Текст книги "Строчка до Луны и обратно"

Автор книги: Владимир Добряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Ты бросил бы меня одну?

– Как же это? Ты бы тогда утонула.

– Значит, не бросил бы?

– Да уж как-нибудь дотянули бы до берега. Это же не море.

– Ты хороший! – сказала счастливая Райка. – Мне на самом деле тонуть хочется.

Вечером, лежа на своей кровати у окна, Димка слово за словом мысленно повторял весь тот разговор с Райкой, вспоминал ее счастливую улыбку, капельки воды, блестевшие в волосах, и думал, что она очень хорошая девчонка, и он бы, наверное, совсем подружился с ней, если бы не Марина. А потом он уже вспоминал Марину и особенно тот ее разговор с Ленкой Мироновой, который он слышал, сидя за кустом на скамейке. Своим лицом недовольна. Глупая! Вот у Раи хорошее лицо, но ведь у нее, Марины, оно еще лучше. Где она сейчас? Может быть, тоже купалась сегодня? Наверное. К морю затем и ездят, чтобы купаться. А если бы она стала тонуть и были бы сильные волны? А он был бы рядом. Димка представил себе эту страшную картину: он обхватил потерявшую сознание Марину за шею и плывет с ней к берегу. Волны накрывают их с головой, сил совсем уже нет. А берег еще далеко. Это ведь не узенькая Матыра, а море. Что же делать? Бросить Марину? Выплывать одному? Димке жарко сделалось… Нет, ни за что не бросил бы. Тонуть, так вместе.

Из лагеря Димка вернулся загоревший и силы будто прибавилось. На улице, возле газетного киоска и ларька с мороженым, попросил у старушки, сидевшей на складном стульчике перед белыми медицинскими весами, силомер на цепочке. Левой рукой выжал сорок два килограмма, правой – пятьдесят один. Обрадовался. До поездки в лагерь правой жал только сорок пять.

Отец, поставив Димку к косяку двери, деревянным треугольником прижал его вихры к голове, отметил карандашом.

– Поздравляю, на полтора сантиметра махнул!

Хорошо было. Только бы Марина приезжала скорей.

Каждый день, выходя на балкон, Димка с надеждой смотрел во двор – не видно ли Марины?

А узнал о том, что она вернулась, совершенно неожиданно.

Утром несколько раз смотрел с балкона – ничего интересного не увидел. Не считая Ленки Мироновой, относившей к железному ящику ведро с мусором. А Ленка – точный указатель: если бы Марина приехала, то Ленка не шла бы одна. Они такие подруги, что даже к мусорнику пошли бы, наверно, вместе.

И был Димка абсолютно спокоен. Вышел днем на улицу, купил возле старушки с весами и силомером мороженое. Развернул бумажку, ест себе, жмурится от удовольствия, и только свернул за угол своего дома – Марину под руку с Ленкой увидел. Сам потом не мог понять – ведь крепко держал мороженое, а оно почему-то выпало из руки. Марина и Ленка шагах в десяти были – видели, конечно, как шлепнулось на тротуар его молочное с вафлями.

Ленка еще пошутила, в усмешке белыми зубами сверкнула:

– Жалость-то! Хоть становись на колени и слизывай.

Марина ничего не сказала, лишь сочувственно посмотрела на Димку. Кажется, сочувственно… Но точно он бы не мог поручиться. Наверно, пожалела. А может, как и подружка, усмехнулась. Правда же, смешно. Идет парнишка, ест молочное с вафлями, никто под локоть его не толкал, и вдруг – мороженое летит на землю. Как же не улыбнуться!

Не дыша, прошел Димка мимо девчонок, потом лишь украдкой оглянулся. Какая загорелая стала Марина! Не сравнить с его лагерным загаром. Ноги, руки, шея – все будто шоколадное.

Димка так привык думать о Марине, в мечтах он столько уже переговорил с ней о всяких интересных вещах, что, казалось, так всегда и должно быть, ничего другого ему и не надо – ни личных встреч с Мариной, ни настоящих разговоров с ней, ни самых каких-то новых отношений между ним и Мариной. Ему достаточно было сознавать, что она здесь, рядом, в их доме, что он всегда может увидеть, как она ходит по двору, играет в мяч, читает книжку, смеется или сидит в обнимку с Ленкой и о чем-то шепчется с ней.

Конечно, где-то, в самой-самой глубине, острым коготком царапало на сердце: отчего же Марина никогда не заговорит с ним, не улыбнется? Почему для нее он вроде бы пустое место? Может быть, что-то надо все-таки сделать, чтобы, наконец, увидела его?..

Но, с другой стороны, боязно было – вдруг Марина, после того, как он в чем-то «покажет» себя, все равно не захочет ни смотреть на него, ни улыбаться, ни разговаривать? Тогда уже ничего не останется. А так еще есть какая-то надежда на будущее, есть его тайная, личная, собственная радость.

Однако о чем же так часто шепчутся подруги? Димка, возможно, и не проявлял бы сейчас особенного любопытства – мало ли у девчонок своих секретов! Но после того разговора, какой услышал, когда они вешали белье, оставаться равнодушным к этим тайным перешептываниям Димка уже не мог. Марину в тот раз он как бы увидел с новой стороны. Оказывается, к мальчишкам она не безразлична, оттого, наверно, и переживает из-за своего, как ей кажется, не очень хорошего лица. Только смотрит она на мальчишек по-своему. Валерка Кукин, например, не нравится ей. А Валерка, если уж говорить по чистой правде, паренек что надо! Ну, есть это в нем – важный, усмешечка на губах, но ведь красивый парнишка. Тут и спорить нечего. И умный. Доклад на историческом кружке делал – все заслушались. Как завернет, завернет цитату – просто не верилось, что мальчишка, будто взрослый говорил. Наверняка все девчонки вздыхают по нему. А Марина, видно, исключение. Он ей вроде как до лампочки. Сказала, что рыцаря из него не получится. О каком же рыцаре мечтает она?.. Может, права Ленка, и нет теперь рыцарей? Перевелись, не то время…

Так о чем же они секретничают? Сидят где-нибудь или по дорожке идут – все говорят, говорят о чем-то, перешептываются.

А как-то раз после завтрака посмотрел Димка в окно и увидел Марину со своей неразлучной подружкой – они сидели на той самой лавочке, где и он когда-то сидел, с любопытством вслушиваясь в их разговор. Только на этот раз подруги не разговаривали и не шептались. Марина читала какой-то листок, а Ленка, обняв рукой ее за шею, тоже смотрела в листок, и Димке был виден ее приоткрытый в любопытстве рот.

Прочитала Марина листок, свернула бережно, положила в карман своего синего в горошек платья, а потом они вновь, как всегда, принялись о чем-то секретничать. Вообще, место для секретов подходящее. Лавочка стоит одна, впереди – кусты.

Димка жил на третьем этаже, и до лавочки, где сидели девчонки, было метров двадцать. Будто и не очень далеко, а разве что услышишь? И Димка только смотрел. Смотрел долго. Вздыхал потихоньку. Девчонки сидели к нему спиной. Он видел толстую, русую косу Марины с металлической защелкой внизу, видел ее загорелые плечи и шею. А в те секунды, когда она поворачивалась к подруге, открывалась и часть лица ее – лоб, щека, круглый подбородок, кончик носа. Самого лучшего, самого красивого носа на свете. И Димка снова вздыхал, вздыхал…

А на другой день повторилась такая же картина: подруги сидели на лавочке у кустов, и Марина опять читала какой-то большой белый листок.

Только не из окна своей квартиры увидел их Димка примерно в такое же утреннее время, а когда возвращался из магазина с бутылками молока в сетке. Димка в дверях подъезда постоял немного, глядя на девчонок, потом поднялся бегом на третий этаж, открыл дверь и – скорей к окну. Сидят. Марина все еще листок читает… А если подойти бы тихонько и встать за кустами? Нет, могли бы заметить. Через кусты видно… Что же за листок у нее? Письмо?..

Дочитав до конца, Марина опять спрятала листок в карман. Опять девчонки минут десять еще сидели и разговаривали. На следующий день, словно предчувствуя, что подруги снова объявятся на тихой лавочке, Димка с утра занял место у окна и стал ждать. Целый час сидел, но дождался. Они торопливо прошли к кустам, сели, Марина перекинула за спину косу, достала свернутый листок, а Ленка обняла подругу за шею.

Димка не спускал с них глаз. Потом вспомнил о бинокле. Чтобы не мешало стекло, слегка приоткрыл раму. Но бинокль был маленький, театральный, и разобрать что-либо на краешке листа, видневшегося из-за плеча Ленки, он, конечно, не мог. С балкона будет ближе, подумал Димка. Хоть метра на полтора. Принеся на балкон табуретку, он с предосторожностью чуть выставил лицо над желтым щитом ограждения, навел бинокль на сидевших внизу девчонок. То ли эти полтора метра имели значение, то ли лучше резкость подкрутил, но сейчас Димке показалось, что строчки написаны на листке не рукой, а будто напечатаны на машинке. Ну, и что из этого следует? Пожалуй, одно только – никакое это не письмо. А что же тогда?..

Девчонки уже вновь о чем-то говорили, шептались, а Димка весь погрузился в мысли. Взял стоявшую в углу белую палочку с длинной, витой строчкой синих букв – подарок Раи Терских: «Самому ловкому разведчику…» Вспомнилось, как затаив дыхание лежал в траве и повторял про себя: «Только бы не заметили, только бы не заметили». И ведь не заметили! Лишь благодаря этому «синие» выиграли сражение. Если сейчас залечь как разведчику в кустах перед лавочкой, все бы услышал.

Димка настолько разволновался от своих неожиданных мыслей, что не заметил, когда девчонки ушли.

Этот дерзкий план не давал ему покоя целый день. Все передумал Димка. Как лучше укрыться и что надо свою зеленую рубашку надеть, для маскировки. И залечь сразу после завтрака. А вдруг все-таки заметят его? От такого предположения у Димки словно мороз пробежал по спине. В самом деле, что тут ответишь? Если притвориться спящим? Не поверят. А если сказать, будто специально спрятался, чтобы узнать – что они тут читают каждый день. Будто это он с ребятами поспорил, что раскроет их тайну. Такой ответ выглядел вполне подходящим. Девчонки даже посмеялись бы, наверно. Может, и похвалили. Вот Райке же понравилась его ловкость и находчивость. Палочку подарила. Сколько, поди, времени потратила – написать такие ровные, красивые буковки!

Смущало, правда, Димку другое соображение: хорошо ли это, что станет подслушивать? Но в конце концов и это сомнение отверг. Не государственные же секреты выведывает. Может, они просто стихи какие-то читают. Да и вообще, где у него гарантия, что, как дурак, не проваляется под тем кустом понапрасну? Ну, приходили три раза, а почему завтра обязательно должны снова прийти на эту лавочку? Какая уж тут гарантия! Так просто, полежит для своего удовольствия, про лагерь вспомнит, про военную игру.

Родители, уходя на работу, вынули из холодильника бутылку молока и специально поставили в центре стола, во-первых, чтобы сын сразу увидел бутылку, а во-вторых, чтобы молоко не было таким холодным.

Позаботились родители о Димке, только он ту бутылку все равно не заметил. Кусок хлеба, правда, пожевал, но, взглянув на часы, и хлеб не доел, бросил. Подумал: а вдруг не успеет? Вдруг Марина и Ленка уже во двор выходят, чтоб скорее на облюбованную лавочку сесть да листки свои таинственные достать? Посмотрел в окно – нет, еще свободна лавочка. Димка живо облачился в зеленую рубашку, черные штаны сменил на серые (все же не так будет заметно), сунул в карман ключ и, слыша, как тревожно стучит в груди сердце, зачем-то на цыпочках вышел на лестницу.

В парадном он огляделся, ничего подозрительного не увидел, и, не спеша, небрежной походкой, словно прогуливаясь и не зная, куда себя деть, прошел к лавочке у кустов. Посидел минутку, выбирая в кустах подходящее место, встал, еще раз тревожно оглянулся, раздвинул ветки, ужом протиснулся между ними, дальше пробрался и тихонько лег. Еще поворочался немного, устраиваясь удобней, и наконец затих совсем.

Положив руку под голову, Димка лежал под кустами уже минут двадцать. Он смотрел в крошечные окошечки неба, голубевшие среди листьев, и думал о том, что, видимо, долго придется ему пролежать здесь. Когда был дома, то боялся – успеет ли спрятаться, теперь же ему казалось, что можно было бы и не спешить. Ведь Марина и Ленка вчера вышли во двор позднее. А сегодня когда? И придут ли? Димка почувствовал, как затекла рука. А в бок упирался сучок. Он и руку поменял, и сучок сдвинул в сторону. Хорошо, что земля теплая, дождей давно не было. А то совсем скверно пришлось бы.

Минуло еще с полчаса. Димка уже несколько раз менял положение тела, настороженно прислушивался, когда где-то раздавались шаги. Но шаги затихали, и он снова ощущал – где-то колет, что-то жмет. Окончательно измаялся Димка. Что же делать? Вылезать? Но как-то обидно было вылезать. Ради чего же столько готовился, волновался? Нет, надо еще подождать. А как разведчикам на войне приходилось! Может, день надо было лежать в засаде, сутки, двое. И не всегда же такая погода была. И дождь мог быть, и пурга, и мороз.

Мысли о фронтовых разведчиках вселили в Димку некоторую бодрость. Минут на десять ее хватило. Потом вновь начались сомнения. Вдобавок сильно захотелось есть. Тогда он вспомнил о бутылке с молоком и так ясно увидел ее, стоящую в центре стола. Эх, не догадался прихватить! Сейчас бы потихоньку выпил молоко. Как бы славно! И кусок хлеба сунуть в карман ничего не стоило. Эх, разведчик липовый!.. Да что там опять в колено упирается? Димка хотел пощупать под коленом рукой, и как раз в ту секунду до его слуха донесся голос Ленки. Он не разобрал, что она сказала, только понял, что это ее голос. А тут и шаги послышались.

Димка вмиг забыл о колене. Замер. Шаги – ближе.

– Сейчас прямо пришло? – спросила Ленка.

– Да, – сказала Марина. – Только сейчас распечатала и прочитала.

Подруги сели на лавочку, и Димка правым глазом, в полутора метрах от себя, увидел коричневую ногу. Значит, это ее нога, Марины.

– Ну, прочитай, – торопливо сказала Ленка. – Интересно, что теперь написал.

– Ой, Лена, прямо читать неудобно. Такое написал, с таким чувством!

– Да ты читай, читай! – И Димка увидел, как другая, почти не загоревшая, Ленкина нога в нетерпении два раза притопнула.

– Только не смейся, – предупредила Марина. – А то читать перестану.

– Не буду, не буду. А большое письмо? На обеих сторонах напечатано?

– На второй – половинка. Большое. Теперь мне Алеша много стал писать. Ну, слушай.

– Слушаю.

И Димка чуть дыша приготовился слушать.

«Здравствуй, дорогая Мариша!»

– Как он хорошо называет тебя, – вздохнула Ленка.

«Получил сегодня твое письмо и сразу же отвечаю. Да, да, я все, все помню. И как ты стояла на гладких камнях, будто не решаясь войти в воду, и как упругая волна с шумом накатывалась на твои ноги, добиралась до коленей, а потом будто пугалась и откатывалась обратно. Даже закрыв глаза, я отчетливо вижу твою улыбку и как смотришь ты на меня, потом на море. Скажи теперь честно, признайся: ведь на меня ты смотрела чуть ласковее, чем на море? Или мне это только показалось? А потом я говорю тебе: «Мариша, смелей!» И тут же сам бросаюсь в катящуюся волну, выныриваю и машу тебе рукой: «Иди, Мариша, ко мне. Смелее!» Ты улыбаешься, и теперь я почти не сомневаюсь: ни морю, ни солнцу, ни горам ты не улыбалась так ласково. Мариша, прошу тебя, напиши в своем следующем письме, так ли это было? Почтальона я буду ждать на улице.

Я сейчас печатаю на дедушкиной машинке, и словно не черненькие буквы вскакивают на бумагу, и не клавиши со стуком отскакивают назад, а будто солнечные брызги летят во все стороны. Это ты, ты, Мариша, бежишь ко мне! Бежишь, не страшась встречной волны. Ведь ты знаешь: со мной тебе бояться нечего. А зеленая волна бьет тебе в ноги, в живот, и яркие брызги разлетаются от тебя в стороны и, как искры, падая, гаснут в воде.

Мариша, раньше, до знакомства с тобой, я даже не подозревал, что у меня есть столько хороших, красивых слов. Они роем носятся в голове и сами собой будто слагаются в радостную песню. Когда я читаю твои письма, они тоже звучат как песня.

Мариша, не знаю, что напишу тебе завтра, но хорошо знаю – все слова будут от самого сердца, и я уверен: так будет продолжаться всегда, пока есть это зеленое море, синее небо, голубые горы и есть ты, в глазах которой я читаю те же слова и те же чувства. С огромным нетерпением буду ждать завтра твое письмо. Буду ждать! Буду ждать! До свидания. Твой друг и верный рыцарь Алеша».

Димка едва не трупом лежал у ног девчонок. Что там сучок, собака вцепись зубами в его ногу, он бы, наверно, не пошевелился. Его собственное чувство к Марине показалось мелким и жалким. Вот Алеша, ее верный рыцарь, это да! Это чувство!

Видно, и Ленка не сразу могла прийти в себя после горячего признания неведомого Алеши.

– Если бы мне кто-нибудь написал такое… – наконец выговорила она и так вздохнула, что Димке показалось, будто даже листья на кусте шевельнулись. – Счастливая, – сказала Ленка. – Ты каждый-каждый день пишешь ему?

– И он мне.

– Марина, а там, вслух, он говорил тебе такие слова?

– Нет, – помолчав, ответила Марина. – Там не говорил. А в письмах осмелился. Он очень хороший, славный. Настоящий благородный рыцарь. Видишь, Лена, а ты говорила, что теперь рыцарей нет.

– Значит, есть, – опять вздохнула ее подруга. – Где-то есть… А у нас…

– Да, у нас не видно, – согласилась Марина.

– Ну хоть бы кто-нибудь был, – сказала Ленка. – Вот в нашем классе, например… Ну, кто? Никого. Лева Савчук если только? Но рыцарь ведь должен быть не только благородным, но и храбрым.

– Естественно, – согласилась Марина.

– А Лева, я думаю, и первоклашек боится. Какой же рыцарь из него?

– Да. – Марина печально улыбнулась. – Лева и рыцарь… Как-то не вяжется.

– И во дворе – никого. Дом большой, мальчишек много… Обожди, – неожиданно сказала Ленка, – а тот, из пятого подъезда, в шестом «Б» учится, Димка. Как он тебе?

Вот тут Димка, лежавший в кустах, точно дышать перестал.

– Да ничего вроде, – сказала Марина, и Димка словно увидел, как она пожала коричневыми плечами. – Не знаю, – договорила Марина.

– А помнишь, как мороженое вывалилось у него? – засмеявшись, спросила Ленка.

– Бедный, – в свою очередь засмеялась и Марина, – только, видно, развернул.

– А с чего бы это вдруг упало оно? Как думаешь?

– Ну мало ли. Упало просто. Бывает же.

– А я думаю, что не просто, – усмехнулась Ленка.

– Тебя увидел? – спросила Марина.

– Если бы меня!

– Ну уж и не меня, конечно! – сказала Марина. – Да он, вообще, кого-нибудь видит? Такой же, по-моему, робкий, как и наш Лева. Ростом, правда, побольше. А так – красная девица.

– Не знаю, не знаю, Марина. Только мне кажется, что, если бы этот Димка из пятого подъезда узнал про письма Алеши, он бы сильно расстроился.

– Хватит, Лена! Выдумываешь сама не знаешь что! И думать ни о ком не хочу! Вот приду сейчас и буду писать Алеше письмо. Видишь, как он мои письма ждет! Обязательно сегодня напишу.

– А что напишешь – покажешь мне? – спросила Ленка.

– Нет уж! Скажи спасибо, что Алешины тебе читаю. И то, наверно, не надо бы. Может, Алеше это было бы неприятно.

– Ну что ты, что ты! – перепугалась Ленка. – Ты мне читай его письма. Ведь он не узнает… Марина, у меня рубль есть. Идем, купим две порции пломбира.

– У меня тоже есть деньги.

– Но я хочу угостить. Могу ведь я угостить?

– Ну, идем, идем, богачка! – засмеялась Марина.

И коричневые, и чуть загорелые ноги исчезли. Димка, совсем переставший ощущать свое одеревеневшее тело, с минуту лежал неподвижно, потом шевельнулся и едва не застонал от боли. Он с трудом поднялся на колени, кое-как выбрался из кустов и поплелся к своему подъезду.

Он сидел дома за столом, опустив голову, и не мог, конечно, видеть, как Марина и Ленка через несколько минут снова появились во дворе и с аппетитом ели мороженое.

Ничего не знал Димка и о том, как, доев мороженое, подруги расстались и Марина, поднявшись по лестнице на второй этаж, позволила у дверей. Открыла ей бабушка, еще моложавая, русоволосая, как и Марина, только без косы. На ней были красивые, продолговатые очки в тонкой, золоченой оправе.

– Нагулялась? – спросила бабушка.

– Погода – сказка! – улыбнулась Марина. – Ты бы тоже прошлась. Такое солнце, как в Крыму.

– Непременно пройдусь, – сказала бабушка. – Закончу работу и отнесу на кафедру. Уже немного осталось.

Бабушка прошла к низенькому столику, села и быстро-быстро застучала по клавишам пишущей машинки. Через час она сложила напечатанные листы в папку и закрыла машинку прозрачной пленкой, чтобы не пылилась.

Когда бабушка ушла, Марина сняла пленку, вставила в машинку чистый лист, вздохнула печально и не так быстро, как бабушка, двумя пальцами выстукала первую строчку:

«Здравствуй, дорогая Мариша!»

Подумала немного и принялась выстукивать новые:

«Только сейчас получил твое письмо. Спасибо! Спасибо! Спасибо! Я так обрадовался, что схватил табуретку, стал танцевать с ней и, представляешь, Марина, чуть не разбил любимую мамину вазу…»

А на третьем этаже, через два подъезда от Марины, ходил по комнате Димка и разговаривал сам с собой. При этом даже и рукой взмахивал, только что слов не было слышно: «Несмелый, робкий, красная девица… Ну и что? Не всегда же буду таким. Буду стараться». – «А если не получится?» – «Но я же буду стараться! Вот Демосфен, он говорил плохо. Тренироваться начал. Даже камешки в рот закладывал и говорил. И как потом научился!» – «И тогда Марина заметит тебя?» – «Откуда я знаю. – Димка угрюмо пожал плечами. – Алеша у нее. Рыцарь». – «Так что же теперь делать?»

Четыре раза прошел Димка из угла в угол: «Ну, а что еще делать? Что мне остается? Буду стараться. И где этот Алеша? Может быть, за пять тысяч километров. А я здесь. Рядом. Все может быть. И будто только один ее Алеша – рыцарь! Если бы стала вдруг тонуть в море, то неизвестно, кто был бы первый! Да пусть хоть в два метра будут волны, хоть в три – какая мне разница! Ни за что не выпустил бы ее из рук. Все равно спас бы и вынес на берег».