки живут. Наладили, боговы невесты, обновление икон. Уже в четырех церквах их работа людям головы морочит. Но там дело ясное, к вечеру закончит. Завтра с двухчасовым подъедет сюда.– Могутченко помолчал, подумал и добавил:– Минут за двадцать до приезда Горина подойди к конторке Кабелко. Как будто случайно. Горин попросит тебя поприсутствовать при допросе этого хлыща.

– Ясно,– кивнул головой Иван.– Только, чтобы он долго не возился.

– И, пожалуй, это будет твой последний выход на станцию, до тех пор, пока не разыщешь бандитов.

– Это почему?– удивился Иван.

– Так нужно,– не допускающим возражения тоном подчеркнул начальник отдела.– Завтра, когда будешь около «багажки», делай вид, что тебя снова хворь одолела, что целыми днями будешь отлеживаться. В засаду выходить будешь уже затемно, с вечера пусть патрули по линии походят, да почаще против домика Когута перекуры устраивают. Ясно?

– Ясно.

– Пусть бандиты думают, что тебе не до них. Вижу, что ты бойцов подтянул, на станции ни одного не встретил. Введи готовность номер один. Чтоб, кроме как на посты,– никуда. Ну, да я об этом еще с Козариновым поговорю. А ты изображай из себя болящего раба божия, но кроме когутовского домика, держи на прицеле и «Миколая Угодника». Да, вот что. Ты ведь из Красавской области. Логунова Артамона Феоктистовича случайно не знаешь?

– Знаю и даже не случайно,– усмехнулся Иван.– По седьмому году меня отец к нему борноволоком пристроил. Три года на него отхрептюжил.

– Что он за человек?

– Зверь-мужик. Точнее сказать, настоящий гад,

– А если еще точнее?

– Два младших сына у него в полиции служили. С белыми ушли. Старший – с зелеными путался, говорят, убили во время Черновлянского восстания, в двадцатом. Сам во время гражданской два раза сидел, но как-то сумел выкрутиться. Говорят, зять помог. Логунов дочку за начальника волмилиции выдал. Красавица была. Начальника-то милиции позднее чека расстреляла за связь с бандитами, а старик уцелел. Вот, пожалуй, и все, что я о нем знаю. А разве он здесь?

– Здесь, на заготовке. В «аэроплане» с целой артелью.

– Ну на работу он лют. И себя заморит и из работников жилы вытянет. Значит, снова вонять начал?

– Не без этого. Сдается мне, что ты с ним еще встретишься, когда вылечишься от болячки, что на шестьсот второй версте.

Было уже совсем темно, когда Могутченко, запретив Полозову провожать себя, вышел из казармы, что бы идти на станцию и, не дожидаясь ночных пассажирских, с каким-нибудь товарным составом уехать на Узловую. Проходя через общее помещение казармы, он кивком позвал с собою Козаринова. Минут через двадцать отделкой вернулся и сразу же прошел в комнату Полозова.

Иван надевал полушубок, чтобы отправиться в засаду. Но сегодня он не сунул, как обычно, за отворот полушубка наган. Револьвер так и остался лежать под подушкой, а Полозов перекинул через плечо ремень с колодкой маузера. Увидев входящего отделкома, спросил:

– Кто сейчас в наряде?

– Отделение Злобина,– ответил Козаринов и, не дожидаясь дальнейших вопросов Полозова, добавил:– Как хотите, товарищ командир, но надо что-то придумать.

– Ты это о чем?– не понял Полозов.

– О ваших дежурствах в домике покойного. Ведь на целую ночь уходите.

– Ну и что же, не один иду. Кроме того, мы в засаде. Они не ждут нашего удара.

– Все равно,– упорно проговорил отделкой.– Случись что, пока постовой у моста поднимет тревогу да пока мы соберемся... В общем, мы все очень тревожимся.

– Кто это все?– строго спросил Полозов.– Разве бойцы знают?

– Никто ничего не знает,– заверил отделкой.– Только вы, я и Леоненко. Однако все догадываются. Не скроешь. И очень тревожатся.

– Пустяки,– Отмахнулся Полозов, но видя, что отделком упрямо насупился, спросил:– А ты что предлагаешь?

– Телефон будки шестьсот второй версты соединить только с нашей казармой. Телефон-то у Когутов еще не сняли. Вы придете на место, повернете один раз ручку аппарата, мы будем знать, что дошли и все в порядке. Прошло десять минут, вы опять – оборот ручки, и мы знаем, что у вас все в порядке.

– И так каждые десять минут?– злясь, спросил Полозов.

– Так каждые десять минут,– со спокойным •упрямством подтвердил Козаринов.– А если у вас там что-нибудь случится, вы дадите продолжительный звонок, и мы по тревоге за одну минуту к вам на помощь прибудем.

– Да понимаешь ли ты,– насмешливо заговорил Полозов,– что телефонный трезвон в пустом доме ночью и на путях будет слышен. В общем, мы бандитов предупреждать будем: «Не лезьте к домику на шестьсот второй версте. Там чекисты в засаде».

– Мы тоже не без понятия,– обиделся отделком.– Вы в аппарате скусите верх проволочки с молоточком, который бьет по звонкам. Вот я и кусачки приготовил. А в отверстие натолкайте ваты. Вот она. И в будке будет полная тишина.

– Значит, все продумано?– усмехнулся Полозов, затягивая поясной ремень.

– А как же. Все продумано,– согласился Козаринов.

– Теперь остается только просить начальника станции, чтобы он приказал отключить домик Когутов от общей линии.

– А чего его просить,– флегматично ответил отдел ком.– Какой дурак со станции в пустой дом звонить будет. Ни в жизнь.

– Но должен же кто-то отсоединение сделать?– рассердился на непонятливого отделкома Полозов.

– Так это уже сделано,– глядя в сторону, ответил Козаринов.– Я в гражданскую во взводе связи был. А здесь дело совсем плевое.

– Ну и ну!– удивленно протянул Полозов.– Со всех сторон обложил. Как медведя в берлоге,– и после небольшой паузы спросил:– Слушай, Козаринов, а ты часом не с Украины?

– Не-е-т,– удивленно ответил отделком:—Я из-под Пскова. Мы – скопские.

– То-то! А я уж думал, что вы с Могутченко земляки,– вздохнул Полозов.– Ты такой же настырный,– Полозов говорил сердито, но Козаринов почувствовал одобрение в голосе командира.

– Что ж, у начальника отдела характер правильный,– удовлетворенно рассмеялся он.– Я уже пятый год под его началом хожу. Вот тут, товарищ командир, кусачки и вата.

Положив в карман сверток с кусачками и ватой, Полозов вышел из казармы. Через десяток минут они с Леоненко уже бежали по лесу к дому Когутов. Но перед тем как пуститься в путь, уже стоя на лыжах, Леоненко сказал Полозову:

– Товарищ командир, «Никола Угодник» хочет говорить с Немко.

– Когда?

– Завтра ночью. После вечернего восьмичасового.

– И угодникам приходится по железнодорожному расписанию работать,– усмехнулся Полозов.

– А как же,– согласился боец.– Ведь Немко в часах не разбирается.

– Где состоится встреча?

– Немко не говорит, угодник запретил. И о вызове-то Немко от радости проболтался. Очень мы с ним подружились.

– Надо тебе побывать на встрече.

– Есть,– спокойно ответил бывший пограничник.

– Если встреча состоится, позови угодника ко мне,– приказал Полозов.– Авторитетно позови, чтобы не отказался и не удрал.

– Ясно, товарищ командир. Сделаю.

И еще одну ночь провели Полозов и Леоненко в пустом домике на шестьсот второй версте. Полозов выполнил все, что советовал Козаринов. Отвинтив звонки телефонного аппарата, он добрался до молоточка и отделив его кусачками, обмотал остаток стерженька ватой. Все это было проделано на ощупь, в почти кромешной темноте. Дав условный короткий звонок, Полозов остался дежурить, приказав Леоненко отдыхать.

Необходимость каждые десять минут давать сигналы по телефону вполне устраивала Полозова. Меньше дремалось. Рядом, уткнув нос в поднятый воротник полушубка, тихо посапывал Леоненко. За окном медленно тянулась темная лесная ночь. Очень редко – два-три раза за дежурство – ее взрывал грохот и яркий свет пролетавшего по путям поезда. Но даже грохот поездов не мог разбудить крепко спавшего, несмотря на холод, Леоненко. Не стал тревожить уставшего за весь день бойца и Полозов.

А в ту минуту, когда Иван, руководствуясь советами отделкома Козаринова, портил телефонный аппарат в домике Когутов, Могутченко, убедившись, что до поезда, с которым он мог бы добраться до Узловой, осталось еще около двух часов, убивал время. Он взглянул в аппаратную, но, убедившись, что на дежурстве один из напарников Сергея, прошел в кабинет начальника станции. Жеребцова в это время уже не было, однако сторож знал начальника отдела в лицо и по его просьбе беспрекословно отпер кабинет. Могутченко позвонил на Узловую и приказал Сазонову вызвать к его приезду следователя Горина и двух молодых сотрудников, совсем недавно прибывших в распоряжение отдела. Затем Могутченко походил около вокзала, прошел мимо багажной, где днем царил Кабелко и, убедившись, что времени еще «вагон и маленькая вагонетка», отправился к единственному шумному в эти часы месту на станции – к «погрузке». Могутченко любил ночные работы дружного коллектива людей на улице, под открытым небом. Может быть, это осталось у него от ночных вахт в штормовом море, когда озлобленно ревущей стихии бушующего океана противостояла коллективная воля четырех-пяти десятков отчаянно смелых людей, вступивших в единоборство со вздыбившейся пучиной.

Погрузка работала круглые сутки. Укрепленные на высоких столбах, длинные, со стеклянным колпаком внизу, керосиновые фонари особой конструкции заливали всю площадку погрузки ярким, но ровным светом. Было светло, почти как днем. Только тени, отбрасываемые людьми и предметами на истоптанный снег, были контрастнее и четче дневных.

На погрузке стояли всего три большегрузные платформы. Поэтому работала только одна артель грузчиков. Несмотря на довольно крепкий мороз, они были одеты легко. Большинство в расстегнутых ватных телогрейках, а некоторые вообще в одних рубахах. Поднимать длинные и толстенные – в два обхвата – кряжи наверх почти загруженной платформы всего лишь с помощью веревок и лежаков – дело нелегкое. Механизации никакой, только мускульная сила. И все же эта тяжелая работа делалась небольшой артелью грузчиков споро, без суеты и, казалось, очень легко, без напряжения.

Огромный восемнадцатиаршинный сосновый кряж, имевший в верхнем отрубе десять-двенадцать вершков, сброшенный со штабеля, укладывался комлем на короткие деревянные сани. Усталая, заиндевевшая лошаденка, выгибая от напряжения хребет, подтаскивала его к лежакам. Здесь концы кряжа захватывались длинными веревками. И вот, подчиняясь согласованным усилиям всего пяти-шести стоявших наверху платформы людей, кряж вкатывался наверх, почти на высоту двухэтажного дома.

Могутченко стоял и смотрел на эту дружную работу. Ему захотелось сбросить полушубок, самому взобраться на платформу и, напрягая все силы, также вкатывать наверх тяжелые сосновые бревна.

«Черт бы взял всю эту контру недобитую, что путается у нас под ногами. Без нее и мы не нужны были бы»,– со злостью подумал Могутченко, сознавая, что еще не скоро, а может быть, и никогда не удастся ему уйти с чекистской работы.

Почти двенадцать лет отданы морю, но, видно, никогда уж не вернуться ему на корабль, не зажить той особенной моряцкой жизнью, к которой напрочно прикипела душа. Воспоминанием о тех годах остались только пенковая трубка да друзья-моряки, с которыми, в первые дни революции сошел он с палубы корабля на севастопольские улицы, чтобы драться за советскую власть.

Да и много ли осталось этих дружков, старых моряков. Умели они биться за власть Советов, да не умели хранить свои буйные головы.

Могутченко вздохнул, глубоко втянув в легкие свежий морозный воздух с сильным привкусом мерзлой хвои и смолья.

Не время думать о печальном. Вздохами не поможешь, а революция знает, где должен быть черноморский моряк Могутченко.

Хорошо сейчас здесь. Мороз, и все же падает редкий снежок. Легкие пушинки, словно в задумчивости, медленно ложатся на землю, не потревоженные даже малейшим дыханием ветерка.

– Но, но!. холера!– вдруг прервал лирические раздумья старого моряка чей-то бас. Здоровенный возчик, схватив правой рукой за оголовье саней, помогал своей лошаденке втащить тяжеленное бревно на лежаки.– Но, милая, чтоб тебя разорвало!..

Вглядевшись, Могутченко узнал в возчике Петрована. Значит, операция Алешки помогла. Стыд оказался сильнее суеверного страха.

Дождавшись, когда возчик свалит на лежаки бревно и повернет свою лошаденку к штабелю, Могутченко окликнул его.

– Петрован? Здоров, браток!

– Никак это вы, товарищ начальник?– спросил возчик, вглядываясь в подходившего к нему Могутченко.

«Хитришь, салага,– подумал начальник отдела, подходя к возчику.– Сейчас тебе балачки со мной разводить – нож вострый. Ты бы рад сейчас сигануть крепче, чем вчера, от мертвяка».– Но ничего этого Могутченко не сказал, а, наоборот, прикинулся удивленным.

– Вот не ждал тебя увидеть здесь,– сообщил он, здороваясь с Петрованом.– Я ведь слышал, ты на лесовозке был.

– Был, а сейчас сюда подался,– ответил Петрован, делая вид, что его очень заботит, в пору ли лошаденке хомут, не жмет ли где.

– А грошей здесь гуще дают или как?– поинтересовался начальник отдела.

– Пока не знаю, артелью работаем,– ответил Петрован.– Веселее здесь, на народе, поэтому и пришел сюда.

– Вот это ты, браток, правильно сообразил,– с полной серьезностью ответил Могутченко,– на народе веселее, а здесь главное и светлее. Живого человека с мертвяком никак не спутаешь.

– Попался бы мне этот сукин сын еще раз,– вдруг с яростью проговорил Петрован.– Я бы из него мартышек понаделал. Вся деревня зубы скалит...

– Если бы понаделал,– с ехидным укором посочувствовал Могутченко.– А то ты, говорят, так дернул с переезда, что на полчаса раньше всех в деревню примчался. А ведь твои дружки тоже не зевали, погоняли лошадей в хвост и в гриву. Но догнать тебя не могли. Где им, лошади-то у них заморенные, не тебе чета.

Петрован угрюмо посопел носом и, глядя в сторону, проговорил:

– Вы-то вот смеетесь, а мне любому каждому, кто в черной бекешке ходит, морду набить хочется.

– Ты хоть рассмотрел мертвяка-то как следует?– смеясь, спросил Могутченко.

– Где там,– махнул рукой Петрован.– Первым-то Иван Егорович, он на головных санях ехал, голос подал. Визжит, как охрипший петух, с перепугу, должно быть: «Чур! Чур меня!.. Данило Романович! Сгинь! Сгинь!.. Рассыпься!..» Выглянул я, глядь: и впрямь Когут ко мне направляется. Ну я и рванул. Не успел даже сообразить, что к чему, а ноги уже сами на галоп перешли.

– Схватить бы тебе того мертвяка, для успокоения души накостылять ему шею, а затем к нам притащить,– сквозь смех выговорил Могутченко.

– Если бы успел сообразить,– сокрушенно ответил Петрован.– А теперь хоть из деревни беги. Смеются все. Еще этот Алешка. Так разрисовал меня девкам, что те только взглянут на меня, так и валятся с хохоту. Вот ему, стервецу, я наверное накостыляю. До свиданья, товарищ начальник. Если где увижу этого прохвоста с деревяшкой, до полусмерти изобью, а потом к вам представлю.

Он отъехал, а Могутченко пошел к станции.

VIII Допрос Кабелко

Двухчасовой «Москва – Пермь» запаздывал. Иван, словно бы случайно встретивший Кабелко у дверей его «багажки», успел уже о многом переговорить с ним, пожаловаться на свою обострившуюся болезнь и теперь с нетерпением поглядывал на часы. Стрелки показывали пять минут третьего, а станционный колокол, обычно оповещавший о выходе поезда с соседней станции, все еще не звонил. Кабелко, невысокий, тщедушного телосложения юноша с нездоровым, одутловатым лицом, на котором, несмотря на трещавшие на дворе морозы, пестрели веснушки, был явно польщен тем, что с ним беседует сам командир охраны.

Он уже успел рассказать Полозову, что ждет с двухчасовым кровать с никелированными спинками и блестящими шариками. Такие кровати были предметом самых горячих мечтаний всех женихов и невест. Кровати эти готовились частными предприятиями, во множестве созданными нэпманами, и высылались только наложенным платежом по объявлению.

– Я и вам очень советую следить за объявлениями,– алчно поблескивая бусинками глаз, рассказывал Кабелко.– Сейчас только по объявлениям и можно приобрести ценную вещь для устройства удобной жизни. Сейчас я послал заказ на лампу с абажуром и швейную машинку фирмы «Зингер». Очень нужные вещи.

– А сколько стоит кровать?– поинтересовался Иван.

– Тридцать рублей,– ответил Кабелко и, значительно поджав тонкие губы, помолчал, ожидая со стороны собеседника выражения удивления. Иван, хотя его и действительно поразила высокая цена, не сказал ни слова. Он только прикинул в уме, что за эту цену, мужик мог бы купить трех хороших коров. «Откуда этот хлюст достал такие деньги?– подумал Иван.– Да еще зингеровская машина и лампа с абажуром тоже недешево стоят. А Кабелко получает всего семь рублей в месяц».

– С панцирной сеткой, вся никелированная, на спинках четыре больших шарика и десять маленьких,– начал расписывать свое приобретение Кабелко, думая, что Иван молчит, потому что поражен, и, понизив голос, добавил:– Двухспальная.

– Ну, раз двухспальная, тогда, конечно, и машина швейная нужна и лампа под абажуром,– улыбнулся, подмигнув, Иван.– Значит, дело к свадьбе идет. С самим начальником станции породнишься.

Кабелко густо покраснел, но решительно опроверг догадку Ивана.

– Нет уж! Что уж тут! Начальник станции только на станции начальник. А сейчас каждый молодой человек должен перспективу иметь. Нет, вы об этом деле и не подозревайте.

С перрона донесся отрывистый звон колокола, и Кабелко оживился.

– Подходит. На двадцать минут запоздал. Извините, мне надо к багажному вагону.

Полозов вместе с Кабелко вышел из «багажки».

– Митрофан! Эй, Митрофан! Куда ты провалился,– кричал Кабелко, разыскивая угрюмого, всегда хмельного мужика, работавшего на станции сторожем и одновременно грузчиком.

– Здеся я. Чего орешь?– прозвучал непочтительный ответ из-за угла.

– Беги прямо к багажному,– приказал Кабелко.

– Когда подойдеть, тогда и побегим,– не покидая облюбованного места, ответил Митрофан.

Подошел поезд. Прислонившись плечом к стене «багажки», Полозов наблюдал, как дюжий Митрофан тащил, взвалив на спину, два больших плоских тюка, зашитых в плотную рогожку.

Кабелко шагал следом, готовый подхватить своими немощными руками дорогой груз, если у Митрофана не хватит сил.

Горина Иван увидел, когда он уже у самой «багажки» заговорил с Кабелко.

– Вы Кабелко?

– Я Кабелко,– ответил тот, недовольный, что его отвлекают.– Вам что? Коли грузы, то с этим поездом не уйдут. Надо было раньше позаботиться.

– Да нет, не груз. Просто мне надо поговорить с вами.

– Поговорить?– Кабелко настороженно уперся взглядом в Горина.– Я сейчас на работе. Если разговор служебный...

– Да, служебный. Мы закроемся в вашей «багажке» и поговорим. Вот мой документ,– протянул Горин удостоверение.

Пока шел этот разговор, стоявший неподалеку в позе праздного наблюдателя Полозов определил, что Горин здесь не один. Два молодых, кряжистых парня лет по двадцати определенно приехали с ним, хотя и держались вдали от него. Оба по одежде походили на лесорубов, и ни у кого на станции не могли вызвать подозрения. Но наметанный взгляд чекиста подсказал Полозову, что эти еще чужие и незнакомые парни в нужную минуту могут стать ему крепкими и надежными помощниками.

Между тем Кабелко, прочитав поданный ему Гориным документ, весь сразу сникший, с посеревшим лицом, испуганно лепетал:

– Я, право, не понимаю... у меня все дела в порядке... грузы и прочее...

– Обо всем этом мы поговорим в вашей конторке,– прервал его лепет Горин.– Пойдемте. Хотя нет. Надо, чтобы кто-нибудь присутствовал при нашем разговоре. Кого бы пригласить?

Ближе всех к Горину и Кабелко стоял Полозов. Ему явно было нечего делать. Горин, сделав вид, что впервые видит Полозова, позвал его.

– Товарищ! Можно вас на минуточку?

Через десять минут допрос Кабелко в запертой «багажке» шел полным ходом. Исподволь, без нажима, Горин заставил Кабелко повести рассказ обо всем, что произошло с ним прошлым летом. Кабелко, поначалу струсивший, почувствовал, что следователя интересуют только люди, с которыми ему довелось встречаться прошлым летом, осмелел и начал держаться свободнее. Он описал всех, с кем имел дело за последние месяцы, и каждому из них дал свою оценку. Все оценки были пренебрежительными. Даже предмет своих увлечений и страданий – двух дочерей начальника станции – и тех не пощадил язвительный Кабелко. Но вот он припомнил, что примерно в середине июля несколько дней помогал Когуту пилить дрова.

– Подработать решили?– полюбопытствовал Горин.

– Что вы,– возмутился Кабелко.– Заработаешь у такого. Он если полтинник заплатит, то на два рубля поту выжмет.

– Да, здоров был покойник,– согласился Горин.– За ним в работе не угонишься. Как же вы целых пять дней держались?

– Свой интерес имел,– уклончиво ответил Кабелко.– Для вас он бесполезен.

– Сердечные дела,– понимающе произнес Горин, лукаво подмигнув, спросил:– Ну как?

– Все шло как по-писаному,– самодовольно улыбнулся Кабелко.– Да старый хрыч вдруг взбеленился.

– Здорово вам влетело?– сочувственно осведомился Горин.

– Разве я позволю такое с собой?– снова, но не столь уж искренне возмутился Кабелко.– Я ушел и все.

Но эта не очень приятная для юноши деталь не заинтересовала следователя. Он снова вернулся к первым дням знакомства Кабелко с Когутом. Выяснилось, что Кабелко не раз бывал в домике Данилы Романовича, выбирал книги, даже подолгу сидел у книжных полок.

– Я ведь не всякую книгу читать буду,– разъяснил Кабелко.– Я сначала обязательно в конец загляну. Есть ли про счастливую любовь и свадьбу? С десяток книжек полистаешь, пока решишь, какую взять.

– И Когуты ждали, пока вы копались в книгах?– удивился Горин.

– Совсем даже нет. Бывало, Когут в обход, Галина в магазин на станцию, а я все сижу, просматриваю.

– Ждете, пока хозяева вернутся?– уточнил Горин.

– Да нет. У них в сенях дверной крючок сам закидывается. Поставишь его на попа, дверью хлопнешь – и готово.

– А как же потом хозяева попадали в дом?

– У них из крепкой проволоки крючок такой хитрый был, с коленом. В маленькую дырочку, что в верхнем углу двери, просунут и крючок как-то поднимут. Когут говорил, что у них в Сибири таким способом амбары закрывают. Только не на крючок, а на запор. Посторонний человек ни за что не откроет.

Горин внес эти детали в протокол и спросил:

– Много людей ходило к Когутам?

– Да кто его знает,– неуверенно ответил Кабелко.– При мне никто ни разу не заходил. Летом, когда рубки леса нет, у нас на станции народу вообще мало.

– Кто еще мог знать о том, как закрывались сенные двери Когутов?– в упор посмотрел на допрашиваемого Горин.

Кабелко не ответил. Этот, невинный на первый взгляд, вопрос сильно смутил его. Но Горин не дал ему возможности собраться с мыслями.

– Кто?– настойчиво повторил следователь.

– Откуда мне знать?– нервно дернул плечами Кабелко.– Не знаю.

– А кому вы говорили об этом?

– Никому,– подняв обе руки, словно защищаясь от удара, испуганно ответил Кабелко.

– Врете,– отрезал Горин.– Слушайте внимательно.

Кабелко сидел, как ушибленный, и, замирая от страха, слушал ровный голос Горина. Оказывается, этот неизвестно откуда взявшийся человек знал о нем, скромном весовщике с маленькой станции, больше, чем сам Кабелко знал и помнил о себе.

Горин спокойно и бесстрастно доказал, что такой человек как он – Кабелко, мечтавший об аристократических предках, не мог из-за увлечения чужой женой пойти пилить дрова к путевому обходчику. На станции этот поступок вызвал усмешку. Дочери начальника станции вдоволь поиздевались над своим поклонником. Кабелко поежился. Откуда этот человек знает о том, что произошло давно и без посторонних лиц? А Горин продолжал приводить доказательства, что силой, заставившей Кабелко стать пильщиком дров, были страх и выгода. Кабелко хорошо заплатили за его роль соглядатая, а чтобы он не обманул оплативших, его припугнули.

– Так все это было?– неожиданно оборвав плавную речь, резко спросил Горин у Кабелко.

– Так,– непроизвольно вырвалось у Кабелко, но затем спохватившись, он хриплым голосом добавил:– Только не было ничего такого. Напрасно вы все это говорите.

– Значит, «варшавскую» кровать, швейную машину «Зингер» и все прочее вы оплатили за счет своих сбережений?– насмешливо спросил Горин.

– Да-а!– неуверенно протянул Кабелко.– Я копил...

– И поэтому до июня вы ежемесячно занимали два-три рубля, чтобы дотянуть до получки?

«Господи, даже это знает,– тоскливо подумал Кабелко.– Значит, за мною кто-то следил».

– За всю ту ерунду, что вы получили и еще получите по объявлениям, вы уже уплатили больше, чем заработали за год. Вас целый год кто-то должен был кормить, одевать, обувать и даже предоставлять квартиру.

«Следили, определенно следили,– с ужасом думал Кабелко.– Но кто и когда?»

– Значит, вы не хотите говорить?– услышал он голос Горина.– Тогда мы запишем в протоколе, что вы отказались дать показания, и дело с концом. Пусть вас уличат ваши сообщники.

Горин правильно рассчитал удар. На мало-мальски смелого такой прием не произвел бы никакого впечатления. Но Кабелко был трус, и его мелкая душонка завистливого и жадного себялюбца сразу же юркнула в пятки.

«Отказался дать показания»,– повторил про себя Кабелко. Ему послышалось, что в этой стереотипной фразе выражается его враждебность к советской власти, нежелание считаться с нею. О, это слишком страшно. Он не хочет ссориться ни с советской властью, ни с законом, особенно когда они говорят с ним через таких людей, как этот следователь. Ведь он ничего плохого не сделал. Он лично ничего не сделал. Делали другие. Правда, он этим людям оказал кое-какие услуги, но ведь не по своему желанию. Это они его заставили. Он сам никогда не стал бы делать ничего такого, что могло привлечь внимание этого всезнающего следователя.

– Значит, от дачи показаний отказываетесь?– чуть повысил голос Горин.

– Нет, зачем же,– забормотал Кабелко и вдруг, жалко улыбнувшись, спросил:– Вы меня не посадите, если я расскажу вам все, что знаю?

– Мы арестуем только в крайней необходимости.

В данном случае много зависит от вас. Вернее, от того, насколько вы будете чистосердечны.

Полозов с нетерпением взглянул на часы. Допрос явно затягивался. Кабелко молчал, видимо, не решаясь начать признание и боясь отказаться от показаний. И, словно помогая перепуганному парню обрести храбрость, Горин добродушным тоном спросил его:

– Зачем вам понадобились аристократические предки? Ведь ваш отец и сейчас портняжит в Минске.

– Да, с этого-то все и началось,– облегченно, словно переступив порог, заговорил Кабелко.– Имел такую глупость сказать одной легковерной гражданке, что, мол, я не из простых. Тут и понесло.

– Что, неприятности были?– улыбнулся Горин.

– У меня нет,– ответил Кабелко.– Отец в письме спрашивал, не натворил ли я чего, а то, мол, у него интересуются, кто были его папа и мама.

– Ясно,– расхохотался Горин.– Здесь аукнулось, а там откликнулось. Но это не страшно. Никто в ваше графское происхождение не поверил.

– Вы не поверили, а другие поверили,– запинаясь, проговорил Кабелко.

– Когда это случилось?

– Еще в конце августа,– негромко ответил Кабелко. Он пошарил в карманах и, ничего не найдя там, кроме платка, начал нервно теребить его.– Ко мне, сюда в багажку, пришел человек по фамилии Парфенов и сказал, что знал моего отца графа Кабелко.

– Врал,– перебил Горин.– Тот Кабелко, которого расстреляли за участие в диверсии в двадцать пятом, никакой не граф. Обычный варшавский сутенер, до революции прапорщик царской армии.

– Конечно, врал,– уныло согласился Кабелко.– Но я испугался. Он, хоть и не грозил, но я все равно испугался.

Кабелко вытер грязным измятым платком вспотевший лоб и умолк.

– Что потребовал от вас Парфенов?– резко спросил Горин.

– Чтобы я почаще бывал у Когутов и обо всем сообщал ему.

– А еще?

– Больше ничего,– замялся Кабелко.

– Врете! Вы что же, провести нас думаете?

Кабелко молчал, сворачивая в жгутик совсем посеревший от пота и грязи носовой платок.

– Ну!– крикнул на него Горин.– Что еще требовал от вас Парфенов.

– Карту,– тихо, почти шепотом, проговорил Кабелко.

– Какую карту?

– Обычную. Географическую. Только разрезанную и очень подробную.

– Крупномасштабную?

– Да. Парфенов так ее назвал.

– Где вы ее искали?

– Везде. И в книгах, и в одежде, которая на виду. Даже в сундуках.

– Нашли?

– Нет.

– Где живет Парфенов?

– Ей-богу, не знаю. Он говорил, что работает в Лесохиме на подсобке. А лесохимцы летом все в лесу живут.

– Парфенов приходил один?

– Всегда один, когда ко мне шел. Но два раза я его видел с несколькими такими же, как он.

– Где видели?

– Да здесь же, на станции. Первый раз он их встречал. Их трое к нему приехали, с двухчасовым ночным. А второй раз они в ларек за продуктами приходили.

– Как зовут Парфенова?

– Не знаю. Он не сказал.

– Где вы с ним встречались?

– Он всегда сюда приходил. Тут ведь всегда народ толчется.

– Что вы рассказывали ему о Когуте?

– Все.

– И про крючок в доме Когута?

– И про крючок,– шепотом подтвердил Кабелко и умолк. Он, видимо, ожидал, что Горин после этого признания сразу же арестует его. Но следователь, прекрасно понимавший состояние перепуганного парня, после долгой паузы спросил:

– Сколько вам платил Парфенов?

– По-разному,– покраснел Кабелко...– Когда пять, когда семь рублей, а раза два по десяти.

– Щедро,– констатировал Горин.– Когда вы его видели в последний раз?