Текст книги "Кувыр-коллегия (СИ)"

Автор книги: Владимир Андриенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

– Герцог, вы большая фигура не только при российском дворе, но в политике европейкой. И я бы хотел убедиться, что вы друг Австрии.

– Я могу вам обещать, что не стану противиться браку принца Баруншвейгского и принцессы Анны Леопольдовны. Хотя хочу вам сказать, что совсем недавно мне предлагали устроить принцессе иной союз, не с вашим принцем.

Маркиз Ботта побледнел. Если это так, то все планы императора могли провалиться и его карьере дипломата придет конец.

– Вот как, ваша светлость? – проговорил Ботта. – И кто же предложил вам новый союз?

– Про это я говорить не стану, маркиз. Но скажу, что я сей союз отверг, и потому принц Брауншвейгский по-прежнему жених принцессы Анны. И думаю, что все так и останется. И будет свадьба и две ветви древних родов соединяться…..

Год 1738, март, 19 дня. Санкт-Петербург. При дворе.

Императрица не была рада видеть своих фельдмаршалов. Они мало, что сделали для победы за год последний, но казна государственная уже изрядно "трещала" от той войны и в народе росло недовольство. Особенно то касалось Малороссии, где на винтер-квартирах стояли полки армии российской.

Но Миних и Ласси явились в столицу, дабы утвердить планы кампании и снова требовать денег и подкреплений.

Анна посмотрела на Бирона и кивнула ему. "Говори, герцог". Тот взял слово.

– Государыня наша недовольна вами, господа. И особенно вами господин Миних! Что вы сделали за эти два года войны? Наши армии захватывали неприятельские земли, но затем снова их отдавали.

– Но я обескровил турок! – вскричал Миних. – Я освободил тысячи русских от позорного татарского плена! Я взял крепость Очаков! А фельдмаршал Ласси опустошил в прошедшем году Крым. И вы смете мне говорить, что я ничего не сделал? Да что вы вообще смыслите в войне?

– Погоди кричать, Бурхард Христофорыч! – сказала царица. – Не на базаре чай за рыбу торгуешься. Перед лицом государыни стоишь! И герцог Бирон все верно сказал. Где мне денег для тебя взять? Подумал про сие? А мира нет! Турки не дают нам мира на наших условиях. Вот у Волынского спросите. Он только после переговоров вернулся из Немирова!

Все замолчали, и в кабинете установилась тишина. Перечить Анне никто не посмел.

– И потому нам в сем годе уже надобно весной снова войну учинять, – продолжила императрица. – А денег нет! И потому слушайте мое слово, фельдмаршалы! Ты, Миних станешь наносить удары по армии визиря и заставишь его склонить перед тобой голову. А ты, Ласси, снова возьмешь Крым! Больше иных слов у меня для вас нет! И ни на какие подкрепления не рассчитывайте! Воевать теми силами, что есть у вас! Тебе Миних уже удалось более 30 тысяч солдат в землю уложить! Так?

– Особенности войны в тех краях, матушка-государыня…, – начал оправдываться Миних.

Но императрица грубо прервала его:

– Я мать отчества своего! И солдаты те дети мои. А ты их жизни не ценишь. Я про твои слова слыхала. Мол, в России людей, что песку и чего их жалеть? Так?!

Миних склонил голову. Он понял, кто донес на него. Принц Людвиг Гессенский. Проклятый лизоблюд и бездарный генерал.

– Потому в сем году жду от тебя побед громких. Днепровская армия твоя! С ней и станешь мне победы добывать! А ты, Ласси, возьмешь Донскую армию.

– Но, матушка-государыня, есть у меня просьба до тебя…

– Никаких просьб, – оборвала Анна Миниха. – Побеждай! Или опалу на тебя наложу! А пока, иди с глаз моих! Прочь!

Миних поклонился царице, метнул ненавидящий взгляд на Бирона и вышел.

Императрица отыскала глазами Волынского.

– Артемий Петрович! Много хорошего про тебя любезный нам герцог Бирон рассказывал и потому жалую я тебя. Подписала я вчера указ о назначении тебя нашим кабинет-министром! Служи нам верно и будь беспощаден к врагам престола нашего. Измену сыскивай и с корнем выдирай!

Волынский пал на колени:

– Матушка, всемилостивая государыня! Всю кровь свою за тебя отдам!

– Встань, Артемий Петрович, не для чего сейчас полы полами кафтана своего подметать. Мне дела надобны, а не слова! Про то помни! Про меня гадостные анекдоты по столице ползут! Мол, про народ свой не думаю! А кто думает? Лизка? Она змея подколодная козни продолжает строить. С любовниками развлекается, словно девка солдатская. Впрочем, такая она и есть. И место ей в доме публичном, а не троне государства Российского! Завтра на заседании кабинета я сама стану присутствовать! Надобно корень низменный выдрать, да так чтобы побегов более не пускал!

После этого императрица удалилась к себе, дабы отдохнуть и успокоиться в обществе своих шутов и шутих.

Буженинова как увидела царицу сразу к ней подошла и за руку взяла:

– Али снова обидели тебя, матушка?

– Обидели, куколка! Ничего сделать не могут. Только дай и дай всем! Мало они от меня милостей имели?

– Дак, я те сколь разговорила, гони всех в шею!

– Всех-то нельзя, куколка. А кто за державой смотреть станет? Россия-то страна огромная. А верных слуг дабы управлять ей нет. Вот беда так беда.

К ним подошла карлица Новокшенова, и, услышав последние слова царицы, заверещала:

– Беда, беда, беда. Матушку нашу разобители-и-и-и-и!

– Замолкни! – дала ей подзатыльник Буженинова.

От сего обращения Новокшенова заголосила еще больше:

– Беда! Беда!

– Не трогай дуру, куколка, в ушах звенит от гомону её. Где Ванька Балакирев?

– Дак он матушка бит был.

– Кем это?

– Дак твоим гофмаршалом.

– Рейнгольдом фон Левенвольде?

– Им. Балакирев пузырек с чернилами на платье евоной полюбовницы Наташки Лопухиной вылил. А тот осерчал, и палкой его отходил.

– А Лакоста где? Отчего не вижу короля самоедского?

– Его шут твой Мишка Голицын отлупил. Вот потеха-то была, когда дрались они. Жаль, ты не видала того, матушка.

– Квасник? Отлупил? За что? – удивилась царица.

Она знала Квасника как самого несчастного и забитого их своих шутов.

– За дело вестимо! Я его про сие попросила. Задирает меня сироту несчастную. Я и сказала Кваснику. Чего смотришь как девицу забижают? Дай в морду Лакосте. Тот и дал!

– За тебя, стало быть, стал, куколка? Тогда прощаю ему побои Лакосты, – улыбнулась Анна.

– А про женишка для меня подумала ли, матушка? Сколь ожидаю милости твоей.

– Не до того сейчас, куколка. Погоди малость. Забот то у меня державных сколь? Ведаешь ли? А что нового при дворе моем болтают?

– Камергер твой Юсупов женился, матушка.

– Женился? – Анна любила сплетни, это отвлекало её от забот. – Да на ком? Ведь девок подле него столь много было.

– На ком, того я и не ведаю, матушка! Но девку за себя взял статную. Её Юшкова видала. Но при дворе сия девица не бывала еще.

– Дак пущай приходит! Посмотрим! А ты где видала то сию девку? – спросила Анна лейб-стригунью Юшкову.

– Да намедни, матушка. В санях она с Юсуповым каталась. Я то у слуг и расспросила юсуповских кто сие такая. Они и ответили, что женка, мол, барина нашего.

– Женился таки греховодник старый, – императрица хлопнула в ладоши. – Вот уже и не чаяла, что жениться. А он женился.

Анна снова обратилась к Бужениновой. По лицу карлицы видела, что не все еще та выложила.

– А чего еще болтают?

– Да не все матушка счастье любовное имеют.

– Кто это "не все", куколка? Не томи государыню свою. Сказывай.

– А вот Куракины отказали жениху дочери, капитану гвардии полка Измайловского Давыдову. Не отдали за него девку. Помурыжили его и отослали от дома. Во как! – выпалила Буженинова новость.

– Куракины? А что за девка у них? – спросила царица.

– Марией кличут. Красавица и гордая больно.

– Гордая? – улыбнулась императрица. – За капитана полка Измайловского идти не желает? Чем плох им капитан сей?

– Капитан де роду незнатного, – доложила Буженинова. – Да и чин его не высок. Так де князь Куракин заявил.

– А про то Куракин не подумал, что полк Измайловский, гвардейский, моя личная охрана? И капитан того полка слуга мой верный! Того Куракину мало? Срочно узнать, где сей капитан!

Через десять минут дежурный гвардейский офицер доложил, что капитан гвардии Давыдов в настоящее время в карауле в дворцовом саду.

– Срочно его с караула снять и в церквушку Спаса пошли. Там пусть ожидает своего счастья. Он жениться желает? Так я помогу ему. На то я и государыня, чтобы о пользе своих подданных думать! А ты, Бестужев, срочно в дом Куракина. И ежели девка сей час не будет в церкви Спаса в наряде подвенечном, то завтра он будет сидеть в подвале у Ушакова в Тайной канцелярии! Так и скажи борову старому!

Дежурный камергер Бестужев бросился выполнять приказание императрицы. Свадьбу капитану Давыдову она устроила….

Сам капитан Давыдов был на седьмом небе от счастья. Не зря друзья посоветовали ему не убиваться по девке Куракинской, а идти в кувыр коллегию и там свои дела решать.

Поручик Рославлев тогда сказал ему:

– Иди к шутам. Они твою беду в миг избудут!

– Но шуты за просто так ничего не сделают. Где денег взять? Именишко мое разорено совсем. Мужики в бегах.

– Деньги, оно конечно, дело в сем предприятии не лишнее, но с умом можно и без того все обладить.

– Скажи как? – попросил Рославлева Давыдов.

– Есть при государыне в чине лейб-подъедалы Авдотья Буженинова. Она сама страсть как замуж желает. И тебе не откажет. Ты обижен семейством невесты своей за бедностию. Иди к ней и пожалуйся. Она поможет.

– Но как попасть мне к Бужениновой? Она во дворце живет и не всякого примет.

– Имеется у меня один ход к ней. Я тебе помогу в том.

И Давыдов излил душу Бужениновой, та обещала помочь и помогла. Шуты быстро решали все проблемы при веселом дворе Анны Иоанновны….

На следующий день императрица отыскала князя Куракина среди своих придворных. Тот, увидев взгляд императрицы, обомлел. Все знали, что означает взор сей.

– Князь! – поманила его Анна. – Подойди-ка!

Куракин приблизился и низко поклонился.

– Тебя поздравить можно. Так говорю? Дочку, говорят, замуж отдал?

– Все верно, ваше величество. Капитан гвардии полка измайловского мой дом осчастливил. И вчера молодые уже и под венец пошли.

– Рад ли зятю такому? – спросила Анна. – Али не доволен чем?

Куракин знал, на что намекнула императрица и, боясь гнева монаршего, заявил угодливо:

– Рад, матушка! Премного благодарен судьбе, за счастье сие. Про лучшего мужа для дочери я и мечтать не мог.

– Молодец, князь. Хвалю. А жених-то небогат?

– Не богат, матушка. Дак что с того? Он ведь в твоей охране служит и оттого великим доверием облечен.

– Жалую жениху 10 тысяч рублев серебром! Пусть никто не попрекнет его бедностию…

Год 1738, март, 20 дня. Санкт-Петербург. На заседании кабинета министров.

На заседании кабинета министров в тот день присутствовали граф Андрей Иванович Остерман, вице-канцлер империи, князь Алексей Михайлович Черкасский, кабинет-министр, Артемий Петрович Волынский, новоиспеченный кабинет-министр, Иоганн Эйхлер, кабинет-секретарь.

Первый вопрос был крайне важным. Что делать с цесаревной Елизаветой?

Остерман высказался первым:

– Цесаревна поведения легкого и уже без разбору любовников принимает. Ранее она гвардейских офицеров жаловала. А нынче? И мужиками простыми не брезгует. Появился при ней некто Алешка Розум, бывший певчий из хора церковного, мужика простого малороссийского сын. С ним цесаревна на глазах у дворни сожительствует!

– Но верные ли то сведения? – спросил тучный князь Черкасский.

– Вернее некуда. Про сие я пять доносов имею. Да и говорят все про то. Не сильно то цесаревна свои привязанности любовные скрывает. Кровь в ней так и кипит. В монастырь бы надобно девку заточить. Пусть там до скончания веку своего грехи замаливает. Сие требование государыни всемилостивой императрицы нашей.

– Повеления государыни императрицы закон для нас, – начал свою речь новый кабинет-министр Волынский. – Но боюсь, что если мы поступим так, как того желает вице-канцлер, то нового заговора нам не избежать.

– Заговора? – не понял Волынского Остерман.

– В гвардейских казармах нынче неспокойно. И пока сие неспокойствие выражено токмо в разговорах застольных. Но завтра все может измениться, ежели мы цесаревну в монастырь заточим. Того допускать нельзя во имя спокойствия империи.

– И я согласен в том с Артемием Петровичем, – поддержал Волынского князь Черкасский. – То дело большое и хлопотное. Сейчас Россия войну с османами ведет, и заточать Елизавету в монастырь нельзя.

В этот момент двери распахнулись, и вошла в сопровождении герцога Бирона сама императрица.

– Стало быть, противитесь воле моей? – с порога спросила она, услышав слова Черкасского. – А скажи мне, князь, кто правит империей?

Все присутствующие поднялись.

– Вы, ваше императорское величество! – ответил Черкасский.

– Стало быть, все-таки я? Тогда снова ответь, князь, а для чего ты моего приказа исполнить не желаешь? Лизка девка распутная и про то всем ведомо! И пусть свои грехи замаливает в монастыре.

– Ваше величество, – вмешался Волынский. – Могу я высказать мнение свое?

– Говори! Чай для того я и пришла, чтобы вас послушать, – ответила Анна и уселась на стул, пододвинутый ей Бироном. – И садитесь. Чего столбеете?

Все сели. Только герцог продолжал стоял позади царицы. Да еще Иоганн Эйхлер жался к дверям.

– Ваше величество, – начал Волынский, – особенности России, коие начало берут от дворцового переворота князя Меньшикова, таковы, что бунты гвардейские к смене монархов приводят. Для того чтобы возбудить такой бунт, не надобен долгий период подготовки. Он может возникнуть стихийно. Елизавету в войсках любят как дочь Петра Великого и ежели её в монастырь заточить, то сие воспримут как сигнал к бунту!

– Кто воспримет? – спросила царица.

– Солдаты и офицеры полков Преображенского, Семновского, а также конного регимента. И сейчас они вполне верны вашему величеству, но при известии о насилии над дочерью Петра может случиться бунт.

– Стало быть, ты желаешь сказать, Волынский, что они за Лизку станут, а не за меня?

– Да, ваше величество, – смело проговорил Волынский. – Такое может случиться.

Анна была возмущена заявлением, и неизвестно чем бы сей день для Волынского кончился, если бы не герцог Бирон.

– А я согласен с Артемием Петровичем! – произнес Бирон. – В России все обстоит именно так, как он сказал. Вспомните древний Рим, господа! Я читал недавно про то, как гвардейцы тамошние, что именовались преторианцами, своих императоров свергали. И русская гвардия мне сиих преторианцев напоминает.

– Верно, ваша светлость. Именно так все и обстоит, – сказал Волынский.

– И заявления Артемия Петровича, есть заявление не хитрого лизоблюда, но верноподданного, о славе и долгом царствовании нашей государыни пекущегося! За сие, ваше величество, награждать надобно, а не ругать кабинет-министра.

Императрица после этих слов Бирона смягчилась.

– Тем более, что господин Волынский немало для удовольствия вашего потрудился, – продолжил Бирон.

– Чего ты там сделал, Артемий Петрович? – уже милостиво спросила царица.

– Зная о пристрастии государыни к охоте, приказал я как обер-егермейстер вашего величества в лесах под Нижним Новгородом облавы на оленей и лосей устроить.

– И что? – спросила Анна, глаза которой загорелись охотничьим азартом.

– Тех оленей и лосей числом 40 везут в Петербург! – громко сообщил Волынский.

– Вот за сие хвалю! – вскричала Анна. – Знаешь, Артемий Петрович, чем свою царицу потешить. Люблю охоту, хоть и баба я, а не мужик. Наш секретарь академический Данило Шумахер Дианою меня назвал. А Диана в Греции была богиней, что охоту весьма возлюбила, как я грешная. Ладно, прощу и на этот раз Лизку. Пусть при дворе моем бывает чаще! Эрнест! Передай ей то через гонца. Сегодня же её на куртаре своем видеть желаю!

– Будет исполнено, ваше величество, – важно склонил голову герцог Курляндский.

– А теперь, что о войне скажете, господа министры? – спросила Анна.

– Обстановка для нас складывается крайне неудачно, ваше величество, – сказал Волынский. – Войска Австрии терпят поражения от турок в Сербии. Миних ничего пока там не достиг. Да и Шведы на нас меч точат. Войной грозят!

– Войной? – царица посмотрела на Волынского.

– И флот короля Швеции может быстро оказаться у фортов Кронштадта.

– Шведы войны с нами не начнут! – уверенно заявил граф Остерман. – И нам сейчас следует помощь императору Австрии оказать войсками. Ибо австрийцев бьют турки.

– И поделом! – произнесла Анна. – Их император Кард VI много раз нас предавал! Пусть сам узнает, что сие такое!

– Того нельзя, государыня! – возразил Остерман. – Ибо ежели австрияков разгромят, то император Кард VI на мировую с османами пойдет! И пойдут они на мир без нас! За нашей спиной австрияки с турками договорятся. Поему нужно австриякам в той битве помочь!

– Снова им русских солдат слать? Ох, жалею я, что твоих советов тогда слушалась, Андрей Иванович! Сколь уже на полях тех солдат сгнило? И могил своих они не имеют. За то ли я в войну сию вмешивалась?

– Я дипломат, а не полководец, государыня. Про сие с Миниха следует спрашивать. Он обещал только победы и говорил, какой он полков водитель гениальный. Но где гений его?

– Миних еще ответит за дела свои. Пока пусть побеждает! Он мне победы обещал!

– Но что скажет государыня на просьбу Австрии? – спросил Остерман.

– Приодеться оказать австриякам помощь! Но ежели они снова нам пакости строить будут, не прощу им того! Чай Россия держава в Европах не последняя. А за Швецией следи, Андрей Иванович! Дабы нам, какой пакости не подкинула.

– В Стокгольме наш посол Бестужев-Рюмин, матушка государыня.

– Ладно, на том обсуждение сего вопроса окончим. Что там у вас далее? – императрица посмотрела на Остермана.

– Более ничего, государыня, – ответил тот.

Но слово взял новый кабинет министр Волынский:

– Я имею еще что сказать, ваше величество.

– Что у тебя? – Анна посмотрела на Волынского.

– У меня с собой проекты некие и я бы хотел с ними господ министров и государыню ознакомить.

– Говори, Артемий Петрович! – дала позволение Анна.

– Сие проект об народном образовании, матушка. У нас люди во тьме пребывают, не так как в Европе просвещенной. И мыслю я некие начинания об исправлении образования учинить с одобрения вседержавнешей государыни.

– И что ты предлагаешь? Гимназия при университете Петербургском работает исправно. Молодых студентов, коие талантами от природы отмечены, мы за границу послали. Шляхетский корпус кадетский при нас основан в столице для подготовки офицеров для армии.

– Сие все верно, ваше величество. Но малые слои населения нашего просвещением охвачены. Школы надобны для мастеровых и в деревнях также крестьянских детей учить надобно.

– Крестьян? – удивился Остерман. – А на что их учить, господин Волынский? Они в рабстве у бар своих пребывают. Зачем учить их? Вы спросите у помещика – нужны ли ему образованные крестьяне?

– Просвещение должно войти в толщу народную, и тем Россия из мрака вырвется в число держав просвещенных!

– Сии проекты не ко времени Артемий Петрович, – осадила Волынского Анна. – Денег у государства на войну нет. А ты со школами для мастеровых и крестьян……

Год 1738, апрель, 2 дня. Санкт-Петербург. Пьетро Мира и Мария Дорио.

Пьетро положил голову на колени Марии, и она стала гладить его волосы. Они говорили на родном им итальянском языке.

– Ты все еще любишь меня? – спросила она.

– А разве это не заметно, Мария? Я твой раб и я у твоих ног. Ты словно заколдовала меня.

– Вокруг столько женщин, Пьетро! И ты уже не первый год привязан к моей юбке.

– Но разве только я, Мария?

– Ты про сеньора Франческо Арайя? Ну, сколько можно ревновать меня к нему. Ты сам знаешь, что я завишу от него. Он придворный капельмейстер. Или ты желаешь, чтобы я также как и ты стала шутихой императрицы?

– Но при чем здесь постель Арайя и должность певицы?

– А при том, что одно без другого невозможно. Арайя любимец государыни. Он кого желает того и выгонит из своей капеллы! А певицу он себе и другую найдет! Это только, кажется, что я незаменима. Арайя может меня заменить и выписать из Италии новую певицу!

– Мария…

– Не стоит продолжать, Пьетро! Я знаю, что ты мне скажешь! Что ты богат и сможешь меня обеспечить. Так?

– Смогу! Я смогу тебя достойно обеспечить. Или я тебе этого не доказал?

– Но я певица, а не кукла, и не шлюха, сеньор Мира! Я должна радовать публику своим голосом. Сцена для меня все. Да и как быстро я тебе надоем в качестве домашней любовницы, Пьетро?

– Мария…

– Не стоит, сеньор Мира! – она положила ладонь на его губы. – Не стоит! И ты и Арайя любите во мне певицу. И без ореола певицы я быстро вам наскучу. Сам Арайя уже не испытывает ко мне чувств как к женщине. Но когда я пою, он все еще любит меня и желает меня как женщину. И с тобой происходит нечто подобное.

Пьетро задумался. А вдруг она права? Ведь её искусство в действительности завораживало его и в моменты, когда ей аплодировал весь двор императрицы, он желал её больше всего. А если, она станет жить у него постоянно? Если она перестанет петь? Что будет?

– А если нам уехать из России, Мария? У меня есть средства, и мы можем уехать в Данию, или Голландию, или во Францию, или вернуться в Италию.

– Уехать из России? – она посмотрела на него. – И ты готов уехать? Ты готов бросить Бирона?

– А почему нет, Мария? Но согласишься ли ты ехать со мной?

– Нет, Пьетро! Я не соглашусь! И не проси меня объяснить почему. Я еще не разобралась в себе.

– Мария! Ты по-прежнему играешь со мной? Скажи, ты хоть немного любишь меня?

– Пьетро! Что такое любовь? Ты смог бы мне это объяснить? И кто смог бы? Скажи, твой Бирон любит императрицу?

– Не знаю по поводу любви. Но он к ней привык и они давно вместе. Да и она императрица. А разве можно разлюбить императрицу? Императрица это власть и сила при дворе. Императрица дала ему титул герцога. Без её поддержки он бы не получил Курляндии никогда….

– А тогда что такое любовь для тебя? Любовь ко мне?

– Это невозможно объяснить, Мария. Я хочу слышать твой голос и вдыхать запах твоих волос.

– Это снова только слова. Сегодня ты хочешь вдыхать запах моих волос, а завтра волос иной женщины. Но что такое любовь?

В этот момент в окно спальни влетел булыжник с мостовой. Вместе с ним в комнату ворвались многочисленные осколки цветного стекла.

– Что это? – Мира вскочил на ноги и бросился к окну. – Кто смеет?!

– Пьетро! – закричала Мария. – Будь осторожен!

– О, черт! Там полно людей.

– Это Арайя! Он нанял разбойников!

– Разбойников? – Пьетро посмотрел на Дорио.

– Он желает тебе отомстить. Тебе нужно уходить!

Двери дома затрещали под мощными ударами. С улицы послышались крики и ругань.

В этот момент Пьтеро увидел из окна своего врага. Сам сеньор Арайя собственной персоной.

– Он здесь, Мария. Это Арайя! И с ним человек 10 или 15. Они мой дом окружили и хотят меня схватить. И бежать некуда. Наверняка с той стороны ждет нас засада. Но тебя они не тронут. Ему нужен я.

– Он прикажет тебя убить! – вскрикнула Мария Дорио.

– Не думаю. Он приготовил для меня то, что хуже смерти. Палки и плети.

С улицы послышались новые крики. Какая-то третья сторона вмешалась в распри Мира и Арайя….

Год 1738, апрель, 2 дня. Санкт-Петербург. Пьетро Мира, Мария Дорио и сеньор Франческо Арайя.

Франческо Арайя придворный капельмейстер императрицы Анны Ивановны, наконец, сумел выследить свою любовницу. Слуги доложили ему, что она сейчас в спальне шута Педрилло в его доме.

– Вот как? Она как последняя шлюха бегает домой к шуту? Что же, устроим хорошую шутку. Императрица любит такие. Иван! – Арайя позвал своего камердинера. – Ты уже сговорился с теми людишками?

– С разбойниками, барин? – Иван кивнул головой. – Уже сговорился. Все сполнил как было велено. Такие люди, что мать родную зарежут за золото.

– Иди сей час за ними и скажи, что золото будет! Вот тебе для начала 20 рублей. Но скажи, что как все сделают, будет втрое против сей суммы. Пусть срочно идут к тому дому, где Мира живет!

– А чего делать то нам с ними?

– Дом захватить.

– А полиция? Всё можно по-тихому сделать, барин! Пристукнем его…

– Нет! В доме его захватить. Его и её! А полиции не бойтесь! Я за все в ответе! Я капельмейстер императрицы и от любой полиции вас прикрою. Меня при дворе ценят!

– Как прикажешь, барин!

– Но девку, не трогать! Она нужна мне. Любимая певица государыни! А шута отколотите палками, но не до смерти! Мне не нужна его жизнь. Мне нужно чтобы его отколотили на глазах у других.

– Все сделаем, барин!

– А я стану смотреть как, вы сеньора Миру отхаживаете дубинами. Пусть познает, что такое Россия со всех сторон. Он любитель анекдоты новые придумывать. Так пусть станет героем анекдота, над коим весь двор потешаться станет.

Дом шута быстро окружили, да так что мышь и та не проскочит. Сеньор Франческо также прибыл на место и наблюдал, как его люди готовились к "штурму". Теперь то Мира от него не ускользнет.

– По моему сигналу начинайте! И смотри, Иван!

– Все будет, как ты сказал, барин.

– Не дайте ему за шпагу взяться. Он матер с ней управляться.

– Мы его дубинами отходим. Не до шпажонки будет.

Иван кивнул разбойникам, и те приготовились. Затем он поднял с мостовой булыжник и запустил в окно дома сеньора Пьетро Мира…

Но возле дома шута Педрилло оказались еще и другие люди. Это были Балакирев, Лакоста и Кульковский, товарищи сеньора Пьетро по шутовскому цеху. Они не сильно жаловали Педрилло после того как он женитьбой на козе такие деньги отгреб. А зависть – плохое чувство. Оно совсем дружбе не способствует. Но сейчас дело так повернулось, что они на строну Пьетро стали.

– Братцы! – вскричал Балакирев. – Гляньте на это? Осада дома Адамки нашего началась.

– И, правда, – проговорил Кульковский. – И я даже догадываюсь, чья это "армия" наступает. О! Сеньор Франческо! – шут заметил капельмейстера. – Вы, что здесь устроили? Небольшая война на улицах столицы?

– А вам какое дело? – грубо отрезал Арайя.

– Дак мы в шутовской кувыр коллегии состоим, сеньор, – ответил за него Балакирев. – И оттого нам до всякого шутовства дело есть.

– Здесь вам не балаган! И потому проваливайте отсюда! – Арайя указал шутам на дорогу.

– А ежели мы не провалим? – спросил, кривляясь, Балакирев. – Али прогонишь нас?

– Иван! Убери этих шутов с мох глаз.

– Чего? – Балакирев стал засучивать рукава своего камзола.

– Убери его, Иван! Прочь! – Франческо Арайя указал на Балакирева.

Иван кивнул троим громилам, и те надвинулись на шутов.

– Только не покалечьте никого! – предупредил Арайя. – Только прогоните и дайте каждому по пять ударов по заду. Чтобы помнили кто такой придворный капельмейстер. Они к ударам по этому месту люди привычные!

Но шуты были людьми не робкого десятка. Балакирев сразу в драку кинулся. Он ударом кулака под дых свалил с ног первого громилу. Тот охнуть даже не успел, как рухнул на землю.

– Шуты и не токмо к ударам по заду люди привычные, господин капельмейстер! – закричал Балакирев.

Кульковский обнажил свою бутафорскую саблю, которая была не заточена, но могла наносить ощутимые удары словно дубина. Клинком он отбил направленную на него дубину. И сам стал дубасить разбойника по голове и плечам.

Лакоста сбил с ног еще одного громилу и ударом кулака раскровянил лежащему лицо. Затем он подскочил к Арайя и схватил того за ворот кафтана.

– Ты с кем тягаться задумал? – прошептал он ему на ухо.

– Эй! – Иван вступился за капельмейстера. – А ну барина отпусти!

В руке у Ивана блеснул нож с широким лезвием. Лакоста отшвырнул от себя сеньора Франческо, и тот кубарем покатился по мостовой. Там его остановил Балакирев и для порядка ударил его два раза палкой по заду.

– Я думаю, что зад господина капельмейстера, также может привыкнуть к палкам. Это Россия!

Лакоста тем временем также достал нож. Это была его старая и добрая испанская наваха. Пользоваться ей Лакоста умел как никто иной. И русский разбойник не знал с кем он связался.

Вскоре Иван уже лежал на мостовой лицом в низ. Он был мертв. Атака на дом придворного шута была отбита…

Год 1738, апрель, 3 дня. Санкт-Петербург. При дворе. Шутовство.

На следующий день события о "баталии" у дома Пьетро Мира стали обсуждаться при дворе. Императрица немало посмеялась проделкам шутов своих и отменно каждого наградила за смелость. Сеньору Франческо Арайя, дабы не обжался на шутов, послала от себя, шкатулку малахитовую с камнями драгоценными и своим портретом и пять тысяч рублей серебром.

Затем Анна по обыкновению своему своих болтушек слушала. Они ей все новости и сплетни пересказывали. Где кто подрался, где кто кому изменил, и где в каких семействах скандалы были. Императрица была большая любительница сплетен разных.

– А еще, матушка, – проговорила "болтушка" фрейлина Решетова, – на днях в городе твоем белую ворону видали! Все другие черные, а та белая. И генерал-полицмейстер распорядился ту ворону поймать!

– Поймали? – спросила императрица Решетову.

– Его холопы ворону ту поймали. И в дом к генералу доставили.

– Так пусть нынче же гонца до генерал-полицмейстера снарядят! Ту ворону я сама видеть желаю! Эй, там!

Приказ императрицы тут же бросились исполнять, и государственный фельд-курьер отправился в дом, где ворона белая содержалась.

– Да что ворона, матушка! – Буженинова оттолкнула от императрицы Решетову. – Вот я слыхала, что в городке Сызрани живет дура одна молодая. Так то дура, всем дурам дура. Таких еще отродясь не бывало.

– И что в той дуре особенного, куколка? – спросила императрица свою любимицу.

– И филином кричит и кошкой мяучит и передразнивает голоса разные. Да так хорошо то у дуры получается, что все со смеху помирают, матушка.

– А не враки ли то? – засомневалась Анна.

– Что ты, матушка. Рази стала бы я тебе врать? То истинная правда. Така дура в Сызрани имеется.

Анна осмотрелась и глазами отыскала среди придворных генерала Андрея Ушакова.

– Андрей Иваныч! Поди сюда.

Ушаков приблизился и поклонился царице низко.

– Чего прикажешь, матушка, рабу твоему?

– Ты слыхал, что моя куколка только что сказывала? Живет в Сызрани городе дура одна. И дура оная голоса искусно передразнивает. Понял ли? И я повелеваю тебе ту дуру срочно ко мне в Петербург доставить и при моем дворе поселить!

– Срочно, сегодня же, посланцев в Сызрань и снаряжу, матушка.

– Да скажи своим посланцам, дабы дуру не перепугали на смерть. Знаю я людишек твоих. Пусть скажут, что зову не для зла, а для добра дуру в Петербург. И родителям её пусть сразу тышу рублей дадут! Понял ли?

– Все будет исполнено, матушка.

– И смотри, Ушаков! Тыщу рубелей серебром, что от казны отпускаю все до последнего рублика отдать должно! Коли хоть единый рублик уворует кто – с тебя будет спрос.

– Да что ты, матушка? Разве посмеет кто?

– Знаю я что говорю. Не дурой уродилась на свет. Ты тыщу возьмешь от казны да 500 рублей себе в карман положишь. Затем те, кто повезет приказ и деньги, еще 450 рубликов прикарманят. И отдадут от щедрот государыни по назначению всего 50 рублей, а то и менее!! Я про такие твои дела уже донос имею, Ушаков!