355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Брюханов » Заговор графа Милорадовича » Текст книги (страница 19)
Заговор графа Милорадовича
  • Текст добавлен: 31 октября 2016, 04:15

Текст книги "Заговор графа Милорадовича"


Автор книги: Владимир Брюханов


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)

Присяга Константину формально отдавала Россию в его власть.

Несколько позже, однако, Николай послал навстречу Константину и Ф.П.Опочинина. Позже со ссылкой на Опочинина возникли слухи, что тайная цель, которую поставил Николай перед Опочининым, была в том, чтобы уговорить Константина отказаться от престола – в соответствии с ранее данными последним обязательствами перед покойным Александром. В эти дни (27, 28 и 29 декабря) Опочинин неоднократно вызывался во дворец и беседовал с великим князем Николаем Павловичем. Наконец, в ночь на 30 ноября, он выехал в сторону Варшавы, но до встречи с великим князем Михаилом Павловичем успел добраться лишь до Нарвы.

Трубецкой мог самолично наблюдать, как члены Государственного совета направились сначала к Николаю, а потом вмести с ним – к присяге. Позже вечером он посетил и Сенат, где получил информацию о только что принятом Указе также из первых рук: обер-прокурор С.Г.Краснокутский тоже был участником заговора, причем – «Южного общества»!

Любопытно, что в Сенат Трубецкого привело, по его собственному признанию, желание выяснить судьбу помещенного туда экземпляра запечатанного пакета с завещанием Александра I!

На заговорщиков произвело сильнейшее впечатление, насколько легко было заставить чиновную Россию принять какое угодно распоряжение – лишь бы оно исходило от вышестоящих начальников.

Не меньшее впечатление произвела и реакция единственной инстанции, которая попыталась усомниться в законности происходившего. Это случилось во время присяги членов Государственного Совета. Вот рассказ Трубецкого: «В комнате, где стоит обыкновенно внутренний караул, бывший в тот день 1-го взвода роты его величества лейб-гвардии Преображенского полка, стоял аналой с крестом и евангелием. Солдаты спросили, что это значит? «Присяга», – отвечали им; они все в один голос: «Какая присяга?» – «Новому государю». – «У нас есть государь». – «Скончался». – «Мы не слыхали, что он и болен был». Пришел комендант Башуцкий и стал им рассказывать, что известно было о болезни и смерти государя. Тогда головной человек вышел вперед и начал те же возражения, прибавив, что они не могут присягать новому государю, когда есть у них давно царствующий, и верить о смерти его не могут, не слыхав даже о болезни. Дежурный генерал штаба его величества Потапов пришел на помощь коменданту, подтвердил его слова и начал уговаривать людей принять требуемую присягу. Солдаты настаивали упорно на своем отказе. Между тем великий князь Николай Павлович и члены Государственного Совета успели уже присягнуть в церкви, и Николай вышел к упорствующему караулу и подтвердил слова генералов и объявил, что он сам уже только что присягнул новому государю Константину Павловичу. Волнение утихло, и солдаты присягнули».

Готовность солдат стоять на страже интересов правящего царя и недоверие к чистоте помыслов высочайшего начальства стали важнейшими факторами, положенными в основу замысла выступления 14 декабря.

Резюме всему виденному и слышанному в день 27 ноября 1825 года Трубецкой сформулировал так: «Верю очень, что в[еликий] к[нязь] Николай мог заставить себя провозгласить императором от членов Совета, Сената и двора, хотя многие его и не желали, но робость противников его в выражении их мыслей заставляет меня оставаться в уверенности, что никто из них не осмелился бы явно противуречить. Сверх того, надобно признаться, что и Константин был не такая находка, для которой нашлось бы много охотников порисковать своею безопасностью. Один граф Милорадович смел бестрепетно высказывать свои убеждения и противиться всякому незаконному поползновению. Он держал в своих руках судьбу России, и спас столицу от общего и всенародного возмущения, которое непременно бы вспыхнуло, еслиб тотчас после кончины Александра потребована была присяга Николаю. Если Николай добровольно покорился убеждениям графа, то заслужил признательность Отечества; но еслиб он захотел силою добыть престол, то не сомневаюсь, что не нашел бы в графе Милорадовиче себе сообщника».

Внезапная смерть императора Александра и присяга Константину ударили большую часть заговорщиков, как обухом по голове. Ведь все их прежние планы, точнее – намерения, сводились к попытке произвести переворот в случае убийства или смерти прежнего государя. И вот эта смерть случилась – и выяснилось, что на самом деле заговорщиками за столько лет существования заговора ничего не предусмотрено и не приготовлено. Стало очевидным, что никакого заговора просто не было, а была одна говорильня.

Заметим, что и утверждение Трубецкого о всеобщем возмущении в случае присяги Николаю, а не Константину, по существу остается бездоказательной гипотезой – ведь и сами заговорщики пока ничего не предпринимали, чтобы выступить в подобной ситуации. Их самих с полным основанием следует отнести к тем робким противникам Николая, которые не осмелились бы явно противуречить – они также по-существу спрятались за спину Милорадовича! Иное дело, неизвестно что бы получилось, если бы Николай не спасовал и дело дошло до прямого открытого конфликта между великим князем и Милорадовичем, привыкшим к безоговорочному повиновению своих гвардейцев – это-то его и погубило 14 декабря!

Теперь же рядовые участники заговора были просто обескуражены.

Рылеев показал на следствии, что Якубович ворвался к нему с криком: «Царь умер, это вы его у меня вырвали

Подполковник корпуса путей сообщения Г.С.Батенков, недавно принятый в «Северное общество», говорил Бестужевым (Николаю и Александру): «Потерян случай, которому подобного не будет в целом 50 лет: если б в Государственном совете были головы, то ныне Россия присягнула бы вместе и новому государю, и новым законам. Теперь все для нас пропало невозвратно».

Николай Бестужев, которому Рылеев протрубил уши одами о всесилии Тайного общества и неизбежности его выступления сразу после убийства или естественной смерти Александра I, высказал обоснованные упреки своему вождю. Рылеев не мог найти слов для оправдания, хотя, как мы понимаем, тут уже совершенно нечестная игра: сам Рылеев был предуведомлен по меньшей мере за трое суток до происшествия и мог бы принять какие-нибудь меры для активизации заговорщиков, если бы это соответствовало его намерениям.

Мало того, известно, что когда весть о тяжелой болезни государя достигла членов филиала «Южного общества» в Петербурге П.Н.Свистунова и А.С.Горожанского (очевидно, вечером 26 или уже утром 27 ноября – в связи с назначением богослужения о выздоровлении), то через своего однополчанина А.М.Муравьева (младшего брата Никиты) они запросили позицию «Северного общества». Рылеев и Оболенский передали: «если будут присягать цесаревичу, то присягнуть, в противном случае сопротивляться».

Запрос вызвал, по-видимому, ответный интерес Е.П.Оболенского: в докладе Следственной комиссии Николаю I, представленном в мае 1826 года, сказано: «Князь Оболенский посылал в сей самый день спрашивать у кавалергардского корнета Александра Муравьева, можно ли надеяться на их полк для произведения бунта, Муравьев отвечал, что это намерение безумное».

Но теперь Рылеев счел нужным отступить перед энтузиазмом Бестужевых. Они вместе бросились наверстывать упущенные возможности: принялись было составлять воззвание к войску, но, не имея средств его размножить, решили сами – Рылеев и два Бестужевых (Николай и Александр) – обойти ночью все посты в столице и сообщить солдатам, что их обманули, «не показав завещания покойного царя, в котором дана свобода крестьянам и убавлена до 15 лет солдатская служба». Жадное ответное внимание вдохновило заговорщиков. Одно было плохо: от усталости они с ног валились, а Рылеев даже простудился. Пришлось прекратить эту агитационную деятельность.

В последующие дни рассматривалось предложение Рылеева поставить все же эту пропаганду на широкую ногу и использовать для возбуждения войск и захвата власти в столице в собственные руки. Было, однако, общепризнанно, что эта идея не имеет никаких шансов на успех. Таким образом, практически получилось нечто вроде урока на тему о бессильности Тайного общества, и, очень похоже, что провел его не кто-нибудь, а сам Рылеев – совсем как в Кронштадте в начале прошлого июня…

Рылеев, как мы покажем ниже, просто не мог, не имел права сообщить большинству своих сторонников, что переворот на самом деле уже произведен – и это было именно то, на что реально только и могло рассчитывать трезвомыслящее руководство заговора.

Тем, в сущности, и завершилось бы выступление Тайного общества, если бы не выяснилось, что Россия присягнула вовсе не тому наследнику, какому было положено.

А вот какими были бы последующие действия Милорадовича, если бы Константин решился вступить на престол – это нуждается в серьезном анализе, которого просто никто не потрудился сделать.

Мотивы Милорадовича, вроде бы в одиночку гениально осуществившего государственный переворот, так и остались загадкой. Каких только пошлейших мнений об этом ни высказывалось!..

Барон В.И.Штейнгель, отставной подполковник, заговорщик с недавним стажем, но автор проекта манифеста, с которым мятежники вышли 14 декабря на Сенатскую площадь, слабо разбирался в петербургских реалиях. Рылеев ему объяснил 13 декабря, «что если прямо не присягнули Николаю Павловичу, то причиною тому Милорадович, который предупредил великого князя, что не отвечает за спокойствие гвардии». Заинтригованный загадочным поведением графа, Штейнгель решил разобраться в причинах и пришел к глубокомысленным выводам: «Он был чрезвычайно расточителен и всегда в долгу, несмотря на частые денежные награды от государя, а щедрость Константина была всем известна. Граф мог ожидать, что при нем заживет еще расточительнее» – такая сплетня широко гуляла по тогдашнему Петербургу.

Трубецкой возмутился такой глупостью и несправедливостью: «Это непростительно в отношении человека, действовавшего в это критическое время прямо и благородно. Конечно граф мог ожидать, что если дело как слишком видимо было должно кончиться воцарением Николая, то этот не простит ему оказанной оппозиции. Мнение же высказанное, будто бы известная щедрость К[онстантина] могла быть побуждением гр[афу] М[илорадовичу] стоять за К[онстантина], в надежде зажить еще расточительнее, вовсе не заслуживает никакого уважения, тем более что никогда К[онстантин] не считался таким щедролюбивым».

Сам Трубецкой, по-видимому, достаточно знал о планах Милорадовича, но предпочел унести эту тайну с собой в могилу, ограничившись лишь намеком, приведенным выше, что и Константин был не такая находка, для которой нашлось бы много охотников порисковать своею безопасностью.

Главное было, следовательно, не в замене Николая Константином!..

8. Междуцарствие 1825 года

В полном спокойствии почти целую неделю столица ждала прибытия нового императора из Варшавы.

Вместо этого 3 декабря 1825 года в 6 часов утра до Петербурга добрался великий князь Михаил Павлович. Еще по дороге, начиная с Митавы и особенно после Риги, до него и его спутников доходили слухи о присяге в Петербурге Константину Павловичу. Наконец в Нарве, встретив Опочинина, направлявшегося в Варшаву, великий князь узнал подробности событий, происшедших в столице. С ним же вернулся в Петербург и Опочинин: из рассказов великого князя и его спутников он уяснил излишность своей тайной миссии.

Отметим чрезвычайно любопытную деталь путешествия великого князя. Рассказ о нем записан бароном М.А.Корфом со слов самого Михаила в декабре 1847 года, полностью опубликован еще в 1908 году, а затем неоднократно переиздавался. В текст вкраплена одна неточность – то ли ошибка памяти ввиду давности происшедшего, то ли просто описка: конец пути датирован 1 декабря, тогда как все иные источники называют приведенную дату – 3 декабря (это отмечено и публикаторами названной ниже книги). Все же это – косвенное указание на возможность и других неточностей. Об этом, конечно, нужно помнить, но со свидетельством всегда следует считаться, если оно ничем не опровергнуто.

Так вот, фрагмент о первой вести, полученной великим князем Михаилом о присяге в столице, в этом рассказе выглядит следующим образом: «На всем протяжении пути до Митавы никто еще не подозревал постигшего Россию несчастия, и все было тихо по обыкновению. В самой Митаве жил тогда, по званию командира 1-го корпуса, Иван Федорович Паскевич /…/. В проезд великого князя Паскевич явился к нему и от него первого услышал о кончине Александра Благословенного. Но до самого великого князя слухи о событиях петербургских достигли не прежде, как на первой следующей станции, Олае. При нем в коляске находился адъютант его [И.П.]Вешняков; за ними, во второй коляске следовали другой его адъютант князь Долгоруков и медик Виллье. В Олае, пока перепрягали лошадей, Долгоруков донес, что в Митаве, между тем как у великого князя был Паскевич, один проезжий из Петербурга рассказал им, что великий князь Николай Павлович, а за ним все войско, все правительства, весь город принесли присягу государю императору Константину Павловичу. /…/ Эта весть повергла великого князя в большое волнение» – и он, очевидно, поспешил с несколько большим пылом.

Таким образом, в Митаве (ныне Елгава), куда никто специально фельдъегерей в те дни не посылал, на полпути между Варшавой и Петербургом сошлись вести о кончине Александра (случившейся 19 ноября в Таганроге), присяге Константину (происшедшей 27 ноября в Петербурге) и отказе Константина от престола (сделанном 25 ноября в Варшаве и посланным сутками позже). Эпизод этот, исходя из скорости движения Михаила Павловича и его попутчиков, с достаточной точностью можно отнести к 30 ноября. Во всем этом нет ничего примечательного, кроме наличия Виллье среди спутников Михаила Павловича.

В именном указателе к книге «14 декабря 1825 года и его истолкователи (Герцен и Огарев против барона Корфа)» (М., «Наука», 1994, с. 435) констатируется, что это – тот самый Я.В.Виллие, который вплоть до 19 ноября безуспешно лечил в Таганроге умиравшего императора Александра I. Такой комментарий никак не разъясняет достаточно странную ситуацию.

Мог ли практически Виллие, заведомо находившийся в Таганроге днем 19 ноября, ровно через неделю вечером выехать из Варшавы в Петербург?

Если очень хотел, то мог: для этого достаточно было ехать от Таганрога до Варшавы со скоростью фельдъегеря, что для немолодого медика трудно, но возможно. Дальнейший путь в компании с великим князем и вовсе был достаточно комфортабельным.

Значительно труднее допустить возможность его выезда из Таганрога не позднее утра 20 ноября – ведь у него там хватало дел с посмертным обслуживанием тела и оформлением официальных бумаг. Но здесь нужно сделать поправку, исходя из предполагаемой цели путешествия Виллие.

Сам маршрут указывает, что Виллие хотел встретиться с царем (зачем – мы рассмотрим несколько позже) – не обязательно с Константином персонально, а с новым императором – кто бы им ни был. Выезжая из Таганрога, Виллие, выполнивший неотложные обязанности, мог предполагать, что не успеет в Варшаву до отъезда Константина в столицу. Как он должен был поступить, если хотел встретиться с царем как можно скорее?

В XIX веке, понятно, не умели стрелять по движущимся танкам и самолетам, но логика стрелка, целящего в летящую птицу или скачущего всадника, была предельно ясна. Поэтому опаздывающий Виллие должен был ехать не в Варшаву, а нацелиться с упреждением – в Ригу или Митаву, а уж там, выяснив, что новый император не проезжал, ждать или двигаться навстречу. От Таганрога до Риги или Митавы, если ехать быстрее почты, но медленнее фельдъегеря – суток восемь-девять пути. Чтобы перехватить там Константина (или Михаила, оказавшегося вместо него), можно было выехать из Таганрога уже числа 21 или даже 22 ноября. Вот это уже в пределах разумных возможностей, и даже не нужно было изобретать предлог для страшной спешки, а просто собрать все официальные медицинские бумаги о смерти, вскрытии и прочих посмертных процедурах и самолично выехать для высочайшего доклада!

Михаил Павлович (не самый проницательный мыслитель своего времени!), если не придал значения самому факту пребывания Виллие в своей свите, то не должен был придавать и особой роли появлению его в ней – не позднее, чем в Митаве. Если Виллие хотел видеть царя по весьма уважительной причине, то ему вполне естественно было присоединиться к Михаилу, уже не заезжая в Варшаву: ведь спутники Михаила или он сам объяснили, что Константин царем быть не собирается.

Ниже мы дадим разъяснение загадочной подвижности лейб-медика. Вот только почему на таком удивительном факте никто из историков и читателей не сконцентрировал внимания?

Приехав в столицу, Михаил первым делом заехал в собственный дом к своей жене. Сразу же его навестили вместе Николай Павлович и Милорадович. Последний не только желал услышать о позиции Константина из первых рук, но и старался все эти дни самым плотным образом опекать Николая и держать под контролем все его действия. Только пожар, вспыхнувший в тот момент «где-то в строениях Невского монастыря», потребовал немедленного присутствия генерал-губернатора и позволил братьям остаться наедине.

Тут, судя по всему, между братьями произошел довольно неприятный разговор. Михаил, разогретый сведениями, дошедшими до него по дороге, никак не мог понять, каким образом Николай мог допустить происшедшую нелепость, а последний, естественно, не мог ничего объяснить вразумительно. «Михаил высказывал такие ложные мысли о благородном поведении Николая, которое он называет революционным!», – с обидой записала на следующий день в своем дневнике Александра Федоровна – супруга Николая.

Не найдя общего языка, оба брата отправились к матери, причем, если верить запискам Николая, то Михаил даже не соизволил объяснить брату, что же решил Константин. Михаил больше часу говорил с матерью один на один, а Николай смиренно дожидался вердикта в соседней комнате.

Царица-мать поздравила Николая (в оригинале – диалог по-французски): «Ну, Николай, преклонитесь перед вашим братом: он заслуживает почтения и высок в своем неизменном решении предоставить вам трон».

На это Николай, изнервничавшийся за последнюю неделю, возразил: «Прежде чем преклониться, позвольте мне, матушка, узнать, почему я это должен сделать, ибо я не знаю, чья из двух жертв больше: того ли, кто отказывается (от трона), или того, кто принямает (его) при подобных обстоятельствах».

Милорадович, успевший управиться с пожаром, немедленно подтвердил, что поздравлять Николая пока что не с чем. Другим участником совместной беседы стал князь А.Н.Голицын.

Последний, напоминаем, оказался на заседании 27 ноября практически в полном одиночестве против всего состава Государственного Совета. Его конфликт с Милорадовичем стал самым острым моментом того достопамятного дня. Затем позиция князя существенно переменилась.

По-видимому, Милорадович сумел убедить этого друга детства Александра I, что желания покойного императора и государственные интересы все еще живой России – по сути вещи принципиально разные. За прошедшие дни противоречия между ними не только исчерпались, но Милорадович и Голицын вплоть до утра 14 декабря действовали вместе, практически единым сплоченным дуэтом. Это подчеркивает гениальность Милорадовича в общении с людьми!

Впрочем, в его арсенале на подобные случаи находились и достаточно тупые и доходчивые аргументы!

Едва ли Милорадович мог угрожать непосредственно Марии Федоровне – тут он наверняка действовал только обаянием. По всем внешним признакам, вдовствующая императрица была вполне убеждена, что все происшедшее совершено исключительно ради блага правящей фамилии и во избежание кровавого сопротивления неудачно подготовленному закулисному переходу престолонаследия. Недаром в последующие дни Милорадович был награжден царицей-матерью драгоценным перстнем – в знак искреннего признания его выдающихся заслуг!

Милорадович отказался признать отречение Константина, привезенное Михаилом, и рассуждал вполне резонно: 25 ноября Константин волен был решать вопрос как хотел и в соответствии с тем, что из себя представляла ситуация в Российской империи на момент смерти Александра I; теперь же все радикально переменилось. Теперь на Константине лежит бремя ответственности за большую часть империи, присягнувшей ему как императору. В эти дни присяга продолжала распространяться по России на юг, север и восток, добираясь до последних медвежьих углов. Право и долг Константина – не отказываться от такого тяжкого дара, возможность которого обременяла его с самого рождения. Против такой логики – крыть нечем!

Милорадович исподволь позволял себе угрожать недовольством гвардии и настаивал на непременном исполнении одного из трех условий, возможных для Константина: либо вступление на трон, либо самоличный приезд в Петербург для четкого публичного разъяснения недоразумений, либо недвусмысленный Манифест от его имени, как императора, которому страна уже присягнула, с отречением от престола. В противном случае Милорадович не ручается за сохранение спокойствия и поддержание порядка. Крыть, опять же, было нечем.

Николаю оставалось теперь только поддерживать Милорадовича, ибо эта линия и оправдывала его собственное капитулянтское поведение 27 ноября, и максимальным образом обеспечивала безопасность перехода трона к нему, если с этим в конечном итоге соглашался Константин.

Позиция Милорадовича не вызывала личных подозрений ни у кого из членов царской фамилии, за исключением, возможно, Николая – и то несколько позднее.

Сейчас же, оправившись от первых потрясений от вестей из Варшавы, отразившихся в столь непочтительной реплике в адрес старшего брата, Николай снова ожил: возобновлялись его надежды на немедленное занятие трона! В последующем разговоре двух братьев наедине (во время обеда позже в этот же день), уже Николай не испытывал опасений перед новой грядущей присягой, что вызывало серьезную озабоченность младшего великого князя.

В эти дни Милорадович полностью контролировал ситуацию и в столичном гарнизоне, и среди населения столицы, и во всех главнейших учреждениях России, и в царском дворце – т. е. по существу держал в руках власть над всей империей – за некоторыми досадными исключениями.

Междуцарствие 1825 года вошло в учебники чуть ли ни как период безвластия, позволившего разгуляться революционным страстям. На самом деле в это время (практически – еще со 2 сентября 1825) власть в столице и России находилась в руках самого выдающегося по качествам политика из ее руководителей на протяжении по крайней мере всего XIX века! Только вот в последние два дня его правления власть заколебалась и выскользнула из его рук!..

При отсутствии законного государя никто не мог поколебать власти Милорадовича! Это вытекало и из его формальных прав, и обеспечивалось его личным превосходством над любым, кто осмелился бы противоречить! Но это – при отсутствии законного государя, повторяем, и при условии, что сам Милорадович не выступает против признанного законного государя. В последнем случае решающим фактором становится присяга, заставляющая людей, независимо от несравненных личных качеств Милорадовича, подчинять себя приказам или интересам уже императора, а не кого-либо еще. Такой порядок сохранялся в России почти неколебимо вплоть до февраля 1917 года. Это и было условием, ограничивающим всемогущество великого воина, и вынуждающим его самого четко удерживать собственные решения и поступки если и не строго в рамках, то не слишком далеко за границами допустимого.

Великим князьям Николаю и Михаилу было бы трудно согласиться, что эта опека – исключительно им во благо, если бы они ее замечали. Но, похоже, к действиям Милорадовича они пока должным образом не присматривались. Во всяком случае, их обоих совсем не заинтриговал побег Милорадовича утром 3 декабря на тушение какого-то горящего сарая – вместо присутствия при их диалоге. Мы же не ошибемся, предположив, что Милорадович мог пренебречь присутствием при выяснении отношений двух очень занимавших его персонажей только исключительно ради более актуального дела.

Таковым могла быть, на наш взгляд, только беседа с приехавшим Виллие. Коль скоро последний так жаждал что-то поведать главному начальству, то Милорадовичу нужно было ему объяснить, кто здесь самый главный и выяснить, чего же хочет лейб-медик. Последний, очевидно, был вполне удовлетворен выяснением волновавших его проблем, и в дальнейшем оставался так же незаметен, как Аракчеев, прибывший, напоминаем, в столицу несколькими днями позднее.

Генерал-губернатор по существу вел себя как диктатор (недостижимая мечта Пестеля!), а царской фамилии нужно было теперь либо соглашаться с его позицией, либо вступать в борьбу. Причем у членов царской семьи, находящихся в Петербурге, выбора по существу не было – и они подчинялись!

Сделать что-либо против Милорадовича великие князья в Петербурге практически все равно ничего не могли – нравилось ли это им самим или нет. Гораздо хуже для Милорадовича было то, что ему не подчинился Константин, и, похоже, не собирался подчиняться. Вот эта ситуация уже грозила трагическими последствиями и нуждалась в срочном исправлении.

Оказалось, в конечном итоге, что фатальную ошибку в этот момент совершил Милорадович, снова предоставив право решающего выбора Константину: вердикт последнего единым махом перечеркнул все ожидаемые результаты переворота 27 ноября и всю титаническую работу, затраченную для осуществления этого переворота, которая, как мы покажем, отнюдь не ограничивалась личными усилиями Милорадовича!

Сформулированные условия были изложены в письмах к Константину, которые в 9 часов вечера 3 декабря повез в Варшаву фельдъегерь Белоусов. Позже ночью туда же снова послали и Ф.П.Опочинина, который до этого, как упоминалось, составил под диктовку Николая всю хронику прошедшей декады.

Здесь опять предоставим слово Трубецкому: «Опочинин поехал с намерением употребить все средства, чтоб уговорить Константина приехать в столицу империи, и даже имел надежду, что слова его подействуют достаточно, чтоб заставить Константина принять царство. Он вспомнил, что когда Константин писал к Александру по настоянию его величества в 1822 г[оду], то он сказал Федору Петровичу, что имеет полную уверенность, что не переживет своего брата. Жена же Опочинина Дарья Михайловна /…/ не разделяла надежд своего мужа и говорила мне, что она уверена, что Константин не примет престола, что он всегда говорил: «Меня задушат, как задушили отца»» – как видим, заговорщики и тут непосредственно контролировали каждый шаг действующих лиц, хотя коллективное постановление, вынесенное спонтанно сформированным «политбюро» (императрица-мать, оба великих князя, Милорадович и Голицын) было решено сохранить в этом узком кругу: только так обеспечивалась свобода рук для принятия дальнейших решений без возбуждения публики и ее вмешательства в келейную политику.

В конечном итоге, запрет был наложен на распространение любых сведений о решениях, принятых Константином 25 ноября. В этом был резон, пока сохранялись шансы на то, что Константин передумает и взойдет на престол – так что спорить не приходилось.

Другим достижением Милорадовича стала необходимость дожидаться ответа на депеши, посланные с Белоусовым. Тем самым 3 декабря междуцарствие автоматически продлялось до 12–13 декабря – когда можно было ожидать возвращения Белоусова и когда он действительно вернулся с ответами Константина Павловича; ниже мы объясним, почему это было важно.

Опочинин же и вовсе не успел возвратиться в столицу до 14 декабря.

Как известно, отсутствие информации – тоже информация! Тем более, что Михаил и его спутники не могли не делиться хоть какими-то сведениями!

Отсутствие официальных сообщений после приезда Михаила породил в столице море слухов. Весь Петербург облетела весть, полученная от его свиты, что в Варшаве Константину не присягали!.. Мало того, и прибыв в столицу Михаил и его спутники приносить присягу Константину явно не собирались – только один из прибывших, оказавшись во власти своего постоянного местного начальства, был немедленно приведен к присяге!.. Развивались невероятные события!

Положение Михаила становилось нестерпимым: все приставали к нему, в пределах вежливости, конечно, но настойчиво пытаясь выведать суть происходящего, а Михаил должен был молчать: ведь ясно, что прими Константин в этот момент царствование, подчиняясь как бы внезапным, хотя и не вполне законным обстоятельствам – и никто в России и словом бы не пикнул, но тем более незачем было оставлять такую возможность и на будущее.

5 декабря в дневнике Александры Федоровны записано: «В течение нескольких часов споры и горячие обсуждения у матушки с обоими великими князьями и Милорадовичем. Последний передавал все ходящие по городу толки и разговоры солдат.

Матушка решила, что Михаил должен тотчас же поехать в Варшаву, чтобы умолять Константина дать манифест; она написала Константину, на коленях заклиная его приехать и покончить все. Михаил уехал в 6 часов [вечера]».

Официально Михаил ехал, чтобы успокоить Константина о состоянии здоровья матушки, а фактически – за окончательным решением старшего из великих князей. Его снабдили предписанием, написанным императрицей-матерью Марией Федоровной, дающим ему право вскрывать всю почту, перевозимую курьерами – чтобы Михаил был в курсе всех происходивших событий.

«Когда ты увидишь Константина, скажи и повтори ему, что если так действовали, то это потому, что иначе должна была бы пролиться кровь», – напутствовала Михаила мать. «Она еще не пролита, но пролита будет», – в сердцах ответил великий князь.

С собой Михаил Павлович вез письма к Константину от матери, от Николая и от Милорадовича – вот бы прочесть это последнее!

Между тем, Константин Павлович еще 2 декабря получил послания от 27 ноября.

Легко представить, как неприятно ему было ознакомиться с Манифестом от 16 августа 1823 года! Александр опять его обманул, а ведь Константин поверил, что действительно ему предоставлена свобода выбора! Каково, приняв самое тяжелое решение в своей жизни, вдруг узнать, что ты, оказывается, вовсе ничего и не решал!

Но ситуация, созданная Милорадовичем, предоставляла Константину фактическую возможность все опять решать заново. Константин, однако, предпочел остаться верным закону, себе самому и собственному слову.

Несомненно, в то же время, что совершенно справедливая обида на покойного старшего брата в определенной степени обратилась и на Николая. Последний, вроде бы, никак не был виноват в происках Александра и даже сам был жертвой этих происков. Но всем (и Константину, конечно, тоже) должно было быть ясным, что Александр мог предпринять все сделанные им шаги, только опираясь на принципиальное согласие Николая принять трон. И такое согласие, как мы понимаем, действительно было дано: Николай же практически никак не возражал на предложение Александра, сделанное еще летом 1819 года, а только молча в дальнейшем ждал, как же все это разрешится. Окажись на месте Николая более порядочный человек – хотя бы такой, как Константин! – и он должен был бы добиваться у Александра и Константина, чтобы все решалось по справедливости и по ясно выраженной воле Константина, по рождению имеющему все права на занятие престола. Николай же никак не возражал против таинственного и подлого поведения царя – за что в значительной степени и поплатился.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю