Текст книги "Кувыр-коллегия (СИ)"

Автор книги: Владимир Андриенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Глава 3 Безопасность империи возвращена

Все в масках, в париках – все как один, -

Кто – сказочен, а кто – литературен….

Сосед мой слева – грустный арлекин,

Другой – палач, а каждый третий – дурень.

Владимир Высоцкий "Маски".

Фельдмаршал Миних торжествовал. Его мечты о большой славе могли осуществиться. Пусть на Константинополь для его армии был открыт! Русские полки без проблем переправились через реку Прут. Турки уходили за Дунай….

Год 1739, сентябрь, 10 дня. Санкт-Петербург. Вопрос о мире с турками.

Императрица Анна снова болела. Но она заставила себя прийти на заседание кабинета.

Вице-канцлер граф Остерман высказался решительно:

– Фельдмаршал Миних совсем голову потерял, государыня! И его надобно остановить решительно, ибо он таких дров наломает, что России потом тяжко придется.

– Миних наступает по моему приказу. Он обещал победы, и он их нам добыл, – сказала Анна. – Что в том плохого, вице-канцлер?

– А то, что Европа против нас, ваше величество! Миних отправил в Вену депешу самому императору, в коей заявил, что он до самого Константинополя* (*Константинополь – старое название Стамбула) дойдет. Можно ли так с государями разговаривать? Он оскорбил императора Карла VI!

– И поделом сему императору! – вступилась за фельдмаршала Анна. – Он с турками на мировую пошел! За спиной у нас! Мне Миних про то в депеше сообщил!

– Австрия с османами мир подписала, государыня, – продолжил Остерман. – И все сербское королевство с городом Белград турками уступила. И теперь мы против османов одни!

– Миних пишет, что нам их бояться не стоит! – стояла на своем императрица.

– Но за спиной у Турции стоит Франция. А Франция может повилять на Швецию, что спит и видит как земли Петром Первым завоеванные у нас отнять! Нам нужен мир!

– Таково твое слово, вице-канцлер? – спросила Анна.

– Да. И я готов подать в отставку, коли государыня сочтет мое предложение неприемлемым.

И весь кабинет поддержал Остермана. Даже Волынский, который постоянно спорил с вице-канцлером. Но теперь он сказала:

– Россия войной утомлена до крайности, ваше величество. И денег у нас более нет на продолжение военных действий в будущем 1740 году. Не стоит настраивать против себя Европу! Войны со Швецией и Османской империей нам не вытянуть.

– Так вы предлагаете мир? Но какой ценой? – спросила Анна министров.

– Сейчас, когда турки договорились с австрийцами, они станут неуступчивы. И нам стоит воспользоваться посредничеством Франции, государыня, – предложил Остерман. – Опытный дипломат французский маркиз де Вильнев обязуется наши дела уладить. Нужно токмо слово, вашего величества.

– Действуй, граф. Что могу я больная женщина, когда мужчины отказались от славы российской? Я все тебя доверяю, Андрей Иваныч!

И государыня поднялась и вышла из кабинета…..

Год 1739, сентябрь, 10 дня. Санкт-Петербург. При дворе. Анна и Бирон.

Императрица вернулась в свои покои и призвала всех шутов. В последнее время шутки больной царицы становились все грубее и похабнее.

– Всех шутов мужеска пола ко мне!

– А они все здесь, матушка! – а сказала лейб-стригунья Юшкова.

Перед Анной предстали Лакоста, король самоедский, Иван Балакирев, царь касимовский, Педрилло, Кульковский, старый князь Волконский, граф Апраксин и князь Голицын.

– Вот вы какие! – проговорила императрица, оглядев свою шутовскую гвардию. – Все нарядные и сытые.

– Твоими щедротами матушка! – произнес Балакирев.

– Щедроты мои к вам велики. Не я ли придворных своих приучила шутов одаривать? А отчего вы меня развеселить более не умете? Попугаи и те способнее вас. Педрилло хоть на скрипке умильно играет, а ты Ванька, токмо драки устраиваешь. Видать дран мало.

– Дран достаточно, матушка. И потасовкам моим при твоем дворе смеются. А попугаев кто твоих обучал? Мы с Лакостой старались.

Попугаи в покоя Анны сидели на кольцах привязанные, и орали хриплыми и мерзкими глоссами:

– Дур-р-р-а-а-ак!

– Дур-р-р-а-а-ак!

– Квасник дур-р-р-а-а-ак!

– И то заслуга перед матушкой? – проворчала Буженинова. – Чего они у тебя все дурак, да дурак орут? Али слова иного не ведаешь? А вот я слыхала, матушка, что есть на Москве в куржале* (*куружало – кабак) одном скворец имеется, так тот столь хорошо говорить голосом человечьим, что прохожие останавливаются его послушать.

– А от кого ты про то слыхала? – заинтересовалась императрица словами Бужениновой.

– Да сказывала божедомка прохожая одна. Я с ней много ден говорила, как узнала, что она от Москвы пришла. Она сама того скворца слыхала.

Анна снова отыскала среди придворных Андрея Ушакова, что мог быстро те дела решать.

– Андрей Иваныч! Поди сюда. Есть в Москве где-то скворец чудно говорящий. Желаю его при своем дворе иметь.

– Будет тот скворец у тебя, матушка-государыня, – склонил голову Ушаков.

– Да не слушай дуру, матушка, – сказал Балакирев. – Попугай из птиц до человеческой речи есть самый способный. Никакой скворец так говорить не сможет.

– Ан сможет! – сказала Бужеинова.

– Будет вам! – прекратила перепалку царица. – Там видно будет кто прав, а кто нет. Ладно! Худо чего-то мне.

– Анхен! – Бирен нежно взял императрицу за руку. – Я вызову лекаря…

– А ну его к бесу лекаря твого! Не нужен он мне. Снова начнет говорить, что вчера я за ужином много буженины съела и много венгерского вина выпила. Отошли всех окромя Педрилло от моей особы. Надоели!

Бирон оглянулся на шутов и придворных и сказал громко:

– Господа, государыня желает побыть в тишине. Так что извольте немедленно удалиться.

Все быстро стали покидать покои императрицы, ибо знали, как испортился во время болезни характер Анны.

Бирон жестом приказал Пьетро играть, а сам сел рядом с Анной.

– Тебе следует прислушиваться к советам врачей, Анхен, – произнес герцог.

– Не могу я не есть буженины, Эрнест. Не могу не пить вина. Да и охоту люблю весьма, хоть и токмо из окон дворца могу стрелять по зверью и птицам.

– Охота это неплохо, Анхен. Но вино тебе вредно. Я говорил с лейб-медиками…

– Брось ты про лейб-медиков, Эрнест! Я про них не желаю слышать. Ты вот скажи мне по правде – не люба я тебе более?

– Зачем так говоришь, Анхен?

– Да стара я стала, и страшна. Разнесло меня, и подурнела я за год последний. Болезнь она никого не красит, Эрнест. Оттого ты на Лизку и смотришь.

– Анхен! Кто тот негодяй, что доносит на меня? Я же тебе сколь раз говорил, что не состою любовником при цесаревне Елизавете.

– Да я и не говорю, что состоишь. Ты просто все еще молод, Эрнест. А я постарела. Я больна. И я понимаю, что ты уже не любишь меня как прежде.

– Анна. Мы с тобой уже вместе столько лет. Мы больше чем муж и жена.

– Я это понимаю, Эрнест. Но я чувствую, что скоро мне приодеться уйти. И не возражай. Я сама этого не хочу, но я это чувствую. И гнетет меня то, что приодеться мир невыгодный для России подписать.

– Но Россия велика сама по себе, Анхен и сей мир не унизит её могущества.

Пьетро мира продолжал играть на скрипке, и чарующие звуки музыки сопровождали разговор мужчины и женщины. Анна любила Бирона много лет и, не смотря на то, что в её постели бывали и другие мужчины, этой страсти она осталась верна до конца….

Год 1739, сентябрь, 10 дня. Санкт-Петербург. Бирон и Либман.

Эрнест Иоганн Бирон вышел из покоев царицы и его прямо у входа перехватил Либман.

– Эрнест! Тебе грозит опасность!

– Если ты пришел меня пугать, Лейба, то не стоит. Придуманные тобой заговоры ничего не стоят.

– Я не придумываю заговоры, Эрнест, я о них узнаю. И могу сказать, что скоро будет поздно, если меры не будут приняты. Ты еще не понял что Волынский твой враг?

– Ах, так это снова Волынский интригует против меня, – с улыбкой произнес Бирон.

– И его тебе стоит опасаться его и его друзей. Неужели ты так и не понял кто такой Волынский? Он мечтает для себя о месте Меньшикова. Желает стать первым при царе или при царице!

– Лейба!

– Идем к тебе, Эрнест и там про все погорим.

Они удалились в покои герцога во дворце, и Бирон приказал их не беспокоить. Либман сел в кресло и начал говорить:

– Мои люди донесли мне о том, что Артемий Петрович Волынский, обер-егерместейр и кабинет-министр, президент коммерц-коллегии граф Платон Мусин-Пушкин, секретарь кабинета министров Иоганн Эйхлер, архитектор Петр Еропкин, адмирал Федор Соймонов, Андрей Хрущев, Жан де ла Суда составили заговор против тебя. Понимаешь?

– Заговор?

– Именно так. Они желают сместить тебя, Остермана, Левенвольде, меня, и других немцев при дворе и заменить их русскими.

– И как он собирается это сделать, Лейба? Не могу поверить, в то что этот донос справедлив. Волынский может мне помочь свалить Остермана. Это так. Но чтобы он интриговал против меня. На что он надеется? Занять мое место в сердце больной императрицы?

– Нет, Эрнест! Императрицу Анну они уже почти списали со счетов. Они нацелились на Анну Леопольдовну.

– Но она всего бояться. Она и её муж. Они и шагу не смогут ступить без моего слова. А ты говоришь, что принцесса Анна стоит во главе государственного заговора.

Бирен решительно не желал верить в возможность существования заговора Волынского. У него и без того проблем хватало.

– Ты снова ничего не понял, Эрнест? Я не говорю что принцесса заговорщица. Я тебе говорю, что заговорщик – Волынский. Я никогда не доверял этому человеку. Он хитер и коварен. Он жаждет власти.

– А откуда у тебя сии сведения, Лейба? Ты словно сам побывал в доме у Волынского и про заговор все слышал? Я ведь знаю тебя, хитрый еврей! Ты ради своей выгоды кого угодно оговоришь!

– Ради своей? – Либман был оскорблен. – Да я пекусь о твоих делах! О твоих!

– Но и про себя не забываешь, Лейба.

– И что с того? Я держусь у власти пока ты наверху, и я желаю за тобой то место наверху сохранить. Я подкупил одного из доверенных слуг Волынского. Заговорщики от него не таяться. Он подает им вино и снедь разную, а они говорят! И ему лишь слушать надобно.

– Но ты сказал, что среди заговорщиком Иоганн Эйхлер? Так? Мне это не послышалось?

– Нет.

– Но Эйхлер доверенный человек Остермана. И зачем ему желать несчастья своему господину и благодетелю? Пусть он не желает добра мне. Но Остерман!

– Он метит занять более выгодное место при власти Волынского. Поверь, я слишком много заплатил крепостному слуге Волынского. И все сведения из дома его верные.

– И как давно ты про сие знаешь?

– Уже несколько месяцев. Но ранее тебе про то не говорил, а токмо за заговорщиками следил. Но сейчас пришло время нанести по ним удар!

– И как? Что ты предлагаешь?

– Я предлагаю тебе временно поддержать Остермана против Волынского. Пусть никакой из прожектов Волынского не пройдет. А он скоро станет их предлагать императрице. И она станет его слушать!

– Что? – Бирон посмотрел на еврея. – На Анну влияние имею только я.

– Вот в этом и есть твоя главная ошибка, Эрнест! Волынский хитер и действует хитро, а не прямолинейно как ты. Ты слышал, что императрица любит слушать именно доклады Волынского? И знаешь почему?

– Знаю. Говорит он просто и понятно, не то, что Остерман, – ответил Бирон.

– Она прочит Волынского в охранители империи при Анне Леопольдовне, ежели сама императрица умрет.

Бирон был неприятно поражен этими словами банкира. Но подумать про сие стоило. Он хоть и герцог Курляндии и Семигалии ныне, но среди русского дворянства авторитета большого не имеет. А вот Волынский русского корня, родня императрицы по линии Салтыковых. И если он возьмется за дело, то скоро поддержка русской знати будет ему оказана.

Либман понял, что в голове герцога происходит и спросил его:

– Скажешь что я не прав, Эрнест?

– Посмотрим! Я приду вместе с государыней на заседание кабинета. И сам послушаю, что скажет Волынский. И горе ему если он меня предал!

– Рад слушать в твоем голосе твердость, Эрнест! Это нам сейчас и нужно. Время для доброты и мягкости прошло.

Год 1739, сентябрь, 12 дня. Санкт-Петербург. Кабинет министров ея императорского величества.

Императрица на заседании кабинета присутствовать отказалась. Ей надоели беспрерывные рассуждения графа Остермана о политике. Она была больна, и она устала от бесконечных коньюктур европейской политики.

Россия вела тяжелую войну с 1735 года и за то время больше 100 тысяч человек в землю легло, а результат той войны в чем? Ни новых земель, ни приобретений, ни выгод каких России не светило, по словам Остермана. А ведь это он и Миних требовали от неё тогда ввязаться в войну. Они обещали ей славу великую и победы.

И где она слава?

Граф Остерман осмотрел всех, кто присутствовал на заседании и недовольно поморщился, когда взгляд его упал на герцога Бирона. Вот уже кого он здесь видеть не желал. Но выставить его за дверь не смог.

– Маркиз де Вильнев способствовал составлению мирного договора, который мы обязаны обсудить и направить на подпись нашей всемилостивой государыне.

Остерман зачитал проект. По нему Россия отдавал все свои завоевания туркам. Русская армия оставить должна была крепости Хотин, Яссы, Кинбурн, Очаков. То есть все то, за что кровию солдат российских уплачено было столь высокую цену.

Но больше того сами русские возобновлять строительство крепостей на Таган-Роге боле права не имели.

Укрепления крепости Азов были срыты, и Россия лишалась права свой флот на море Черном содержать. Все товары, что русские куцы сим морем перевозить пожелают, должны были перевозиться на турецких торговых кораблях, и доход от того в турецкий карман шел.

Его величество султан Османской империи при посредничестве посла Франции маркиза де Вильнева, милостиво согласился паломников российских идущих в Иерусалим на поклонение святыням пропускать.

– И это все? – спросил кабинет-министр Волынский, когда Остерман закончил читать.

– Да. И лучшего мира нам не получить, господа министры. Флот Швеции может в любой момент выйти из гаваней и быть у нас в Петербурге! И для того нам наша гвардия в полном составе здесь надобна! Войну с турками следует заканчивать!

Волынский должен был со словами Остермана согласиться. Положение складывалось такое, что мир России был нужен.

– Вы что-то имеет сказать, господин Волынский?

– Нет, граф. Вы правы. Мир нам необходим. Хотя почета для России в том мире нет. Этот договор почти тот же, что в 1711 году был заключен императором Петром Великим с султаном и получившим название мира Прутского.

– И что с того? Что вы имеет сказать, господин кабинет-министр? – Остерман стал проявлять нетерпение.

– Только то что тогда армия Петра в клещах турецких оказалась и выбора у императора не было как мир тот заключить. Но сейчас Миних побеждает и турок гонит, господин Остерман, – смело ответил Волынский.

– Но вы согласны с этими статьями или нет? Это заседание кабинета для решения дел важнейших! И извольте говорить прямо, господин Волынский.

– Я согласен!

– А вы господин Черкасский? – Остерман посмотрел на князя.

– Я согласен. В том есть необходимость государственная. И сии статьи ратифицировать надобно и мир скорее при посредничестве Франции заключить.

– Тогда сей проект, я направлю самой государыне для высочайшей апробации. А вы господин герцог имеете, что сказать? Вы ведь здесь именем государыни присутствуете.

– Я в дела кабинета министров государыни нашей вмешиваться не могу. Я герцог Курляндский. Но государыня по болезни своей присутствовать сегодня не может. И я доложу её величеству о решениях кабинета.

– Сие могу сделать и я самостоятельно, господин герцог.

– Я не посягаю на ваши прерогативы, граф. Вы свой проект сами императрице представите. Но вы, я надеюсь, разрешите мне посетить нашу государыню сегодня?

Остерман смерил герцога ненавидящим взглядом, и ничего на сие замечание герцога не ответил.

В этот момент двери в зал отворились. Вошел флигель-адъютант императрицы барон фон Бюлов. Он направился к герцогу и что-то прошептал ему на ухо.

Бирон услышав это поднялся со своего места и произнес торжественно:

– Господа! Только что стало известно, что принцесса Анна Леопольдовна в тягости! Будет наследник престола Российского! По тому случаю всемилостивая императрица наша Анна Иоанновна назначает на сегодня маскарад с фейерверками пальбой пушечной!

– Слава Анне!

– Да здравствует императрица, Анна Великая!

– Ура, государыне!

На этом заседание кабинета в тот день закончилось…..

Год 1739, сентябрь, 12 дня. Санкт-Петербург. Маскарад при дворе.

Анна, узнав о радости, о том, что принцесса беременна, позабыла про все свои болезни. Теперь трон упрочиться под потомками Ивана, а не Петра. Курляндский астролог Бергман, которого герцог Бирон вызвал в Петербург, напророчил, что у принцессы родится мальчик. А именно сей астролог, некогда предсказал ей трон империи Российской.

– Сегодня всем быть на машкераде в новом платье! – приказала императрица. – И дабы никто не скупился на драгоценности и украшения разные! Мой двор сегодня должен блистать не хуже двора французского! Дабы в Европах узнали о радости моей! Эрнест!

– Да, Анхен?

– Сегодня все должны веселиться. Все!

– Двор и так уже переполнен радостью. Придворные ликуют.

– И ежели кто-нибудь придет не в новом, то меня оскорбит. Изрядно воруют придворные и чиновники мои. Ничего! Пусть раскошелятся!

– Но на сегодняшние торжества многие не успеют сшить новое платье, Анхен! И те у кого обновы пока нет….

– Коли захотят уважить императрицу свою, так успеют! – прервала герцога Анна.

– Анхен, и так подданные твои из русских не сильно жалую меня. Уволь меня от таких приказов.

– Ты чего это, Эрнест? – императрица внимательно посмотрела в лицо герцога. – Али снова недоволен чем?

– Снова Ушаков, из-за поношения имени моего, троих людей с площади в застенок упек. И пытки к ним применил. Я про сколько раз говорил. Ну, промолвил мужик по пьяному делу слово против меня? Что с того? Чего пытать его за сие?

– Эрнест! Не противу тебя он поносное слово молвил! Но против меня, его молвил. Ведь я тебя к престолу приблизила, и кто имеет право осуждать сие? А ты в те дела не лезь, дружочек.

– Кстати, Анхен, пришло прошение на твое имя. Но тебе читать сии листы не досуг. И я их читаю. Прошение от имени Натальи Борисовны Долгорукой, урожденной Шереметевой.

Анна терпеть не могла имени Долгоруких и поморщилась от досады.

– Наталья Долгорукая жена врага моего Ваньки Долгорукого?

– Она, Анхен. Но муж её по твоему слову казнен, а она с детьми малолетними в Сибири обретается. И просит отпустить её из ссылки на Москву в дом родственников Шереметевых. Все же она дочь лица знаменитого, фельдмаршала Шереметева.

– Пусть весь выводок поганый долгоруковский передохнет в Сибири.

– Но, Анхен. У тебя радость такая. Принцесса наследника ждет. В честь того праздника и прости можно княгиню Долгорукую.

– Ладно! – согласилась царица. – В честь праздника жалую Наташку Долгорукую своей милостью. Пущай со чадами своими в Москву едет. Но в Петербурге ей бывать запрещаю! Заготовь мой указ. Я подпишу.

– Он уже готов, Анхен. Вот он.

– Ох, и хитер ты, герцог!

Во время маскарада и фейерверка императрица много смеялась. Она сама пила вино и требовала того от других. В тот день при дворе, кто желание имел государыне угодить, должен быть пьян. Ибо радость была великая. Наследник престолу зачат!

Императрица сорила деньгами. Шуты в тот день такоже были немало награждены.

Лакоста кувыркался с карлами. Буженинова тузила Новокшенову. Квасник ободрал хвост любимому попугаю императрицы и птица стала смешно кувыркаться при этом. Анна не наказала шута за то, но швырнула ему кошель. Квасник как всегда не согнулся даже чтобы подобрать подарок царицы и быть бы ему за то битым. Не любила Анна гордецов особенно ежели на них были шутовские чулки. Но кошель ловко подобрал Кульковский и опустил себе в карман. Это вызвало новый взрыв смеха.

Шут Апраксин подошел с жалобой на сеньора Миру к царице. Она была в настроении хорошем.

– Матушка всемилостивая. Позволь мне получить мое с Адамки Педрилло.

– Свое? А он тебе должен, дурак?

– Двух попугаев он у меня взял на время, матушка. А попугаи те дороги. Один в 20 рублев, а иной в 35 рублев!

– И он тебе их не отдал? Эй! – Анна хлопнула в ладоши. – Где Адамка?

– Да здесь я, матушка. А Апраксин все врет. Я ему птиц его отдал через месяц.

– Отдал? А чего же дурак мой на тебя жалуется? – Анна посмотрела на Апраксина.

– Дак он их ощипал матушка, и все перья с них пооборвал, отчего оба попугая и околели.

– Да на кой тебе их перья, Адамка? – засмеялась царица.

– Но они месяц гостили в моем доме и ели мою еду, матушка. Вот я взял в возмещение за прокорм месячный с них верхнее платье!

Все, кто это слышал, залились смехом и первой была императрица. Он долго хохотала и на радостях швырнула Апраксину перстень с большим бриллиантом в возмещение убытка.

Услыхал сие и истопник придворный Олсуфьев и такоже с жалобой на Пьетро Миру полез. Он пал на колени и подполз к трону. Императрица прекратила смеяться и спросила милостиво:

– А тебе чего, Олсуфьев?

– Дак мне всемилостивая государыня-царица Педрилло нос разбил. Ни с того ни с сего по роже моей заехал.

– И чего желаешь?

– Да пусть мне за то 100 рублев пожалует, – попросил истопник.

– Что скажешь на сие, Адамка? – императрица ожидал новой шутки.

Пьтеро посмотрел на герцога Бирона и тот его понял. Он вытащил из кармана своего кафтана кошелек и бросил его шуту.

– Здесь 200 монет золотом! – сказал Бирон.

Адамка кошель ловко поймал и швырнул его истопнику. Тот схватил его жадно и сунул себе за пазуху. Мира сразу подошел к нему и еще раз ударил его в лицо, отчего истопник покатился кубарем по полу.

– Ну, теперь мы с тобой квиты! – проговорил Мира.

– Снова озоруешь? – спросила Миру Анна.

– Нет, матушка. Я ему за бесчестие был сто монет должен, но отдал, двести и потому еще раз в рожу ему дал.

Императрица снова засмеялась.

– Ох, и умен, Адамка. Держи от щедрот моих! – и, сняв с пальца перстень, бросила его шуту.

Он стоил 5 тысяч монет! Вот так зарабатывались большие деньги при веселом дворе императрицы Анны Ивановны!

Год 1739, сентябрь, 14 дня. Санкт-Петербург. Волынский за работой.

Артемий Петрович Волынский посетил Анну Леопольдовну в её покоях и поклонился принцессе. Та охотно приняла кабинет-министра. Принцесса снова нуждалась в деньгах. А банкир Бирона Либман категорически ей в средствах отказал.

– Ваше высочество я рад видеть вас, и могу засвидетельствовать, что вы отлично выглядите.

– Спасибо вам, Артемий Петрович, – произнесла принцесса по-русски с легким акцентом.

– Вы нуждаетесь в деньгах, ваше высочество. Я услышал про это и принес вам пять тысяч золотых.

Артемий Петрович положил на тол кошель с золотом. При виде его глаза принцессы крови заблестели.

– Спасибо, вам и моя блягодарность принесет вам плод, господин кабинэт-министр. Моя тетушка, императрица, раздает средства для шут, но мне жалеет и тысячи. Я ношу под сердцэм дитя. Дитя для русский престол.

– Ваше высочество может всегда рассчитывать на меня. Я готов стать для вас опорой.

– Я не забуду про сие, господин кабинэт-министр.

Артемий Петрович откланялся и покинул покои принцессы. Его следующий визит к самой императрице. Анна ждала его. Императрица нуждалась в Волынском в последнее время все больше и больше. И эту перемену заметил первым банкир Либман.

Царица Анна была в халате и обычном платке, которым повязала голову. Так она обычно одевалась утром, не желая втискивать свое полное тело в корсеты и робы, придворных платьев.

– Артемий Петрович? – Анна приветливо кивнула кабинет-министру.

– Ваше величество! – Волынский низко поклонился. – Вы сегодня прекрасны…

– Оставь, Артемий! Не люблю я этого. Знаю я как выгляжу. Больна я. Говори, с чем пришел?

– Проекты мои утверждения высочайшего требуют.

– Проекты, Петрович?

– Проекты об устроении дел государственных, ваше величество.

– А вот ты скажи мне, Петрович. Ты чего до племянницы мой таскался вперед меня? Али думаешь что стара стала Анна и не знает ничего? Мне все доносят чего надобно.

Волынский был поражен тем, что соглядатаи уже донести Анне о его визите к принцессе Анне Леопольдовне.

– Ваше величество! Да я был у её высочества принцессы. И дал ей денег. Ея высочество нуждается в средствах.

– А ты добрый у нас? Либман не дал, так ты расстарался? Смори, Волынский, коли интриги плести станешь, не помилую. Мне слуги верные надобны, а не интриганы поганые.

– Но её высочество нуждается в средствах, ваше величество. И что такого, что я из собственных средств помог ей?

– Не лукавь, Артемий. Коли помочь желаешь то народу помоги. Народу нищему, коих в Петербурге много. А Анне ты моей помогаешь не просто так. Думаешь, коли помру я, то она в силу войдет? Эх, Артемий.

– Ваше величество!

– Мне надобен друг верный. Ведь Анну поддержать надобно будет когда помру я.

– Ваше величество еще проживет много лет на благо подданных, и на благо России.

– На благо ли, Артемий? – уже спокойно сказала императрица. – Перед смертью много думаю про царствование свое, Петрович. И думаю чем помянут меня потомки мои? Добром али нет?

– Ваше царствование….

– Не нежно лести, Петрович. Лучше говори чего надобно, а потом я тебе расскажу чего надобно мне от тебя.

Волынский представил императрице свой проект об устроении дел государственных в коем указал на необходимость исправления образования в империи российкой, воспитания юношества, об исправлении дел коммерческих и прибавления через оные доходов государственных. Императрица его выслушала, но внимания словам кабинет-министра уделила мало. Её все это уже интересовало мало. Она была одержима одной мыслью – утверждения престола государства Российского за потомками Ивана, а не Петра.

– Погляжу проект твой, Петрович. Погляжу. А сейчас ты меня послушай. Надеюсь, я дожить до того, как родит моя племянница и родит мальчика. Наследника.

– Я уверен в том, ваше величество и безопасность трона и империи будет тем обеспечена.

– Но мне надобно знать, что дворянство российское, того наследника поддержит и признает! Мне новый переворот не надобен. Я поганые роды Голицыных да Долгоруких произвела немало. Но они еще копошатся по углам темным и шипят и ядовитые жала свои высовывают. Ох, много вреда России от тех родов было и будет. Много смуты и много потрясений.

Императрица искренне ненавидела Долгоруких и Голицыных и считала что извести эти роды дело для государства благое. И изводила их как могла, но росли они как трава сорная и поднимались снова и снова.

– Надобен мне человек верный, Петрович. Коий дитя, что Анна в утробе носит, поддержит. И на тебя в том деле уповаю я…

Год 1739, сентябрь, 15 дня. Санкт-Петербург. Либман за работой.

Лейба Либман донесения от своих наушников послушав, сразу отправился к герцогине Бенингне Бирон. Ему странно не нравилась горбатая уродина, но сейчас иного выбора не было. Сам герцог слишком легкомысленно относиться к его предупреждениям, а Пьетро Мира слишком увлечен Марией Дорио. А горбунья так мужу своему надоедать умела, что Бирен был на все готов лишь бы отвязаться от неё.

Бенингна в отличие от императрицы всегда одевалась с самого утра в роскошные платья, и парикмахеры колдовали над её прической по полтора-два часа. Причем главная цель оной процедуры была в том, дабы обнажить прелестную шею гецогини, единственную часть своего тела, коей она могла гордиться.

Он приняла Либмана скислой миной на лице и протянула ему руку для поцелуя.

– Ваша светлость, – банкир поклонился Биренше. – Вы сегодня очаровательны.

Такой комплимент к горбунье скорее напоминал насмешку, но Бенингна была не из тех, кто не принимает лесть.

– Но я прибыл к вам не для того чтобы расточать комплименты, ваша светлость. Над родом Биронов сгустились тучи, а ваш супруг дремлет. Я предупреждал его о том неоднократно, но все бес толку.

– И вы решили обратиться ко мне? – спросила Бенингна.

– Да, ваша светлость. Вы моя единственная надежда. Образумьте герцога. Или вы потеряете корону.

Последняя фраза словно хлестнула горбатую герцогиню по щеке. Она даже вздрогнула.

– Потеряем корону? Что вы говорите, Либман?

– Ваша светлость, оглянитесь вокруг. Кабинет министр Волынский лезет к власти и его влияние на императрицу усиливается. И скоро он вытеснит вашего мужа на второй план.

– Вы говорите ерунду, Либман. Императрица благоволит нашей семье.

– Но вспомните, ваша светлость, что в фаворитах у императрицы, когда она еще была герцогиней Курляндской числились многие мужчины. И вашего мужа она может сменить. Вспомните Бестужева-Рюмина, вспомните Мориса Саксонского, Вспомните Левенвольде. Где они? Их вытеснил ваш муж. Но его могут заставить уступить дорогу. И если не в постели императрицы, то в делах влияния политического.

– И что вы посоветуете нам с мужем делать, Либман? Вы ведь явились ко мне дать совет?

– И не Толькою. Я принес вам просимые вами 50 тысяч рублей золотом.

С этими словами Либман выложил на тол три туго набитых мешочка. Это были деньги которые просила у него Биронша уже два месяца. Та сразу обрадовалась и посмотрела на банкира уже с большей теплотой.

– Итак, что вы посоветуете нам с мужем делать?

– Постоянно быть при императрице.

– Я и так при ней постоянно.

– Но нужно быть больше. Всех придворных дам, вам стоят заменить при царице собой. Пусть она не сможет без вас обходиться. Участвуйте во всех её шутках и увеселениях. Во всех! И если герцог не постоянно при императрице, то пусть его заменит герцогиня. И еще одно, ваша светлость.

– Что?

– Ваш муж стал навещать цесаревну Елизавету.

– Что? Это ложь! – гневно воскликнула Биронша. – Это злобные наветы врагов моего мужа герцога!

Либман тогда заявил, что это совеем не наветы, но истина. И он сам то проверил через своих соглядатаев, ибо и сам в то верить поначалу не желал. Но верные люди донести ему, что герцог действительно посещает цесаревну.

Бенингна была напугана. Она знала о том, что придворные шептались за её спиной, декать герцог добьется у императрицы развода со своей горбуньей, а сам позволение получит жениться на Елизавете Петровне. Он как владетельный герцог теперь имеет право просить руки принцессы крови.

Либман насчет посещений герцогом цесаревны солгал. Да, Бирен как-то ездил к ней, но было это давно и с тех пор они не общались и виделись только при дворе во время приемов. Но банкиру надобно было напугать горбунью. Ибо испуганная она станет послушным орудием в его руках.

Волынский возвышался и обрастал сторонниками. Они умножались ежечасно. К нему в дом ходили теперь и чиновники, и офицеры армии и флота, и профессора академические. Его друзья поднимались по чиновной лестнице при дворе и ежели не остановить умного кабинет-министра, то это грозит бедами немецкой партии при дворе, которая была основательно расколота внутренними распрями.