Текст книги "Зуб мамонта"

Автор книги: Владимир Добряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Для Альки ее приготовления не остались незамеченными, и он порадовался за тетю. Еще и потому порадовался, что открытку с изображением церкви Святой Анны тетя не спрятала, а просто положила в своей комнате на столе. Алька, конечно, не удержался и прочел пылкое послание Шмакова. И хотя Алька не забыл про зуб мамонта, который обещал привезти ему Вадим, он все же остался доволен Петром: вот это настоящий мужчина, рыцарь.

Алька, разумеется, первым известил тетю, едва только увидел «Волгу» с белыми шашечками на боку, которая круто развернулась у дома соседей:

– Тетечка, Петр приехал!

– Прекрасно. – Тетя Кира, как показалось Альке, решила прикинуться равнодушной. Сказала «прекрасно» и осталась сидеть у своего стола, где рисовала в блокноте эскиз театрального задника с видом многоэтажных домов для нового спектакля будущего сезона.

Алик немножко даже растерялся: не ожидал такой реакции. Но когда через несколько минут он снова проходил мимо приоткрытой двери в комнату тети, то у стола уже не увидел ее. Тетя Кира стояла возле шкафа с зеркалом и перебирала платья, висевшие на плечиках. Может, какое-то другое платье хочет надеть? Но и это хорошее. Просто замечательное платье! Так идет ей.

Насчет платьев Алька ничего советовать тете не стал. Не очень она это любит. Да и не его, в общем, дело, пусть что хочет, то и надевает. Лучше заглянуть к соседям – что там Петр интересного рассказывает, какие привез сувениры.

Однако не ко времени был его визит. Бабушка открыла ему калитку, сказала с беспокойством:

– Посиди у крылечка. Валера скоро выйдет.

Но порядочно пришлось сидеть Альке «у крылечка». А потом в открытое окошко он услышал раздраженный голос Петра:

– Как же это так: уехал, понимаешь, на две недели – кавардак, в доме. Сколько лет жил пес, здоров был, а без меня сдох сразу. Где хоть зарыл-то, покажи.

На тихо сидевшего Альку Петр лишь покосился мельком. Не разберешь: то ли кивнул, приветствуя, то ли голову так повернул? Вместе с Валеркой Петр прошел к малиннику, к тому месту, где они закопали Буяна. Алька не пошел туда – не приглашали. Остался сидеть «у крылечка». Только и ходить не надо было: все, о чем говорили у малинника, было слышно и ему.

– А ты откуда знаешь, что своей смертью подох? – сердито спросил Петр.

– Он болел перед этим, – виновато отвечал Валерка. – Есть не брал.

– Потому, может, и не брал, что отравил кто-то. Думаешь, мало таких, кто на сад зарится? Кинули отравленной колбасы, вот и дело сделано – подох. Знаем такие штучки! Чьих только рук это дело, узнать бы!

– Да он же старый был, – попробовал возразить Валерка. – От старости и подох.

– Экие годы – пятнадцать лет! У Прибыловых пес двадцать второй год живет, а попробуй подойди к ограде! Зверь!.. Нет, хозяин молодой, плохо ты за порядком следил. Плохо. Не то я тебе наказывал! А ну, пойдем забор поглядим. Теперь жди гостей, уж тропку, поди, протоптали…

Два часа назад Валерка смотрел забор, ничего подозрительного не увидел, а Петр сразу отбитую снизу доску заметил. И снова, конечно, – выговор Валерке.

«Да-а, – сочувственно подумал Алька, – жизнь у Валерки – не позавидуешь. И яблок их знаменитых не надо, и груш «бере», и малины, что по пять ведер собирают, а сами почти не едят: все на базар мать носит. Ничего не надо. Только бы не слышать таких выговоров. Странно даже: в открытке – ого! – расписал, аж в Париж да в Антарктиду собрался тетю нести, а тут раскричался, будто настоящий кулак».

Альке надоело ждать и вообще противно как-то стало. Поднялся он с лавочки, что у крылечка примостилась, тихонько прошел к тесовой калитке, откинул железную щеколду. И на сувениры не хотелось ему смотреть и о Прибалтике слушать. Валерка придет, сам скажет, если что интересное было…

Не все, что говорилось у Шмаковых, но кое-что слышала со своего двора и тетя Кира. Забор же один, соседи. Она бы и дольше могла слушать, но не стала. Вошла в дом, закрыла за собой дверь. В своей небольшой комнате немало времени, задумчивая, просидела она у письменного стола. Не раз взглядывала на открытку, стоявшую перед ней, смотрела на ажурные башенки, церкви Святой Анны. «Рыцарское» послание Шмакова перечитывать было отчего-то неприятно.

Потом она еще с полчаса рылась в своих эскизах, рассматривала их, щурясь и недовольно вздыхая, и наконец пришла к мысли, что должна непременно, сейчас же сходить к главному художнику – посоветоваться кое о каких сомнительных моментах. А вечером стоило бы посмотреть очередной спектакль горьковского театра, который начал свои гастроли в их помещении.

Приняв такое решение, Кира сразу заторопилась, уложила в сумку альбом с эскизами и сказала Альке, возившемуся у своих аквариумов, чтобы он не морил себя голодом и через час взял в холодильнике борщ, разогрел его и поел рисовую кашу. А она вернется поздно – останется на вечерний спектакль…

Петр Шмаков не знал, что Кира ушла. После обеда он поманил пальцем Валерку и спросил, есть ли у него деньги.

– А зачем тебе? – испугался Валерка. – Сколько надо?

– Отпускник всегда без денег, – пошутил Петр. – В сберкассу далеко ехать. Не хочется. Завтра отдам. Десятки мне хватит.

Валерка вошел в свою комнату, минуты три его не было, потом вернулся, подал десятку.

– Вернешь завтра? Точно? – решил напомнить он.

– Ох и сквалыга! Обещал – значит, верну.

Петр надел новую рубашку, начистил ботинки и пошел в магазин. Скоро возвратился со свертками, сквозь капроновую сетку виднелась бутылка вина. Захватив дома прибалтийские сувениры, он позвонил у калитки соседей.

Открыл ему Алька. Он сразу понял, к кому идет Шмаков.

– А тети нет дома, – печально сказал он. – И придет поздно, на спектакль останется.

День 150-й

Алька положил в сумку кулек с творогом, рядом двухлитровую банку молока пристроил, батоном ее припер, чтоб надежней стояла. Он направился к выходу и в дверях едва не столкнулся нос к носу с Толиком.

– Здравствуй, – невольно сказал Алька и смутился.

– Привет, – ответил Толик и сам смутился не меньше.

– В магазин? – спросил Алька, хотя вообразить что-либо другое было бы просто невозможно.

– Посмотреть, есть ли сливочный маргарин, – объяснил Толик и, чтобы все было ясно, добавил: – Сейчас в книжный магазин иду.

Это означало, понял Алька, что ждать Толика нет смысла – все равно не вместе идти. Но и так, сразу разойтись, казалось неудобным.

– Как живешь-то? – задал он вопрос, который мог быть и началом дружеской беседы, а мог быть и концом несостоявшегося разговора. Ответил бы Толик: «Ничего, порядок» – и пожалуйста, топай своей дорогой.

Толик избрал иной путь:

– Да вот еще учебники не все купил. Посмотрю, может, географию достану.

– Трубу-то сделал? – Алька предпринял новую попытку завязать беседу.

– Да так, неважнецкая, в общем, – сказал Толик. – Но смотреть можно.

Сам Толик вопросов не задавал. Да Алька и не ждал его вопросов. Что отвечать? Как с Валеркой сдружился, не разлей водой стали с ним. Как на базар ходит, рыбок продает. Может, он считает, что Алька и дружбу с ним, Толиком, продал? Так вроде на сборе звена он говорил. Но ведь ничего Алька не продавал и продавать не собирается. Как только это все объяснить?

– А я все учебники уже купил, – сказал Алька и вздохнул, потому что фактически это означало конец разговора.

И Толик без промедления воспользовался такой возможностью:

– Может, есть география? Посмотрю. Тогда и у меня все будут. Пока. – И он пошел к книжному магазину, даже насчет сливочного маргарина забыл справиться.

И Алька унылым шагом направился домой.

Вот как сложились их отношения, будто и не было дружбы.

Возможно, Алька еще долго был бы под впечатлением этой тягостной встречи, однако дары старого почтового ящика – восьмой номер «Пионера» и Динкино письмо из Ялты – мигом отодвинули все другое на задний план.

Прежде всего журнал. На это раз Алька не тянул, жадно и торопливо листал страницы. И снова не нашел своего рассказа. Он расстроился. Опять не напечатали. А может быть, давно выбросили в корзину? Мало ли им присылают всяких рассказов да статей! Хотя бы не обещали тогда. Понравился, постараемся использовать! Вот и верь им! А еще большие, о честности пишут, что слово надо держать…

Динкино письмо куда больше порадовало. Снова извинилась, что долго не писала. Сообщила, что из смуглой индианки превратилась в негритянку. И еще написала интересные вещи о Гарике:

«Алик, только тебе могу доверить, как настоящему другу: у нас с Гариком была любовь. Представляешь! Только знай: мне его признание ни к чему. Я разочаровалась в нем. А знаешь, из-за чего? Ты тогда назвал его «миллионером Рокфеллером». Миллионер он, конечно, липовый, а вот жадина – это точно, как настоящий капиталист. Пошли по набережной гулять. Он сам пригласил меня. Смотрим: очень красивые открытки продают. «Давай, говорит, купим на память». Отобрали по три штуки. Он за свои заплатил и на меня смотрит. Представляешь! Хорошо, что у меня в сумочке были деньги. Пустяк, вероятно, только после этого он мне стал противен. Вот уж не похож на тебя! И в тот же вечер Гарик мне сказал, когда смотрели на огоньки пароходов: «Ты, говорит, ни с кем не целовалась?» Я так возмутилась! «Ты, говорю, что, с ума спятил?» – «А я, говорит, одну девочку в щеку поцеловал», – «И дальше продолжай в том же духе!» – сказала я и ушла. Вот и все. А вчера Гарик уехал. На прощание сказал, что лучше меня никогда еще не встречал девчонки. Он смотрел на меня очень грустными глазами. И мне самой было грустно. Это вчера. А сегодня уже ничего.

Алик, не сердись, что пишу все так откровенно. Это потому, что считаю тебя настоящим другом. Жалко, что так летит время. Скоро собираться. Через три недели в школу.

До скорой встречи, Алик. Твоя одноклассница Диана Котова».

Алька дважды перечитал письмо. Приятно было, что Динка считает его настоящим другом. Только почему? Ведь раньше и внимания не обращала. А после дня его рождения и после того, как ходили в парк, совсем иначе стала к нему относиться. Стоп! А если бы в парке он не вел себя так щедро – как бы она относилась к нему? Так же? Или получилось бы, как с Гариком? Неужели это главное в дружбе? А почему же у тети не так? Петр и машину покупает, и сувениров из Прибалтики привез ей, а она не ценит. На третий день после его приезда они встретились, долго разговаривали, он не слышал, о чем, но ушел Петр расстроенный и с тех пор больше не появлялся.

«А вдруг это из-за Вадима? – подумал Алька. – Может, он там, на Севере, кучу денег заработал?»

Альке было неприятно, что он так подумал о тете, но ведь подумал. Он спрятал Динкино письмо в ящик стола и тихонько постучал в дверь тетиной комнаты.

Она сидела на диване и листала большую книгу, такую большую, что на ней можно было бы делать уроки. Это была книга об искусстве современных западных живописцев. Алька уже не раз листал ее. Мало чего интересного. Кое-какие из этих картин он бы и сам нарисовал с не меньшим успехом. Только зачем?

Алька, примостившись рядом с тетей, из вежливости вместе с ней посмотрел рисунки. Потом, увидев на одном из них какой-то светлый странный квадрат, пересеченный множеством извилистых линий, сказал, усмехнувшись:

– Это, наверное, зуб мамонта. Похож.

Тетя Кира подняла на него большие глаза:

– Не забыл? Ждешь?

– Тетечка, а вдруг он в чемодан не влезет?

– В багаж сдаст. Медленной скоростью отправит.

– А зуб этот ценный?

– Если только в научном отношении. Так полагаю.

Алька решил, что теперь можно задать и главный вопрос:

– Тетечка, а если Вадим накопил на Севере много денег и купит машину?

– И что? – перевернув страницу, спросила тетя Кира.

– Ты… не прогнала бы тогда Вадима?

– Алик! – Тетя положила руки на книгу. – Мне решительно не нравятся твои разговоры о какой-то машине и о моих личных делах. И если уж говорить серьезно, то это просто смешно – определять ценность и значение человека наличием какой-то там машины. Смешно и глупо.

Пристыдить Альку ей не удалось. Ведь он хотел, чтобы тетя так ответила. И все же в голове маленькой занозой сидела мысль: возможно, это и глупо, пусть даже смешно, но разве плохо, если бы у них была своя машина?

День 154-й

Лишь пятнадцать дней осталось до того главного события, к которому приближается наш рассказ.

Но никто из героев повествования об этом не знает, не догадывается.

Не знает и Алька. Ему даже не было известно о том, что в субботу 154-го дня, к одиннадцати часам, тетя Кира ждала Вадима.

Если бы Алька мог догадаться! Не пошел бы он за червями-трубочниками, не трясся бы в трамвае и автобусе. Но как он мог догадаться? Когда тетя ожидала возвращения из Прибалтики Петра, то Алька видел, что она и у зеркала сидела, и волосы накручивала, и выбирала платье. А тут ничего не заметил. Была тетя, как обычно, в домашнем халате и волосы не накручены. И утром, когда он сказал, что собирается за трубочником, она ничем не выдала себя.

– Только с транспортом осторожнее, – предупредила она.

И Алька, положив в хозяйственную сумку (уже давно ставшую его собственностью) пустую литровую банку, отправился за Валеркой. Тому отпроситься было сложней. Мать с семи часов торговала на базаре яблоками, и Петр должен был подвезти туда новую партию. Пока он, подставив лестницу, с крайней от дома яблони осторожно снимал спелую грушовку, Валерка складывал отборные плоды в корзины, ведра и относил к мотоциклу, стоявшему наготове у ворот. И Альке пришлось помогать ему. Лишь после того, как коляска была полностью загружена, надежно увязана веревками и Петр выехал на улицу, лишь после этого друзья смогли отправиться в далекий поход за кормом.

Кира сидела с книгой у приоткрытого окна и все видела: как Петр отъехал, как с сумками в руках скрылись за поворотом ребятишки. Она читала книгу, но плохо понимала, что читает. Временами взгляд ее скользил мимо страницы. В памяти всплывали и хорошие дни, когда все у них с Вадимом ладилось, но чаще почему-то вспоминалось его угрюмое, злое лицо, обрамленное темной бородкой, и будто слышался голос его, раздраженный, резкий или молящий о прощении. Все бы ничего, она бы свою гордость как-то смирила, если бы не частые выпивки Вадима. В такие часы он делался невыносимым. Грубил, придирался, был мелочен, жесток и одновременно жалок.

И с работой по этой причине стало у него не ладиться. Картины его браковали, иные сам рвал и снова пытался найти утешение в винном похмелье.

Четыре последних года, которые прожила без Вадима, Кира считала отдыхом.

Так неужели он снова хочет предложить то же самое? Или другим стал, как уверяет Елена Сергеевна, понял что-то?..

Время приближалось к одиннадцати (Елена Сергеевна вчера позвонила в театр и предупредила, что Вадим собирается прийти в это время), а ей и шкаф, где висели платья и кофты, открывать не хотелось. Правда, когда старинные часы кинули в тишину одиннадцать размеренных ударов, она все же вместо халата надела платье и волосы свои, пышные, золотистые, расчесала.

Она увидела его издали и сразу узнала. Он шел не быстро и как-то неуверенно. Вот посмотрел на букет цветов, что нес в правой руке, видимо, еще раз мысленно проверял, хорош ли. Понравится ли ей? «Помнит, что цветы моя слабость», – без радости подумала она. Кроме беспокойства и тревоги, ничего другого визит бывшего мужа в ней не вызывал.

«Ой, да у него же бороды нет!» – вдруг поняла Кира. И не могла решить – лучше ему без бороды или хуже…

Тем временем Вадим уже был у калитки. Она не пошла встретить его, буднично крикнула из окна:

– Открывай!

Вадим не забыл, как это делать: зажал под мышкой что-то большое, завернутое в бумагу, просунул руку в расширенную щель калитки и повернул металлическую ручку.

В переднюю она вышла. На тихий стук разрешила войти.

– Ну, здравствуй, Кира, – взволнованно сказал он, все еще прижимая к боку что-то завернутое в бумагу.

– Здравствуй, Вадим, – сдержанно ответила она и добавила: – Проходи.

Неловко ступая, он двинулся следом за ней в комнату, положил сверток на стол, а цветы протянул ей.

– Благодарю. – Мысленно она отметила, что букет он выбрал удачный – пионы, фуксии, садовые ромашки – без холодных и надменных лилий. «Неужели и это помнит?» – Садись. – Она показала на стул. Сама же, положив скрещенные руки на колени, устроилась на Алькиной тахте.

Вадим опустился на стул, достал из кармана пачку сигарет.

– Можно курить? – Он волновался.

– Если только в виде исключения, – сказала она. – Впрочем, тогда садись у окна. В этой комнате живет Алик.

– Понимаю, – кивнул он и перенес стул поближе к окну.

– Ты изменился, – сказала она. – Сбрил бороду. Помолодел.

– Да, уже год, как сбрил, – подтвердил он.

– И только? – сама не желая того, язвительно спросила она.

– Не понял. – Вадим глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым в окошко.

– Изменения коснулись только бороды? – Она никак не могла отделаться от иронического, колкого тона.

– А-а, вот о чем… – протянул Вадим.

– Прости за прямоту, – не выдержала паузы Кира. – Ты по-прежнему пьешь?

– Если скажу, что нет, ты не поверишь. – Вадим снова сделал глубокую затяжку. – Но это правда: я не пью.

– Совсем?

– Что значит совсем? Бывают праздники…

– …встречи, провожания, воскресенья, обмывка картины, новой покупки…

– Не злись, пожалуйста, – попросил Вадим. – Я пришел не за этим.

И все равно она не в силах была сдержаться. Отказали нервы.

– Пришел сказать, что не можешь без меня. А ты меня спросил: могу ли я без тебя? Отвечу: да, могу. Эти четыре года, когда тебя не было…

Он терпеливо, не перебивая, не пытаясь вставить ни слова, ждал, пока она, нервно ходя по комнате, выговорится. Он не заметил, как выкурил новую сигарету и прикурил следующую… И дождался. Словно после тяжелой работы, обессиленная и поникшая, Кира вновь села на тахту, вздохнула:

– Я все сказала. Теперь ты в состоянии понять меня?

– Кира, – глухо проговорил Вадим, – поверь: ничего нового ты мне сейчас не сказала. Я это знал. Давно понял. И еще понял самое главное: это верно – мне без тебя трудно. Плохо без тебя. Но я ни о чем не прошу. Просто я постараюсь доказать, что тоже могу быть нужным тебе. На это ведь я имею право?

– Да, конечно, – сказала она и горько добавила: – Если сумеешь доказать… Я, Вадим, не собираюсь скрывать: четыре года, пока тебя не было, я провела не в монастыре. И встречалась, и дружила. Одного не было – большого чувства. А без чувства и уважения – все ложь… Вот и сейчас сосед Петр Шмаков – приличный человек, хороший хозяин, здоровяк, силища как у Жаботинского или у кого там еще… Не пьет, даже не курит, всего на год старше меня, так вот, он очень хочет, чтобы я вышла за него замуж. Куда больше: обещает унести на руках в Париж или в саму Антарктиду. Заманчиво. Но не соглашаюсь. Нет настоящего чувства. Знаешь, как в городе, где много машин, – смог образуется, не хватает кислорода. И мне кислорода чувств не хватает.

– Но ведь когда-то, вначале, мы хорошо жили, – осторожно напомнил Вадим и посмотрел на сидящую Киру. – Мне казалось, любили друг друга…

– Наверное, любили, – после некоторого раздумья согласилась она. – Но после стольких лет начинать все сначала? После того, как официально развелись…

– Тем не менее я готов на это, – сказал Вадим и поднялся со стула. – Больше не стану задерживать. Спасибо, что позволила прийти. Об одном прошу: помни, что я здесь, что я очень хочу начать все сначала. Не станешь возражать, если я буду иногда напоминать о себе?

– Не стану, – ответила Кира и без улыбки подала руку. – Я провожу до калитки.

– Это тебе. – Вадим показал на сверток, лежавший на столе, и вышел из комнаты.

Она проводила его к калитке, слабо кивнула на прощание и вернулась в комнату. С минуту смотрела из окна, как он, словно истаивая, делаясь все меньше и меньше, удалялся от дома. Вот и поворот. Скрылся… Все сначала… Разве это возможно? Разве бывает так? Склеить разбитый кувшин… Разбитый или только треснувший?..

Нелегкие ее размышления неожиданно прервал вынырнувший из-за поворота мотоцикл с коляской. Кира не могла не узнать голубой «ИЖ» Петра. И его самого, широкоспинного, в красном шлеме. Но что это? Почему Петр вдруг круто развернул машину и вновь скрылся за поворотом?

«А что, если он ехал навстречу и узнал Вадима? – подумала она. – Нет, ничего плохого Петр себе не позволит. Не должен позволить. Впрочем, от него можно всего ожидать. Но почему, по какому праву?..»

Кира уже готова была побежать туда, узнать, в чем дело, но из-за темных кустов вновь показался голубой «ИЖ» с коляской.

«Что-то все же было, – решила она. – Не зря ведь он возвращался. Если это так, то визита долго ждать не придется. Петр не из тех, кто терпит рядом соперника».

Петр даже не стал заезжать домой. Лишь каску круглую снял, положил под брезент. Ей не хотелось, чтобы он сам открыл калитку. Поспешила навстречу.

– Можно к тебе на минутку? – подозрительно рассматривая ее, спросил Петр.

– Здравствуй, во-первых, – сказала она. – В гости? С визитом? Милости прошу.

Петр быстрым и цепким взглядом осмотрел комнату, цветы увидел, сверток, а на подоконнике даже окурки сигарет и пепел на бумажке приметил.

– Вадима сейчас твоего видел, – сказал он.

– Может быть, сядешь? – спросила она.

– Не узнал сначала. Без бороды. Развернулся, подъехал, смотрю – он. В обратном направлении двигает. От тебя, значит.

А Кира, как и при Вадиме, спокойно устроилась на тахте.

– Так ты присядешь все-таки?

Петр подошел к окну, брезгливо покосился на подоконник.

– Хотя бы пепельницу попросил. Ну, народ! Хамье! А туда же – цветочки! Подарочки! – Он ткнул пальцем в сверток на столе.

– В самом деле, что же там? – только сейчас по-настоящему обратив внимание на что-то завернутое в бумагу, удивилась Кира. Она вдруг подумала: не зуб ли мамонта?

Ничего похожего. Это оказалась высокая коробка конфет, на уголках перевязанная фиолетовой шелковой ленточкой.

Эх, выяснять отношения так выяснять! Она в одну секунду сняла ленточку и подняла крышку.

– О, прелесть какая! Не иначе как в Москве, в Елисеевском магазине покупал! Угощайся. – И сама взяла из бумажной клеточки высокую, похожую на графинчик шоколадную конфету.

Петр и пальцем не притронулся к коробке. Покривил губы:

– Угощайся! А ты подумала о том, что эта конфета в горле у меня застрянет?

– Ты чего, собственно, хотел? – посерьезнев, спросила Кира. – Чтобы я пинком выставила его за дверь? И цветы вслед швырнула?

– Да нет, зачем… – Петр сразу сбавил тон. – Дело, конечно, твое… Только хорошо ли это? Я руки твоей прошу, ты вроде не отказываешь, а сама цветы принимаешь, конфеты…

– Се ля ви. Такова жизнь, – сказала она. – Что делать, если кислороду не хватает.

– Кислород-то здесь при чем? – совсем сбитый с толку, спросил Петр.

– Ты так красиво написал про церковь Святой Анны. Я не ожидала… Обещал унести в Париж.

– Шуток не понимаешь.

– Шутка… – Она вздохнула.

– Не в том смысле, – поправился Петр. – А вообще, с милым удовольствием. Вот куплю машину – хоть и правда в Париж махнем. Если, конечно, разрешат… Ты Вадиму-то что сказала?

– Вадиму?.. – Она с недоумением пожала плечами. – А что я могла сказать ему? Ничего… Впрочем, сказала, что есть у меня Илья Муромец, Жаботинский, сказала, что обещает унести на богатырских своих руках в Париж.

– Вот и умница! – Петр подошел к ней и хотел обнять, но Кира отстранилась.

– Ничего ему обещать я не могла… Так же, впрочем, как и тебе. Пойми, Петр, ну нет настоящего чувства. Кислорода нет.

Опять о кислороде! Петр взглянул в окно. Там возле мотоцикла уже крутились босоногие малыши – осваивали седло и коляску.

– Эй, эй! Отойдите от машины! Я вас! – строго крикнул Петр. – Ну, а как он там на Севере? Не рассказывал? – убедившись, что угроза подействовала и малыши неохотно отошли в сторону, поинтересовался Петр.

– Ты о чем? – спросила Кира.

– Ну, о заработках, например.

– Господи! – с тоской выдохнула она. – Опять одно и то же! Нет, он не рассказывал! А я, представь, не расспрашивала! Я ни о чем не расспрашивала. И о чем расспрашивать? Неужели снова о машине? Вы все – и Алька тоже! – все помешались на машинах! Но ведь есть же что-то еще, кроме этих дурацких ваших машин!

Петр опешил – так это было неожиданно. Что он такого сказал? Чего она злится?

– Я, пожалуй, пойду, – пробормотал он. – Надо еще за матерью съездить. Да корзины привезти…

После его ухода Кира лежала на тахте и грустно смотрела в потолок, на извилистую сеть тонких трещинок.

В таком положении и застал ее вернувшийся Алька. Он тоже, едва вошел в комнату, как и Петр, в одно мгновение увидел посторонние вещи. Только в обратном порядке: сначала конфеты, потом цветы.

– Ого! Были гости? – спросил он. – Кто был?

– Вадим приходил, – устало проговорила тетя Кира.

– Вадим?! – завопил Алька, словно был не в комнате, а в лесу или на речке. – А зуб принес?

– Ну, конечно, только о твоем зубе я и должна была спрашивать!

– Не о моем. О зубе мамонта!

– Ах! Какая разница.

– Сравнила! Мой зуб и зуб мамонта!

Тетя Кира невольно улыбнулась:

– Не переживай, в следующий раз спросим.

День 156-й

В кино с Валеркой договорились идти на три часа. Хороший фильм – про наших разведчиков. Мишка два раза уже ухитрился посмотреть. И еще, сказал, пойдет.

После обеда Алька зашел за приятелем. А тот вместе с матерью малину на кустах обирает. Даже бабушка им помогала.

– А в кино? – спросил Алька. – Надо раньше пойти, а то билетов не достанем.

– Раньше! – сказал Валерка. – Знаю, что надо, да видишь сколько еще кустов?

– Успеешь. Посмотришь и завтра. – Мать лишь на секунду покосилась в их сторону – проворно обрывала и опускала ягоды в корзину, привязанную к поясу. – Сегодня надо закончить. Осыпается ягода. Последняя.

– Смотри же, рубль обещала дать! – напомнил Валерка.

– Дам, дам, отвяжись! – сказала мать. – Руками-то гляди, потише. Не роняй. С земли ягоду не поднимешь.

– Я сегодня тогда, наверное, не пойду, – пряча глаза, сказал Валерка и вздохнул. – Видишь, дело какое – осыпается ягода.

Алька с пяток минут помогал Валерке собирать малину. И правда, совсем спелая. А сладкая, как мед. Он всего лишь несколько ягод решился положить в рот. Вдруг Валеркина мать увидит? Если и не скажет ничего, так подумает. Жадная. Алька и еще бы немножко помог приятелю, если бы не его мать.

– Тетя-то твоя, – вдруг спросила она, – так ничего в саду и не делает?

– Почему не делает! – обиделся Алька за тетю Киру. – За цветами ухаживает. И я помогаю. Поливаем, бечевкой подвязываем.

– За цветами! – с неодобрением проговорила мать Валерки. Она еще хотела что-то добавить, но Альке совсем не хотелось слушать ее, и он поспешно сказал Валерке:

– Не пойдешь, значит. А я побежал. Вдруг – большая очередь…

Так точно и было. Еще издали он увидел, что тесный закуток, где помещается касса, не вмещает всех желающих попасть на фильм. Он попытался протиснуться в дверь, но какая-то сердитая девчонка в очках загородила дорогу острым локтем и сказала, что ничего у него не получится, пусть занимает очередь в хвосте.

Алька начал было доказывать, что очередь у него давно занята, только девчонку обмануть было невозможно.

– Да-да, – с издевкой сказала она, – мы тут целый час ждем тебя! Все глаза проглядели.

Спорить с ней было бесполезно. Да и толку-то! Проскочишь в дверь, а кто подпустит к окошечку кассы? В хвост, конечно, встать можно, но вряд ли тогда достанется на трехчасовой сеанс. А ждать еще два часа – никакого терпения не хватит.

Пока Алька раздумывал над этой, казалось бы, неразрешимой ситуацией, вдруг откуда-то сбоку протянулась рука с голубенькой бумажкой билета.

– Четвертый ряд тебя устраивает?

Вот чудеса, как в кино! Галка Гребешкова протягивает билет.

– Откуда у тебя? Лишний?

– Ничего не лишний. Тебе взяла. Я у кассы как раз стояла, когда ты насчет очереди заливал. Вместо одного два купила. Ты же так хотел попасть! Или четвертый ряд тебя не устраивает? Других не было.

– Что ты! – без памяти обрадовался Алька. – Самые лучшие места – четвертый ряд!

В эту минуту он нисколько не лукавил. Твердо верил: именно с четвертого ряда удобнее всего смотреть фильм.

– Значит, вместе придется смотреть.

Что это она – «придется»! А сама билет ему купила. Но выяснять эти тонкости Алька не стал. Кто знает, может, она сердится на него, что тогда в пруду корм ей с Маришей не наловил? Он побыстрее отсчитал за билет деньги и хотел отойти. Чего же докучать своим присутствием, если ей сидеть с ним в кино, видите ли, «придется»! Но Галка, спрятав в кармашек платья деньги, спросила, чем занимается он, как проводит время.

Не ответить – невежливо.

– Рыбками занимаюсь, – сказал он напрямую. Не хотелось юлить. Да и зачем врать ей? Она и так знает.

– Алик, – неожиданно сказала она и тронула его за руку, – а я на днях даже к тебе хотела прийти. У черной лиры – помнишь, ты подарил Марише? – детки появились. Двенадцать штучек. Четыре почему-то погибли. Два малька вообще куда-то пропали…

– А ты отсадила их?

– Нет.

– Скажи спасибо, что эти остались. Сегодня же отсади. Их отдельно надо держать…

До самого начала сеанса, пока не погас в зале свет, Алька толковал Гребешковой, как надо ухаживать за мальками, какие сделать ситечки, какие растения положить, как следить за температурой воды…

Мишка не врал: в некоторых местах фильма Алька так сжимал подлокотники кресла, что пальцам было больно. А Галка раза три судорожно хватала его за руку, один раз даже ущипнула. Хорошо, нервы у него крепкие, а то бы закричать мог.

Когда фильм закончился и вышли из темного зала, то сразу зажмурились. Утром и днем было пасмурно, а сейчас полнеба сияло голубизной, солнце светило.

– Ты куда? – спросил Алька. – Домой? – Ему почему-то не хотелось, чтобы Галка сразу уходила. Может, и ей не хотелось расставаться? Во всяком случае, когда она ответила, что идет не домой, а должна заехать в универмаг, то голос у нее был не очень радостный.

– И мне надо в универмаг! – оживился Алька.

И опять он нисколько не лукавил. Хотя ничего и не собирался покупать, но ведь давно же хотел снова побывать там – надо ему наконец выбрать какую-то вещь. А то деньги копит, а так и не знает, на что потратить.

Автобус шел почти пустой, и они устроились напротив друг друга. Удобно: хоть в окошко смотри, хоть на Галку. Алька больше на Галку смотрел. На ней – салатное платье в клеточку, с кармашками. Алька вдруг вспомнил, что в этом самом платье она была и на дне его рождения. Пять месяцев тому назад. Видно, выросла она за это время – совсем короткое стало.

– Где это приложилась? – спросил Алька, разглядывая большую, как монетка, коричневую коросту на ее коленке.

– А-а, – смутилась она, – на тротуаре шлепнулась. – И прикрыла коленку ладонью. – Не смотри.