Текст книги "Кувыр-коллегия (СИ)"

Автор книги: Владимир Андриенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

– Он древнего рода? – спросил Пьетро.

– Очень древнего. Аристократ.

– Но почему тогда императрица пожелала его в шуты определить?

– Все из-за его жены. Жена Волконского в молодости была крайне на язык несдержанна. И до сих пор тем же страдает. Он постоянно издевалась над Анной, когда та еще молодой принцессой была. И вот Анна стала императрицей и все ей припомнила. Таковы эти русские. Они мстительны. И даже в нашей государыне это есть.

– Не могу понять одного. Как аристократ древнего рода мог стать шутом? При французском дворе король никогда не унизил бы так дворянского достоинства. Король мог бы казнить дворянина, но не унизить его. Ведь унижая дворянское достоинство, король, первый дворянин государства, унижает и самого себя.

– Это так, Петер. Так для Франции, для Испании, для Австрии. Но не для России. Дворяне здесь именуют себя холопами в обращении к царям. Генерал-прокурор империи граф Павел Иванович Ягужинский, в обращении к Анне говорил "холопь твой Пашка". А "холопь" это раб! Вот и подумай Петер. Дворяне Франции себя рабами не называют. Даже рабами короля. Они слуги короля, но не рабы.

– Но как объяснить такое?

– Не могу тебе сказать. Спроси у Лейбы Либмана. Придешь сегодня ко мне? Там будет и он.

– Сегодня не могу, Эрнест. У меня визит к Ивану Балакиреву запланирован. Немного поупражняюсь в русском языке. Да и обговорить многое стоит с ним.

– Балакирев отлично говорит и по-немецки. А ночью ты снова у Марии Дорио?

– Да. Она пожелала меня сегодня удивить.

– Смотри, как бы Франческо Арайя тебя не удивил. Палочными ударами своих лакеев.

– Это мы еще посмотрим.

– Найди себе русскую девушку, Петер.

– Нет. Пока Дорио ко мне благосклонна я её раб, Эрнест…..

Год 1735, май, 16 дня, Санкт-Петербург. Дом Ивана Балакирева.

Шут Иван Балакирев жил в Петербурге на широкую ногу. Дом его за Литейным двором был роскошен и хорошо известен. И был он роду знатного и даже знаменитого. Фамилия Бала-Кире в Рязани была известна еще с XV века. В XVII веке стали они именоваться Балакиревыми на русский манер. При царе Алексее Михайловиче, отце Петра Великого, один из рода Балакиревых числился стольником царским.

Сам Иван Алексеевич Балакирев службу начал в 1715 году и определен был в полк Преображенский. Но склонности к службе воинской не имел и потому в 1719 году его перевели в ездовые при жене Петра Екатерине Алексеевне.

И попал Ванька Балакирев в самую круговерть интриги любовной между императрицей Екатериной и молодым Виллимом Монсом, камергером двора императрицы. Он часто ввозил письма любовников и был свидетелем их свиданий.

И все складывалось для Балакирева хорошо, но он, однажды по пьяному делу, наболтал в трактире лишнего. И послухи* (*Послух – соглядатай) настрочили на него донос самому императору Петру Алексеевичу. Было сие в лето 1724-е.

Петр был взбешен изменой жены и приказал Балакирева арестовать. Дело было поручено молодому капитану Андрею Ушакову, и тот под пыткой вырвал у Балакирева признание.

Все дела Виллима Монса вскрылись. И он был казнен. А самого Ивана Балакирева приговорили к битью батогами и к ссылке в Рогервик на три года.

Но Петр Великий вскоре умер, и на престол взошла Екатерина I. Балакирева вернули из ссылки ко двору новой императрицы.

Но самый восход его карьеры пришелся на царствование Анны Ивановны….

Вот к этому человеку и отправился Пьетро Мира тем вечером. Шут принял его и усадил за роскошный стол, на котором было обилие вин и яств. Так в Италии и владетельные князья не каждый день едали.

Балакирев был высокого роста, как в России говорили, статей гвардейских, широкоплечий, могучий богатырь. В этом они с Мира были похожи. Они не были карлами или уродцами. Это были шуты особого рода.

– Садись и угощайся, Петро! Водку пьешь ли?

– Мошно, – по-русски произнес Мира.

– Можно, можно. А то вино какое питие? Государь Петр Великий токмо водку жаловал. И говори по-немецки.

– Но мне нушен практик!

– Ничего, язык русский, хотя и сложен, но со временем освоишь его. Давай по первой.

Они выпили по чарке водки.

– Видал тебя в деле, молодец. Видал. Далеко пойдешь при нашем дворе. Это я, Балакирев, говорю тебе. А я знаю, что говорю.

– У вас у русских странные обычаи, так не похожие на наши. И мне трудно вас понять, – по-немецки ответил Мира.

– Да все ты понял, парень. Не прибедняйся. Вон как карьера твоя при дворе поперла. И покровителя ты себе хорошего подобрал. Граф Бирен большую силу при дворе императрицы имеет. Но многие его падения жаждут. Слишком многие.

Они снова выпили.

– А кто твой покровитель при дворе? – напрямик спросил Мира.

– Много знать хочешь. Не такой пьяный Ванька Балакирев чтобы с двух чарок проболтаться. Да и перепить меня тебе не под силу. Или думаешь, что я тебе все свои тайны выскажу вот так просто?

– Нет. Я знаю, что дело имею с умным человеком. Да и не выведать тайны я пришел. Мне нужен союзник при кувыр коллегии. И я выбрал тебя.

– Меня? – усмехнулся Балкирев. – И кто тебя сказал, что я стану таким союзником?

– Да ведь я одинок при дворе среди шутов и группировок придворных. А граф Бирен, хоть и могучий покровитель, но окружение шутовское мне знать надлежит.

– Ты уже понял, что такое кувыр коллегия при дворе нашем, Петер? – спросил Балакирев, снова разливая водку. – Поняли ли какая сила в ней?

– Немного понял. Влияние на императрицу шуты большое имеют.

– Вот именно. При государе Петре Великом такого не было. Тот также шутовство любил, но не так как нынешняя государыня.

– А тебя, Иван, недавно палкой Рейнгольд Левенвольде побил. Так ли это?

– Побил. Меня многие бьют. На язык я не воздержан. Но Левенвольде я трепал и трепать своим языком буду. А спина моя крепкая и многое выдержит. Да и платил мне этот самый Рейнгольд чаще чем бил меня.

– Много ли чести языком его трепать? – усмехнулся Мира.

Они снова выпили. Балакирев понял, что этот новый шут пришел с чем-то конкретным.

– Неужели у тебя что-то иное на думке есть? Ты, я слыхал, кинжалом владеешь? И хорошо владеешь.

– Да. И не только кинжалом, но и шпагой. Но холодное оружие здесь не при чем. Сейчас мы своими шутовскими методами станем действовать.

– Говори, что задумал.

– Рейнгольд Левенвольде обер-шталмейтер двора её императорского величества жениться надумал. Знаешь ли про то?

– А как не знать. Про это все при дворе знают. Варьку Черкасскую он себе приглядел. Знатная невеста. Одна у папаши своего кабинет-министра князя Черкасского одна. А он богатейший человек в России.

– И породнившись с Черкасским Левенвольде усилятся при дворе русском. А мне этого не нужно. Мне и графу Бирену. Понимаешь меня, Иван?

– А ты, шельма, умен! – вскричал Балакирев. – Умнее чем я думал. Карл Густав фон Левенвольде старший брат Рейнгольда царице близок и Бирена от её спальни отлучить желает. И Бирену тот брак не нужен.

– Не нужен. Верно. И нам свадьбу расстроить надобно. С тем и пришел к тебе.

– И как же ты желаешь свадьбу Рейнгольда и Варьки расстроить? Сама императрица в роли свахи выступила. Ведь до этого Черкасский дочку за князя Антиоха Кантемира прочил, того, что теперь послом России в Лондоне служит. Но императрица Черкасскому тогда молвила (сам то слышал): "Придет к тебе, князь Алексей, наш обер-шталмейстер Ренгольд Левенвольде сегодня. И просьбу его я одобряю. Чуешь ли, князь?" Черкасский тогда кланяться стал и ответствовал: "Чую, матушка государыня. Все по воле твоей свершиться". И князь старому жениху Антиошке Кантемиру отказал, и про обручение Варьки с Рейнгольдом объявлено было.

– Но они пока жених и невеста, но не муж и жена.

– И что с того? Коли императрица Анна за него хлопочет. Что может Рейнгольду помешать жениться на Варьке?

– Скандал, – произнес Мира. – Большой скандал при дворе.

– И как его устроить?

– А вот здесь нам с тобой подумать стоит. Как княжну Черкасскую с женихом её крепко поссорить.

– Давай выпьем еще. Водка она мозги прочищает. Может чего и придумаем.

Балакирев снова наполнил чарки….

Год 1735, май, 30 дня, Санкт-Петербург. Императрица и Бирен.

Эрнест Иоганн Бирен провел ночь в спальне императрицы Анны. И уже под утро решился предложить государыне свой план. Вернее план Либмана. Но начал он издалека.

– Анхен, Остерман уже придумал, где достать денег?

– Андрей Иваныч умный человек. Его мой дядюшка Петр Великий жаловал. А чего ты, друг мой, про деньги вспомнил? Или снова породистого жеребца для своей конюшни присмотрел?

– Для моей конюшни я сам купил бы лошадь, государыня. Я про деньги для нужд государственных тебя спросил.

– А с чего ты стал этим интересоваться, Эрнест? Деньги для тебя, это я понимаю. Но для нужд государственных? Что с тобой, Эрнест?

– Твой тон оскорбителен, Анхен. Ты ни во что меня не ставишь. Отчего ты так высоко ценишь этого Остермана?

– Но, раз ты в моей спальне, а не Остерман, то и тебя я ценю. Не так ли? – улыбнулась царица.

– Но и я не совсем дурак в делах политических. И не только в лошадях толк понимаю. И могу в твои руки 10 или даже 15 миллионов рублей передать.

– Что? – на этот раз Анна уже не смеялась.

– Я могу достать денег на войну с турками в коих ты, Анхен, так нуждаешься.

– 10 миллионов? – переспросила императрица.

– А может и больше.

– И где ты возьмешь столько денег в золоте?

– Я подумал и нашел источник, Анхен.

– Неужто, новый налог придумал? Хотя какой налог столько денег принести может? Не могу тебя понять.

– Это совсем не налог. Деньги сии не от России придут.

– Не от России? Но откуда тогда? Неужели от Курляндии? Но там нет столько.

– И не от Курляндии.

– Ну не томи, Эрнест. Говори.

Бирен с торжеством посмотрел на царственную любовницу и немного помолчал. Но затем высказался:

– Деньги князя Меньшикова.

Императрица ненавидела Александра Даниловича, и потому упоминание о нем было ей неприятно. В свое время, когда тот был всесильным временщиком при императрице Екатерине I, она не мало унижений перетерпела от него.

– Меньшиков давно сгинул в ссылке в городе Березов, Эрнест. И его до нитки обобрали еще Долгорукие. О каких миллионах ты говоришь?

– О тех, что у него отобрать не смогли. Мои люди точно проверили все счета и все подсчитали! Владел Александр Данилович 120 тысячами душ крепостных. И были у него в собственности города Батурин, Ямбург, Ораниенбаум. В Силезии за рубежами российскими он владел княжеством. При аресте в его доме, у меня опись имеется, отобрали у него наличными 5 миллионов рублей в монете, бриллиантов на 2 миллиона рублей, золота и серебра столового – 300 пудов. Иных ценностей на 500 тысяч рублей. Всего этого уже понятно нет. Все разворовали и растащили. Но, оказалось, что у светлейшего князя еще 10–15 миллионов осталось. Где же они? Вот вопрос, каким я задался.

– И что?

– А то, что я эти миллионы нашел. Они в Лондоне в банке государственном пребывают.

– Это точно?

– Куда точнее. И наследник Меньшикова его сын Александр права на те миллионы имеет. Ибо он наследник законный. А он до сих пор со своей сестрой в Березове проживает в ссылке. Вели послать курьера, и прикажи срочно везти его в Петербург. Он за снятие опалы все деньги затребует и казну предаст.

– Если так, то это хорошо придумано, Эрнест. Сам додумался, али кто подсказал?

– Обижаешь, Анхен. Я задание состояние дел меньшиковских дал моему другу Лейбе. И он все то раскопал. Но идея моя была.

– Так это Либман все придумал? Умен жид. Ох, и умен. Но даже если Меньшиков все золото затребует, то как смогу я императрица его так нагло ограбить? Что в Европе то скажут? И так они про меня всякие небылицы плетут.

– Чего проще, Анхен. У Меньшикова есть сестра. Девица на выданье. А мой младший брат Густав Бирен не женат. Вот и соединим их узами брака, и деньги все в качестве приданного Густаву перейдут. А уж он тебе все отдаст в тайности.

– Верно! Срочно гонца в Березов! Экстренного государственного курьера коему препятствий в дороге чинить никто не смеет! Меньшикова младшего и сестру его срочно и со всем почтением доставить в Петербург!

Год 1735, июнь, 2 дня, Санкт-Петербург. Во дворце.

Утром в 11 часов в кабинете Анны Ивановны собралось общество. Здесь были и придворные и шуты. Все они собирались у императрицы каждое утро. Пьетро Мира стоял здесь же и карлицу Арабку блестящими монетами соблазнял.

Карлица сия была не настоящей негритянкой, но каждое утро ко двору императрицы отправляясь, она лицо и руки пробкой мазала. Большой любовью императрицы она не пользовалась и подарки на её долю перепадали редко. Она относилась к штату дур и полудурок, состоявших при особе Анны Ивановны.

– Баишь 100 золотых мне дашь? – спросила она по-русски, ибо иного языка не ведала.

– Сто золотих, получиш. В том мой слово. И делать для сей мало надобно. Понимать?

– А чего делать-то, милай?

– В дворцови ораншерей ягод поспель. Понималь? – спросил Мира, подбирая с трудом русские слова.

– Чего? – нее поняла Арабка.

– В дворцови ораншерей ягод! (В дворцовой оранжерее постели ягоды)

– А-а! Клубника-то? Знаю. Такая крупная! Но токмо мало её там. И поди сейчас ни одной ягодки не сыщешь.

– В том нет печали. Один ягод там ест. Пуст Рейнгольд Левенвольде ту ягодка узрит.

– Хочешь, чтобы Левенвольд-красавчик увидал клубнику крупну? Так что ли?

– И за то 100 монет твой.

– Так то просто, милостивец. Но не обманешь ли?

– Вот тепе 10 монет. Это ест садаток.

Арабка схватила монеты своей маленькой грязной ручкой и покатилась зарабатывать остальное. Балакирев знал на кого указать. Эта все сделает. Теперь только следить за Левенвольде.

Императрица в этот момент обратила на Пьетро внимание и подозвала к себе:

– Эй! Адам Иваныч! Чего к дуре моей липнешь? Али понраву пришлась?

Мира низко поклонился и произнес по-немецки:

– Всем взяла девка, да слишком мала для меня, государыня.

– А вон у Ваньки Балакирева жена также малого росту. Так Ванька? – императрица отыскала среди шутов Балакирева.

– Так, матушка! – ответил тот по-русски. – Но я взял за себя карлицу не просто так.

– А с чего? – спросила императрица.

– Любая жена есть зло, матушка. И я взял среди женского пола зло наименьшее.

Императрица и все придворные засмеялись.

– Адам, не желаешь ли себе зло наименьшее?

– Нет, государыня. Я бы предпочел зло не русского корня, но иноземного.

Анна снова засмеялась. Она, как и большинство придворных, знала об интриге между Мира и певицей Марией Дорио.

– А ты, сеньор Франческо, как смотришь на это? – императрица посмотрела на своего капельмейстера Франческо Арайю.

– Ваш шут, ваше величество, весьма большой шутник, – ответил Арайя. – Он не музыкант, он настоящий дурак, и мог бы украсить двор любого государя Европы.

– А он, вместо этого, – заговорил Лакоста, король самоедский, – украшает рогами голову капельмейстера! А мог бы украсить и двор государя европейского!

Приемная государыни просто потонула в хохоте. Арайя так же улыбался, ибо, когда смеется императрица, смеяться должны были все. Но лицо его покрылось багровыми пятнами.

Пьетро Мира смеялся, и посматривал в сторону Левенвольде. Нельзя было пропустить момент, когда тот уйдет. Но императрица не собиралась отпускать ни его, ни короля самоедского.

– Не обижайся, дон Франческо, на моих говорунов, – примирительно произнесла императрица. – Они это не со зла.

– Можно ли обижаться на дураков, ваше величество? – с вымученной улыбкой произнес Арайя. – Тем более что они веселят, ваше величество. Мне ли состязаться в шутках с дураками?

– Он состязается с ними в постели и, похоже, ваша милость, проигрывает одному дураку, – снова заговорил Лакоста. – Но оно и неудивительно. Кому бог дал много ума, а кого и обделил умом. Но зато дал им много чего в штанах.

– А если женщина постоянно ищет удовольствия на стороне, то понятно, что рога просто так не отваляться! – проговорил Бирен и снова захохотал.

– Эрнест! – императрица взяла его за руку. – Не зли моего капельмейстера. Пощади талантливого музыканта. В России таких нет.

– Но возможно, граф прав, – подхватил шутку Бирена Лакоста. – Может скоро рога с некоей головы и сами отваляться.

– Как так? – спросил Бирен.

– А так. Вы слышали историю про рогоносца мужа, который обратился однажды к отцу своей жены?

– Расскажи, – не утерпела императрица. – Я того не слыхала.

– Было это в благословенной Флоренции. Некий муж увенчанный знатностью от своих предков и ветвистыми рогами от жены, обратился к своему тестю. "Скажи мне, – спросил он. – Может ли исправиться твоя дочь от того демона похоти, что засел в ней?" Отец жены ответил ему: "На это могу ответить тебе положительно, зять мой. Она исправиться". Тогда муж спросил тестя: "Когда же?" Тот ответил: "Её мать была такова же как и она. И я не мог найти долгое время никакого средства от этого. И уже отчаялся, но на 60 году жизни она сама исправилась. И я думаю, что моя дочь, в этих же летах станет честной женщиной и верной женой!"

Императрица захохотала. И придворные стали смеяться за ней. И веселье на этот раз было вполне искренним. Пьетро согнулся чуть ли не пополам и у него от смеха закололо в животе.

В этот момент его кто-то тронул за рукав. Он обернулся и увидел рядом Балакирева.

– Левенвольде ушел, – шепнул тот.

Пьетро посмотрел туда, где только что находился обер-гофмаршал и увидел, что тот исчез.

– Вот дьявол! Только что был здесь. И я не могу уйти искать его. Императрица….

– Я все понимаю и сам прослежу за ним, – успокоил его Балакирев.

– Но как ты станешь действовать один? Мы договорились…

– Ничего. План придется немного изменить. Слушай и далее шутки Лакосты! Он сегодня в ударе….

Балакирев вышел из покоев императрицы и пошел в оранжерею. Там он увидел фигуру Левенвольде. Тот что-то рассматривал на небольшой грядке с клубникой для императрицы. Затем щелкнул пальцами и, сняв себя треуголку, бросил её на грядку.

– О, майн либе! – вскричал Рейнгольд и помчался прочь из оранжереи.

Балакирев подскочил к тому месту и поднял треуголку обер-гофмаршала.

Под роскошной треуголкой была скрыта крупная ягода.

– Вот и приготовил Левенвольде ягодку для своей невестушки Варьки.

Шут ягоду сразу сорвал и сожрал. Вместо неё он приготовил иной подарок для невесты обер-гофмаршала. Балакирев расстегнул штаны, приспустил их и нагадил на куст, после чего и накрыл все это треуголкой.

Затем он отошел подальше и спрятался за большой кадкой с пальмой. Скоро в оранжерею вошли двое. Рейнгольд фон Левенвольде за руку вел княжну Черкасскую к тому месту, где лежала его треуголка.

Княжна улыбалась.

– Шуты сегодня остроумны как никогда, – проговорила он. – Я давно так не смеялась.

– Вам понравился Лакоста?

– Лакоста и Адам. Бедняжка сеньор Франческо. Ему сегодня досталось от этих затейников. Но зачем вы, сударь, привели меня сюда?

– Я приготовил вам сюрприз.

– Сюрприз?

– Вы ведь любите сюрпризы, моя прелесть?

– Смотря какие. Меня трудно чем-то удивить, граф. Я дочь князя Черкасского и простой бриллиант не зажжет моих глаз.

– А внимание любящего вас человека? Сможет зажечь ваши глаза?

– Внимание? Вы желаете меня удивить, граф? Это интересно! Но отчего же здесь? Отчего в оранжерее?

– Смотрите, как я вас люблю, моя прелесть. Под этой треуголкой вся глубина мох чувств к вам, Варвара.

– Вот как? Становиться все интереснее, граф.

Черкасская подалась к Левенвольде и подставила ему свои губы. Граф стал целовать её.

Балакирев даже затрясся от нетерпения.

"Да хватит целоваться. Пусть он покажет тебе, как тебя любит. А говорили что Лакоста сегодня в ударе. Вот она шутка, так шутка".

– Варвара, вы та о ком я мечтал всегда. Прошу вас склоните свою прелестную головку сюда. Смотрите.

Он сорвал треуголку и с ужасом обнаружил под ней совсем не то, что там оставил. Левенвольде не мог оторвать взора от дерьма Балкирева и сил посмотреть на невесту у него не было.

– Что это? – голос Черкасской задрожал от негодования. – Вы хотели показать себя шутом? Вам не дает покоя слава Лакосты? И вы избрали для шутки княжну Черкасскую?

– Варвара…., – Рейнгольд поднял голову.

Черкасская закатила Левенвольде две оплеухи и бросилась бежать из оранжереи.

– Варвара! – Левенвольде последовал за ней.

Балакирев смог покинуть свое убежище.

– Да, – проговорил он философски. – И чего люди так относятся к дерьму? Ну, нашла вместо клубнички кучку. И что с того? По-моему, отличная шутка….

Глава 3 Серебряные рубли

В дремучий лес, где ветра вой.

И вдруг – о ужас! – предо мной

Манит могила глубиной.

Я знаю – хоть не видно зги,

Меня преследуют враги!

Сижу и плачу – только зря,

Ведь занимается заря…

Не знал, не боялся он грозных судей,

Ходил по дорогам с ножом,

И грабил и резал невинных людей,

Закапывал в землю живьем….

Демидовы род на Руси знаменитый. И многое могли себе в силу богатства своего и наглости своей позволить. Поднялись они из мужиков простых, и Тульский кузнец Никита Антуфьев за сметку и сноровку свою сумел от Петра Великого под свое управление многие заводы казенные на Урале заполучить. За то он обязался пушки, фузеи, припасы разные для пушек в казну дешево поставлять. А Петру во время войны его со шведами все сие ох как надобно было. И стали кузнецы тульские Антуфьевы с тех пор именоваться Демидовы. И стали они купцами и промышленниками и стали они богатеть. А кто богат, тому все было можно. Оттого и замахнулись они на чеканку монеты собственной….

Год 1735, сентябрь, 5 дня, Санкт-Петербург. Дом Либмана.

Лейба Либман обер-гофкомиссар двора её императорского величества не был удивлен поздним визитом своего друга Георга фон Штемберга. Раз Георг приехал, значит, у него были на то важные причины.

– У меня к тебе важное дело, Лейба.

– Прошу тебя садись в кресло и располагайся поудобнее. Желаешь вина?

– Не сейчас, Лейба.

– Ты так взволнован, Георг. Что случилось. Неполадки по твоему департаменту?

Несколько месяцев назад Георг фон Штемберг получил высокий пост генерал-берг-директора стараниями Либмана.

– Нет. В департаменте все как обычно. Чиновники воруют и стараются ничего не делать. Но дело не в этом. Смотри, что я тебе принес.

Штемберг достал из кармана два серебряных рубля.

– Посмотри!

Лейба рассмотрел их и положил на стол.

– И что? Что это такое? – спросил он Штемберга.

– Серебряные рубли!

– Это я вижу. Но что из того? Они что заколдованные?

– Нет. Колдовство здесь не при чем. Ты внимательно посмотрел на две эти монеты?

– Да. Рубли производства монетного двора её императорского величества.

– Вот этот, – Штемберг взял со стола один рубли, – именно этого производства. А вот второй отчеканен в ином месте.

– Это как? Право на чеканку монеты есть лишь у императорского монетного двора. Или это фальшивка? Да нет. Оба рубля настоящие. Серебро. В том могу поручиться. Уж я то умею отличить дельное серебро от недельного* (*дельное – настоящее, недельное – ненастоящее).

– Ты прав, Лейба. Рубли настоящие из серебра. Но один производства государственного монетного двора, а второй нет. И качество серебра во втором рубле получше, и качество чеканки отменное.

– Погоди, Георг. Ты хочешь сказать, что кто-то изготавливает в России рубли из серебра помимо монетного двора? – удивился Либман.

– Да.

– Тогда я чего-то не понимаю. Одно дело фальшивое серебро. Его возят к нам из-за границы и делают у нас иногда. Но если человека, расплатившегося недельным серебром, ловят, то оное серебро по закону ему в глотку в расплавленном виде заливают.

– Но, тем не менее, такие рубли из чистого серебра помимо монетного двора делают.

– Продолжай!

– И знаешь, где я достал этот рубль?

– Откуда же я могу это знать, Георг? Говори быстрее и не тяни время.

– Такими рубликами расплачивается петербургский приказчик Демидова!

Либман промолчал.

– И могу тебе поклясться, – продолжил Штемберг. – Что Демидов на Урале чеканит собственные деньги.

– Возможно ли сие? Демидов человек в Росси не последний.

Лейба знал Акинфия Никитича Демидова. Он однажды взял у него крупную взятку за то, что уступит ему все солеварни, что окрест его владений лежали. И он именем графа Бирена хотел то исполнить, но ничего не вышло. Того ему сделать не дали, а сумму взятки Демидову он не вернул.

– Я проверил, что это вполне возможно. Я говорил с мастерами по моему департаменту. И многие из них смогли бы освоить чеканку монет. Они говорят, было бы серебро, а рубли будут.

– Значит, ты предполагаешь, что Акинфий Демидов утаил от государства месторождение серебра и сам взялся монету чеканить? Но это серьезное преступление по законам Российской империи.

– Я знаю что серьезное, Лейба. За него смертная казнь полагается. И думаю, что за сие дело нам с тобой приняться следует.

– Но даже если это и так, то как ты думаешь поймать Демидова? Он хозяин там на Урале в своих землях. И как его за руку схватить? А просто так обвинить такого человека нельзя.

– Можно. Если действовать умно.

– И как же?

– Знаешь куда много вот таких монеток пошло, друг мой? В карман цесаревны Елизаветы Петровны! Мне донесли, что она в деньгах великую нужду имеет.

– Про то всем давно известно, Георг. Принцесса много тратит и постоянно нуждается. И вельможи из уважения к памяти Петра Великого дают его дочери суммы изрядные. Кстати, без надежды на отдачу.

– Так уж и без надежды? – прищурился фон Штемберг. – А я думаю, что с большой надеждой.

– Ты это про что? Состояние дел Елизаветы мне хорошо известно. Никогда она денег не вернет.

– Но и Анна наша, когда герцогиней в Курляндии была, то деньги без отдачи брала. У тебя вот брала! И теперь свои долги с лихвой вернула! Разве нет?

– Погоди, Георг. Ты на что намекаешь? Если Елизавета станет императрицей….

– Вот именно. Если она станет императрицей. А про то многие русские вельможи мечтают. И Демидов свое серебро под такие проценты поместил. А сие дело уже политическое.

– А есть доказательства верные, что Демидов деньги Елизавете давал?

– Есть. В том могу поручиться и доказать сие смогу легко.

Либман задумался. Он больше чем Штемберг прожил в России и больше его понимал. Принцессу Елизавету трогать было опасно. Он дочь Петра Великого. И если что с ней случиться, то гвардия российская может на дыбы встать как лошадь норовистая.

– Ты пока про Елизавету молчи. И к сему делу её не приплетай, Георг. Не вороши гнездо осиное. Пока просто о серебре "нечистом" подумаем. Как то дело развернуть думаешь?

– У меня есть на примете один умный молодой человек. Приехал со мной в Россию. Его имя Рихард Ульрих. Он специалист по горному делу и рудознатец. Да и русский язык ему ведом. Я присвоил ему чин капитана по горному ведомству как генерал-берг-директор.

– Правильно сделал. И что с того?

– Я пошлю его на Урал с инспекцией ряда заводов и их числе будут и заводы Демидова. И если он добудет доказательства….

– Демидовы его не выпустят. Думаешь, он если что раскопает, то живым вернется? Ты наивен, Георг. Ты хоть понимаешь, какой властью у себя на Урале пользуются Демидовы?

– Как так не выпустят? Посланца и инспектора государственного? – не понял Штемберг.

– Это Россия, Георг. Там леса на многие километры. И там разбойнички. А зачастую, и сами демидовские люди разбойничают. Там тебе не Петербург. Там полиции нет. Там слово Демидова в один ряд с божьим словом стоит.

– Но мы с тобой снабдим его чрезвычайными полномочиями. И к Демидовыми и иным заводчикам письма отпишем с приказом государыни беречь берг-гауптамана Улриха как своего ребенка. Неужели и против государыни они пойдут?

– Прямо не пойдут. Но в спину ударят и не задумаются. И от себя подозрение отведут. Демидовы люди сильные. Вон скоро война с турками будет новая. А кто дешевле Демидовых фузеи* (*Фузея – ружье) да пушки для казны поставит?

– Но я не ставлю целью свалить Демидова, Лейба. Моя цель заставить его месторождение серебра в казну вернуть, как и положено, да с нами доходами от рубликов чеканенных поделиться. Напугать то мы его можем?

– Напугать? – Лейба задумался на мгновение и затем продолжил. – А почему нет? Я вызов для Акинфия Демидова в Петербург организую. В том мне Бирен поможет. И когда самого хозяина на Урале не будет можно посылать твоего Улриха. Без него ни сыновья, ни управители на государева офицера руки не поднимут.

– Странно все это, Лейба! Слишком мудрено! Или государыня власти в России не имеет?

– Георг! Ты снова не понял, что я тебе говорил. В Петербурге Демидов будет тихим. Но у себя на Урале он силен! Россия сие есть целый мир, друг мой.

– Значит дело решено? Можно готовить документы на берг-гауптмана Улриха?

– Можно. А сколько взять то с Демидова сможем?

– Приказчик демидовский в Петербурге за последнюю неделю не менее 40 тысяч таких рубликов выплатил. Значит, мы не менее 300 000 тысяч получим с него.

– Уверен?

– Более чем. И те денежки через твой банк в Митаве в Европу переведем. А что у тебя есть по заводам казенным? Что-то удалось уже накопать?

– Пока не много. Все у них слишком запутанно. Но одно могу сказать, что воровство процветает у них по горному ведомству такое, что ни в какой Европе и не снилось такое.

– А каков процент воровства чиновничьего? Мне нудна цифра для доклада императрице.

– Не менее 50 % всех средств казенных разворовывается. Особенно с земель сибирских. Хотя я в то ведомство сибирское только немного сунулся. Размеры казнокрадства здесь воистину поражают. И могу проект подготовить, как это зло искоренять начать в империи Российской.

Либман махнул рукой и произнес:

– А вот проекта не нужно. Забудь про это. Ты еще не понял, Георг, в какую страну попал. Наше положение здесь ненадежно. Все зависит от коньюктур политических. Трон под Анной шаток.

– Что? Но она императрица коронованная!

– И что с того? Да русским плевать на это. Наследника у Анны пока нет. А пока принцесса Елизавета жива все в любой день повернуться может. Но Анна руки на неё не поднимет. Слишком мягка. Она сурова только иногда бывает. А так все грозиться более. Хотя, поднимать руку на цесаревну и нельзя. Дочь Петра Великого! Этим сказано все!

– А ты бы, что посоветовал императрице? Сам же говорил, что Елизавету трогать нельзя.

– Трогать нет. Но тайком уморить её просто необходимо. Елизавета сильна, пока жива. Но кто за неё мертвую станет? Главное чтобы от причин естественных померла она. Или чтобы выглядело все именно так…..

Год 1735, сентябрь, 5 дня, Санкт-Петербург. Дворец. Куртаг императрицы.

Анна Ивановна любила наряжаться во время больших выходов и праздников дворцовых. И требовала того же от каждого из своих придворных. Особенно по сердцу императрице были яркие цвета. И сегодня она явилась двору в красном платье с золотыми позументами. На высокой груди царицы красовалось ожерелье изумрудное. В волосах сверкала малая корона, вся искрящаяся отблесками каменьев драгоценных.