Текст книги "Строчка до Луны и обратно"

Автор книги: Владимир Добряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Леон Шишкин

Семиклассники считали Леона человеком особенным. Для этого были свои причины. Необычно звучало его явно французское имя в соседстве с такой типично русской фамилией – Шишкин. Но дело, конечно, не только в имени. Дело в характере Леона. Здороваясь, он никогда не подавал руки. Так объяснял: «Ты же знаешь, я не враг тебе, и нечего проверять – ни ножа, ни камня в руке у меня нет». Завидя в туалете курильщика, Леон мог серьезным топом предупредить: «Проживешь на восемь лет меньше». Когда он в школьном буфете обедал и, облокотившись на шаткий стол, залил супом свои новые брюки, то написал в журнал «Наука и жизнь» и в Управление мебельной промышленности длинное письмо. В нем Леон доказывал, что столы и стулья промышленность должна изготовлять не на четырех ножках, а на трех, потому что опора на три точки – самая устойчивая. А кроме того, утверждал Леон, это сэкономит тысячи тонн лесоматериалов.

Зимой, в самый коварный гололед, Шишкин расхаживал по обледенелым тротуарам без всякой опаски: на каблуки цеплял скобочки с малюсенькими гвоздиками, которые, по его объяснениям, куда-то втыкались, увеличивали силу трения, – короче, предостерегали от падений. Эти скобочки смастерил он сам.

Леон Шишкин, несмотря на странности характера, был вполне компанейским парнем. Те же свои диковинные скобочки для ходьбы в гололед он охотно показывал ребятам, объяснял, как их сделать, как надежно крепить на каблуке.

В классе нашлись такие, что прямо-таки загорелись этим делом, другие пожимали плечами, а Сергей Санюхин, ладный парень, с длинными, вьющимися волосами, лишь брезгливо оттопырил губу, на которой уже заметно темнела полоска будущих усов:

– Это, мсье Шишкин, из самой Франции такая штукенция у тебя?

Сергей не терпел Леона, давно копил в душе глухую неприязнь и зависть к нему. Завидовал его уверенности, его непохожести на других и тому, как Леон независимо и спокойно держится с ребятами, с девчонками. Особенно раздражало Сергея отношение самих девчонок к Леону. Что нашли в нем? Липнут как мухи, записочки пишут, вздыхают. Даже Лёля Нефедева, первая красавица класса, и та млеет перед ним.

Расчесывая дома перед зеркалом свои пышные кудри, Сергей, бывало, не раз искренно удивлялся: слепые они, что ли, эти девчонки – не видят, кто настоящего внимания достоин. Разве сравниться мозгляку Шишкину с ним, Сергеем Санюхиным, или просто Санюхой, как ласково называют его друзья! Рост, плечи, глаза, широкий лоб – мушкетер! Еще бы шпагу на бок да плащ на плечи, ух! – он бы из Леончика бифштекс приготовил, по всем правилам французских мушкетеров!

В один из дней мая, когда уже и сказать было трудно – то ли весна кончилась, то ли началось лето, и когда в классе сидеть за партой стало вовсе невмоготу, неприязнь к Леону переросла у Сергея в чувство, близкое к ненависти.

Случилось это в четверг. Разнесся слух, что с пятого урока отпустят. Будто у англичанки скорая помощь забрала в больницу мать. Причина серьезная. Разве до уроков англичанке!

Слух разнесся, а точно ли это – никто не подтвердил. Больше всех Сергей беспокоился: это же идиотизм, в такую погоду сидеть и ждать – придет, не придет. Агитировал он усердно, даже сказал, что не пожалеет трешки, и все качели и самолеты в парке будут их.

Похоже, все ребята клюнули на Серегину трешку. Да и многие девчонки не прочь были погулять по буйно зазеленевшему парку.

Едва кончился четвертый урок, Сергей подбросил вверх портфель и кинул боевой клич:

– Гвардейцы! Что подсказывает тактическое мышление? Вперед! На штурм колеса обозрения и качелей – за мной!..

На другой день были серьезные неприятности. В особенности для Сергея Санюхина – как организатора коллективного побега. Оказалось, что с урока ушли не все. Учительницу английского языка дождались девять человек. Восемь девчонок и Леон.

– Та-ак! – вернувшись из кабинета завуча и вытирая со лба пот, протянул Санюха. Это «та-ак» относилось к Леону. – Капальщик! Предатель! Восемь девок, один я!

Дело было во время перемены, в коридоре. Леон соскочил с подоконника, и сразу стало видно, что ни гневного вида Санюхи не устрашился он, ни того, что ростом был ему лишь по бровь и в плечах тоньше. Леон близко подошел к Сергею и смял в горсти его рубашку. Сказал, сузив темные глаза:

– Я подписку давал, что побегу за тобой? Обещал? За трешку хотел всех купить? – И, разжав пальцы, чуть толкнул его к стене, усмехнулся: – Капать на такого! Слишком много чести тебе!

И все это произошло в присутствии ребят, затихших, напряженно ожидающих, чем кончится стычка.

Не хватило Сергея на драку. Каким-то шестым чувством понимал: верх будет не за ним.

– Ладно! – с угрозой сказал он. – Этот разговор из тактических соображений перенесем на другой раз.

На уроке он с ненавистью смотрел в спину Леона, сидевшего за второй партой и, казалось, уже забывшего о столкновении в коридоре. Его дело, пусть забывает. Но не забыл он, Санюха. Не забыл, и дай срок – напомнит, обязательно! Да, надо отомстить. Непременно! Вот как только? Драка? Не то – мелко, старо. Что-то похитрей надо. Позаковыристей… А если от Лелькиного имени написать записку? Признание в любви… Ну и что? Может, она уже писала ему. Только разве он человек? Автомат! Ему и на красивую Лельку начихать, и на записку ее… А если наоборот; он ей напишет? Это, пожалуй, похитрей, но… тоже не очень интересно… «Стоп, стоп, стоп, – сказал себе Санюха и почесал темный пушок под носом. – Кажется, придумал…»

И ведь придумал! План его состоял в том, чтобы Леон написал записку не красивой Лельке, а Маше Кротовой. «Это будет класс! – ликовал Санюха. Этой Машке Белухе наверняка никто в жизни не писал записок. Да и кто на нее посмотрит! Лицо белое, волосы белые… Потому Белухой и прозвали. А некоторые еще Белкой зовут. Может, потому, что глазенки черные, как у белки, а может, потому, что аккуратистка и общественница – крутится как белка. Ну, это будет, действительно, класс! И даже не записку пусть напишет, а целое письмо. Вот смех! Уж она-то без памяти влюблена во французика. Наверно, только для него и гладит свои воротнички и фартук с кружевами. И вчера на английском, конечно, ради любимого Леончика осталась. Нет бы вместе с другими девчонками сбежать с урока, в парке погулять. Как же, сбежит! Ей лишь бы к Леончику поближе! Вот пусть и разбираются потом. Санюха от удовольствия потер под партой руки. Пусть разбираются… англичане с французами!»

Затея с письмом для Маши Кротовой, пришедшая Санюхе в голову, так воодушевила его, что он тут же мысленно принялся сочинять послание для «любимой».

Окончательно с этой нелегкой работой он справился только дома. Больше страницы получилось. Писал таким же характерным почерком, с резким наклоном вправо, как пишет Шишкин на доске. Сергей запечатал письмо в красивый конверт и справа от букета синих васильков вывел буквы «К. М.».

Подсунуть Кротовой письмо удалось без всяких хлопот. Дежурил в классе Толик – лучший дружок Санюхи. Толика и еще некоторых преданных ребят Сергей, конечно, посвятил в свою тайну. На последней перемене Толик выгнал всех из класса, достал из парты портфель Кротовой и сунул конверт между учебниками.

По тому, как спокойно сидела за своей партой Белуха, Сергей понял, что письмо она еще не обнаружила. «Ничего, – злорадно усмехнулся он, – не сегодня, так завтра, когда станешь делать уроки, найдешь. Еще успеешь нарадоваться!»

Санюха не ошибся в расчете. Маше Кротовой письмо попалось на глаза утром в воскресенье. Екнуло у Маши сердце. На конверте буквы – «К. М.» Ей. Да и кому же еще, если конверт не где-то лежал, а у нее в портфеле. Но от кого? Что там? Даже и распечатывать было страшно. Наконец, осторожно, словно боясь поранить букет синих васильков, оторвала узенький краешек конверта.

От первых же слов кровь ударила в голову: «Милая Машенька! Так давно собирался написать тебе, и вот решился. От тебя, видно, никогда не дождаться мне заветных слов. Другие девчонки столько уже записок мне написали. Даже Леля Нефедова прислала, дружбу предлагает. А зачем мне это? Я все от тебя жду. Потому что ты лучше всех. И лучше Нефедовой, хоть она и красивая. Что в моем сердце происходит, я и сам не знаю. Но только я уже давно думаю о тебе. Машенька, может быть, ты не веришь тому, что я пишу сейчас. Все считают, будто я на девчонок – ноль внимания. Это правда. А ты – исключение.

Очень хочу поговорить с тобой, погулять. Приходи, если ты согласна, завтра, в воскресенье, в парк. Буду ждать в шесть часов у пруда, где лебеди. Твой Л. Ш. А чтобы не сомневалась – Леон Шишкин».

Машино лицо, шея, даже плечи, перехлестнутые узорчатыми шлейками сарафана, были красны, горели, словно обожженные огнем. Первый раз она пробежала строчки так быстро, что не все поняла. Замерев, стиснув пальцы, прочитала второй раз, третий…

Если бы вдребезги разлетелись в окне стекла, обрушился потолок – она бы, наверное, так не поразилась. Леон, сам Леон – умный, благородный, необыкновенный, романтический – написал ей письмо. И какое! Вряд ли даже Леля Нефедова со своим прекрасным кукольным лицом получала такие письма.

Уроки Маша не могла делать. Она ходила по яркой комнате, которую через широкое окно заливало уже не одно, а по крайней мере с десяток солнц. А небо! Разве было оно когда-нибудь таким синим! Ей написал Леон! Из всех выбрал только ее! Но почему? Неужели то, что чувствует она сама, передалось и ему? Разве так может быть?

Маша снова схватила письмо. Перечитала. Вдруг ее поразила строка: «Потому что ты лучше всех». Лучше… Почему он так написал? Это же неправда. Ведь сколько раз, смотрясь в зеркало, она до боли закусывала губы. Ей все не правилось в себе. Так что же, врало зеркало? Маша торопливо подошла к шкафу, открыла дверцу. В блестящем прямоугольнике зеркала увидела свое отражение. Ладно, фигура не в счет. Не было бы фигуры, сама не пошла бы записываться в танцевальный кружок Дома пионеров. Третий год танцует. Две грамоты со смотров. Но лицо. Где оно? Нос широкий. А для чего эта глубокая ямочка на подбородке? Но самое ужасное – брови. Ах, какие у Нефедовой брови! Темные, пушистые, серпиком. А это что? Может, по рисунку и неплохо, но цвет! Летом, когда лицо загорит, еще как-то можно мириться. А сейчас… Белуха! Ну что делать, не краситься же в четырнадцать лет! А если слегка? Потом можно все стереть.

Маша оглядела мамину парфюмерию: помаду, тушь для ресниц и бровей, пудру, тени всякие…

«В парке зайду в кустики, – подумала она, – и чуть-чуть подкрашусь. Разве это какое преступление?..»

В парке Маша неожиданно поймала себя на том, что согласие на предложение Леона родилось в ней как-то само собой. Вроде и не думала об этом, а вот… Это ведь называется «свиданием». Ну и что ж, пойдет на свидание. Это же Леон пригласил. Умный, хороший, добрый, милый Леон.

Ощущение радости, новое, незнакомое, переполнявшее все ее существо, требовало какого-то выхода, доброго дела, словно она спешила заслужить право на эту огромную и такую неожиданную радость.

Перемыть посуду и убрать в квартире – этого было ей мало. Сбегала в магазин за продуктами, помогла матери развесить во дворе белье. Про заданные на понедельник уроки и говорить нечего – все было написано, решено, повторено. Потом выгладила школьную форму и, с особой тщательностью, передник, обшитый кружевами. А еще погладила белую с короткими рукавами и синими карманами кофточку. Она очень шла к ее узким голубым джинсам. Вполне можно было надеть кофточку – малыши бегали во дворе в одних трусиках.

– Да что с тобой, Машенька? – с удивлением глядя на принарядившуюся дочку, сказала мать. – Ты сегодня сияешь, как солнышко.

– Весна, – с загадочной улыбкой ответила Маша. – Я пойду погуляю, мама. Что нужно, я все сделала.

– Да уж куда больше! Всю квартиру перевернула.

– Так я погуляю?

– Конечно, доченька.

– Может быть, в парк схожу.

– С Наташей пойдете?

– Наверно… В парке, говорят, красиво. На карусели покатаемся…

– Деньги у тебя есть?

– Целый рубль, мама. Серебряный. Так я пошла.

Махнув на прощанье белой сумочкой, Маша скрылась за дверью. Кроме серебряного рубля в сумочке у нее лежало зеркальце и еще кое-что, прихваченное из маминой косметички.

К подруге она, конечно, не пошла. И на трамвай не стала садиться. Две остановки – долгая ли дорога! До шести часов еще двадцать минут. А пройтись по солнечной улице, мимо нарядных витрин, пестрых киосков, взглядывать в незнакомые лица прохожих, слышать обрывки чужих разговоров и музыку, льющуюся из окон, и веселый воробьиный гомон в листве над головой – это же так чудесно! Она шла по улице, и все в ней пело, и каждой своей жилкой она чувствовала упругую легкость, похожую на полет.

Впереди показались желтые, пузатые колонны входа в городской парк культуры и отдыха – сооружение, далекое от изящества и хорошего вкуса. Но сейчас даже эти неуклюжие колонны, с отвалившимися кусками штукатурки, показались Маше красивыми. Она вошла в парк, свернула к густым кустам акации, даже расстегнула сумочку – но вдруг устыдилась: а надо ли? Ведь никогда же до этого не красилась, а вот… все равно понравилась Леону. Пусть будет как есть! Повесив на локоть белую сумочку (так, ей казалось, она сможет выглядеть более независимой), словно прогуливаясь, Маша не спеша двинулась в глубь парка.

Пруд с лебедями был недалеко. Свернув с главной аллеи, она увидела голубую воду и четырех неподвижно застывших лебедей. Красивые птицы. Круто выгнув длинные шеи, лебеди будто говорили: смотрите на нас, любуйтесь. Но Маша первым делом взглянула налево, направо, где по берегу прогуливались еще немногочисленные в этот час отдыхающие. Она бы, наверное, и в огромной толпе узнала Леона. А тут секундного взгляда было достаточно, чтобы убедиться: Леона среди гуляющих нет. Видно рано пришла. Что ж, пока можно на лебедей посмотреть.

Походкой еще более неспешной она шла по берегу, изредка бросая взгляды по сторонам. «Как стыдно ждать, – подумала она. – Хорошо, хоть не одна тут». У парня с ракетками в целлофановом мешочке спросить время Маша постеснялась. Зато на руке встречной женщины она успела разглядеть стрелки часов – было уже начало седьмого.

Не верилось, что Леон, такой во всем аккуратный, точный, мот опоздать. Наверно, что-то случилось.

Вдруг к Маше подбежал мальчуган лет восьми в зеленых шортиках. В руке он держал конверт.

– Ты Кротова? – спросил мальчуган.

– Да, – растерянно ответила Маша.

– Возьми! – сказал он и побежал обратно.

Куда он побежал, Маша даже не посмотрела. На конверте стояли те же буквы – «К. М.». «Так и есть, значит, что-то случилось, не смог прийти», – тревожно подумала она.

Конверт был заклеен, и ей снова пришлось обрывать кромку. На листке было всего две строчки, написанные тем же почерком. Но эти две строчки выстрелили в нее, как два ружейных ствола.

«Ха! Вырядилась, прибежала! Да кому ты нужна, курица общипанная! Л. Ш.»

Маша не помнила, как шла домой, не знала – светило ли солнце или хлестал дождь.

В понедельник в школу она не явилась.

Дежурившая в этот день Леля Нефедова на вопрос математички: «Что с Кротовой?» – лишь пожала плечами… Однако уже перед началом второго урока, докладывая географу об отсутствующих в классе, Леля по поводу Кротовой, едва сдерживая улыбку, добавила игривым голосом:

– Нам неизвестно, почему Кротовой нет, но говорят, у нее – переживания какие-то…

А через несколько минут на вторую парту Леона пришла записка с одним словом и тремя восклицательными знаками: «Поздравляю!!!» Почерк показался ему знакомым. Он оглянулся на четвертую парту у окна и встретился с таким лукавым взглядом Лелиных глаз, что никаких сомнений относительно авторства записки у него не оставалось. Но что могло значить это многовосклицательное послание? С чем Нефедова поздравляет его?

В конце концов, решив, что это какой-то глупый розыгрыш, Леон принялся слушать географа. На перемене он сразу же побежал в буфет и совсем бы забыл о записке, если бы дежурная Леля не поспешила туда же – съесть сладкую булочку с чаем. Она сама подошла к Леону и, смерив его любопытным взглядом, сказала:

– Что-то я слышала, Леончик… – И белыми зубками Леля откусила кусочек булки.

– С этим и поздравила?

– Так, значит, это правда?

– Что – «это»?

– Ну… это. Ты лучше знаешь.

– Что знаю? – Леон со стуком поставил стакан. Капелька молока упала на Лелин рукав отглаженного платья.

– Потише не можешь? – сбив розовым ногтем белую капельку, сказала она. – И не кричи! Сейчас дадут звонок – пожалуйста, уступаю тебе место. Можешь сам доложить, почему Кротова не пришла в школу.

– Слушай, красотка! – Сжатые пальцы Леона побелели. – Ты что крутишь? Рассказывай!

От такого взгляда его и голоса съежишься. Нефедова поспешила напопятную.

– Леончик, сама не знаю. Правда, не знаю. Говорят что-то. А что? – Она покрутила опрятной головкой. – Ты бы у ребят узнал. Они там все шепчутся о чем-то.

Не допив молоко, Леон вышел из буфета. В коридоре, у своего класса действительно заметил, что на него с любопытством посматривают, оглядываются. Даже шепоток различил. В кучке ребят он увидел Костю Иванова, с которым дружил, бывал у него дома. Леон взял Костю за руку и повел в конец коридора. На лестнице он спросил:

– Ты-то можешь мне сказать?

– Чего сказать? – словно не понял Костя.

– О чем вы шепчетесь?

– А о чем?

– Обо мне и Маше Кротовой. Так?

– Ну да, – подтвердил Костя.

– Что да?

– Ну… ведь свидание ты ей назначит.

– Я назначил? – Леон опешил.

– Ты, – кивнул Костя. – В парке. А Маша теперь в школу почему-то не пришла. Леон, ты в кино ходил с ней? Или на танцы?

– И ты поверил?

– А чего же! Вообще-то, она в тебя втюрилась насмерть…

– Костя… – Леон так сильно сжал его руку, что тот скривился от боли. – Костя, ты меня другом считаешь?

– Факт.

– Тогда не трепи языком. А то… слово чести, забуду, как зовут тебя. И… не трогай Машу.

Остальные уроки Леон просидел, ни на кого не глядя. Взяв портфель, первым вышел из класса.

Улицу и дом, где живет Кротова, Леон знал. Лишь о номере квартиры не имел представления. После разговора с Костей он сразу решил, что должен все узнать у самой Маши. Выпытывать что-то у ребят, собирать слухи он посчитал для себя унизительным.

Разыскать Машину квартиру оказалось проще простого. На его вопрос первая же малышка, крутившая скакалку, не раздумывая, показала на балкон третьего этажа:

– Маша-солнышко? Видишь, где лыжи? Там живет. Она моего котенка лечила.

Так Леон узнал еще одно Машино имя. Солнышко. Это, пожалуй, больше ей подходит.

Балкон от лестничной клетки – справа. Ясно, и номер квартиры не нужен. Леон поднялся на третий этаж и позвонил у двери, обитой коричневой клеенкой. Он собирался нажать кнопку второй раз, когда услышал чьи-то шаги. Однако замок отпирать почему-то не спешили. Он снова протянул было вверх руку, но тут голос за дверью произнес:

– Не звони. Я не открою.

Голос был глухой, сердитый, и все же Леон узнал его.

– Маша, это ты?

– Чего тебе надо?

Только сейчас на темной клеенке он заметил круглый глазок. Значит, она его видит. И не хочет открывать?

– Маша, мне нужно у тебя спросить…

– Тебе нечего спрашивать.

– Ты можешь на минуту открыть?

– Уходи!

– Да в чем дело? – теряя терпение, зашептал он в глазок, словно это было переговорное устройство. – Ты можешь объяснить?

– Что объяснять… Ты все написал.

Наверху хлопнула дверь. Кто-то спускался по лестнице. Леон сделал вид, будто что-то ищет в портфеле. Показалась старушка с белым лохматым пуделем. Собачонка натянула в его сторону поводок и визгливо, противно тявкнула.

– Мальчик, ты к кому?

– Здесь Кротова живет. Маша. – Леон покраснел. – Мы учимся вместе.

– Цезарь, пошли! – дернула поводок старушка.

Когда шаги ее затихли, из-за двери донеслось:

– Ты обманщик. Ты злой. Зачем написал такое письмо?

– Да не писал я никакого письма.

– Не верю. И второе письмо твое. Тем же почерком написано.

– О чем хоть письмо? – совсем растерявшись, громким шепотом спросил он.

Маша долго не отвечала. Он услышал всхлипывание за дверью.

– Ты можешь показать эти письма?

– Зачем? – наконец спросила она.

– Посмотрю на почерк.

Ее снова долго не было слышно.

– Я не хочу показывать. Это… твой почерк.

– Не может быть. Покажи.

– Не хочу.

– Но почему? Не буду читать, только на буквы взгляну.

– Хорошо… Одну строчку покажу.

Через минуту она вернулась. Дверь приоткрылась настолько, что в нее и карандаш не просунулся бы. Из щели показалась узкая полоска бумаги. Как только Леон вытянул эту полоску, дверь со стуком закрылась.

– А теперь уходи. Уходи! – И он услышал, как Маша снова заплакала.

На бумажной полоске Леон прочитал: «А чтобы не сомневалась – Леон Шишкин».

Буквы узкие, наклоненные резко вправо. В самом деле, похоже на его почерк… Но «ч»! Он же никогда не закручивает кверху хвостик. Даже смешно! И «к» пишет совсем не так. Чья же это работа?..

Снизу послышалось визгливое тявканье Цезаря. Леон торопливо свернул бумажную полоску, сунул в карман и поспешил на улицу.

Не пришла Кротова и на следующий день. Сергей Санюха был недоволен. Шепотков и веселых взглядов в сторону невозмутимого, бесчувственного Шишкина ему было недостаточно. Как-то иначе представлял Санюха продолжение этой комической истории. Хотя бы скорей Белуха приходила. Может, еще и состоится главное представление.

А Леон Шишкин в самом деле выглядел совершенно спокойным. Разве только задумчивей стал. И смотрит как-то уж очень внимательно, без улыбки. А так – обычный Шишкин. Сидит за партой, пишет в тетради, у доски отвечает, ходит, разговаривает. И к Сергеевой парте подошел, словно и не было недавней стычки в коридоре, о баскетбольной секции что-то спросил, в раскрытую тетрадку его посмотрел, четырехцветной ручкой заинтересовался. Даже выщелкнул красный стерженек. Попробовал, как пишет.

– Импорт?

– Само собой, – сказал Сергей. – Венгрия!

Леон и зеленый цвет попробовал. Красивый. Как трава после дождя. Но ничего не сказал, не похвалил. Вдруг положил венгерскую ручку на парту и, сжав губы, зашагал в коридор.

Если бы Маша Кротова знала, что всему классу известно и о письме, и о том, что ходила в парк на свидание: она бы, вероятно, и в среду, и в четверг не решилась появиться в школе. Но Маша всего не знала. А на занятия все-таки надо было ходить.

В среду она пришла бледная, похудевшая, глаз не поднимала.

Леон, сидя на своей парте и украдкой, через плечо, взглядывая на ее склоненную голову со светлыми, гладко зачесанными волосами, горько, до болезненной остроты жалел ее. И вместе с этим чувством в нем уже натягивалась струна гнева к Санюхе, который так беззаботно развалился на парте и так, наверное, восхищен своим искусством «тактического мышления».

Леон все обдумал. На пятом уроке он произнес про себя итоговую, книжную фразу: «За все должно быть заплачено». И уже до самого звонка сидел, стиснув пальцы, мысленно повторяя: «По-другому нельзя. Иначе никогда себе не прощу!»

Как только за учительницей закрылась дверь, Леон вышел к доске и поднял руку:

– Ребята, у меня сообщение!

Были в классе такие, кого заставить полчаса посидеть на собрании – задача потрудней, чем удержать в кулаке воду, а тут самые непоседливые притихли, о портфелях забыли. Так просто Шишкин выступать не будет.

– Костя, закрой дверь, чтоб не мешали.

И другу Косте интересно, что затеял Леон – с готовностью заклинил дверную ручку стулом.

Все ждали. На лицах – любопытство. Одна лишь Кротова, не дыша, с испугом смотрела в парту. К ней и обратился Леон:

– Кротова, тут про нас третий день шепчутся. Да ты не бойся, все знают. Будто я письмо написал тебе, пригласил на свидание. Но… – Леон вздохнул, словно о чем-то сожалея, – но письма тебе я не писал. И не знаю, что в нем. И мое бы какое, в общем, дело, только под письмом фамилия моя поставлена. А это уже – подлость. И за это надо отвечать. Отвечать должен Санюхин.

– Ты докажи! – рванулся из-за парты Сергей.

– Все доказано, – спокойно ответил Леон. – Экспертиза не нужна. Точно знаю, потому и говорю. В общем, так, Сергей: извинись перед Кротовой.

– Перед кем? Перед Белухой? Ха-ха! Ребята, вы слышите?!

Леон подошел к Сергею вплотную:

– Ты извинишься перед Машей. Понял? Иначе… я изуродую тебя. Может, даже убью.

Если бы он прокричал угрозу, затопал ногами, замахнулся, то и Санюха сорвался бы на крик. Не так бы еще затопал, замахал кулаками. Но Леон произнес эти страшные слова, не повысив голоса, каждый слог выговорил четко, будто по отдельности. И понял Сергей: проиграл, надо отступать. Но отступать достойно.

– Шуток ты не понимаешь, Шишкин, – с наигранной веселостью сказал он. – Это просто шутка. Майская, веселая шутка.

– Ты извинись, – напомнил Леон, не спуская с Санюхи тяжелого, немигающего взгляда.

– Кротова, – улыбаясь, спросил Сергей, – ты-то понимаешь, что это шутка?

Все пять уроков Маша сидела бледная, как бумага. Сейчас лицо ее горело. Но что она могла сказать? Ничего не могла.

– Ладно, Кротова, если моя шутка была тебе неприятна, то я… сожалею.

– Ну и тип ты, Санюхин! – брезгливо сказала со своего места Леля Нефедова.

– Даже на это смелости не хватает! – криво усмехнулся Леон. – Ты можешь извиниться как мужчина?

Злой скороговоркой Сергей выпалил:

– Кротова, я приношу тебе самые искренние и горячие извинения! – И обернулся к Леону. – Все? Доволен?

– Так и быть, посчитаем, что извинился. С Машей в расчете. А теперь – со мной! – И Леон со всего размаха влепил Санюхе пощечину. – Теперь все, – сказал он. – Собрание закрыто.

Не больше чем на минуту задержался Леон. Это когда рассвирепевший Санюха хотел кинуться на него, но опять же струсил, сошел на базарный крик, дешевые угрозы. Впрочем, Леон уже не слушал его – поспешил к школьному выходу.

На минуту замешкался, а Маши и не видно нигде. Убежала. Здорово, наверно, переживает. Кротову он догнал почти у ее дома. Не оборачиваясь, она сказала:

– Спасибо за спектакль!

– Маша, я не мог по-другому. Неужели не понимаешь! Маша, ну чего ты так бежишь?

– Я просто иду.

– А потише никак не можешь?

– Зачем? И зачем ты меня догнал? – она по-прежнему не смотрела на него. – До свидания. Вот мой подъезд.

– Я знаю.

– Ах да! Это же тебя облаял Цезарь. До свидания! – И она скрылась в дверях.

И в школе Маша сторонилась Леона. Кажется, все в классе одобряли смелые действия Леона. Что там одобряли – шумно восхищались. Даже Серегины приятели дружески подмигивали Леону. Лишь два человека упорно не смотрели на него: злой, как пантера, Санюха и Маша. Она-то почему сердится? Леон терялся в догадках. Ведь ради нее, главным образом ради нее, так решительно обошелся он с Санюхой. Правильно, так, конечно, и надо было. Но если бы не Маша – вряд ли решился бы.

На третьем уроке от красивой Лели он снова получил записку: «Браво! За таких можно в огонь и воду! Что, герой, ответишь на это? Л…я». И без интригующих «Л…я» Леон прекрасно знал, кто от него просит ответа. Но Леле записку писать не стал, хотя, подумав, и оторвал четвертушку последней страницы из тетрадки по биологии. Леон вообще не писал записок. Девчонкам не писал. Эта была первая. Буквы он старался выводить без наклона. «Маша, мне обязательно нужно поговорить с тобой. Леон».

Свернув записку, решительно заадресовал: «Кротовой».

Когда через минуту Леон посмотрел в сторону ее парты, то поразился: ему показалось, что Маша вот-вот заплачет. Да что с ней такое?..

На этот раз после окончания уроков Маше не удалось убежать от Леона.

Они шагали по тротуару. Леон хотел идти рядом, но Маша убыстряла шаг, и он опять оказывался чуть позади.

– Как и вчера: на пожар бежишь!

– Леон, – Маша, наконец, пристально взглянула в его лицо. – Что тебе нужно от меня?

– Мне чего нужно? – удивился он. – Я не знаю. Мне ничего не нужно.

Он в самом деле не знал этого. Просто хотелось идти рядом, говорить о чем-нибудь.

Как быстро дошли! Еще два дома, и снова скажет «до свидания».

– Маша, пойдем по этой улице? – показал он направо, где, чуть спускаясь под уклон, тянулась тихая улочка с невысокими домами, зеленой травой по обочинам и толстыми старыми деревьями. – Маша, ну правда, пойдем по ней? Смотри, какая симпатичная улица.

– Зачем? – без прежнего металла в голосе сказала она. – Это улица Салтыкова-Щедрина. Очень длинная улица. Там в конце овраг.

– На овраг посмотрим.

– А все-таки, зачем? – опять спросила она. Однако шаг немного сбавила. – Ну… если так хочешь, можем пойти. Там еще ключ с холодной водой есть. Чистая вода.

– Видишь, как здорово – студеный ключ! Я и не знал.

– Хорошо, – кивнула Маша. – Идем.

Первый раз Маша послушалась его. Они шли, и Леон с интересом ко всему приглядывался.

– Смотри – гусь! – радостно сказал он. – Как в деревне. А вон кошка рыжая на заборе!

– Леон, – не поглядев на кошку, вздохнула Маша, – признайся: ведь ты просто жалеешь меня. Правда?

– Что ж здесь плохого?

– Я так и знала. Жалеешь. Только жалеешь. И все. Я не пойду дальше! Это плохо, это ужасно и отвратительно – просто жалеть.

– Ты глупости говоришь. – Леон нахмурил брови. – Чего это жалеть тебя? Ты разве калека?

– Может быть, хуже.

– Маша! Не говори так. Ты – вот какая девчонка! – Он показал большой палец.

– Я? – поразилась она. – Неправда. Ведь раньше ты не замечал меня.

– Это почему же? И раньше замечал.

– Врешь, Леон! Не замечал.

– А ты откуда знаешь?

– Видела. А сегодня записку прислал. Снова из жалости?

– Хватит тебе о жалости!

– Думаешь, не обидно? Я первый, первый раз в жизни получила записку.

– А письмо?

– Я уйду. – Она остановилась. Покусала губы и попросила: – Никогда не говори об этом письме.

– И я первый раз написал записку. Маша, а я знаю, как тебя зовут. Мне девчонка сказала с прыгалкой – «Маша-солнышко». Такая умная девчонка. Сразу и балкон показала с лыжами. Ты кошку ее вылечила?

– Не кошка это – котенок маленький. Просто ухо зеленкой ему помазала.

– Все равно – операция, – улыбнулся Леон. – Наверно, хочешь врачом стать? Угадал?

– Нет, – сказала она. – И вообще, не знаю еще, не решила. Мне, например, очень нравится, когда дома строят. Нам в прошлом году квартиру дали, так бабушка плакала от радости. А ты кем будешь?

– Тоже не решил. Может, инженером. Или в военное училище пойду… А может, носильщиком стану. Хорошее дело – носильщик! Дай потренируюсь. Вон какой портфель у тебя пузатый. Серьезно, давай понесу, а то устала.

– Нет! – Она резко отстранилась, словно он собирался силой отнять ее коричневый, с блестящими замочками портфель. И повторила: – Нет, я сама.

– Хорошо, хорошо, сама. Только отойди, пожалуйста, оттуда, крапивой обстрекаешься.

Сам Леон шел по тропинке, выбитой в зеленой траве, свободную руку держал в кармане куртки, молчал.