Текст книги "Кувыр-коллегия (СИ)"

Автор книги: Владимир Андриенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Рядом с ней выступал граф Бирен во всем белом. На его камзоле сверкали жемчуга, а кафтан "отливал" переливами золота. Пышный седой парик украшал голову вельможи. В руках у обер-камергера императрицы была трость с набалдашником из бриллианта крупного.

Придворные, не менее изысканно одетые, склонились при виде государыни.

– Где сеньор Арайя? – императрица окинула взглядом толпу.

Вперед выступил итальянский капельмейстер, одетый в голубой бархат. Он склонился в придворном поклоне.

– Все готово для услаждения слухов вашего величества. Мои актеры и музыканты готовы представить для вас пьесу моего сочинения.

– Ты всегда можешь меня утешить, сеньор Арайя. В том я не сомневалась никогда. И не оставлю тебя щедротами моими.

Среди придворных на куртаге императрицы в тот день народу много было. Был здесь вице канцлер империи барон Андрей Иванович Остерман. Были братья фон Левенвольде, Карл и Рейнгольд, недавно в пух и прах рассорившийся с невестой. Был обер-егермейстер Артемий Петрович Волынский. Была ближняя статс-дама императрицы Наталья Лопухина, урожденная фон Балк, с мужем своим генералом Лопухиным. Был и фельдмаршал Бурхард Христофор Миних с супругой. Был князь Алексей Черкасский с дочерью. Был и всесильный инквизитор империи, начальник Тайной канцелярии, генерал Андрей Иванович Ушаков и еще много кто.

Присутствовали все шуты и шутихи императрицы. Лакоста король самоедский щеголял в новеньком костюме, которому позавидовал бы любой вельможа в Европе. Буженинова нарядилась в красное, под стать императрице, но лицо как всегда имела немытое.

Хотя при русском дворе, не смотря на роскошь его пышную, неопрятность царила великая. И иностранцы часто могли наблюдать грязные немытые шеи фрейлин из под шелков роскошных, из под атласа и бархата рытого, коие неприятные запахи от молодых тел своих, заливали флаконами духов заграничных.

В театре придворном гости расселись согласно рангам. В ряду первом сели императрица с Бироном, Буженинова и Лопухина.

Причем шутиха Буженинова нагло оттеснила Лопухину от царицы и уселась рядом. На такое не каждый мог осмелиться.

– Ты, голубка, не липни к матушке, – прошептала шутиха. – На мое кресло плюхнуться вздумала, али не знаешь, что я сижу вот здеся?

Лопухина была женщина горластая, но с Бужениновой в спор вступать побоялась. Слишком большую силу взяла камчадалка Авдотья, еще недавно никому не известная.

– И пасть то на меня не готовься разинуть. Я ведь и в рожу вцепиться смогу ежели что, – продолжила шутиха.

– Снова ты, куколка, разошлась, – мягко осадила Буженинову императрица. – Помолчи уж пока.

Черкасский, в третьем ряду, тихо дочери выговаривал:

– Посмотри на Левенвольде.

– А чего мне смотреть на него, батюшка? – поинтересовалась Варвара.

– Он ни сколь о разрыве с тобой и не переживает.

– А мне что до того? Я ничуть также по тому поводу не плачу. Это вы меня за него прочили.

– А что было делать, коли сама императрица за сваху выступила? Но все случилось так, как случилось. Может то нам и на руку будет.

Авдотья Буженинова, имевшая чин шутовской лейб-подъедалы императрицы всероссийской, немного помолчав, снова стала ворчать.

– Ты чего такая недовольная, куколка? – спросила императрица Буженинову.

– Да не люблю я эти пиесы заморские, матушка. Чего мне их смотреть то?

– Да сегодня смешно будет, куколка.

– Мне бы болтушек твоих послушать. Кто чего знает, и кто про чего слыхал. А то после того как Варьку Черкасскую в дерьмо окунули, ничего и не произошло.

Анна и те, кто был рядом, улыбнулись словам Бужениновой. Говорила камчадалка смешно с ужимками и гримасами. И ножками своими не достававшими до пола карлица со стула смешно болтала.

К императрице приблизился Арайя и низко поклонился:

– Сию пьесу я сочинил, и по приказу вашему, государыня, немного усовершенствовал. Но на роль Петрилло такого человека подобрать более не смог, государыня всемилостивая.

– А кто ранее его играл-то?

– Шут вашего величества Пьетро Мира, что ранее в моей капелле скрипачом числился. А новый Птерилло слабая замена старому.

– Ну, ничего, Франческо, мы и без старого Петрилло обойдемся.

Буженинова встрепенулась:

– Какое такое Педрилло? – она переиначила имена "Петрилло" на "Педрилло" и тем вызвала смех.

– Петрилло этот сидит вон там, – мстительный Арайя указал камчадалке на Миру.

– Ух Педрилло так Педрилло, – заголосила Буженинова и засмеялась.

Так к сеньору Пьетро Мире, придворному шуту, с благословения Бужениновой, прилипла новая кличка "Педрилло".

Сам Пьетро сидел рядом с Иваном Балакиревым. Они тихо переговаривались.

– Славно мы с тобой Левенвольде одолели, – прошептал Балакирев. – Весь двор до сих пор смеется. И никто не знает, кто автор сей шутки.

– И хорошо, что не знает. Левенвольде мог нам с тобой отомстить.

Спектакль начался и все замолчали. Итальянские музыканты и актеры старались, и действо императрице понравилось. Она особенно пожаловала своего капельмейстера Арайю и певицу Марию Дорио.

Буженинова снова заворчала:

– Чего девку то худую жалуешь, матушка? Все они чужестранки-поганки таковы.

– Не ворчи куколка. Девица Дорио поет отменно.

– И наши вот пошли заграничных девок себе таскать, матушка. Чего тебе певичку здесь не сыскать-то? Так нет. Все иноземок по заграницам ищут. И женятся все больше на иноземках. А я то незамужняя. Сколь прошу тебя, матушка, сыскать мужа мне. Мне и наш сойдет.

– А кто на иноземке то женился, куколка? Я про то не слыхала.

– А ты ни про что не слыхала, матушка. Князь Голицын Мишка из иноземщины возвернулся в Москву да с женой новой. Вот! – выпалила Буженинова.

Лицо императрицы сразу стало строгим. Веселость государыни пропала. Она хорошо помнила о князе Михаиле Голицыне. Он отыскала взглядом генерала Ушакова.

– Андрей Иваныч!

– Я здесь, государыня-матушка!

– Что это моя Буженинова про Мишку Голицына болтает? Он в Москве?

– Про то мне ничего не известно, государыня! – гаркнул в ответ Ушаков.

– А про памфлет мерзостный его сочинения, в коем он меня, императрицу всероссийскую, позорит, ведомо тебе?! И про то, что в Европе смеялись надо мной, сей пасквиль прочтя? И Мишку в домах знатных принимали, где он хулу на меня возводил. Про то тебе не ведомо? А мне шутиха о его приезде в Россию сообщает. А ты ничего не знаешь? Так?!

Ушаков пал на колени перед Анной и стал ловить её руку.

– Прости матушка. Виноват.

Лицо императрицы налилось краской, и на помощь Ушакову пришел Бирен.

– Анхен, – прошептал он. – Не стоит тебе так гневаться. Ведь ничего такого и не случилось. Мало ли кто в Россию въезжает и выезжает из неё? Андрей Иванович все разузнает.

– Разузнаю, матушка, – взмолился Ушаков.

– Чтобы сего дня гонцы в Москву были снаряжены. И Мишку Голицына под конвоем в Петербург доставить! Здесь я его за слова, да за памфлеты отблагодарю примерно!

Князей Голицыных и князей Долгоруких императрица Анна не любила. Да и не за что их было любить. Были они её врагами. И именно они знатнейшие из знатных в России предложили самодержавие в империи ограничить в 1730 году после смерти императора Петра II.

Они заставили её, вновь избранную императрицу, подписать условия – кондиции – по которым власть её ограничили. Но гвардия российская и среднее дворянство не дали тому вершиться, и сразу по приезде в Москву Анна кондиции разобрала и провозгласила себя самодержавной.

А князь Михаил Алексеевич Голицын в то время за границей обретался и памфлет сочинил про Анну и про сестер её Екатерину Ивановну и Прасковью Ивановну. Анна того не забыла. Она умела помнить оскорбления, нанесенные лично ей и её семье….

– Он говорил, – продолжила императрица тихо, дабы слышать её могли лишь Бирен и Ушаков, – что мой отец царь Иван Алексеевич детей породить не мог по слабости телесной. И мать мою царицу Прасковью шлюхой непотребной облаял. Того я ему не прощу. И кару ему придумаю особую.

– Прикажешь его под допрос подвести, матушка? – спросил Ушаков.

– Нет! Я сказала только доставить его в Петербург и следствие учинить. Но пока не пытать его. Я сама ему пытку придумаю. Да и с другими Голицыными тянуть не следует. Пока и князя Дмитрия Михайловича Голицына за кондиции его богомерзкие отвечать заставить. И тем делом займись.

– Будет исполнено, ваше величество….

Сеньор Пьетро Мира столкнулся с сеньором Франческо Арайя.

– Рад поздравить вас с новым прозвищем, – ехидно ухмыльнулся Арайя. – Как поживаете в должности шута?

– Не так плохо, как бы вам хотелось. А вас поздравить не с чем, сеньор Арайя. Вы обещали мне переломать ноги, кажется?

– Ну, это в случае если вы приблизитесь к сеньоре Дорио.

– А вы считаете, что я к ней не приближался? – усмехнулся Мира.

Арайя побледнел. Пьетро "ударил" в слабое место сеньора Франческо.

– Ты хочешь сказать, шут, что посещаешь Марию?

– Я не люблю болтать просто так, сеньор Арайя. Я болтаю только при дворе и то не всегда. А так я предпочитаю действие. Может, пожелаете встретиться со мной?

– Снова хочешь шпагой помахать, Мира? Но нет. Я прикончу тебя по иному. Мои лакеи тебе о спину палки обломают.

– Посмотрим. Жди меня в своем курятнике, Франческо….

Арайя отошел от придворного шута и последовал за придворными. Эту сцену издали заметил Бирен и подозвал к себе Пьетро.

– Что у вас произошло? Капельмейстер был в бешенстве? Снова его волнуют твои ночные похождения?

– Не желает делить со мной Дорио. Но я еще принесу ему парочку сюрпризов, Эрнест.

– Не стоит тебе с ним шутить, Петер. Он человек опасный. Императрица без ума от его искусства. Она гордиться тем, что пригласила его в Россию. Так что он в фаворе. Не забывай про это.

– Не забуду, но и наказать его за спесь желаю.

– Кстати, у меня к тебе дело, Петер. Ты бывал при дворе великого герцога Тосканского?

– При дворе Гастона Медичи? Бывал. И двор его немного знаю, хоть мне там и не повезло. А что тебе нужно в Тоскане?

– Императрица Анна желает купить знаменитый тосканский алмаз, который находиться в собственности Медичи.

– Тосканский алмаз? Но неужели герцог пожелает его продать? Гастон весьма дорожит этой драгоценностью, Эрнест.

– Но может быть, он продаст его за хорошую сумму? Возьмешься быть посредником? Этим ты окажешь мне услугу.

– Возьмусь….

Пьетро Мира действительно способствовал переговорам русского двора с герцогом Гастоном Медичи по поводу покупки знаменитого алмаза, но герцог Тосканский его так и не продал….

Год 1735, сентябрь, 5 дня, Санкт-Петербург. Дом Франческо Арайя.

Пьетро решил в туже ночь доказать спесивому капельмейстеру на что он способен. Он переоделся в платье лакея. Красная ливрея с позументом, белый парик. Такого где угодно можно встретить.

"Если желаешь быть незаметным, – думал Пьетро, – то оденься так, чтобы смотря на тебя они никого не видели".

К самому капельмейстеру Франческо Арайя многие вельможи таких вот лакеев с письмами шлют по десятку ежедневно. Главное сейчас говорить по-русски и чтобы акцент его не выдал. Но многих слов от лакея и не ждет никто. А русский язык его усовершенствовался за последнее время.

В воротах дома Пьетро показал привратнику карточку с гербом графа Бирена. Таких у него было множество и произнес:

– От его сиятельства князя Куракина с письмом.

Привратник, как и рассчитывал Мира, в гербах ничего не понимал и спокойно пропустил чопорного княжеского лакея в ворота.

Пьетро спокойно медленным шагом вошел в дом и снова показал карточку дворецкому. Этот слуга Арайя был из Италии и Пьетро много раз видел его, и они знали друг друга. Вот сейчас и было самое главное испытание для его маскарадного костюма.

– От его сиятельства князя Куракина.

– Передам, – дворецкий протянул руку.

Но Мира ничего не дал ему, а только сказал:

– Велено вручить лично!

Дворецкий собирался проводить слугу Куракина к своему господину, но слуги окликнули его со двора:

– За домом наблюдают! Мы выследили его!

– Где? – дворецкий позабыл про лакея от князя Куракина.

– Как раз со стороны окон госпожи! Уже следит, а может и готовиться в окно запрыгнуть.

– Главное не спугнуть мерзавца.

Мира про себя улыбнулся. Его план сработал четко. Они пошли по фальшивому следу, который он для них оставил. А теперь в комнаты к Дорио. Про куракинского лакея все позабудут. По пути Пьетро уже никто не останавливал. Вот что значит, стать незаметным.

Условный стук, и двери комнаты певицы отворились.

– Пьетро! – удивилась Мария. – Ты? Я не ждала тебя сегодня.

– Я же обещал что приду.

– Но дом охраняется сегодня как никогда. Я здесь словно в тюрьме.

– Я то проник в твою камеру. И меня никто не заметил. Запри двери на ключ. Он сегодня не придет к тебе ночью?

– Придет. Он теперь часто ходит. Но не на долго. На час или того менее.

– Он так в тебя влюблен? – спросил Пьетро.

– Никакой любви у него больше нет ко мне. Но при дворе анекдоты про тебя и про него сделали его сумасшедшим. Он мечтает поймать тебя и избить. И я выступаю в роли приманки.

– Отличная приманка. На такую наживку можно ловить…

– Пьетро…

Мира схватил Марию на руки и понес к кровати.

А вне дома слуги Арайя таки поймали соглядатая. Но им оказался совсем не человек, нанятый Пьетро. Тот даже в действие вступить не успел. За него все сделали иные люди.

Дело в том, что Иоганн Эйхлер кабинет-секретарь императрицы также певицей Дорио увлекся. И решил на последнем концерте, что девица оная станет ему принадлежать. Отчего Мира может к ней шастать, а он нет? К тому же девица перемигивалась с ним при дворе охотно.

Слуги схватили Эйхлера и притащили в дом. К ним вышел сам Арайя и, не разбираясь, стал лупить несчастного палкой.

– Кто тебя послал, негодяй? Мира? Где он? Говори! Говори!

– Остановитесь! – пробовал кричать Эйхлер.

Но Арайя его не слушал и продолжал лупить.

– Собака! Я отучу тебя лазить в мой дом словно вору! И отучу твоих лакеев исполнять твои приказы!

– Погодите! Я кабинет…., я кабинет-секретарь императрицы….

Эти слова дошли до Арайя, и он палку опустил. Узнать в опухшем лице кабинет секретаря уже было невозможно.

– Что? – спросил он. – Кем ты назвал себя, скотина?

– Я кабинет-секретарь императрицы Иоганн Эйхлер!

Доверенное лицо вице-канцлера империи барона Андрея Ивановича Остермана! Сеньор Франческо похолодел. Неужели это и в самом деле Эйхлер?

– Вы кабинет-секретарь?

– Да. И вы избили меня самым безжалостным образом. А я персона в России не последняя!

– Но мог ли я знать, что это вы, господин Эйхлер? Отчего вы следили за моим домом?

– Совсем не для того чтобы любовью заниматься с певицей Дорио, – соврал Эйхлер. Ведь пришел он именно для этого. – Меня мог послать мой начальник барон Остерман. А ему могла велеть это сделать сама государыня.

Спина у Арайя покрылась холодным потом. Предсказать реакцию вице-канцлера на его поступок было трудно. А еще труднее было теперь предсказать, что сделает императрица Анна – прогневается или засмеется. Эйхлер был не шутом, но государственным чиновником империи российской – секретарем кабинета министров императрицы.

– О, простите меня, господин Эйхлер. Могу ли я предложить вам войти в мой дом, сударь? Там вам окажут помощь…

Пьетро Мира тем временем занимался любовью вместе с певицей Дорио и на шум во дворе дома внимания не обращал….

А из окон дома соседнего за всем этим наблюдали глаза лейб-сригуньи Юшковой. Она первая расскажет про этот случай императрице. Ни с кем делиться новостями не станет.

"А то все куколка да куколка, – думала Юшкова. – И все подарки куколке, и при царице она первая и говорить может все что хочет. А вот я матушку теперь сама распотешу! Только бы самой не сболтнуть при шутихах ничего. И отчего я не могу язык за зубами держать? Эх! Грехи наши тяжкие!"

Так при дворе родился новый анекдот….

Год 1735, октябрь, 5 дня, Невьянск. Завод Демидовых.

Акинфий Никитич Демидов был немало напуган письмом из Петербурга. Его вызывали в столицу, и тот вызова был чрезвычайно резок. Акинфий срочно призвал в Невьянск своего младшего брата Никиту Никитича. Тот прибыл, и они обговорили положение.

– Думаешь там прознали что-нибудь? – спросил Никита Никитич.

– Мы цесаревне Елизавете крупные суммы пожертвовали. А понравиться ли то императрице?

– Она просила, а ты дал, братец Акинфий. И что с того? Главное чтобы наши рублики не выплыли. Пусть и далее все думают, думают, что они императорские.

– Теперь берг-конторой руководит немец умный фон Штемберг. Его на мякине не проведешь.

– Но подкупить немца сего можно? Все они на золото падки. Не поверю, чтобы нельзя было купить немца.

– Вот с этим и разберусь я в Петербурге. А ты, братец Никита, здесь останешься. Только на тебя полагаюсь. Следи, чтобы приказчики воровали поменее. И особливо наш старший приказчик меня волнует. Сволочь известная.

– Шаров? Ты не говори так про него, Акинфий. Он вор и кат известный. Это так, и про то всем ведомо. Но пользы от него еще много поиметь сможем. Он хоть и ворует, но людишек в покорности держит. А они токмо язык кнута и силы разумеют.

– А слыхал, что наш Шаров недавно сделал, братец?

– Беглых на заимке имал? И правильно делал. А то развелось сволочи всякой. Он их всех в шахты спустил и там их к тачками чепями* (*чепи – цепи) приковали. Пусть трудятся нам на славу и прибыток.

– Да не про беглых я, братец. Не про беглых. Он девку Настасью, что с городке нашем проживает, дочку мастера Леонида, из дома похитил. И к сожительству с собой принудить захотел. Но девка не давалась ему. Говорила, что без венца не ляжет в постель.

– Ну и дура, – проговорил Никита Никитич. – Убыло бы от девки что ли? А Шаров-то что?

– Он приказал попа нашего доставить и мертвое тело заваленного в шахте горщика Семена. Так повенчали девку с умершим. А Шаров сказал, что молодой жених от счастья помер.

Никита Никитич засмеялся:

– Вот молодец! Хват у тебя, Акинфий, приказчик. Мне бы такого шутника.

– Но шутки сии людей работных злят, брат. И от того зла может большой бунт зародиться.

– Работные людишки должны нашу волю исполнять и голов своих не поднимать. То отец наш всегда говорил! А он сии места поднял, и заводы здесь ставил!

– Но ты все же, братец, за Шаровым следи. Ты Демидов, и тебя он станет слушать. А то сыновья мои им управлять не смогут. Молоды еще.

– Послежу, Акинфий. Не беспокойся про то. Езжай в столицу.

– И сам ты, Никита, не дури более. Я ведь про твой гарем из девок знаю, что ты у себя на заводе шантарском завел. И про ропот заводских людей знаю. К тебе на завод 20 наших ближних холопов отправились, дабы там бунта не было. Смотри здесь ничего такого не устрой…..

Год 1735, октябрь, 20–29 дней. Невьянский завод Демидова.

Берг-гауптаман Рихард Улрих быстро примчался в Москву и выправил все необходимые документы от тамошней берг-конторы. Приказы генерал-берг-инспектора и лично государыни императрицы давали ему большие полномочия.

Но начальник берг-конторы сразу предупредил Улриха:

– И до вас, сударь, многие полномочные господа к Демидовым ездили. Но толку никакого.

– У меня приказ государыни.

– Сударь, вы на Урале хоть раз бывали?

– Нет, – честно признался Ульрих. – Но что из того? Я знаю горное дело.

– В том никакого сомнительства не имею, сударь, что знаете. Но знать дело горное всего лишь половина дела. Господин Татищев, что на казенных уральских заводах сейчас начальствует много пакостей от Демидовых видел. Много жалоб настрочил, а толку то чуть. Там край дикий. Это вам не Петербург и не Москва. Там леса и заводы-крепости. И ватаги разбойников шастают, всякой сволочи беглой полно. Тати и разбойники.

– Но власть то там есть?

– В демидовских владениях и власть демидовская. Ежели, что узнаете, то Демидов на вас своих варнаков натравит и костей никто не найдет. А потом, поди найди, кто на государева офицера напал. Концы в воду, как у нас говорят. Так что соблюдайте осторожность, сударь….

Затем Улрих поехал до Казани, а оттуда и на Каменный Пояс. Вот когда он увидел что такое просторы Уральские. Реки бурные, леса дремучие бесконечные.

Проводник и слуга только и сопровождали офицера.

– Ночевать в лесу станем. Я тут местечко знаю. Шалашик быстро соорудим, – проговорил проводник.

– Но далеко ли до Невьянска? – спросил Улрих.

– Не слишком далеко. Только варнаки здеся шалят. Так и режут ножичками. Осторожность соблюдать требуется.

– Но мне сказали, Иван, что ты лучший проводник по здешним местам.

– От того и лучший что осторожный, господин. Я варнаков за много верст чую. Словно волк. Здесь закона нет вообще. Кто сильнее тот и закон. Видал просторы какие?

Слуга Улриха Яган Кемф уважительно покачал головой.

– Это край света, – прошептал он по-немецки и перекрестился.

– Совсем еще не край, Яган, – ответил ему Улрих. – Это Россия. И как она велика, ты даже представить себе не можешь.

Вдруг проводник встрепенулся и сделал знак всем замолчать.

– Конский топот! – прошептал он. – Слышите?

– Нет.

– А вот я слышу. И не демидовские люди сие. Разбойные.

– Разбойники? – Улрих побледнел.

– Съедем с тропки и в лесу схоронимся.

Так они и сделали и скоро в том месте, где они были, появились всадники. Целый отряд в 20 человек. Все на конях и все при оружии.

– И где они? Нет здесь никого? Может иной дорогой поехали. А ты варнак набрехал все? – раздался властный голос высокого мужчины с широкой рыжей бородой.

– Да нет, Степан Романыч. Здеся они. Не иначе в лесу схоронились.

– Да чего им хорониться? Не разбойники мы, а люди демидовские. Сам Никита Никитыч за ними нас послал!

Проводник повернулся к Улриху и прошептал:

– Видать не разбойные они, а люди Демида. Я голос Степана Шарова признал. Он старшим приказчиком служит в Невьянске.

– Так значит, мы зря прячемся?

– Дак кто его знает, барин. С чем Демид послал его? Этот Шаров человек опасный. Хуже варнака каторжного. И ежели Демид прикажет то и жизни человека лишит.

– Но я посланец государыни! У меня письма от генерал-берг-директора фон Штемберга!

– Тише, сударь. Не дай Бог услышат!

– Я приказываю тебе выходить, если это люди Демидова.

– Как знаете, барин. Ежели, вам голова не дорога. Мое дело сторона. Идите к ним сами. А я здесь подожду. Я вам проводить был должен и проводил. Вот вам стража демидовская. Идите.

– Яган, за мной! – приказал Улрих слуге.

И они перестали скрываться…..

Приказчик Степан Шаров действительно больше напоминал разбойника, нежели управителя Демидовского. Он был росту высокого, с широкими плечами и кулаками пудовыми. На его лице, заросшем бородой до самых глаз, сверкали колючие волчьи глаза. От этого взгляда Улриху стало не по себе, хотя трусом он не был.

– Кто таков? – строго спросил Шаров.

– Государев офицер по горному ведомству! Берг-гауптман Рихард Улрих с предписанием от генерал-берг-директора фон Штемберга!

– Вона как? Вроде тот, кого мы ждали! Вас сударь наш господин Никита Никитыч Демидов поджидают давно! И нас встречать послали! Дороги то не спокойнее нынче. Воровской народишко шалит. А под нашей охраной те, барин, здесь никто не страшен….

К утру следующего дня приехали они в Невьянскую крепость. Это и был большой литейный завод Демидова с рабочим поселком, господским домом, да службами в придачу.

– Сие напоминает больше форпост, чем завод, – проговорил Улрих.

– А так оно и есть. Я же те говорил, барин, что места здесь неспокойные. А вот и хозяин вышел нас встречать.

Никита Демидов богатырем как его отец Никита или брат Акинфий не был. В нем не сказалась крепкая тульская кузнецкая порода. Был он сух и худ, и седые волосы обильно покрыли его голову, не прикрытую париком.

Младший Демидов хоть и был не в Петербурге, но для встречи гостя оделся в костюм парижский синего бархата с позументами золотыми.

– Рад видеть посланца генерал-берг-директора во владениях Демидовых. Я брат здешнего хозяина Никита Демидов.

Улрих соскочил с коня, и они обменялись с Демидовым рукопожатием. На Улрихе был простой мундир зеленого сукна, высокие сапоги, офицерская треуголка. Рихард не любил роскоши в одежде.

– Капитан горного ведомства Рихард Улрих. Вот предписание об инспекции заводов частновладельческих от генерал-берг-директора Георга фон Штемберга.

Предмисание перешло в руки Демидова.

– Прошу в мой дом, господин капитан. Вы устали с дороги.

– Вы правы, сударь. Просто с ног валюсь. И страшно хотел бы поспать.

– Все уже готово. Выспитесь до полудня, а затем делами нашими займемся. Никуда они не уйдут от нас.

Когда Улрих и его слуга ушли в отведенные для них покои, Демидов спросил Шарова:

– Про что в дороге говорили? Чай не один час вместе ехали.

– Долго ехали, Никита Никитыч. И про разное болтали. Но все более по пустякам. Немчура богатству края нашего дивился. И просторам здешним.

– А про месторождения серебра ничего не спрашивал?

– Нет. Хотя про места рудные говорил. Приметы барин этот хорошо разумеет. Быть бы ему знатным рудознатцем.

– Вот потому и боюсь я сего офицера, Шаров. Много он знает в деле рудном. Большой знаток. Не спроста его сюда прислали. Раскопали наши с тобой делишки. Ох, чую что раскопали.

– Но барин баил мне, что не токмо на наш заводишко он приехал. Но и седей наших.

– Э нет, Шаров. К нам он в Невьянск притащился из Петербурга. Прознали они про серебро. Сколько за все время рублевиков отчеканено?

– Почти 200 тысяч, Никита Никитыч. Да и сейчас работа кипит.

– Как? – глаза у хозяина на лоб полезли. – Как это кипит? Кто приказал?

– Да ты, батюшка не приказывал работу в башне останавливать. Вот мастерки робят рублики. Да и чего станется то? Не полезет же он в башню. Там в подвалах склады для меди брусковой числятся. Что он её пересчитывать станет?

– Дурак! Этот офицерик от самого фон Штемберга прибыл. Чуешь? Мне не даром про то донесли. От Штемберга. А он генерал-берг-директор. Пустяками заниматься не станет. Про серебро пронюхал и ищейку выслал к нам.

– Дак он всего то со слугой приехал и если что, то мы….

– Дурак еще раз! Ты хоть знаешь, что будет, если кляуза на нас до царицы дойдет? Тогда Ушаков, начальник канцелярии тайной копать начнет. И закопает и тебя и меня.

– Все они подарки любят, Никита Никитыч. Все купить можно. И Ушаков тот не хуже иных прочих. Да и Акинфий Никитыч в Петербурге за нас похлопочет.

– Можно купить многое. Но не по всякому делу, Шаров. Не то меня пугает, что мы рубли чеканили. А то, что цесаревне Елизавете Петровне* (*Цесаревна Елизавета Петровна – дочь Петра I и будущая императрица в 1740–1760 годах) из тех рублей мы подарки делали. Почти пятьдесят тысяч на неё ушло. А императрица цесаревну терпеть не может. Опасается царица, что цесаревна престол у неё отнять желает. А ежели братца Акинфия к изменному делу привяжут, то ничто не поможет. Тогда и нам всем конец. Потому надобно чтобы никаких доказательств Улрих здесь не нашел. Понял ли?

– А как же…

– Я сказал, чтобы ничего не нашел, Шаров. Он пока спит, ибо устал с дороги. Он не то, что ты, и к таким переездам не привык. И пусть до того как он проснется у нас беда случиться. Плотину пусть прорвет.

– Но тогда все подвалы башни затопит, хозяин. А там серебра сколь пудов. И рубли готовые, только отчеканенные.

– Да и хрен с ними с серебром и с рублями. Мне подвал надобен затопленный. Ибо если он водой наполниться, то его за год не вычерпать! Иди и делай. И сам подохни, а приказ мой исполни!

– Исполню, хозяин….

Шаров никого с собой в башню не взял. Нечего слугам знать про это дело. Мог Степан Романович и сам все обладить. Да и выгоду он свою в этом деле уже видел.

"Демид со страху и серебра не пожалел. Ну и ладно. Слитки все одно пропадут, но вот рублики в корзине начеканенные имеются. Тем то по что пропадать?"

Толстый мужик по кличке Рябой пропустил его в подвалы башни Невьянской и запер двери накрепко.

– Все тихо? – спросил Шаров.

– Тихо. А чего им сделается? Робят мастерки.

– Хорошо. А как плотина у тебя?

– А чего плотина? Крепкая. Сдюжит в рази чего.

– А надобно, Рябой, дабы не сдюжила.

– Как так? – не понял мужик.

– А так! Надобно дабы плотину в час ближайший прорвало! Разумеешь меня?

– Дак тама люди и инструмент. И серебришко…

– Хайло закрой, Рябой. В остатний раз тебе говорю. Плотину прорвать должно! Уразумел ли меня? Вы полнишь – 100 рублев от хозяина. Не выполнишь самого сгноим в узилище.

– Понял, Стяпан Романыч. Все уразумел.

– Я только зайду туда на минуту. А затем делай свое дело.

Шаров вошел в жаркое и душное помещение, где работали прикованные к стенам железными цепями люди. Это были те, кто рубли Демидову из серебра найденного чеканил.

– Эй, Захар! Захар!

– Чего? – отозвался старый седой как лунь мастерко, что был здесь за старшего.

– Сколь рублевиков ты от третьего отчеканил?

– Да вот в корзине пять сот будет. Все считаны.

– Давай сюда корзину-то.

– Дак она не полна ишо. На кой она те?

– Давай говорю! – прикрикнул Шаров. – Чего пасть разинул? Приказ хозяина нашего. Я что ли просто так сюда пришел?

– Такого не бывало, – с тревогой проговорил Захар, и его цепи жалобно звякнули.

– Хозяину виднее. А вы работу продолжайте. И за то я вам, коли много сробите, завтрева винца поднесу.

Старший приказчик взял тяжелую корзину и закинул себе на спину.

"Своя ноша не тянет".

Двери за Шаровым закрылись и мастера переглянулись в тревоге. Все почувствовали опасность.

– Кажись все, – проговорил Захар.

– Чего все-то? – спросили его.

– Не жить нам более братчики! Задумал погубить души наши Демид.

– Дак серебро здеся! Как губить, ежели мы рублевики чеканим?

– А для чего в цепях сидим? – вскричал Захар. – Что поведать про то не могли никому. Вот и спрятал нас Демид в этой подземной яме до веку.

– Дак он работать далее велел и винца сулил.

– Винца те черти на том свете поднесут в сковороде горячей.

– Да не могет быть того, Захар. Серебро то здеся!

– Да что ему серебро? Демуду на сие начхать. Али мало добра у него припрятано в слитках? С чего тогда Шаров корзину забрал? Ведь не полна она ишо.

– И то верно.

– Спаси Христос!

Все вокруг замолкли. Нужно было примириться с богом. Иного времени для сего могло у работных людей более не быть….

Шаров с корзиной вышел из башни отправился в свой дом прятать серебро. Сегодня в его руки попало целое состояние. А Рябой, перекрестясь, отодвинул заслонку. Вода стала наполнять подвалы. И ничего офицеру Улриху уже доказать будет невозможно……

Год 1735, декабрь, 1 дня. Санкт-Петербург. В доме у Густава Бирена, брата фаворита, и шефа лейб-гвардии полка Измайловского. Густав Бирен и Акинфий Демидов.

Акинфий Никитич Демидов прибыл в столицу империи, и уже много чего до 1 декабря там сделать сумел. Он решил для себя покровителя высокопоставленного сыскать. Ему советовали Остермана, Левенвольде, Волынского. Но он к сим господам ездить не стал, а поехал в дом, где жительство имел Густав Бирен, брат фаворита Анны Ивановны.