Текст книги "Фаза боя"

Автор книги: Владимир Добряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

– Уже двоих мы потеряли в боях местного значения, – задумчиво говорит Лена. – Может быть, именно в этом и наша судьба?

– Нет уж, подруга! – возмущаюсь я. – Хватит! Больше мы в местные заварушки ввязываться не будем. Ради того, чтобы встретиться с «прорабами перестройки», мы ввязались в эту авантюру с восстанием. В результате потеряли Диму. Не велика ли цена? Теперь наша задача одна: выбраться из этой заварушки, в которую сами влезли. Надо любой ценой добраться до своих и донести полученную информацию. Под любой ценой я понимаю всё, кроме человеческих жертв. Даю слово: ни за какие коврижки больше не буду вмешиваться в местные дела. Пусть они здесь друг друга передушат! Пусть они друг друга на кострах пекут или сырыми заживо едят! Пройду мимо и глазом не моргну. И вам моргать запрещаю!

Лена смотрит на меня и с заговорщическим видом подмигивает:

—Номер восемнадцать тысяч девятьсот двадцать семь!

– Здесь! – отвечаю я, поняв её шутку.

– А куда ты… к… В общем, а куды ты денешься?

Все смеются. Смех дико звучит в этой безжизненной и неземной местности.

– Права ты, Леночка, как всегда, на все сто пятьдесят права. Не такие мы люди, чтобы пройти мимо чужой беды. Потому-то мы с тобой хроноагентами и стали. Хотя если Совет Магов узнает когда-нибудь о наших несанкционированных и не рассчитанных вмешательствах… – Я тяжело вздыхаю, это может понять только Ленка. – Знаешь, Сергей, что мне больше всего не понравилось в вашей Фазе? Расхожая фраза: «Это ваши проблемы» или «Это его проблемы». Я родился, рос, воспитывался и жил в социалистическом обществе. У этого общества было много недостатков. Кто-нибудь стал бы возражать, а я не буду. Но одного недостатка это общество было лишено: таких фраз я там ни разу не слышал. Тебе это может показаться диким. Как это так? Человеку что, своих проблем мало? Он еще и в чужие вникает! А вот представь себе. Пусть не вникали, пусть не могли помочь. Но никогда не отмахивались. По крайней мере, если помочь не могли ни делом, ни деньгами, то всегда могли дать совет, подсказать и так далее. Пётр не даст соврать, он сам из такого же общества. Да и Наташа с Толей такие же. А знаешь, Серёжа, в чем первопричина такого положения? Ни за что не угадаешь. Думаешь, «прорабы перестройки» постарались? Нет, дорогой, они пришли на готовое, когда вы сами до них дозрели! А что помогло вам дозреть? Рынок! Нет, я ничего не имею против рыночного регулирования экономики. Там рынку самое место. Но когда рыночные отношения вторгаются в социальную сферу, в сферу человеческих отношений, в сферу политики, наконец, это становится, мягко говоря, страшно. И вся беда здесь в пресловутом основном принципе: «Это – не мои проблемы!» У меня всё нормально, а на других я буду плевать с высокой колокольни. И голосуют люди за антинародные режимы. «У меня всё хорошо, и слава Времени! Другим плохо? Это – их проблемы!» Сколько раз за последние два года в твоей стране поднимались цены на топливо, тарифы на воду и теплоснабжение, на электроэнергию?

Сергей пожимает плечами. Да, такое вряд ли запомнишь.

– Не знаешь. А вот мы знаем. Наташа с Толей недаром столько времени у вас провели. Девять раз! И не на один-два процента, как утверждает официальная статистика, а намного больше. И опять тот же принцип: сидит бизнесмен, хозяин нефти, газа, электроэнергии и тому подобного, чешет он репу и думает: «Прибыль маловата, а налоги великоваты. Сожрать могут. Надо поднимать цены на продукцию, поднимать тарифы. Что, сельхозпредприятия не смогут по новым ценам бензин и солярку закупать? Так это же их проблемы! Что, население не в состоянии по таким тарифам расплачиваться за услуги? Ну, знаете, это тоже их проблемы!» И государство вмешаться не моги. Как же, свобода предпринимательства! Рыночные отношения! Кстати, пресловутые правозащитники всю историю своей деятельности отстаивали только одно право – право меньшинства наживаться за счет большинства. То, что при этом у большинства отнимается право на достойную, даже просто сносную жизнь, их никогда не волновало. Главное – право осуществления свободы предпринимательства. Свобода! Одна на всех. Не могут сельскохозяйственные предприятия купить топливо по таким ценам? Это их проблемы! Вы же живёте в свободном обществе. Пусть покупают нефтяную скважину и строят собственный нефтеперерабатывающий завод. Им этого никто не запрещает. Не может население оплатить такие высокие тарифы? Ну, это их проблемы! Пусть изыскивают возможности. А не изыщут – не беда. Никто же не принуждает их пользоваться этими услугами. Могут от них отказаться. Или пусть строят собственный водопровод. Могут поставить на крышу ветряк или солнечные батареи. В конце концов, можно на приусадебном участке построить небольшой ядерный реактор. Свобода предпринимательства – главная свобода. И эту свободу никто не ограничивает.

Все опять невольно смеются. Смех сквозь слёзы, так это называется. Лена протягивает мне пластиковую чашку кофе, я кивком благодарю её и вновь возвращаюсь к теме.

– Свобода предпринимательства – великая вещь. У меня своеобразный бизнес. Я поставляю террористам оружие, а они мне – наркотики. Это оружие стреляет по нашим солдатам? Это их проблемы! Не будут подставляться под пули. А были бы умнее, откупились бы от службы. Террористы захватывают заложников? Это проблемы заложников! Ни один порядочный бизнесмен в заложники еще не попадал. А если и попадал, то выкупался. Наркотики медленно, но верно отправляют наркоманов на тот свет? Это их проблемы! Силой их никто не заставляет употреблять наркотики. У нас СВОБОДА! Конечно, никто деятельность такого рода не афиширует. Но попробуйте поинтересоваться: «Сударь, а откуда у вас такие деньжищи?» На вас и пресса, и правительство, и парламент таких собак спустят! Всё громче идут разговоры о легализации доходов, о всеобщей амнистии капитала. Всеобщая амнистия капитала! Знаете, к чему это приведёт? На одной доске окажется трудяга, который, недоедая, недосыпая, с ущербом для здоровья, для собственных нервов и нервов своей семьи, раскручивал производство, начиная всё своими руками, и молодец, который гвоздя в своей жизни не забил, а только показывал пальцы веером на своих холёных ручках этому самому трудяге и цедил ему небрежно: «Я, дядя, буду твоей крышей. Чехлись, чтобы у тебя неприятностей не было». А потом этот рэкетир, сколотив капиталец, приобрёл себе прибыльное дело, забрав его за мифические долги. И вот теперь – амнистия! Ты, Серёжа, присутствовал при допросе Герасимова. Помнишь, чем он занимался помимо нефти? Так вот, и такой источник дохода будет амнистирован. Ему высшей меры мало, но никто не в праве будет предъявить ему обвинение. Даже генеральный прокурор. Даже президент. Амнистия, Время побери! Вот где адский замысел! Ничуть не хуже приватизации! Ты, наверное, помнишь, у вас такое тоже было. Не знаю, под каким соусом вам её преподносили и как её проводили, но у нас все было до гениальности просто. Разделили общенародную собственность на дольки и дали каждому по этой дольке. Делай с ней, что захочешь. А что с ней делать? Кто-то просто продал за смешные деньги, перестав быть хозяином своей страны за несколько бутылок водки или квартирную плату за три месяца. А у других эти дольки просто стибрили, всучив взамен какие-то акции, не стоящие бумаги, на которой они были напечатаны. Почему не стоящие?

Да потому, что все эти акционерные общества одно за другим бесследно канули в небытие вместе со своими хозяевами. И никто их искать не стал. Потому что в итоге вышли бы на тех, кто эту приватизацию затеял и осуществил. Лицензии-то этим акционерным обществам кто подписывал? Афера удалась! Перераспределение собственности произошло. А теперь, чтобы оно навсегда стало необратимым, поднимается вопрос о всеобщей амнистии капитала. Кто поднимает? Кто проталкивает?

– Андрей Николаевич, – говорит Сергей, воспользовавшись моей паузой, – вы сказали, что у вас происходило то же самое. Что, у вас тоже эти «прорабы» поработали?

– Нет, Серёжа, – я горько усмехаюсь, – у нас нашлись свои «прорабы». Героических личностей вроде господина Герасимова с избытком хватает во всех Фазах. Они сидят себе тихохонько, живут по общепринятым законам, но только и ждут, только и ищут, кому бы повыгодней продаться. А похозяйничали у нас не эти «прорабы перестройки». Похозяйничал у нас ЧВП. Мы рассказывали вам, что это такое. Да и со Старым Волком ты не так давно познакомился. Сотворили они примерно то же самое, только цель они преследуют совсем другую. Цель у них, может быть, и благая. Но, как говорится, благими намерениями вымощен путь в ад. Средства для достижения этой цели они используют такие, что порой и в кошмарном сне не привидятся. Они, видите ли, считают, что цель оправдывает средства. Но хватит, эта тема неисчерпаемая.

Местность, по которой мы идем, всё время понижается. Плесень на почве, если так можно назвать этот щебень, исчезла совсем, а сейчас путь нам преграждает сплошная стена кустов. Не тех колючих раскоряк, что остались позади нас, этот кустарник похож на обычную иву. Только вот местами этот ивняк затянут какой-то серебристой паутиной. Её длинные нити колеблются, словно тревожимые лёгким ветерком. Но ветерка-то нет: ни лёгкого, ни сильного.

– Ох, не нравится мне эта паутинка, – бормочет Анатолий. – Больно уж она напоминает ту, в которую Натали попалась. И почему она так интересно колышется? Нас учуяла, что ли?

– Очень может быть, Толя, очень может быть, – соглашаюсь я. – Хотя маловероятно. Она давно колеблется и переливается. Я ею еще за километр залюбовался и всё гадал: что бы это могло быть? Но в одном ты прав: трогать эту паутинку как-то не хочется. С другой стороны, обхода не видно.

– А вы знаете, – говорит вдруг Сергей, – она излучает. И довольно прилично.

Он показывает мне дозиметр направленного действия. Взглянув на него, я только головой качаю. Эту паутину вполне можно сравнить с радиоактивным осадком, пусть не первой свежести, но тем не менее, не утратившим своей смертоносной сущности.

– Ну? И какие будут мысли по этому поводу? – спрашиваю я.

– Сдаётся мне, – подумав пару минут, говорит Лена, – что это какой-то барьер. Радиоактивность здесь неспроста.

– Ты хочешь сказать, – уточняю я, – что это искусственное сооружение?

– Несомненно. Тебя смущает то, что этот барьер имеет такой естественный вид, но в этом-то и замысел. Кустарник вполне натуральный и безобидный, но пройти его невозможно. Если бы он был ядовитым, как та плесень, или колючим, усеянным полуметровыми ядовитыми иглами, еще бы куда ни шло. Но обычная ива и смертельная радиоактивность, на мой взгляд, плохо сочетаются. Вот и появляются мысли такого рода.

– Пожалуй, ты права. Но раз так, значит, за этим барьером скрывается что-то интересное. Но что?

– А не стоим ли мы по ту самую, интересную сторону? – высказывает предположение Анатолий. – Может быть, этот барьер отделяет ту ядовитую и едкую экзотику, по которой мы шлялись, от нормальной природы.

– А может быть, и наоборот, – продолжает его мысль Пётр. – Именно эта гадость для этого Мира и является нормальной природой. А там может скрываться такое, что нам сразу захочется обратно.

– Захочется, перехочется, – мрачно возражает Анатолий, – зона перехода всё равно там. Иного пути у нас нет.

– Значит, – подвожу я итог, – дискуссия на тему, что от чего отделяет этот барьер, беспредметна. Следует размышлять о том, как этот барьер преодолеть.

– Обойти его возможности нет, – говорит Наташа. – Когда мы были еще далеко, я заметила, что эта полоса тянется на многие километры и теряется за горизонтом.

– Вы знаете, – Лена задумчиво покачивает головой, – этот барьер напоминает мне стену, в которую мы уткнулись в том странном стеклянном мире-ящике.

– Кстати, я кое-что узнал про этот ящик, – усмехаюсь я. – Но там преграда была непреодолимой, выполненной из перестроенного пространства. Её и лазер не брал. А здесь мы свободно можем теми же лазерами прорезать себе проход.

– А куда ты денешь радиацию? – возражает Петр. – Даже если ты сожжешь эти кусты дотла, пепел-то останется радиоактивным и прикончит нас, когда мы будем по нему идти.

– Не забывай, Петруша, что мы на этот случай неплохо оснащены, – Лена достаёт из своего ранца шесть шприцов. – Для профилактики хватит по одной дозе. А там посмотрим, сколько еще потребуется. Будем резать проход. Только сначала уколитесь.

Ох, и не люблю я этот антирад! Но часто приходится делать такое, что не только не любишь, но и терпеть не можешь. Вкалываем себе по дозе. Лена следит за таймером. Проходит положенное время, и она командует:

– Толя, Наташа! С лазерами – вперёд!

Шипят перерезаемые и вспыхивающие ветки и стволы, вьётся дым. Через минуту перед нами открывается проход. Мы стоим с оружием наготове. Я на всякий случай даже взял на изготовку бластер. Но когда дым рассеивается, мы видим перед собой такое же унылое, поросшее редким кустарником поле. Даже не поле, а, скорее, каменистую пустошь. Одно отличие: впереди, примерно в километре, протекает река. Довольно широкая, около пятисот метров.

– Вперед, – командую я.

– Только быстро, не задерживаясь ни на секунду, – добавляет Лена. – Нам лишние рентгены совсем ни к чему.

Когда мы проходим по хрустящими под ногами углям, «паутинки» на уцелевших с обеих сторон кустах шевелятся и тянутся к нам. Уходим от опасного барьера подальше и, пройдя половину расстояния до реки, останавливаемся по команде Лены. Она проводит беглый контроль на радиоактивность и выдаёт нам еще по одному шприц-тюбику с антирадом.

– Так можно и наркоманом стать, – ворчит Сергей, вкалывая себе дозу.

– От этого не станешь, – успокаивает его Лена. – А здоровье надо беречь, Серёженька. Оно нам еще ой как понадобится.

– И куды же нам дальше бечь? – глубокомысленно спрашивает Пётр.

– Туды, – показывает Анатолии в сторону недалёкой уже реки. – Переход будет там.

– Если мы, конечно, сможем через неё перебраться, – с сомнением в голосе говорит Наташа.

– И если в этой реке вообще вода, – многозначительно добавляет Лена.

– Ну, – говорю я, поднимаясь, – об этом можно и не дискутировать. Проще всего проверить. Если там обычная вода, будем искать брод. А если нет, пойдём по берегу.

– Ага! – злорадно соглашается Сергей. – И она приведёт нас к другой такой же ядовитой реке, только больше этой. Или к такому же морю.

– Сергей прав, – соглашаюсь я, – надо идти вверх, против течения. Но опять же это в том случае, если в реке не вода, а какая-нибудь экзотика вроде плавиковой кислоты.

В реке оказывается обычная вода. Правда, до такой степени грязная, что я бы ни за что не взялся определить её цвет. Создается впечатление, что в паре километров выше по течению капитально, до блеска помыли автомобильную и боевую технику танковой дивизии. А еще где-то, чуть повыше, в эту же реку слили отходы не менее пяти десятков свиноферм.

– Я даже не берусь предположить, есть ли в этой жидкости простая вода, не говоря уже о более сложных соединениях, – грустно говорит Лена, глядя на индикатор анализатора.

– Ясно одно, – констатирую я, – вброд эту… жидкую преграду… переходить можно, но не желательно. Ну, а чтобы пить её… О вкусах не спорят.

Мы отходим от берега разноцветной реки подальше и движемся вверх по течению. Надо же посмотреть, кто ее так загадил. Идем довольно долго, и по пути нам не попадается ничего достойного внимания. Удивляет отсутствие животных, птиц и даже насекомых. Впрочем, какая тварь сможет выжить в таких условиях? Однако хищные деревья на кого-то охотятся. И барьер, смертоносный для всего живого, здесь не просто так вырос.

– Андрей Николаевич! – говорит вдруг Сергей. – А долго мы еще будем так идти?

– Ты что, устал?

– Не то чтобы слишком. Но дело в другом. После того, как включилось… гм… освещение, прошло уже больше десяти часов. Мне интересно, когда оно здесь выключается?

– Вопрос интересный. Мы не знаем, какой здесь суточный цикл. Но если свет погаснет, сделаем палатки и заночуем.

Мы идем еще два часа, но освещение по-прежнему дневное. Самого солнца не видно, оно закрыто сплошной облачностью. Но видно все как в пасмурный полдень. Река, русло которой до этого было почти прямым, начинает прихотливо извиваться. Мы вынуждены иногда срезать излучины, а иногда далеко обходить повороты. Вот русло в очередной раз сворачивает влево. Мы намерены спрямить себе путь, но то, что обнаруживаем через полсотни метров, заставляет нас остановиться и задуматься.

Вдоль берега реки каменистая почва поросла мхами и лишайниками. Местами они растут довольно густо, почти сплошным ковром. И в таком ковре мы замечаем тропинку. Видно, что ею пользуются по крайней мере несколько раз в день. А Наташа даже находит неподалеку от тропы старый окурок самокрутки.

Рассматриваю местность через бинокль в прозрачном щитке шлема. Русло реки образует здесь широкую дугу радиусом около двух километров. Тропа уходит куда-то в центральную часть этой дуги. Метров через пятьсот начинается густой кустарник. Не ивняк с радиоактивной паутиной, а обыкновенный кустарник. Не то смородина, не то низкорослая калина. А за кустарником видны деревья. Не те «пьяные» деревья-хищники, а простые осины, клены и еще какие-то. Решительно сворачиваю налево и иду вдоль тропы. Петр шагает за мной, дослав на всякий случай патрон в ствол автомата. Логично. В этом лесочке можно встретить кого угодно. И этот кто угодно может отнестись к нам тоже как угодно.

Мох и лишайник начинают чередоваться с травой. Мне кажется, что за деревьями просматривается какое-то сооружение. Проходим еще немного. Точно! Деревья расступаются, и перед нами открывается широкая поляна.

За высокой каменной оградой стоит длинное двухэтажное строение с плоской, поросшей мхом крышей. Длинные низкие окна, прорезанные по всему периметру второго этажа, напоминают бойницы. А может быть, таковыми они и являются. В дальнем от нас конце здания сооружена башенка высотой около двенадцати метров. В верхней её части имеется огороженная площадка, перекрытая трёхскатной остроконечной крышей. Из-под крыши на площадку что-то свисает, а шпиль над башенкой венчает треугольник вершиной вниз.

Тропинка заворачивает влево и ведёт нас вдоль ограды. Мы идём мимо стены, сложенной из мелких камней, схваченных глиняным раствором. Так же, Но из камней покрупнее, построено и здание за оградой. Проход за ограду, расположенный с дальней стороны, забран деревянными подъёмными воротами, выполненными из жердей толщиной в руку. Приглядевшись, мы находим нехитрое подъёмное приспособление и вращаем ворот. Заслон со скрипом поднимается.

Осторожно проходим за ограду. Двор пуст. Никого и ничего. Только в углу колодец, ограждённый каменным кольцом. Заглядываю туда, воды не видно. Кидаю в колодец мелкий камешек. Глубоко, однако. Немало времени проходит, прежде чем до меня доносится плеск воды.

В торце здания, прямо посередине, имеется высокая, но узкая дверь из необструганных, потемневших от времени досок. Она не заперта. Открываем её и попадаем в узкий тёмный коридор, тянущийся вдоль всего здания. С обеих сторон имеются пустые дверные проёмы, через которые в коридор проникает слабый свет. Если бы в проёмах имелись двери, я бы назвал эти помещения двухместными камерами. Они узкие, как пеналы. Справа и слева от входа – ничем не покрытые каменные лежанки. Расстояние между ними не более полуметра. Под самым потолком – низкое окно-бойница. Оно уходит и в соседнюю «камеру». Больше в этом помещении ничего нет.

В самой середине коридора мы обнаруживаем два значительно больших помещения. Центральную часть каждого из них занимают длинные возвышения, сделанные из такого же камня на глиняном растворе. Столы, надо полагать. У стены выложен очаг. Рядом стоят два котла. В очаге зола и еще не остывшие угли. Интересно, где хозяева этого дома?

Глава 16

Эй! Гражданина! Ты туда не ходи, ты сюда ходи! А то снег башка попадёт, совсем мёртвый будешь.

Василий Алибабаевич

– Мир вам, братья! – слышится сзади негромкий спокойный голос.

Хроноагенты хреновы! Даже не заметили, как он подошел. Позади нас в дверном проёме стоит человек среднего роста и сухощавого телосложения. На нём тёмно-зелёный длинный балахон, перехваченный широким черным поясом. Лица не видно, оно скрыто глубоким капюшоном. На полу, у ног пришедшего, лежит объёмистый мешок. От него пахнет рыбой.

– Мир и тебе, брат, – отвечаю я по-итальянски.

Именно на таком языке прозвучало приветствие. Пришелец поднимает левую руку, и из широкого рукава появляется узкая кисть, затянутая в такую же, как и балахон (или ряса?), тёмно-зелёную перчатку. Двумя пальцами пришелец очерчивает в воздухе знак в виде треугольника вершиной вниз. Он поднимает мешок и направляется к очагу. Мы расступаемся, давая ему дорогу. Бросив мешок возле большой деревянной плахи, пришелец обращается к нам:

– Я отец Сандро, примас этой обители.

Еще один отец! Не слишком ли много разных личностей пытается меня, сиротку, усыновить за последние сутки? Стоп! А не родственник ли он отцу Таканде? Ряса. Глубокий капюшон. Перчатки. Отец. Увидеть бы его лицо… Но надо бы представиться.

– Я Андрей…

– Не надо, – прерывает меня отец Сандро. – В обителях Триединого и Великого никто не спрашивает путников, как их зовут и кто они такие. Всякий нуждающийся в отдыхе, крове и пище, находит здесь приют и всё необходимое. А потом идёт дальше. И никто не в праве интересоваться, кто он, откуда пришел и куда идёт. Если он сам не пожелает всё о себе рассказать.

– Ну, мы-то как раз никаких тайн не имеем, – бормочу я и замолкаю.

Хороший обычай. Он по крайней мере даёт мне возможность не изобретать какое-нибудь Загорье, откуда мы якобы пришли. Попробуйте объяснить этому отцу Сандро, откуда мы грядем, куда свой путь вершим. Я вижу, что Лена тоже насторожилась и внимательно смотрит на отца Сандро, стараясь пытливым взглядом проникнуть в глубокую тень капюшона. А отец Сандро, не обращая внимания на мои слова, вываливает из мешка на плаху груду рыбы и снимает со стены большой разделочный нож.

– Я не могу предложить вам мясной пищи, но скоро будет готова похлёбка и жареная рыба. Вон вёдра, сходите к колодцу за водой. И пусть кто-нибудь принесёт дрова, они у заграды, справа от входа. И разожгите очаг.

Всё ясно. Провизия наша, работа ваша. Всё справедливо. Мы отправляемся за водой и дровами, но тут неприятная мысль приходит мне в голову. Я возвращаюсь, но Лене, видимо, эта мысль тоже не даёт покоя, и она спрашивает:

– Отец Сандро, эту рыбу вы наловили в реке?

– Что ты, женщина! В этой реке даже лягушки и пиявки не водятся. В трёх старах отсюда есть озеро, и я там развожу рыбу.

Мы успокаиваемся, а отец Сандро берётся за нож и, чтобы лучше видеть, откидывает свой капюшон на плечи. Тут уж я успокаиваюсь окончательно. Ничего общего ни с отцом Такандой, ни со святым Могом, ни с Фарбером, которого нам показывала Кора. Отцу Сандро не более тридцати лет. У него вполне земное, человеческое, хотя и худощавое, можно сказать, аскетическое лицо. Но главное – глаза. Это обычные человеческие глаза. Смотрят они дружелюбно и даже немного весело. Этот человек явно не из числа «прорабов перестройки». Я облегченно вздыхаю и иду за дровами.

Через час отец Сандро приглашает нас к столу. Перед каждым из нас стоит большая глиняная миска с дымящейся ухой, густо посыпанной зеленью. Посередине стола – глиняные блюда с крупно порезанными кусками хлеба из муки грубого помола и такие же блюда с жареной рыбой. Кроме того, на столе стоят глиняные кувшины, один на двоих, и глиняные кружки. Отец Сандро встаёт во главе стола, скороговоркой читает молитву, из которой я ничего не могу уловить, кроме отдельных слов. Прочитав молитву, он благословляет трапезу знаком треугольника и первым садится за стол.

Мы следуем его примеру и приступаем к обеду. Уха у отца Сандро получилась неплохая. Я бы добавил в неё еще чуть-чуть соли и перчику. А так ничего, есть можно. Пиво, налитое в кувшины, на мой взгляд, чуть кисловато. Но что можно требовать от пива, приготовленного в этой обители каким-нибудь кустарным способом. Для той технологии, какая здесь возможна, пиво весьма и весьма недурственное.

Едва мы доедаем уху, как свет резко исчезает, словно солнце выключили. Но отец Сандро, видимо, знал, когда это произойдёт. Он запаливает в очаге лучину и зажигает ею плошки с маслом, заранее расставленные на столе.

Трапеза проходит в молчании. Даже когда мы управляемся с едой и наполняем кружки пивом, отец Сандро молчит. До меня доходит, что он ведёт себя так в соответствии с обычаями или уставом этой обители. Здесь не положено интересоваться путниками. Здесь только дают им кров и пищу. Надо брать инициативу в свои руки.

– Отец Сандро, вы давно живёте в этой обители?

– Четырнадцатый год.

– Значит, вы хорошо знаете эту местность и дороги?

– Знаю.

– Толя, уточни местонахождение зоны перехода. Надо выяснить, как нам туда добраться. Отец Сандро, есть ли возможность где-нибудь переправиться через реку? Мост, паром, брод, нам всё равно.

– А вы в самом деле хотите перебраться на тот берег?

В голосе отца Сандро слышатся удивление и тревога. С чего бы это? Анатолий показывает мне индикатор. В центре его обозначено место, где мы сейчас находимся. Из центра выходит луч, заканчивающийся в зоне нестабильного темпорального поля. Я прикидываю расстояние. Почти шестьдесят километров.

– Да, отец Сандро, не только желаем, но и непременно переправимся.

– Не знаю, братья мои, не знаю. Без особой нужды никто через эту реку не переправляется.

– Значит, такая вот у нас особая нужда.

– Что ж, если у вас такая особая нужда, я помогу вам переправиться. Но…

Отец Сандро с сомнением качает головой. Я жду продолжения, но он молчит. Отвернувшись от стола, Сандро шурует кочергой в очаге. Непрогоревшие угли разгораются с новой силой. Сандро собирает использованную посуду и пододвигает её к нашим женщинам.

– Помыть надо, – коротко говорит он и обращается к нам: – В конце коридора погреб. Пусть кто-нибудь принесёт еще пива.

Лена с Наташей уносят посуду, а Анатолий с Сергеем, захватив кувшины, уходят за пивом. А я смотрю то на индикатор, указывающий направление на зону темпоральной нестабильности, то на отца Сандро. Он задумчиво смотрит на горящие угли и не обращает на нас ни малейшего внимания. Словно это не он только что обещал помочь нам переправиться на другой берег реки и хотел о чем-то предостеречь. Но продолжения не следует. То ли он сомневается, то ли эта тема вообще запретная. Время его знает. Как бы то ни было, но информация нам необходима. Когда с кувшинами пива возвращаются Анатолий и Сергей, я наливаю себе кружку и спрашиваю:

– Значит, отец Сандро, вы поможете нам перебраться на другой берег?

– Помочь нетрудно, – нехотя отвечает отец Сандро, бросив на меня быстрый взгляд. – Вот только… Великий грех будет на мне в этом случае. Много ночей придётся мне замаливать его.

– Отец Сандро, если наша переправа на другой берег связана с нарушением закона и повлечет за собой какие-то санкции против вас, то прошу вас не беспокоиться. Мы переправимся и без вашей помощи. Вы только подскажите нам, где здесь поблизости есть брод?

– Какие законы, брат мой? Уже много лет никто не слышит здесь этого слова. А грех мой будет в том, что, помогая вам переправиться на тот берег, я пошлю вас на верную смерть.

– Отец Сандро, должен вас заверить, что вы напрасно переживаете. Мы прошли долгий путь, и на этом пути нам встречалось такое, что удивить, а тем более напутать нас и заставить отступить просто невозможно.

– А я вас не пугаю. Я вижу, что вы люди отважные, и вооружены вы хорошо. Но только оружие вам не поможет. Конечно, если вы встретитесь с оборотнями, оно вам пригодится и, может быть, спасёт вас. Но до оборотней вы не дойдёте. Сразу за рекой начинаются Проклятые Места. Обычному человеку, даже самому смелому, их не пройти. И оружие там бесполезно.

– Проклятые Места? Что это такое, отец Сандро?

– Проклятые Места они и есть проклятые. Не случайно их так прозвали. Там всё не такое, как здесь. Там всюду прячется смерть, и вы каждым своим шагом будете приближать её.

– Что-то вроде едкой, ядовитой плесени и хищных деревьев с изогнутыми вкривь и вкось стволами?

– Что? Сатанинская плесень и деревья-упыри? Нет, брат Андрей, это всё детские игрушки по сравнению с Проклятыми Местами. И сатанинскую плесень, и дерево-упырь можно увидеть издалека и просто не подходить к ним. В Проклятых же Местах вы будете идти по обычному песку, а этот песок будет вас убивать с каждым шагом. Обычная лужайка может оказаться смертельной ловушкой и разорвать вас на мелкие кусочки. Воздух, которым вы будете дышать, может в один момент сжечь вас изнутри. Безобидная муравьиная куча высушит вашу кровь, и при этом вы не успеете сосчитать до десяти. А перешагивая через какое-нибудь бревно, вы, наоборот, так насытитесь влагой, что моментально раздуетесь и лопнете. Но и это игрушки по сравнению с другими местами, где в незапамятные времена пылали сражения. Там нормальный человек пройти вообще не может. Есть такие места, где вы и икнуть не успеете, а от вас уже останется один скелет. И этот голый скелет, сделав последний шаг, рухнет на землю и рассыплется грудой костей. А в других местах, наоборот, кости ваши превратятся в студень, и вы бесформенной массой растечетесь по земле. А есть такие места, где в яркий солнечный день ваша тень вдруг исчезнет. Через некоторое время она снова появится, но вас самого уже не будет. От вас останется только эта тень.

Отец Сандро замолкает, «треуголится» и смотрит на пламя углей в очаге. Вздохнув и понизив голос, он снова начинает говорить. Я вижу, что в дверном проёме стоят Лена с Наташей и внимательно вслушиваются в слова отца Сандро.

– Есть места, где обычные камни, по которым вы ступаете, внезапно раскаляются и светятся, как эти угли. Но бывает и наоборот, они превращаются в лёд и замораживают всё живое, что будет идти по ним. Но всё это только то, что доступно человеческому разумению. А случаются в Проклятых Местах вещи совсем непостижимые и никак не объяснимые. Это когда человек вдруг обрастает густой шерстью, даже мехом. Это когда вместо ног у него вырастают копыта или колени выворачиваются, как у гигантского кузнечика. А вместо рук может вырасти три пары длинных и гибких, как змеи, щупалец. А бывает и так, что у человека срастаются ноги, тело вытягивается, приобретает змеиную гибкость, и человек ползает по земле и деревьям, словно большая змея.

– Странные и страшные вещи рассказываете вы нам, отец Сандро. Вы сами всё это видели?