Текст книги "Заговор графа Милорадовича"

Автор книги: Владимир Брюханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)

С определенной натяжкой можно причислить к политическим еще четыре категории сосланных в то же двадцатилетие: за преступления против веры (в основном – сектанты) – 445 человек; за побеги за границу – 184; за побеги из службы или из-под стражи (беглые солдаты и арестанты) – 1467; за возмущение и неповиновение (в основном – крепостные) – 2411. Даже при этом всего получится 4950 человек или порядка 3 % сосланных. В год, следовательно, по 247,5 человека в среднем, главным образом – из низших сословий России.

Начиная с 1848 года политические репрессии ужесточились, но число действительно пострадавших за политические убеждения едва ли поднялось выше обычного уровня; наиболее громким событием этого периода был арест и последующее осуждение тридцати трех участников кружка М.В.Буташевича-Петрашевского.

Таким образом, хотя оценки обоих процитированных экспертов (Бакунина и Басаргина), лично побывавших в Сибири, нельзя считать совсем уж ложными, но все же они заметно преувеличены.

Еще большими преувеличениями страдает молва о всеобщем шпионстве и доносительстве.

О жутком распространении шпионства пишет А.И.Герцен, также бывший жертвой доносов и репрессий: по его словам, глава всесильного III Отделения граф А.Х.Бенкендорф «образовал целую инквизиционную армию наподобие тайного общества полицейских масонов, которое от Риги до Нерчинска имело своих братьев – шпионов и сыщиков».

Как формировались подобные мнения, об этом хорошо свидетельствует письмо известного историка, лидера «западников» Т.Н.Грановского, посланное к Герцену в 1850 году: «Всякое движение на Западе отзывается у нас стеснительной мерой. Доносы идут тысячами. Обо мне в течение трех месяцев два раза собирали справки», – звучит смешно, хотя самому Грановскому было, разумеется, не до смеха.

Прежде всего, всесильное III Отделение обладало ничтожной численностью: в момент создания оно состояло из 16 чиновников. Затем их число непрерывно возрастало и достигло 20 в 1829 году, 28 – в 1841-м, и в 1855 году – уже сорока человек. Если исчислять проценты роста, как это любили делать при Советской власти, то расширение огромное!

Характерно свидетельство одного современника в декабре 1861 года: «в четверг в Знаменской гостинице собралось на обед все третье отделение. Не знаю, что праздновали, но кричали «ура» и выпили кроме других питей 35 бутылок шампанского на 32 человека»!

Разумеется, не одно III Отделение занималось делами политического сыска: ему еще был подчинен Отдельный корпус жандармов; численность последнего также непрерывно росла и достигла 5,5 тысяч человек в 1873 году. Но жандармы вели огромную и разнообразную работу, играя роль внутренних войск и других современных служб: охраняли границу, несли караульно-конвойную службу, производили рекрутский набор, устанавливали и обеспечивали карантин при частых тогда эпидемиях и т. д. Большая часть его состава была унтер-офицерами и рядовыми, ни по функциям, ни по образовательному уровню не способными иметь какое-либо отношение к политическому сыску.

Существовали региональные (губернские и областные) жандармские управления – офицеры этих органов действительно занимались и политикой, и политиками. Но, как и положено в любой бюрократической системе, отдельные местные органы не могли превосходить по численности свое центральное руководство: в этих управлениях действовало не более чем по нескольку профессиональных специалистов.

Более важным к тому же было то, что и само III Отделение, и его переферийные органы занимались не только и не столько политическим сыском, сколь совсем иными расследованиями. Вот как об этом повествует один из современников, Н.М.Калмыков: «III отделение, при шефе жандармов графе А.Х.Бенкендорфе, графе А.Ф.Орлове и других, состоя под ближайшим управлением Леонтия Васильевича Дубельта, преследовало, по своим понятиям, кажущееся зло и, стремясь к добру, отправляло во многих случаях, ничем не стесняясь, функции судебных мест.

Так, оно определяло вины лиц по делам не политического свойства, брало имущество их под свою охрану, принимало по отношению к кредиторам на себя обязанности администрации и входило не редко в рассмотрение вопросов о том: кто и как нажил себе состояние, и какой кому и в каком виде он сделал ущерб.

/…/ В особенности III отделение в прежнее время зорко следило за действиями бывших тогда поверенных или адвокатов. Редкий из них не побывал в III отделении для объяснений с генералом Леонтием Васильевичем Дубельтом», – красочная демонстрация тогдашнего российского бесправия!

Совершенно ясно, что III Отделение действительно было настоящим аналогом доблестных органов ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ, поскольку с теми же целями совало нос всюду, куда надо и не надо. Но аналог этот был по своим масштабам микроскопическим!!! Понятно, что при той численности и столь разнообразных функциях и речи не могло быть об атмосфере тотальной слежки, о которой на голубом глазу толкуют Герцен, Грановский и прочие!..

Ссылки на якобы бесчисленное число шпионов не могут выдержать никакой критики: тысячи доносов требуют многих сотен людей, которые бы их читали и разбирались в них. Следовательно, и доносчиков не могло быть много!

И действительно, архивные изыскания советского времени показали, что число оплачиваемых агентов, подчиненных непосредственно III Отделению, также непрерывно росло, и достигло к 1870 году аж нескольких десятков человек!

Однако и тех, кто занимался оппозиционной деятельностью, и даже тех, кто ею не занимался, но, по крайней мере, действительно оппозиционно мыслил, говорил и писал, при Николае было так немного (о них – подробнее ниже), что на контроль за ними ничтожному по численности III Отделению тогда вполне хватало сил. Были наверняка при этом и шпионы.

Увы, практически не известны случаи, описанные современниками, в которых возникновение хоть намека на противозаконную деятельность не сопровождалось бы очень скорым появлением и доносчиков, и предателей – это действительно характерная черта той эпохи, и не только ее. Так что винить в этом Николая I и его правительство – едва ли справедливо.

Добровольные осведомители имелись всегда, но характернейшей чертой именно Николаевской эпохи было то, что содержание доносов тогда действительно всерьез расследовалось, что приводило порой к весьма нежелательным для доносчиков результатам.

Известно, что еще Петр I не жаловал доносчиков, и в его время доносчики сильно рисковали, если донос недостаточно подтверждался. Но в то горячее время под расправу мог попасть любой и каждый. Николаевская же эпоха, оказывается, была единственным временем в истории России, когда доносчиков преследовали со всем упорством и настойчивостью, присущим III Отделению.

Число людей, сосланных в Сибирь за ложные доносы в уже рассмотренный период 1827–1846 гг., составляет 358 человек – т. е. лишь немногим уступает числу сосланных политических. Почему-то, однако, никто никогда не писал о вакханалии расправ над доносчиками в Николаевское время!

Имеется и очень красочный пример подобной расправы. За донос на декабристов И.В.Шервуд был всячески обласкан и награжден Николаем: в 1826 году Шервуд получил дворянский титул и приставку к фамилии – Верный. В течение пятнадцати следующих лет он дослужился от унтер-офицера до полковника. И все же судьба и он сам жестоко подшутили над ним самим: в начале сороковых годов он попался на ложном доносе, и загремел за это на десять лет в Шлиссельбургскую крепость!

Эта таинственная история, наверняка имеющая двойное дно, свидетельствует, тем не менее, и о наличии доносчиков, и об их нелегкой судьбе!

Безотносительно от всего этого, осуждение декабристов главным образом за их предшествующую заговорщицкую активность не только стало вопиющим прегрешением против основного юридического принципа – судить за действительные (или хотя бы реально готовившиеся) преступления, а не за содержание безответственной болтовни, но и позволило скрыть главные мотивы и наиболее существенные проступки перед законом и моралью, совершенные вождями мятежа.

Дело о выступлении 14 декабря оказалось юридически не раскрытым и не расследованным.

Это позволило позднее различным идеологам и комментаторам закрыть глаза на сомнительность мотивов и поступков лидеров декабристов, по существу – предателей и провокаторов (а некоторых – просто трусов!), объявить их морально безупречными борцами за идеи и даже возвести в ранг национальных героев!

Вместо разоблачения принципов и преступной тактики революционеров, позднее возрожденных и многократно усиленных будущими поколениями «борцов за свободу», были заложены основы традиции преклонения перед революционной моралью, ради провозглашенных целей (какими бы фантастическими, нереальными, а порой и аморальными они бы ни были) оправдывающей любые средства.

С другой стороны, нераскрытость преступлений породила иную волну критики в адрес таинственных неразоблаченных «освободителей», старавшихся ввергнуть Россию в республиканское рабство – типа процитированных суждений В.Ф.Иванова.

Что же касается тех вольнодумцев, которые ни сном, ни духом не были замешены в преступлениях декабря 1825 года, но оказались жестоко наказанными, то нельзя сказать, что они вовсе ни в чем не были виновны.

Цареубийственные разговоры, продолжавшиеся не один год, таили определенную угрозу: нельзя гарантировать, что рано или поздно не нашелся бы человек, по слабости ума и избытку темперамента превосходящий перечисленных выше несостоявшихся цареубийц, – и тогда его товарищам было бы не просто его удержать! Наши будущие герои Д.В.Каракозов и А.К.Соловьев – люди примерно такого типа! Таким же оказался и Каховский.

Отметим, что и покушение Якубовича, возможно, было не совсем фантазией, а вполне серьезным планом. Так что и этих словоохотливых людей, и всю среду, вскормившую их, имело смысл серьезно предупредить, но не таким же крутым образом, как это совершил суд над декабристами!

Важнейшим последствием судебного решения стало и то, что осужденные именно этой категории совершенно незаслуженно приобрели ореол борцов за свободу. Эти люди в большинстве своем действительно не совершили ничего особенного, что требует специального морального осуждения со стороны потомков (кроме также и их позорнейшего поведения на следствии), но ведь они и вовсе ничего не совершили в политике! А в результате приговора эти благополучные баре, ведшие пустые разговоры и сочинявшие маниловские программы в гостиных и кабинетах своих особняков, палец о палец не ударившие для улучшения порядков в России, ничем не облегчившие положение крепостных, даровый труд которых обеспечивал их комфортное существование, оказались в глазах потомков тоже революционерами или, по меньшей мере, морально безупречными людьми!

Этим также были заложены основы другой процветавшей в будущем традиции, согласно которой все злопыхатели и политические бездельники, годами и десятилетиями брюзжавшие все в тех же гостиных, а также и в эмигрантских кафе, тоже считали себя полезными членами общества и борцами за свободу!

И все это получилось в результате совершенно необъективного официального расследования и невероятно жестокого и несправедливого наказания большинства обвиняемых.

Естественно, что вопиющее пренебрежение справедливостью вызвало горячее осуждение и самими пострадавшими, и всей социальной средой, к которой принадлежали и они, и многие другие их искренние единомышленники, только по лени или по чистой случайности не оказавшиеся в ролях «борцов» и страдальцев (последнее – безо всяких кавычек!), и абсолютно посторонними людьми, включая все последующие поколения.

Тот же Басаргин таким образом завершает анализ того, что произошло с ним самим и его товарищами: «последствия доказали, что, взявши на свою совесть погибель многих лиц, Комитет, или, лучше сказать, горсть бездушных царедворцев, его составлявших, не достигла своей цели. Общественное мнение отвергло его воззрения и восстановило истину [– это, разумеется, оценка самого Басаргина!]. Оно сопровождало своим сочувствием обвиняемых и не наложило на них клеймо бесчестия. Наконец, после 30 лет и само правительство отдало им справедливость, возвратив им прежние места в обществе, которые никто не подумал у них оспаривать [имеется в виду амнистия декабристам 26 августа 1856 года, изданная в связи с коронацией Александра II]. Лучшее же доказательство того, как неосновательно было следствие, состоит в том, что вслед по обнародовании отчета Следственной комиссии правительство запретило собственное свое сочинение и даже старалось уничтожить ходившие в публике экземпляры. /…/

Я теперь уверен, что если бы правительство вместо того, чтобы осудить нас так жестоко, употребило бы меру наказания более кроткую, оно бы лучше достигло своей цели, и мы бы больше почувствовали ее /…/. Лишив нас всего и вдруг поставив на самую низкую, отверженную ступень общественной лестницы, оно давало нам право смотреть на себя как на очистительные жертвы будущего преобразования России; одним словом, из самых простых и обыкновенных людей делало политических страдальцев за свои мнения, этим самым возбуждало всеобщее к ним участие, а на себя принимало роль ожесточенного, неумолимого гонителя».

Позже создался целый легендарный эпос о благородных декабристах, которым, к несчастью для истории России, судьба не дала возможности победить и воплотить в жизнь их чудесные прогрессивные идеи.

С конца XIX века эта легенда стала составной частью общей интеллигентской доктрины, идеализирующей все и всяческие революционные тенденции, а после 1917 года стала сугубо официальной идеологией.

Ныне революционные идеалы в значительной степени поблекли и потускнели, а вот легенда о декабристах живет и здравствует.

Можно привести просто поразительный пример. Высококвалифицированный историк и идеолог, жесткий и толковый критик националистических тенденций в российской идеологии и историографии, профессор А.Л.Янов продолжает холить и лелеять память о дорогих его сердцу декабристах: «Не было у декабристов ни идеи о «едином народе-богоносце», ни расисткого мессианства, ни притязаний на «определяющую роль России в жизни человечества». Там, где у славянофильствующих поколений – «империя», у декабристов – «федерация». Там, где у тех – «сверхдержавность», у них – нормальное европейское государство. Там, где у тех – «мировое величие и призвание», у них – свобода. И жестокая национальная самокритика».

Трудно спорить о том, чего у декабристов не было. Зато совсем нетрудно проиллюстрировать, что у них было.

Н.М.Дружинин, которого невозможно заподозрить в отсутствии симпатии к декабристам, а в особенности к его любимому Никите Муравьеву, так вынужден прокомментировать план устройства предлагаемой последним «федерации», которую сам Муравьев, вопреки Янову, прямо именует «Империей» – и не с маленькой буквы! Итак: «Финляндия оказывается сосредоточенной вокруг Петербурга, Украина и Литва – разорванными на части, Кавказ – искусственно соединенным с южными губерниями. /…/ Н.Муравьев очень далек от мысли построить союзное государство на договоре отдельных национальностей. Принципиально он исходит из великодержавной точки зрения: Российская империя смешивает и ассимилирует в своем составе разнообразные подчиненные народности. В этом отношении Н.Муравьев даже отступает назад сравнительно с установившимися отношениями начала XIX в[ека]: он не признает ни автономии Финляндии, ни юридической обособленности Остзейского края. /…/ Не федерация самостоятельных наций, а разделение страны на «естественные» хозяйственные комплексы».

Вполне по-современному (к счастью – не для России, а для стран, некогда входивших в Остзейский край) звучит один из пунктов конституции Муравьева: «Чрез 20 лет, по приведении в исполнение сего Устава Российской Империи, никто необучившийся Руской грамоте не может быть признан Гражданином»!

Разумеется, это конституционный проект вполне нормального европейского государства – как вполне нормальны современные государства Балтии. Но вот принципы нарезания границ Никитой Муравьевым все же больше напоминают несколько более экзотический и экстремальный вариант, который пытались осуществить европейские культуртрегеры на той же российской территории в 1941–1944 годах, только, конечно, не в пользу русской нации!..

Невозможно предположить, что Янов конституции Муравьева не читал – он о ней нередко рассуждает и цитирует из нее хрестоматийные выдержки об отмене рабства, но любовь к романтическим легендам пересиливает научную непредвзятость!

Всякое преступление заслуживает соответствующего наказания. Ненаказанный же и неискупленный проступок может породить последующие, которые, нарастая как снежный ком, подгребают под собой всякую возможность безупречного безгрешного дальнейшего развития событий.

Трусость Николая I, уступившего 27 ноября 1825 году преступному напору Милорадовича, и нежелание признать и искупить собственную вину, привели молодого царя к необъективному и несправедливому наказанию декабристов за их действительные и мнимые преступления.

Это, в свою очередь, исключило объективность оценок общественным мнением и создало совершенно извращенную трактовку всего происшедшего, навязав многим последующим поколениям ложные цели и идеалы. В этом – основное преступление самого Николая I перед историей России.

Наказан же он был еще при жизни. Поставив себе изначально сомнительные цели (навязанные ему в той или иной степени императором Александром I), Николай Павлович еще в 1818 году пошел на конфликт с гвардейским офицерством – как ни крути, но все же не худшей в моральном и политическом отношении средой в тогдашней России. Этот конфликт отчасти породил и события 1825 года.

Несправедливо свалив всю вину за происшедшее на своих оппонентов, Николай I закрепил создавшуюся традицию вплоть до самого конца собственного царствования. А между тем…

14 декабря 1825 года на трон вроде бы взошел царь-реформатор. В тот день почти никто не мог понять и оценить этого (кроме Сперанского, мнение которого приведено выше), и по сей день немногие это понимают и оценивают.

Последнее неудивительно, т. к. из реформ Николая I практически ничего не получилось – это относится к темам наших последующих публикаций. Но сразу можно и нужно сказать, что одной и, может быть, главной причиной неудач Николая было отсутствие творческой общественной силы, способной принять и подхватить его начинания. Несправедливо осудив декабристов, Николай лишил себя возможной и необходимой поддержки породившей их среды.

До большинства современников и практически всех потомков просто не дошло, что конфликтом 14 декабря между царем и декабристами вовсе не исчерпывались главные политические противоречия тогдашней эпохи.

Вовсе не одних декабристов наказывал жестокий и несправедливый приговор и не только некоторых судей из числа им сочувствующих, которые подверглись, таким способом, моральному унижению и издевательству. Наказывая декабристов, Николай демонстрировал свою жестокость и непримиримость перед лицом всей оппозиции, главные деятели которой не оказались и близко от скамьи подсудимых на процессе декабристов (фактически ее и вовсе не было: сидевших в крепости осудили заочно).

Ведь вовсе не декабристы представляли собой основную угрозу воцарению Николая и удержанию им трона. Этого могли не понимать почти все декабристы, этого не знала основная масса образованной публики и тем более вся необразованная, потомками которой и является современное население России, но это прекрасно знал и сам Николай I, и все сохранившиеся у власти сообщники и единомышленники Милорадовича и Дибича.

Этот последний и такие как он, в последующие времена вроде бы ничем не проявили своих прежних отношений к воцарившемуся Николаю. Но это не совсем так.

На примере декабристов Николай продемонстрировал, как жестока могла быть его расправа: ведь он опирался на громадную силу российского крестьянства, настроения которого весной 1826 года ни для кого секретом не были.

Эйфория восторга питерской черни от зрелища неповиновения на Сенатской площади испорилась без следа. Зато аресты причастных к заговору вызвали у крестьян всеобщий восторг: «помещиков берут в С.-Петербург, а мужикам дается вольность», – такие суждения цитировал в апреле 1826 года начальник штаба 2-й армии П.Д.Киселев, донося начальству о настроениях населения в районе происшедшего ранее восстания Черниговского полка.

Аналогичные слухи циркулировали в Петербургской, Новгородской, Псковской и Рязанской губерниях и ряде других мест, вызвав повсюду многочисленные акты неповиновения помещикам.

Сразу после казни декабристов один из агентов новорожденного III Отделения доносил из Москвы о разговорах среди простонародья: «начали бар вешать и ссылать на каторгу, жаль, что всех не перевесили, да хоть бы одного кнутом отодрали и с нами поравняли; да долго ль, коротко ли, им не миновать этого»! До осуществления этого гуманного и прогрессивного прогноза пришлось подождать, однако, почти сотню лет!

Неудивительно, что и дворянское общественное мнение, облегченно вздохнув от страхов, обоснованно вспыхнувших 14 декабря, тут же изменило отношение к декабристам. Дворянству было не до программ и тактики декабристов (освещенных в прессе, к тому же, крайне скудно!), но недвусмысленное стремление молодых дворян забрать судьбы России в собственные руки вызвало полное понимание и сочувствие перед лицом угрозы крестьянских возмущений. Непонятная мотивация жестокой расправы позволяла вовсю разыграться фантазиям на любой вкус! Тут пора припомнить и клятву юных Герцена и Огарева на Воробьевых горах!

Совершенно не случайно, что человеком, в наибольшей степени постаравшимся обратившего внимание на созревший новый конфликт, оказался все тот же Киселев, четко предупредивший Николая I, куда заведут последнего чрезмерные усилия в расследовании деятельности дворянской оппозиции. И это сделал, подчеркиваем, именно Киселев, который, казалось бы, должен был трястись от страха в ожидании почти неминуемых разоблачений своей заговорщицкой деятельности – и однако же!

Что должен был прочитать Николай I и в холодных глазах Дибича при их личной встрече?! Ведь не случайно А.Д.Боровков ни слова не проронил о том, какими оказались сведения императора в итоге следствия над высокопоставленными подозреваемыми!

Надеждам Константина Павловича на разоблачение главных заговорщиков сбыться было не суждено. Наоборот, здесь фактически произошел еще один безмолвный сговор: лидеры оппозиции проглотили урок, никак не возразив против расправы над декабристами, а Николай I вполне удовлетворился их безмолвным повиновением – и попробовал бы не удовлетвориться!

Этот компромисс и послужил основой последующего многолетнего царствования Николая I, объясняя и почти отсутствие серьезных оппозиционных проявлений, и полное бессилие императора в деле проведения реформ, противоречащих интересам всесильной бюрократии, лидерами которой по существу и были при Александре I Милорадович и Дибич – под их вкусы Никита Муравьев и подгонял свою конституцию.

Со временем менялись политические настроения и внутренняя расстановка сил в этом слое государственных руководителей. Н.С.Мордвинов, П.Д.Киселев и М.С.Воронцов так и оставались приверженцами либерализма и освобождения крестьян, чего нельзя сказать об основной массе людей, окружавших Николая I.

Декабристы же как были мелкими сошками в закулисной политической борьбе, так и остались таковыми при осуждении и после. Подписи под их приговорами по существу и стали подписями под соглашением между Николаем I и убийцами его старшего брата.

Николай I как бы провел четкую черту: он отступился от расследования деяний главных заговорщиков, но та мелочь, что попалась, была отдана почти целиком в его недобрую власть – за немногими исключениями в лице представителей особо влиятельных семейств.

Увы, таков смысл и такова цена человеческой жизни в России – все это разменные монеты!

Со временем установилось совершенно превратное представление о роли и заслугах декабристов. Это решающим образом помешало осуществить полное и беспристрастное расследование удивительных событий 14 декабря 1825 года. Но теперь, вооружившись всем множеством приведенных фактов и наблюдений, мы вполне можем завершить выявление объективных и весьма неприглядных истин.