Текст книги "Заговор графа Милорадовича"

Автор книги: Владимир Брюханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)

Другой анекдот пересказал Герцен: «как-то на ученьи великий князь до того забылся, что хотел схватить за воротник офицера. Офицер ответил ему: «в[аше] в[ысочество], у меня шпага в руке». Николай отступил назад, промолчал, но не забыл ответа. После 14 декабря он два раза осведомился, замешан этот офицер или нет. По счастью, он не был замешан». Упомянутый персонаж – вполне реальное лицо: граф Н.А.Самойлов, флигель-адъютант с 1821 года; в 1827 вышел в отставку в чине полковника; в заговоре замешан не был, но был близок с Ермоловым и Н.Н.Раевским.

По стопам Николая был запущен и самый младший из братьев – Михаил Павлович. Любопытно, что в 1818 году он был назначен командиром 2-й Гвардейской пехотной дивизии – странное решение с учетом постановки более старшего Николая в комбриги! Но противоречие это утряслось: Михаил в должность не вступил, а продолжил ознакомительные путешествия по России и загранице. Еще с лета 1817 его в качестве «няньки» сопровождал генерал И.Ф.Паскевич, не сумевший, однако, привить воспитаннику здравое отношение к дисциплине и строю. Командование же 2-й Гвардейской пехотной дивизией досталось тогда генералу К.И.Бистрому.

Летом 1819 года Михаил Павлович вступил в командование 1-й бригадой 1-й Гвардейской пехотной дивизии. Царица-мать, удрученная тем, что происходило с Николаем, настояла, чтобы Паскевич остался при Михаиле Павловиче. Таким образом, генерал, еще в 1812 году командовавший дивизией, продолжал быть нянькой – уже при командире бригады! Так и шло вплоть до мая 1821, когда Паскевич получил в командование 1-ю Гвардейскую пехотную дивизию, став тем самым «отцом-командиром» уже обоих младших великих князей. Его опека сглаживала конфликты Николая и Михаила с офицерством, но не прибавляла им уважения.

Если предполагать, что целью Александра I было поставить младших братьев в такое положение, чтобы максимальным образом ухудшить их личные отношения с гвардейским офицерством, бывшим основной движущей силой всех дворцовых переворотов ХVIII века и 1801 года, то он вполне преуспел.

Николай и Михаил были буквально окружены заговорщиками – достаточно указать, например, что оба адъютанта Николая Н.П.Годеин и А.А.Кавелин и адъютант Михаила князь И.А.Долгоруков были членами «Союза благоденствия». Но отношения между великими князьями и их подчиненными не выходили за чисто служебные рамки, а взаимные эмоции редко носили дружественный характер. В силу разного понимания сути начальственного долга стороны не стремились исправить ситуацию, да это было бы уже и не столь просто.

Поэтому Александр уже в 1819–1820 гг. мог быть уверен, что интересы тайного общества, в существовании которого он не сомневался (и был прав!), в наименьшей степени могли тяготеть к установлению конспиративных контактов с его младшими братьями. Положение, занятое двумя младшими, казалось значительно более надежным с точки зрения опасений, питаемых Александром, чем позиция независимого Константина, хотя и барахтающегося в трясине варшавских дрязг. И Александр счел возможным еще более упрочить свою собственную позицию.

Лишение Константина прав на престол обезвреживало заговорщиков, которые затем должны были бы иметь дело с Николаем, а возможность договориться с последним выглядела весьма проблематично. Исчез бы и стимул интриговать против царя у Константина, заметная оппозиционность которого действовала Александру на нервы. Внезапная смерть царя при такой комбинации уже также не могла устроить Константина – ему тоже пришлось бы иметь дело с другим законным наследником престола. Таким образом, шансы у царя получить пулю в лоб от какого-нибудь Якушкина или Якубовича (о нем ниже) значительно уменьшались – такой акт был бы лишен политического смысла. Выгоды были очевидны, и Александр стал их добиваться.

Уже летом 1819 года Александр демонстрировал явное удовлетворение служебными успехами Николая. Вместо того, чтобы предостеречь от ошибок, совершаемых по неопытности, он явно подливал масла в огонь, демонстрируя полное одобрение взятой им служебной линии, хотя сам никогда не позволял себе подобных методов насаждения дисциплины.

Николай был рад и польщен такой оценкой его рвения. Оказалось, однако, что доверие и благоволение императора простерлось настолько далеко, что Николай даже не смел о таком помыслить. После маневров в Красном селе 13 июля 1819 года в доверительной беседе с ним и его супругой Александр I сообщил, что решил назначить Николая наследником престола. При этом Александр заявил (как вспоминал Николай), что «он чувствует, что силы его ослабевают; что в нашем веке государям, кроме других качеств, нужна физическая сила и здоровье для перенесения больших и постоянных трудов; что скоро он лишится потребных сил, чтоб по совести исполнять свой долг, как он его разумеет; и что потому он решился, ибо сие считает своим долгом, отречься от правления с той минуты, когда почувствует сему время». Что же касается Константина, то Александр сообщил, не слишком покривив душой в данный момент, что тот сам неоднократно высказывал нежелание царствовать…

Ясно, что у третьего по счету сына царствовавшего императора изначально почти не было шансов заполучить царский трон, а очень хотелось! Недаром императрица Елизавета Алексеевна, жена Александра I, писала к своей матери еще в 1817 году: «У Николая только одна мысль в голове – царствовать»!..

Шансы, однако, со временем росли – по мере того, как у обоих старших братьев все не появлялись потомки мужского пола, и по мере того, как все продвигались к старости, а Николай был моложе Александра на девятнадцать лет и Константина – на семнадцать. Понятно, что чем дальше, тем больше у Николая увеличивалась вероятность поцарствовать после смерти обоих старших. Но, глядя на цветущих здоровьем Александра и Константина (особенно – на первого, что бы тот сам об этом ни говорил), можно было очень сомневаться в том, что воцарение Николая состоится в обозримое время. И вдруг все меняется: если не царем, то официальным наследником престола Николай, оказывается, может стать в ближайшем будущем! Да еще и намек Александра на свой возможный досрочный уход!

Много позже, описывая события своего восшествия на престол, Николай подчеркивал, что затем, после лета 1819 года, он не имел ни одного разговора с Александром на эту тему! До Николая доходили неясные слухи, что он действительно назначен наследником престола – ниже об этих слухах мы расскажем. Никаких же вполне положительных сведений об этом деле Николай более не получал – и нет никаких оснований утверждать, что в действительности было не так. Александр, тысячи раз встречаясь с Николаем, никогда больше не поднимал этот вопрос, а Николай сам не мог позволить себе подобную инициативу: в контексте прошедшего это выглядело бы напоминанием о том, что брату-императору следовало бы поторопиться освободить занимаемую должность! По сути такая ситуация становилась все более унизительной для Николая. Эта проклятая неопределенность продолжилась до ноября 1825 года.

Не попытался Николай и выяснить отношения с братом Константином – это тоже могло показаться неуместным посягательством на чужие права! Константин же, которого все это время официально именовали цесаревичем и наследником престола, в свою очередь, также не проявил подобной инициативы. С ним самим после 1819 года происходили весьма интересные истории.

Павел I, напоминаем, едва не был обойден Александром при смерти Екатерины, а потому постарался спасти от подобной участи и своих потомков. Согласно закону Павла о престолонаследии, составленного специально для данной ситуации, Александр I не имел никаких законных способов воспрепятствовать восшествию Константина на престол после его, Александра, смерти.

Можно было пойти на изменение закона, как это и сделал Павел, но и этот акт имел бы скандальный характер, а обоснование необходимости замены Константина Николаем было бы и вовсе сомнительным с точки зрения общественного мнения. Словом, самодержавие – самодержавием, а скандалы – скандалами. Идти же на скандал было совершенно недопустимо при тех целях, которые преследовал Александр. Значительно проще было бы привести Константина к формальному отказу от права на престолонаследие – раз уж он сам позволял себе высказывания подобного рода.

Если летом 1819 года Александр говорил с Николаем об этом, как о деле решенном, то, очевидно, имел какой-то план – за Александром как-то не замечалось способности вести пустые и вовсе безответственные беседы: наоборот, он всегда говорил меньше, чем хотелось бы окружающим!

И план царя несомненно учитывал, что его вольной или невольной пособницей станет возлюбленная Константина – польская графиня Жанна (Банна) Грудзинская.

К этому времени законный брак, в котором состоял Константин, фактически распался. Еще в семнадцатилетнем возрасте по велению Екатерины II он женился на принцессе Юлии Сакс-Кобург-Готтской – родной сестре матери будущей великой английской королевы Виктории. Поселившись в Варшаве, Константин, при наличии формальной жены, стал сожительствовать с подругой – ничего из ряда вон выходящего в этом не было и в те времена. Это мало кого задевало, тем более, что Константин в супружестве не имел детей. Сомнительное положение Жанны Грудзинской было, разумеется, тягостным для нее, как и для любой женщины в подобной ситуации. Следовательно, формальный развод Константина и женитьба на ней и должна была быть, и действительно была ее целью.

По тогдашним обычаям бездетность была вполне основательной причиной для развода и новой женитьбы – тем более это было важно для наследника престола. Так что особых затруднений для получения разрешения на развод у Константина не должно было быть, хотя санкция царя была необходима для соблюдения формальностей. А уж заботой Жанны Грудзинской оставалось, чтобы Константин не женился после этого на какой-либо другой претендентке. В 1820 году, о котором теперь пойдет речь, Константину исполнился 41 год, а Жанне – 25. Чем не возраст для начала новой жизни! Но Александр не стал играть роль доброго гения для этого молодого семейства!

Неизвестно, чем мотивировал Александр свое предложение обменять разрешение на развод на отказ Константина от прав на престолонаследие – но такое предложение, несомненно, было сделано.

Сам Константин едва ли имел искренние намерения отказываться от престолонаследия. Наоборот, ему очень льстил титул цесаревича, изобретенный Павлом I – вплоть до того, что в послании от 26 ноября 1825 года, в котором Константин уступал трон Николаю (на этом мы остановимся ниже), Константин просил оставить ему титул цесаревича. Эта просьба была уважена, хотя противоречила всякой логике – при воцарении Николая цесаревичем автоматически должен был стать малолетний Александр Николаевич. Публичным же заявлениям Константина о нежелании царствовать не нужно придавать большего веса, чем аналогичным высказываниям Александра до 1801 года. К тому же они были, скорее всего, как отмечалось, просто формой выражения неодобрения в адрес старшего брата.

Очень может быть, что на чем-то таком в пылу споров Александр просто подловил его на слове и заставил продекларировать, что у него действительно отсутствует намерение царствовать, а не наличествует желание безнаказанно оскорблять старшего брата. Имея в тылу Жанну, Константин дал слабинку и согласился с требованиями брата. В любом варианте это было чисто устным заявлением, о чем говорится в письме Константина от 14 января 1822 года, о котором также ниже. Что такое заявление действительно имело место, об этом свидетельствовали слухи именно в период развода и новой женитьбы Константина – не раньше и не позже.

Разрешение на развод было выдано Константину 20 марта 1820 года, и в тот же день был принят закон, устанавливающий, что лицо императорской фамилии, вступившее в брачный союз с лицом, не принадлежащим ни к какому царственному или владетельному дому, не может сообщать последнему прав, принадлежащих членам императорской фамилии, а дети, от такого союза происшедшие, не имеют права на наследование престола. Вот это был уже удар ниже пояса: Константин не только не имел детей, которым мог оставить трон, но и лишался такой возможности в будущем, если бы женился не на принцессе!

Нет никакоих оснований считать, что Контантин был посвящен в намерение Александра выпустить такой закон. Во всяком случае, в это не был посвящен никто из лиц, которым царь навязал санкционирование данного решения, не дав времени даже задуматься о его мотивах. Но здесь препятствий не возникло, т. к. сенаторы опасались худшего.

Н.И.Тургенев записал в дневнике: «На сих днях собрали сенаторов для объявления манифеста о разводе цесаревича Константина Павловича. Сенаторы, не зная, зачем их собирают, искали причин. Иные полагали, – что манифест о конституции, иные – о вольности крестьян. Знает кошка, чье мясо съела!» Как видим, Тургенев не усек, какая кошка и чье мясо съела в этот момент!

Зная характер Константина, легко понять, насколько он был разъярен! Ведь тут вопрос о его правах, желаниях и намерениях решался уже ничуть не на добровольной основе! По-видимому, только данная дискриминационная мера окончательно раскрыла глаза Константину на истинные намерения старшего брата. И нет никаких оснований считать, что Константин покорился: ведь новый закон не лишал прав самого Константина на трон вплоть до его собственной смерти, и лишь затем право престолонаследия переходило к Николаю и его наследникам.

И, однако, Константин не стал отказываться от любви и счастья, отыскивая какие-нибудь новые карьеристские варианты: он обвенчался со своей Жанной 12 мая того же года. Последней был пожалован титул княгини Ловицкой (или Лович); чья это была злая шутка – Александра или самого Константина, но имя соответствовало ее жизненному сюжету.

Устраивал ли такой промежуточный результат Александра I?

Разумеется, нет. Но в последующие месяцы произошли события в иной сфере, надолго – более чем на год – сосредоточившие на себе внимание подозрительного императора.

3. Заговор обретает «крышу»

В январе 1820 года Н.И.Тургенев, обеспокоенный задержкой в разрешении проблемы крепостного права, подал записку царю по данному вопросу. Приведем значительно более поздний рассказ об этом самого Тургенева, извинившись за стиль автора:

«Изложив однажды и невыгоды крепостного состояния в России и некоторые средства к отстранению сих невзгод, и изложив с совершенною свободою и мыслей и выражений, сие рассуждение мое было представлено покойным графом Милорадовичем государю императору. /…/ Представив мое рассуждение государю императору, граф Милорадович сообщил мне, что его величество имеет несколько подобных планов, что намерен со временем избрать лучшее из всех и что при сем государь император показывал графу печать покойной императрицы Екатерины II, с изображением улья с пчелами, говоря, что это был девиз его бессмертной бабки и будет его девизом для сего дела. При сем граф Милорадович так живо осыпал меня различными ласками, что я принужден был просить его умерить его голос, ибо это происходило в Государственном Совете» – это, по сути, чуть ли ни единственное свидетельство о том, как относился к крепостному праву сам Милорадович. Едва ли случайно и многозначительное упоминание улья с пчелами – одного из традиционных символов масонства! Запомним этот эпизод!

Что же касается данной инициативы Тургенева, то дальнейшего развития не последовало. Мало того: в ближайшем феврале Государственный Совет в очередной раз провалил предложение царя запретить продажу крепостных без земли.

Можно было бы ожидать продолжения борьбы, но Александр явно переключился на другие заботы: тут грянула описанная выше ситуация 20 марта 1820 года. После этого наступило полное молчание царя на тему о реформах. Раздосадованный Тургенев организовал описанную выше акцию генерал-адъютантов – фиаско было совершенно очевидным.

Ни о конституции для России, ни об отмене крепостного права речь уже не шла; постановка этих вопросов откладывалась весьма надолго – по меньшей мере до конца царствования Александра I, более не желавшего рисковать.

Позже, в 1822 году, было даже восстановлено право помещиков ссылать крепостных в Сибирь – теперь, правда, не на каторгу, а на поселение.

Явно наметившийся политический застой заставил идеологов оппозиции мыслить более решительно.

В «Союзе благоденствия» наиболее выдающимися деятелями стали Никита Михайлович Муравьев и Павел Иванович Пестель. Первый служил в гвардейском Генеральном штабе, а второй еще с августа 1813 года был адъютантом генерала П.Х.Витгенштейна. С 1814 года последний командовал корпусом в Митаве, а с 1818 года возглавил 2-ю армию – со штаб-квартирой в Тульчине на Украине.

Как адъютант высокого начальника Пестель был заметной фигурой и в Тульчине, и за его пределами.

В июне 1819 года А.А.Закревский (фактический заместитель начальника Главного штаба П.М.Волконского) так писал из Петербурга к П.Д.Киселеву – начальнику штаба 2-й армии: «Здесь говорят, что Пестель, адъютант его [Витгенштейна], все из него делает: возьми свои меры. Государь о нем мнения не переменял и не переменит. Он его, кажется, хорошо знает».

В сентябре 1820 Закревский настойчиво повторяет предупреждения: «До меня слухи доходят, что тебя в армии не любят и что ты свободное время проводишь большею частью с Пестелем… И какая связь дружбы соединила тебя с Пестелем, о характере и нравственности которого ты писал мне неоднократно?» Ниже мы постараемся осветить характер этой необычной дружбы…

1820 год был временем тесного сотрудничества Муравьева и Пестеля.

В ноябре 1819 года Пестель вышел в отпуск и до мая 1820 находился в Петербурге. В этот приезд Пестель с Муравьевым согласовали и осуществили план совместных выступлений с целью придания тайному обществу более энергичной программы.

В январе 1820 Пестель на квартире Ф.Н.Глинки сделал доклад перед руководством Коренной (т. е. Петербургской) управы «Союза благоденствия» о преимуществе республиканской формы правления над монархией. После оживленной дискуссии можно было считать, что присутствовавшие санкционировали данный программный тезис.

Затем Муравьев в собрании на квартире И.П.Шипова заявил о необходимости цареубийства и военного переворота.

Заметим, что именно в это время в Европе поднялась целая волна заговоров, покушений и переворотов – пик ее пришелся именно на 1820–1821 годы.

Еще в марте 1819 года в Германии член тамошнего тайного общества К.-Л.Занд убил известного драматурга А.Коцебу, считавшегося агентом русского правительства и лично императора Александра I.

1820 год начался с того, что испанский полковник Р.Риего, требуя введения конституции, поднял на острове Леон мятеж Астурийского батальона – демарш увенчался успехом в марте того же года: конституция была официально принята.

1/13 февраля 1820 года в Париже был убит лидер крайних монархистов – герцог Беррийский, наследник французского престола.

О дальнейших событиях подобного рода в Европе мы будем неоднократно упоминать, а сейчас вернемся к отечественным заговорщикам.

На сей раз столь решительное заявление Муравьева о цареубийстве не вызвало восторга собравшихся; один Пестель горячо выступил в его поддержку. Но Муравьев с Пестелем не были обескуражены.

Через несколько дней в результате более целенаправленного отбора участников совещания Муравьев с Пестелем навязали-таки им свои принципы. Нужно подчеркнуть, что в курсе происшедшего тогда оказалось всего несколько человек – самое ядро Коренной управы.

Весь эпизод показывает, что Муравьев и Пестель рассматривали Тайное общество в качестве действенной организации, которой они стремились придать программу практических мер с уверенностью в их реализуемости. Дальнейшие шаги Никиты Муравьева подтверждают такой вывод.

Пестель отбыл на место службы, а Муравьев подал в отставку. Разумное предположение, высказанное историками, состоит в том, что Муравьев целенаправленно приобрел свободу перемещений по России и провел что-то вроде смотра сил заговорщиков в провинции.

Примерно к этому времени относится и предупреждение П.М.Волконского о страхах императора, переданное Тургеневу и последовавшее далее в Москву к Якушкину – выше мы цитировали рассказ последнего. Отметим, что позднее не случалось более ни одного эпизода, свидетельствовавшего бы о симпатиях Волконского к Тайному обществу.

Летом 1820 года Никита Муравьев в сопровождении своего двоюродного брата – неоднократно упоминавшегося М.С.Лунина – предпринял большой вояж: Москва, Киев, Тульчин, Одесса, Севастополь и т. д.

Тогда же Муравьев составил нечто вроде прокламации против самодержавия и крепостного права, предназначенной для агитации в массах – «Любопытный разговор», хотя ничего не известно о попытках ее практического использования.

Главным было посещение Тульчина, где состоялись совещания с Пестелем, приведшие к формальным соглашениям. Там же Пестель вручил Муравьеву первоначальный набросок своего проекта республиканской конституции.

Непосредственные сподвижники Пестеля подтвердили приверженность к его республиканским и революционным взглядам, а Муравьева попутно избрали председателем Южной (Тульчинской) управы. Таким образом, Никита Муравьев приобрел в тот момент нечто вроде верховного главенства в рамках всего заговора. Тем более многозначительна метаморфоза, которую претерпела его дальнейшая политическая линия.

За границей в это время продолжались события, поднимавшие настроения либералов и вызывавшие тревогу консерваторов: в июле разразилась революция в Неаполе, а в августе – военный переворот в Португалии. Но в Петербурге вернувшегося Муравьева поджидали значительно менее радужные новости.

В 1820 году сменили командиров большинства гвардейских полков: прежних соратников Милорадовича заменяли службистами новейшей формации.

Среди прочих сместили князя Я.А.Потемкина, командовавшего Семеновским полком еще с конца 1812 года, а до того служившего начальником штаба при Милорадовиче. Потемкина сменил полковник Г.Е.Шварц. Последний был тоже вояка, но жесткий педант – и охотно следовал принципам, насаждаемым великими князьями.

Закручивание гаек вызвало соответствующее сопротивление.

В сентябре 1820 года едва не подали в отставку все офицеры подчиненного Николаю Павловичу Измайловского полка: недовольный их маршировкой, великий князь заставил их всех шагать на плацу тихим шагом в три приема – в присутствии солдат. Насилу новый командир полка П.П.Мартынов унял своих офицеров.

Командование Михаила Павловича сопровождалось меньшими конфликтами – сказывались влияние и поддержка Паскевича. Но когда и у Михаила Павловича случился скандал, то перекрыл все бури, происходившее в те в общем-то тихие времена: 16 октября 1820 года состоялся знаменитый «бунт» солдат Семеновского полка, входившего в его бригаду.

Шварц ввел докучливый осмотр одежды по праздникам, отнимавший у солдат львиную долю свободного времени. Возмущение дошло до взрыва: одна рота заявила протест против этого осмотра. В ответ Шварц распорядился арестовать всю роту. Тогда ареста потребовали солдаты всего полка, построились в шеренги и под конвоем прошли образцовым маршем через всю столицу к крепости; при этом не было ни единого акта насилия.

Большинство начальства оказалось в полной растерянности. Паника, охватившая обоих великих князей, бросилась в глаза. На Николая Павловича происшедшее произвело особенно сильное впечатление. Он немедленно выехал за границу. Это был прыжок перепуганного зайца!

Великий князь отсутствовал почти год. Официально он сопровождал жену, нуждавшуюся в заграничном лечении. Тогда это не было вопиющей редкостью: П.Д.Киселев, например, тоже пробыл за границей, также сопровождая заболевшую жену, почти весь 1824 год; но это никак не выглядело бегством и случилось после царского смотра осенью 1823 года, когда Киселев был захвален за безукоризненное состояние войск и отмечен производством в генерал-адъютанты.

Что же касается Николая Павловича, то для всех было ясно, что петербургская почва буквально горела под его ногами, и возвращаться на нее он отнюдь не стремился.

История имела огромный резонанс. Хотя после Пугачевщины еще не минуло полувека, а после бунта в Чугуевских военных поселениях прошел только год, но все это было далеко от столицы. Безоговорочное подчинение начальству, позволившее России выдержать колоссальные военные перенапряжения конца ХVIII – начала ХIХ столетия, создало иллюзорное представление о совершенном автоматизме нижних чинов. Такое неожиданное своеволие с их стороны произвело не меньшее впечатление, чем если бы вдруг замаршировали деревья из Летнего сада в Петропавловскую крепость!

Пестрые настроения, охватившие столицу, вылились в появление единичных анонимных рукописных прокламаций, имевших антидворянскую и антиофицерскую направленность – к этому, разумеется, никакой «Союз благоденствия» не мог быть причастен.

Почти скандалом стала довольно нелепая выходка малоизвестного до того поэта К.Ф.Рылеева, еще не имевшего ни малейшего отношения к Тайному обществу. В ноябре в журнале «Невский зритель» было опубликовано под видом перевода его стихотворение «К временщику», адресатом которого молва безошибочно признала Аракчеева. Но там были строки, которые метили и повыше:

 
«Тиран, вострепещи! Родится может он —
Иль Кассий, или Брут, иль враг царей Катон!
О, как на лире я потщусь того прославить,
Отечество мое кто от тебя избавит!..»
 

В тогдашних российских условиях беспрепятственный пропуск цензурой и публикация в журнале не могли быть самостоятельным актом безвестного одиночки – поэта кто-то целенаправленно поддержал. Так или иначе, публика замерла в ожидании того, чем же поплатится смельчак.

Но у сильных мира сего оказались в тот момент заботы поважнее.

Александр I, находившийся за границей, был крайне обеспокоен и написал в письме к Аракчееву: «Никто на свете меня не убедит, чтобы сие происшествие было вымышлено солдатами или происходило единственно, как показывают, от жестокого обращения с оными полковника Шварца. /…/ Внушение, кажется, было не военное; ибо военный умел бы их заставить взяться за ружье, чего никто из них не сделал, даже тесака не взял /…/. Признаюсь, что я его приписываю тайным обществам /…/. Цель возмущения, кажется, была испугать», – никто такой цели не ставил, но она, однако, оказалась достигнутой.

В письме к И.В.Васильчикову – своему старому товарищу, а теперь командиру Гвардейского корпуса – Александр дал и более четкие указания: «Все эти радикалы и карбонарии, рассеянные по Европе, именно хотят заставить меня бросить начатое дело здесь /…/ они взбешены, видя наш труд /…/. Наблюдайте бдительно за Гречем и за всеми бывшими в его школе солдатами или маленькими девочками /…/. Я уверен, что найду настоящих виновников вне полка, в таких людях, как Греч и Каразин».

Никто из офицеров не был инициатором этой демонстрации и не участвовал в ней; их ошеломленность и растерянность была не меньшей, чем у высокого начальства. Косвенная их вина состояла в том, что они ранее, не стесняясь присутствия солдат, ругательски ругали за глаза Шварца, ужесточавшего дисциплину. Так или иначе, над Тайным обществом нависла вполне реальная опасность.

Значительно позже – спустя десятилетия! – выяснилось, что угроза заговору созрела еще накануне семеновской истории.

Когда-то раньше, но в том же 1820 году, о заговоре донес начальству близкий к «Союзу благоденствия» корнет А.Н.Ронов.

В сентябре-октябре 1820 подробные доклады о Тайном обществе сделал непосредственный член Коренной управы – библиотекарь Гвардейского генерального штаба М.К.Грибовский.

Грибовский был достаточно заметной личностью – имел докторскую степень, полученную в Харьковском университете, и был автором книги, направленной против крепостного права. Его донос содержал исчерпывающие данные:

«С поверхностными большею частью сведениями, воспламеняемыми искусно написанными речами и мелкими сочинениями корифеев революционной партии, не понимая, что такое конституция, часто не смысля, как привести собственные дела в порядок, и состоя большею частью в низших чинах, мнили они управлять государством /…/

Кажется, что наиболее должно быть обращено внимание на следующих людей:

1) Николая Тургенева

2) Федора Глинку

3) [А.Ф.] фон-дер Бриггена

4) всех Муравьевых, недовольных неудачею по службе и жадных выдвигаться

5) Фон-Визина [т. е. М.А.Фонвизина] и [П.Х.]Граббе

6) Михайло Орлова

7) [И.Г.] Бурцова».

Обратим внимание на впервые, если не ошибаемся, употребленный термин – революционная партия, широко вошедший в обиход в России только в 1870-е годы.

Восприемниками докладов Грибовского были Васильчиков, а затем его начальник штаба – А.Х.Бенкендорф. Этот храбрый генерал в 1816–1818 гг. был членом модных масонских лож и близко сталкивался там с П.Я.Чаадаевым, А.С.Грибоедовым, П.И.Пестелем и тому подобной публикой. Бенкендорф, кстати, и усмирил «восстание» Семеновского полка – благо усмирять практически было некого и нечего.

Происшедшие скандалы и прямые указания царя сделали тщательное и подробное расследование неотвратимым.

Понятно, что в силу служебного положения главным руководителем расследования должен был стать военный генерал-губернатор столицы граф М.А.Милорадович, а главным лицом, выносящим решения об участи виновных, – сам император.

Поскольку ни Александр I, ни Милорадович никаких письменных следов собственных размышлений о завершении этого дела не оставили, то о них косвенным образом можно судить только по формальной участи всех затронутых лиц.

Несомненно, что офицеры Семеновского полка (кроме командира) не были признаны виновными в солдатском бунте. Их пассивная роль, однако, не заслуживала никакого одобрения. Поэтому вполне естественно офицеров полка (в том числе – братьев М.И. и С.И.Муравьевых-Апостолов и М.П.Бестужева-Рюмина) понизили в чинах и расформировали по разным армейским частям в провинции; кто из них не был еще заговорщиком, тот в результате стал.

По той же причине, как было ясно публике, вернувшийся в мае 1821 года в Россию царь сместил и Васильчикова – его заменил Ф.П.Уваров; но к этому эпизоду мы еще вернемся. Навсегда вылетел со службы и Шварц.

Пострадали и Н.И.Греч с В.Н.Каразиным – упоминавшимся пропагандистом защиты крепостного права. Эти двое организовали в казармах Павловского полка школу по обучению солдат – таким должно было стать начало широко задуманной программы борьбы с неграмотностью русского народа. Разумеется, ни Греч, ни Каразин, равно как и маленькие девочки, подстрекательством к бунту не занимались. Греч сумел оправдаться, но схватили Каразина – человека, напомним, хорошо знакомого Александру I.