Текст книги "Кувыр-коллегия (СИ)"

Автор книги: Владимир Андриенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Начальник тайной розыскных дел канцелярии побледнел. Не раз и не два он так делал, и деньги, от казны отпускаемые, воровал бессовестно. Но вот кто мог донос на него состряпать?

– И потом, – продолжила Анна, – меня царицу щедрую в скупости обвиняют! Будто я скупая и больше 20 али 50 рублей и пожаловать не могу! Ежели, еще раз про такое услышу, ты у меня сам на дыбе повиснешь! На сей раз за дуру ты тысячу рублев исправно отдашь! Всё до копейки!

– Будет исполнено, ваше величество! – еще раз поклонился Ушаков.

– Ну, иди. Иди, Андрей Иваныч. Сполняй приказ мой.

Ушаков ушел, а болтушки снова принялись за свое дело. Сплетни и их обсуждение продолжалось.

– Пишет князь Куракин полюбовнице своей письма препотешные, матушка, – сообщила "болтушка" фрейлина Липицына. – Уж такими словами её называет. А жену иначе, чем ведьма не зовет.

– Так ли? – императрица посмотрела на болтушку.

– Так. Про то я от ихней служанки всё выведала.

– Так мы то дело исправим, – проговорила Анна. – Надобно послать курьера нашего и те письма изъять и заменить. Поняли про что я?

Кульковский засмеялся и понял шутку императрицы.

– Я могу разные почерки подделывать, матушка. Дай мне письмо куракинской полюбовницы. Али письмо самого Куркина к ней. Я почерк точь в точь подделаю.

– Сумеешь? – Анна посмотрела на шута.

– Сумею!

– Завтра мне письма доставить. И завтра Кульковский ты то дело сделаешь. Распотешу я жену Куракина и полюбовницу такоже!

Все засмеялись….

Императрица Анна Ивановна была шутница великая. Любила она частные письма читать и сама их затем подменяла. Вместо одних вкладывала в конверты письма иные, рукой Кульковского писанные.

А после того как любовница князя Куракина получила послание, в котором тот её последними ловами поносил, она ему от дома отказала. А жена Куракина наоборот ласковое письмо получила. А от мужа своего она ласковых слов уже лет 15 не слыхивала.

Проживала княгиня Куракина в Москве и императрица, желая узнать, как письмо подменное принято будет, отправила письмо своему дяде генерал-губернатору московскому с приказом строгим:

"Я желаю знать, как письмо оное от князя Куракина, женою его княгиней Куракиной принято будет. И чтобы слово в слово людишки твои слова, ею при сем сказанные, записали верно. И ко мне сразу после того гонца шли".

Такова она была императрица Анна Ивановна….

Глава 2 Шпаги Биронов на службе империи

Плащ и кольчугу! Через час – вперед

Рог не забудь. Пусть вычистят мою

Пистоль, чтобы не выдала в бою…

Байрон

Военная кампания 1738 года не принесла русской армии никакой славы. Удачно начатый Минихом поход к Днестру, после нескольких победоносных сражений с татарами, провалился, в конце концов. За Днестр в Молдавию Миниху вторгнуться так и не удалось.

Действия фельдмаршала Ласси против Крымского ханства также окончились ничем. Ласси только взял Перекоп и, потеряв много солдат, вынужден был отойти на винтер-квартиры.

Год 1738, декабрь, 4 дня. Санкт-Петербург. При дворе. План новой кампании.

Императрица всероссийкая Анна Ивановна принимала при дворе фельдмаршалов и генералов. Рядом с её троном стоял светлейший герцог Бирон в сиреневом бархате с серебряными галунами. Пышные букли его черного парика ниспадали на плечи фаворита.

Анна была одета торжественно в алое платье с богато украшенным бриллиантами лифом. Её голову венчала корона. Через плечо императрицы протекала голубая орденская лента, В руках она держала знаки власти самодержавной – скипетр и державу.

Фельдмаршал Бурхард Христофор Миних в полной форме и при всех орденах вертел в руках богато украшенный бриллиантами жезл фельдмаршальский. Здесь же был и фельдмаршал Петр Ласси и многие генералы.

Миних представил императрице план военной кампании на новый 1739 год.

Анна только встала после болезни и выглядела плохо. Она вся заплыла жиром и тяжело дышала. Принимать военных ей было тяжело, Анна бы с большим удовольствием полежала в постели и послушала своих шутов.

– Что у тебя там, фельдмаршал? Говори быстрее. Сам знаешь, что я еще не здорова.

– Предлагаю, матушка, в новом году главной армии идти через Польшу к крепости Хотин и действовать как коньюктуры и неприятельские поступки движения показывать будут. А другой армии, матушка, что против Крыма и Кубани действовать станет снова татар учить и им в том флотилия днепровская помогать станет.

– Снова ты мне про коньюктуры толкуешь. Вспомни, как сия война начиналась. Что ты говорил тогда? Доверь, матушка, армию великому Миниху. Я доверила, а что получилось? Все победы твои ничего не стоят.

– В последний раз поверь мне, матушка. Придушу я османов в грядущем году.

Бирон тем словам ухмыльнулся. Миних то увидел, и с ненавистью посмотрел на герцога. Императрица те взгляды заметила.

– Хорошо, фельдмаршал, – сказала она. – Только на сей раз мне победы надобны, Бурхард Христофорыч! Победы!

– Я в этот раз сам голову положу в баталиях, но победу добуду! – обещал Миних.

– Сколь раз про то слыхала! Да ладно. Что за армии там стоят? С кем воевать станешь, фельдмаршал?

– Армия что против Хотина предназначена – 91 одну тысячу солдат имеет. Из числа общего 15 тысяч войск нерегулярных, матушка. При армии пушек числом 169, и из них большого калибра числом – 58.

– Береги моих солдат, фельдмаршал. Береги. И помни, ежели, не совладаешь, то от армии российской тебя отрешу навсегда. И еще одно, герцог Бирон просит братьев своих в твою армию взять. Генерал-майор Карл Бирон и бригадир Густав Бирон воевать желают за меня.

– Пусть воют ежели им охота, матушка. Только я в бою и генералов не жалею, не токмо солдат.

– Я и не просил вас их жалеть, фельдмаршал, – произнес герцог Бирон. – Матушка государыня сказала вам, что они воевать желают. И ни слова сказано не было за то, чтобы жалеть их.

Миних склонил голову перед Анной.

"Что же герцог желает соглядатаев своих ко мне приставить? – подумал он. – Отлично. Я их в самое опасное место определю. Пусть там и приглядывают за мной".

Год 1738, декабрь, 8 дня. Санкт-Петербург. При малом дворе. Императрица и принцесса.

Анна Леопольдовна в отличие от своей державной тетушки шутов и шутих не любила. Она скучала от их шуток и кривляния. Все это принцесса терпела лишь через силу в угоду императрице.

Шуты и шутихи же, увидев такое отношение, всячески старались молодую принцессу "уколоть" и "очернить".

Буженинова постоянно нашептывала императрице слова о неблагодарности молодой принцессы. И в восьмой день декабря 1738 года, решила она глаза императрице относительно принцессы полностью открыть:

– Она рази ценит милость твою, матушка? Рожу постоянно постную имеет. Вчерась, как ты изволила письма князя Куракина к любовнице переиначить, все со смеху помирали. Она и не улыбнулась.

– Молода она еще, куколка. Девка к замужеству готовиться.

– Знамо как она к нему готовиться. Да и не девка, она давно, матушка.

– Ты чего языком болтаешь? Али не знаешь, что она наследника для престола моего родить должна. Анна девка еще. Куда ей про мужиков думать?

– Матушка. Она то девка, скромная была. То верно. Да при ней особа некая обретается в любви весьма искушенная. И она из принцессы не девку сделала.

– Она? – не поняла императрица.

– Она с полюбовником принцессу свела и разным пакостям её научила.

– Кто же она такая?

– Да Юлиана Ланге, камер-юнгфера молодой принцессы. И свела она нашу, Анну с посланцем саксонским графом Линаром.

– Как свела? – не поняла императрица. – Что сие означает? Да её жених принц Антон Брауншвейгский при дворе проживает! Она что спит в одной постели с Линаром?

– И уже давно. Про то всем ведомо. Всем окромя тебя, матушка. Придворные твои али не хотят, али бояться, про то тебе сказать. А я одна сказала. Мне то чего надобно? Я ни от кого подачек не беру, матушка.

– И ты правду говоришь, куколка? Скажи, то правда?

– Да пойдем в покои принцессы. Ты и сама все увидишь.

– Идем, – Анна тяжело поднялась.

– Да предупредят её, матушка. Али не знаешь двора своего? Мошенники и воры. Все за деньги продадут. Надобно неожиданно к ним нагрянуть.

Анна обвела глазами придворных.

– Всем здесь оставаться! И чтобы носа никто из зала не высовывал под страхом гнева моего!

Придворные склонились в поклонах. Они чувствовали грозу. Даже шуты престали дурачиться.

– Идем. Я желаю визит принцессе нанести!

Анна пошла только с Бужениновой и Новокшеновой. Сопровождали её пять офицеров конной гвардии. Более никого она с собой не позвала.

Они быстро прошли в помещения отделенные для молодого двора. Анна сама двери властной рукой распахнула. В будуаре принцессы были трое. Сама Анна Леопольдовна, граф Морис Линар посланник короля Августа III, и камер-юнгфера Юлиана Ланге.

Принцесса сидела на коленях у графа в одном неглиже и, держа в руках тарелку с виноградом, ягодки пальчиками отщипывала и со своей руки Линара кормила.

Ланге первая заметила императрицу и вскрикнула. Она сразу вскочила со своего стула и присела в глубоком реверансе.

– Это чего здесь происходит за непотребство? – прогремела императрица. – Знать, когда я больна была вы много воли себя взяли, ваше высочество?

Принцесса Анна подпрыгнула. Линар вскочил и также поклонился императрице.

– Вам, граф приказываю одеться и вон из моего дворца в посольский дом. И там ждать моего приказа!

Линар еще раз поклонился и стал подбирать предметы своего туалета. Юлиана Ланге ему в том помогала. И они вдвоем быстро убрались, оставив принцессу вместе с государыней. Императрица шутих и гвардейцев за дверями оставила. Дело это было семейное.

– Так-то ты ведешь себя? Я тебя наследницей престола определила. Я на тебя главную надежду положила! Мне надобен наследник трона, в твоей утробе зарожденный! Понимаешь ли, дура безмозглая?! У меня под боком Лизка сидит, и я тронуть её и пальцем не могу. Оттого что наследника дома Иванова нет. А у Петровен то малец в Голштинии подрастает*! (*Анна имел в виду сына Анны Петровны юного герцога Петра Голштинского) А ты хвостом метешь?

– Но государыня…

Анна стала бить принцессу по щекам.

– Подстилка продажная! Тварь неблагодарная! Ну да я разберусь с тобой. Я тебе устрою жизнь развеселую. Думала, что помирать Анна собралась? Думала, что императрица более империей не правит?

– Тетушка! – взмолилась принцесса.

– А я еще в доме своем хозяйка.

В будуар принцессы вбежал герцог Бирон.

– Анхен…

– Ты? – царица посмотрела на своего фаворита. – Ты знал про сие непотребство? Знал, Эрнест? Не отвечай! По глазам вижу, что знал! Знал и молчал!

– Анхен, не стоит тебе так сердиться. Доктора тебе то запретили. Ты еще не совсем здорова.

– И мне не доложил никто. Все знали про сие, и никто не сказал! Ну, эта дура еще молода и не понимает ничего! Кто наследника то от неё признает? Все скажут, что она от Линара понесла и кто того ребенка признает государем? Сам подумай, Эрнест!

– Но, Анхен, принцесса еще не замужем. Свадьба её с принцем Брауншвейгским только на лето будущего года назначена.

– Камер-юнгферу Ланге от двора молодой принцессы отстранить. И саму её к Ушакову, в допросную тайной канцелярии, препроводить! Ты то исполнишь, герцог. Отдай приказы необходимые! Понял ли меня?

– Да, ваше величество!

– А ты, шлюха непотребная, у меня под замком сидеть станешь…..

Год 1738, декабрь, 8 дня. Санкт-Петербург. При дворе. Императрица и Буженинова.

Анна вернулась к себе в гневе страшном. Даже сам герцог Бирон поспешил исполнять её приказы и в покоях государыни не появился.

Придворные притихли. Шуты разбежались по углам. И только Буженинова смело уселась рядом с креслом царицы.

– Правду ты мне молвила, куколка. Одна правду сказала. А они все молчали! Знали и молчали!

– Я, матушка, завсегда правду тебе говорю. Ты меня слушаешь, и оттого меня многие золотом соблазнить хотят.

– Золотом? Ты про что куколка? – не поняла Буженинову Анна.

– А чего понимать-то? Они хотят, дабы я тебе то, что им надобно сказывала. И многие твои шуты, матушка, на руку не чисты. Особливо умники твои, Балакирев, Кульковский, Лакоста, Педрилло.

– Эй! – Анна стала глазами искать названных шутов. – Где эти бездельники? Сюда их!

Шуты вышли вперед.

– Слыхали, что сказала она про вас? Али то не правда? Предаете меня, свою государыню?

– Дак чего дура, не скажет, матушка? – дерзко проговорил Ванька Балакирев.

– Что она дура, про то мне известно, Ванька. А вот твоя рожа хитрая говорит про то, что умнее государыни себя почитаешь? Думаешь, что я как Буженинова ничего не соображаю?

– Как можно, матушка? Разве умнее тебя будешь?

– Давно знаю я, что вы шуты, столь при моей особе пригретые, начали дела свои за моей спиной творить. Где чего кому надобно из придворных моих они к шутам шастают. И посулы несут им словно сенаторам! И к тебе, Ванька, первому несут. Не врет куколка! Ох, не врет!

Буженинова снова заговорила:

– Среди них один Квасник невиновен, матушка. Этот ни с кем тайные разговоры не ведет. Подает квас себе и все тут. А вот эти его шпыняют постоянно.

Затем она вскочила и, схватив с подноса полную кружку с пенистым квасом, её в лицо Балакиреву выплеснула. Тот закашлялся, а императрица стала смеяться.

– Молодец, куколка!

За ней стали смеяться придворные.

– Это тебе за Квасника, дурак! Понял, каково это, когда те в рожу квас выливают? – Буженинова поставила кружку на место и снова уселась подле императрицы.

Балакирев обтерся рукавом.

– И еще драть тебя прикажу на конюшне, Ванька, – проговорила императрица.

– И я могу сказать тебе, матушка, от кого шуты сии денежные подачки имеют. Педрилло около Либмана постоянно трется. И, стало быть, на твоего герцога Бирона работает. Ванька Балакирев от Волынского деньги имеет. Хотя сей плут ничем не брезгает, матушка.

Новокшенова всхлипнула.

– И даже эта дура, в чести у Ренгольда Левенвольде! – выпалила Буженинова. – С чего бы сие, матушка?

Анна подняла глаза и посмотрела на Левенвольде.

– А ты чего хочешь, обер-гофмаршал? Тебе чего не хватает? Али после смерти брата большего хочешь, чем имеешь от меня?

Левенвольде испугался и поклонился низко. Он действительно желал через Новокшенову свою тяжбу решить и на сенаторов повлиять. Но Буженинова знала и подмечала все.

Год 1738, декабрь, 12 дня. Санкт-Петербург. Лейба Либман просит помощи.

Лейба Либман явился к герцогу Бирону. Тот, в этот ранний час, одетый в бухарский пестрый халат, уже пил вино со своих другом Пьетро Мира. Они смеялись, говоря о недавней "баталии" у дома Пьетро.

– О! – Бирон увидел Либмана. – Наш друг банкир, который жаловался на нехватку денег! Проходи!

– Вы уже с утра пьете вино? – спросил Либман, подвигая к себе стул.

– На улице морозно. И чего не выпить? – Пьетро наполнил новый бокал и протянул его банкиру.

Тот для приличия немного отпил и поставил бокал на стол.

– Я пришел не вино пить, друзья мои. Граф Остерман желает комиссию с согласия государыни учинить по моему делу.

– По твоему делу? – спросил герцог.

– Вернее не по-моему делу, Эрнест, а по-твоему. Он желает, дабы дело с мехами и торговлей меховой было расследовано.

– С мехами? Но я ничего не смыслю в этой торговле, Лейба. Так что дело это не мое, а твое. А что ты там натворил?

– Меховая торговля в мои руки перешла, и я с того много прибыли имею. То верно. Я всю эту торговлю в свои руки взял, и немалые деньги в то вложил. И сейчас Остерман на те денежки руку наложить желает! А в сем деле и часть твоих капиталов, Петер.

– Толком говори, Лейба. Сто случилось? – просил Пьетро.

– Я всю меховую торговлю, что в руках у продажных чиновников перебывала, под свой контроль поставил. Какие там деньги крутились, Эрнест! Такое только в России бывает. Знаешь, сколько за шкурку соболя в Архангельске дают?

– Нет. Не знаю, – сознался Бирон.

– Я тоже не знаю, – сказал Мира.

– Десять рублей! За хорошего соболя. За одного. А в Петербурге та же шкурка уже 60 рублей стоит! А в Лондоне или Амстердаме она уже 120 рублей стоит. А знаешь почем её можно у самоеда* (*Самоеды – народность на севере) купить? За пять-десять шкурок дает купец одно топорище, коему цена в базарный день 15 копеек! А за одну фузею* (*Фузея – ружье) до 50 шкурок дают. А если то не соболь, а лиса чернобурая – то 200 шкурок. Ты хоть знаешь, Эрнест, что это за средства? С мехов соболя, песца, лисицы чернобурой, казна может иметь до полутора миллионов рублей в год. А имеет едва 300 тысяч. Отчего так? Воруют чиновники российские! И как воруют!

– И ты решил у них незаконную прибыль отобрать, Лейба?

– Дак деньги то все равно у казны воруют. А я поставил дело так, чтобы в казну попадало не как ранее 300 тысяч, а все 600 тысяч. Вот и прибыль государству Российскому! А деньги для войны потребны. Остальное же мне в карман пойти должно.

– Но что тогда Остерману не понравилось? Прибыль от меховой торговли только увеличилась.

– Я ведь не только это придумал, Эрнест. С тех мехов я еще большую прибыль получить могу.

– Большую? Это как? – спросил банкира Пьетро.

– Все меха я в Петербурге на складах придержал и продажу начал, когда цена на них подскочила.

– А всю прибыль себе в карман положил! – восхищенно проговорил Мира.

– А то куда же? Ведь я это придумал. Я! И потому прибыль от того дела принадлежит мне, – возмутился Либман, замечанию Пьетро.

– И ты желаешь, чтобы я тебе помог от комиссии Остермановой избавиться? – спросил Либмана Бирон. – Хорошо. Сегодня не зайду к императрице. И скажу ей, что нам такой человек как Либман надобен и потому от суда его надобно освободить!

Бирон оделся в нарядный красный кафтан. Надел орденскую ленту и взял шпагу с бриллиантами. Бороться с Остерманом дело не простое. Вице-канцлер империи был умен и хитер.

Он подал императрице жалобу на Лейбу Либмана в которой указал, что тот доходы государственные с торговли мехами, которая были издавна прерогативой государства, в свой карман перенаправил. Обвинение было серьезное. Но бил Остерман не по Либману, а по стоящему за ним Бирону.

Анна приняла герцога в спальне. Её только что осмотрели лейб-медики и отметили улучшение её состояния.

– Знаю, зачем пришел, герцог, – проговорила Анна. – Читала я донос графа Остермана на Либмана твоего. Он вор, и наказания за свое воровство достоин! Меховую торговлю издана наши предки охраняли еще от Ивана Грозного!

– Анхен, но Либман мой человек.

– И что с того? Его и наказывать за воровство нельзя? Так что ли?

– Но Либман увеличил доходы империи! Он нашел нам деньги на войну. Он много раз помогал государству. А что до воров, Анхен, то все твои русские чиновники воры! Посмотри на них! И ежели каждого судить то Россия без чиновников останется. А Остерман не против Либмана удар свой направил! Он на меня нацелен! Или я стал неугоден, государыня? Тогда я должен сегодня же отбыть на Митаву! И готов перед тобой жезл обер-камергера хоть сейчас положить.

– И корону готов положить, Эрнест?

– Корону герцога я подучил из рук дворянства курдяндского, ваше величество. Но если разговор пошел в таком тоне, то….

Анна боялась потерять Бирона и потому сразу сдалась.

– Ладно! Заголосил, словно баба! Не стану я твоего Либмана трогать! Пусть живет! Но в казну должен он 200 тысяч рублей положить! Мне деньги на армию Миниха надобны.

– То будет исполнено, Анхен. Но могу я сказать ему, что дело его…

– Можешь! Я дала слово. А слово императрицы дорогого стоит! А вот ты своего слова не держишь, герцог.

– Что ты говоришь, Анхен?

– А то и говорю, Эрнест. Я одна. Все меня бросили. Пока болела многие уже решили, что к молодому двору стоит переметнуться. Да и у Лизки цесаревны гостей за последнее время прибавилось. Понимаешь про что я?

– Нет, не понимаю, тебя Анхен.

– А кто к Лизке ездил? Не ты? – с укоризной спросила царица.

– Анхен, мой визит к цесаревне был продиктован государственной необходимостью. Я верен тебе, государыня. Кто я без тебя? Потому на мою руку ты всегда рассчитывать можешь. Меня русские без тебя сожрут с потрохами.

– И потому тебе больше о делах стоит думать. Ведь я больна, Эрнест.

– Но ты поправилась, Анхен. Доктора говорят, что твое здоровье стало лучше.

– Оно так, но надолго ли сие? Много ли проживу еще на свете, Эрнест? Может уже скоро призовет меня господь….

Год 1739, январь, 15 дня. Санкт-Петербург. Трактир у «Старого шхипера».

Эрнест Иоганн Бирен в сопровождении своего друга Пьетро Мира вдвоем вышли на улицы города. Одеты они были скромно в серые незаметные подбитые мехом плащи и шапки из лисьего меха.

– Снова отправимся к "Старому шхиперу", Эрнест?

– Да. К этому трактиру я за много лет привык.

– А может, пойдем куда-нибудь еще? – предложил Пьетро Мира. – Мало ли мест в Петербурге? Что-то у меня на душе сегодня тревожно.

– Да, брось, Петер. Кто нас опознает в таких то нарядах? Мы с тобой словно чиновники мелкого пошиба.

– Но о твоих врагах забывать не стоит, Эрнест. Много кто желает избавиться от тебя в России.

– Да, Они твердо выбрали себе объект ненависти – герцога Бирона. Хотя в последнее время с легкой руки Остермана многие поминают и тебя и Лейбу Либмана. Особенно последнего.

– Ну, ему можно и потерпеть, Эрснет. Либман столько заработал на мехах что ему грех жаловаться. А фон Штемберг сколько в карман нашего еврея положил за последний год?

– Зависть – худший из пороков, – произнес Бирон. – Однако какой сегодня морозный день, Петер.

– Вон уже и наш трактир показался, Эрнест. Выпьем водки и согреемся.

– Сейчас самое время выпить. Я в такую погоду начинаю понимать страсть русских к сему напитку.

В трактире в тот день было полно народу, и новые посетители едва протолкались сквозь толпу. Хорошо еще, что хозяин трактира Клаус Шпигель опознал новый гостей и быстро посадил их за небольшой столик в дальнем темном углу.

– Сегодня у меня там много народа, господа. Но для вас всегда найдется местечко. Водочки с морозца?

– Водки неси, и что там у тебя есть из еды! Все неси! – приказал Пьетро.

– И верно. Я не отказался бы хорошо поесть, – поддержал шута герцог.

– Сейчас все будет!

Скоро Бирон и Мира уже выпили по первой и стали разговаривать. Герцог рассказал о том, как помог Либману выкрутиться.

– Остерман зеленый от злости ходит. Так хотел он через Лейбу на меня выйти. Стал я нашему вице-канцлеру как кость поперек горла. Он, видите ли, не терпит, когда кто-то вмешивается в дела управления государством.

– Но ты не сильно то в эти дела и вмешиваешься, Эрнест.

– Да, но за меня это делают Либман, фон Штемберг, барон фон Ливен, барон фон Корф и другие.

– А скажи мне по правде, Эрнест, тебе не бывает страшно?

– Бывает. Как подумаю, что императрица умереть может, и сразу страшно становиться. Эти русские тогда меня на части разорвут. Только Анна – моя защита. Она и есть та стена, за которой я могу от любых врагов спрятаться.

– А как думаешь, кто после неё править Россией станет?

– Это опасный вопрос, Петер. За такие слова можно и в застенки к Ушакову угодить, – с улыбкой сказал Бирон, и они снова выпили.

– Но все-таки? Неужели ты веришь, что трон перейдет к Анне Леопольдовне?

– Если она родит престолу наследника, то все может так и быть, Петер. За это стоит Остерман, хоть и враг, но в сем деле мы с ним едины. Для него крайне важен этот еще не родившийся наследник трона.

– А если родиться девочка?

– Тогда не жди добра, Петер. Ибо у петровых потомков наследник мужского пола имеется принц Петр Ульрих Голштинский, сын цесаревны Анны Петровны. И тогда трон может достаться Елизавете, которая наследником этого ребенка и сделает. Потому Анна Леопольдовна должна родить мальчика.

– Дай то бог! Популярность Елизаветы велика.

– Да. Я вот недавно разговаривал с ней. Она такая красавица и так умеет очаровывать мужчин.

– Эрнест! Уж не влюбился ли ты в Елизавету? – Мира снова наполнил стаканы.

– А что? – Бирон посмотрел на шута.

– Да ничего, но она дочь Петра Великого.

– Но мне она нравиться как женщина. И если бы она только поманила меня – я бы пошел. И сие было бы не таким уж и дурным шагом.

– Ты что Эрнест. Не дай бог, Анна узнает про такие твои мысли. Императрица ревнива.

– Еще как ревнива, Петер. А что говорят в вашей кувыр коллегии?

– Там тоже самое, что и везде. Шуты грызутся за милости императрицы не хуже придворных. Но в большом фаворе пока одна Буженинова. Её императрица слушает всегда. А после того как она глаза царице на Анну Леопольдовну открыла, её положение еще больше укрепилось.

– И многие хотят Буженинову к себе заполучить в союзницы? Так?

– Именно так, Эрнест! Но Буженинова ни от кого таких подачек не берет. Её слабое место это желание выйти замуж. И она себе уже и жениха приискала. Это не кто иной как шут Квасник, в прошлом князь Голицын.

– Отчего в прошлом? Он до сих пор князь, Петер. Это тебе не Франция, где один раз унизившись, более не поднимешься. В России и не такое бывает. Так что наш Голицын еще свое возьмет. И Буженинова совсем не дура, что Квасника-Голицына обхаживает. Денег она уже на службе шутовской скопила не мало. А теперь вот княжеский титул ей светит.

– Но пойдет ли императрица на то чтобы их поженить?

– Кто знает, Петер? На такой вопрос сразу ответить сложно.

За соседним столиком пили офицеры гвардии. Они матерно ругались и голоса их становились все громче и громче. Один из них, капитан в семеновском мундире со шрамом на лице вдруг выкрикнул:

– Ты кого хвалить вздумал? – он обращался к одному из собутыльников. – Свору немецкую? Не для того государь наш Петр Великий империю создавал, дабы каждая шваль здесь кормушку для себя находила!

– Я про то говорю токмо, – ответил ему молодой Преображенский поручик, – Что Миних хороший командир и полководец изрядный!

– Миних? Ты еще Бирена похвали!

Услышал такие слова Бирон, порядком уже выпивший, из-за стола поднялся и у семеновцу подошел. Мира не успел его остановить.

– Вы сударь, что-то сказали про герцога курляндского? – спросил он.

– А ты кто такой? – офицер вскочил на ноги. – Знаешь, с кем говоришь?

– Знаю. Вы, сударь, свинья пьяная.

– Что? – семеновец замахнулся для удара. Но он был сильно пьян и потому Бирон от его кулака в сторону ушел. Затем герцог и сам ударил офицера, да так что тот под столы угодил.

Но его товарищи вступились за честь мундира. Пьетро обнажил свою шпагу и громко произнес:

– Господа! Не стоит устраивать потасовку в трактире и мебель и посуду портить. Кто не доволен словами али делами сего господина, то я могу своей шпагой за честь его постоять. Но за дверями трактира. Есть среди вас люди смелые?

Дюжие офицеры гвардии посмотрели на Мира, на его худощавую фигуру и сразу нашлось трое, кто захотел с ним сразиться.

Они вышли на воздух. Петро обнажил шпагу и стал в позицию.

– Вы можете нападать на меня сразу втроем, господа. Если я стану убивать вас по одному, то для меня том будет мало чести.

Офицеры рассвирепели от такого заявления и, обнажив клинки, набросились на Пьетро.

– Мы отберем у сего наглеца клинок и отхлещем его нашими шпагами плашмя по голой ж….! – орал семеновский капитан со шрамом.

– Пусть помнит гвардию!

Мира быстро отразил все атаки пьяных офицеров. Шпагами они владели так себе, и он сих молодчиков и за достойных противников не почитал. Потому от первоначального своего намерения заколоть кого-то – отказался.

Он выбил шпагу из рук капитана и поранил ему руку, дабы тот уже к бою не вернулся. Затем он в течение минут нанес легкие раны и другим соперникам и вложил свой клинок в ножны.

– Вам бы господа уроки фехтования брать почаще, – сказал он и снова зашел в трактир…

Пьетро предложил Бирону уйти из таверны, но герцог отказался от того.

– С чего я должен уходить? От того что ты отделал троих русских? Пусть шпаги держать научаться.

– Но сегодня русских здесь больше чем иностранцев.

– И что с того?

– Среди офицеров может найтись некто, кто опознает тебя или меня.

Они выпили еще и стали закусывать. Стол был уставлен разными яствами, и они оказали честь каждому блюду.

Пьетро Мира не напрасно волновался. Среди русских, после водки, снова послышались оскорбительные слова. И больше того, сеньора Пьетро опознали.

– Да это же шут придворный! – закричал поручик Преображенского полка.

– Шут? Ты пьян, Олсуфьев! – осадил его капитан со шрамом.

– Да точно вам говорю! Шут то по кличке Педрилло! И шпагой он мастерски владеет! В Италии то мастерство постигал!

– И что с того? Никого он не убил ведь? – проговорил капитан. – Хотя мог бы. Я то сразу понял. А он токмо руку мне оцарапал.

– Дак шут на дворянина руку поднял! – Олсуфьев хотел встать из-за стола, но капитан семеновского полка насильно усадил его.

– Сядь! И не ори так, Олсуфьев. А то завтра похмелят тебя в тайной канцелярии на дыбе.

– Меня?

– Молчи, Сашка, – осадил Олсуфьева другой гвардеец. – Он к самому Бирону приближен! Завтра донесет своему герцогу…

– Русских солдат из-за этого Бирона мордуют, а я и слова не скажи? Так?

Бирон резко обернулся. Он посмотрел в глаза поручику Олсуфьеву:

– Из-за Бирона, вы сказали, поручик? Я вас понял правильно?

Олсуфьев осекся. Он узнал, кто сидит перед ним в простой таверне.

– Отчего вы во всем Бирона вините? Я хотел бы знать? Лично вам, что Бирон сделал?

– Герцог, – побелевшими губами прошептал Олсуфьев. – Герцог…

– Не стоит вам произносить моего имени громко, поручик. И можете не бояться тайной канцелярии. Ни я, ни сеньор Мира не промышляем доносами.

После этого Бирон встал со своего стула и вместе с Пьетро вышел из таверны. Он был в бешенстве. Он выдал себя. Не сдержался. Выпил слишком много водки с мороза….

Год 1739, январь 17 дня. Санкт-Петербург. Во дворце в покоях герцога Бирона.

Утром 17 января, герцог Бирон собрал у себя своих сторонников. К нему пришли барон фон Ливен, барон фон Бреверн, барон фон Мегден, граф Дуглас, братья Бирона Карл и Густав, принц Гессен-Гобургский, который в последнее время стал верным сторонником герцога.

– Господа, – начал Бирон. – Я вами не доволен. У наших врагов всюду есть глаза. И они нам наносят удары. А вы? Вы спите! И не только спите, но и наносите вред моему имени. Зачем я дал вам всем должности прибыльные? Для чего?

– Но ваша светлость, так и не сказала, нам что случилось? – спросил граф Дуглас.

– То, что жалобы на вас поступают постоянно. Русские и так меня ненавидят, а из-за вас эта ненависть становиться день ото дня больше. Вот вы, граф Фринц-Фердинанд фон Дуглас, что можете сказать?

Дуглас посмотрел на герцога.

– Но я не понимаю, кто может жаловаться на меня?

– Вы излишне жестоки, граф, по отношению к солдату русскому. И я не раз прикрывал вас от суда.

– Ваша светлость, я не первый год в России служу. Еще при Екатерине I когда я был назначен генерал-губернатором Эстляндии, я всегда быт требователен к солдатам. Русскому мужику нужно наказание. По иному он не имеет почтения к начальству.