Текст книги "Ищите ворона… (СИ)"

Автор книги: Влада Урошевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Реинкарнация?

– Может быть. Но скорее слияние атмана с брахманом – индивидуальной души с универсальной душой. Они были высоко образованными. И я уверен, что они что-то нашли.

Снаружи низкое предвечернее солнце лило свет на желтые фасады, создавая декорации для великолепного представления, полного загадочных слов и чудесных существ. Боян оглянулся: стены чердака были покрыты увеличенными фотографиями магических формул, двусмысленными рисунками, гравюрами с аллегорическими сценами. С потолочных балок, проходящих через комнату, свисали листки со знаками зодиака, надписями на неизвестном языке, геометрические фигуры с цифрами и буквами.

Вдруг Боян увидел между двумя стопками книг листок бумаги, приклеенный к стене скотчем: на листке был нарисован уже знакомый Бояну знак. Это было латинское V, на нем крест-весы и острый клюв, торчащий из буквы слева.

– Что это? – спросил он Робера, листавшего старую энциклопедию.

– Тебя заинтересовало? – рассмеялся Робер. – Это и есть знак Общества «Посвященные братья Азии». Я готовлю материалы для госпожи де Розалье. Они ставили этот знак как печать на своих письмах и документах. А иногда так подписывали – только этот знак и больше ничего.

– Мне кажется, я где-то его уже видел, – пробормотал Боян, но, наученный опытом с египетским украшением, не стал говорить, что уверен в этом. – Может, его позаимствовали из культа Митры, с какой-нибудь стелы?

– Нет, вовсе нет, – сказал Робер. – Его придумали сами «посвященные братья» в конце восемнадцатого века. Я видел письмо, в котором рассказывалось, как они изобрели знак в его первоначальном виде, как потом его меняли, как приняли окончательный вариант…

– Все-таки возможно, что они взяли за основу какой-то древний знак. Как Гитлер свастику.

– Вряд ли. V означает Истина – это я точно знаю. Говорю тебе: сначала он выглядел не совсем так – были разные предложения, дополнения…

– Тем не менее, мне кажется, что я видел его где-то у нас, в Македонии, на одной стеле.

– В таком случае это означало бы, что один из «братьев» приехал в Македонию и вырезал знак на стеле задолго до того, как археологи ее нашли и передали в музей. В такое трудно поверить… Нет, чистые домыслы. Расскажи об этом Мукунде – ему понравится. Он обожает такие невозможные комбинации.

– Этому индусу? Странный тип…

– Видел его трюки с телефоном? Я все больше убеждаюсь, что он ярмарочный шарлатан. Много знает, но в голове у него каша. Сейчас он у госпожи де Розалье – она им очарована.

Робер показал Бояну книги по эзотерическим доктринам. Это были: «Великий Альберт», «Малый Альберт», «Книга иудея Авраама», «Химическая свадьба» Иоганна Валентина Андреэ, «О философском камне» Лэмбспринка, старинные издания в ветхих обложках с бахромой по краям, редкие образцы трактатов о каббале и гнозисе с длинными латинскими названиями, с рисунками, сопровождаемыми надписями на еврейском, арабском и мандеанском, алхимические справочники с аллегорическими гравюрами, в которых король и королева плавают в жидкости внутри реторты, лев глотает солнце, а змея – свой хвост. Бояну постоянно казалось, что ему не хватает совсем немного, чтобы понять то, что находилось в центре всего, что плелось вокруг него, как сеть густо стянутых нитей. Но это маленькое звено постоянно терялось, не хотело вставать на место, зыбкие нити не сплетались в прочную цепь.

– Слушай, – Боян вдруг повернулся к Роберу, вспомнив разговор с владельцем магазина полудрагоценных камней, – для чего в алхимии были нужны раковины?

– На практике – для смешивания веществ в процессе Opus Magnum. В теории – как пример нечистой субстанции, из которой рождается сублимация – жемчужина. Некоторые виды окаменевших раковин ценились очень высоко. Считалось, что они были созданы в недрах земли как плод созревающей материи. Раковина Святого Иакова – наверняка ведь знаешь? – считалась тайным знаком алхимиков. В конце концов, паломничество в Сантьяго-де-Компостела, которое начиналось вот тут, с той улицы внизу, тоже, видимо, связано с алхимией. И Николя Фламель, впоследствии захороненный в церкви Святого Иакова, участвовал в этом паломничестве…

Боян попрощался с Робером и вышел. Он пошел по улице Сент-Андре-дез-Ар, за которой заходило солнце. Ему казалось, что он идет в кипящий котел, где плавятся металлы и в котором, как последний плод преображения, рождается сверкающее золото.

У людей, шедших ему навстречу, не было лиц – свет искрился на волосах женщин, оправах очков, никелированных частях велосипедов. В толпе шел огромный негр, окруженный тремя маленькими негритятами, он нес блестящий пластиковый воздушный шар в форме большого веселого ворона. На него лаял оранжевый кокер-спаниель, лежавший в задней корзинке велосипеда, которым правила белокурая скандинавка. Все имело какое-то иное, скрытое таинственное значение – и Бояну показалось, что он попал в старую книгу с таинственными рисунками, в которых скрыт призыв к поиску тайны, но по которым никогда не дойти до сути скрытых истин.

Когда он добрался до улицы Генего, то сразу увидел металлическую решетку, спущенную на дверь и на витрину магазина минералов. На двери была небольшая записка:

По причине отъезда

магазин временно

закрыт

22.

Днем, только приехав из аэропорта, Боян позвонил Майе. Ему сказали, что ее нет дома.

Потом он позвонил Коле.

– Слушай, – пробормотал Коле, – у нас большие проблемы из-за Египта.

– А кто заставлял тебя публиковать материал раньше времени? – сердито спросил Боян.

– Дело не во времени, – сказал Коле. – Вмешалась полиция, ясно тебе?

– Ищет украшение?

– Нет, тут другое. По телефону не могу. У меня здесь кое-кто есть, понимаешь?

– Сумел завлечь какую-то?

– А ты понятливый. Сразу видно, что был в Париже. Сейчас, сейчас, иду – нет, это я не тебе – давай потом созвонимся.

Боян открыл окно.

Вечер был напоен запахами лета – арбузных корок, что гнили в соседнем контейнере, печеного перца из квартиры снизу, испарений от политой травы в соседних дворах. Над Скопье висела горячая смесь из едва узнаваемых остатков летнего дня: фиолетовые газы из выхлопных труб автомобилей, пыль, поднятая при игре в мяч на высохшей лужайке, кошачья моча из подворотен, дым от мангалов в кафе, раздавленные абрикосы с деревьев, переросших ограды и вытянувших ветки над тротуарами. Это был совсем другой аромат, непохожий на парижский – не такой экзотический, зато знакомый и близкий. Боян с удовольствием вдохнул его.

Потом он вышел на улицу: у подъездов играли дети, несколько женщин сидели на скамейке и о чем-то шептались, с ярко освещенного балкона доносилась музыка и оживленные голоса – кто-то, видимо, праздновал день рождения.

Боян заметил темную фигуру человека, стоящего на тротуаре напротив, прислонившись к дереву, ему показалось, что тот как будто помахал ему рукой. Незнакомец стоял и словно ждал кого-то. В следующий момент Боян понял, что ждет он его.

Когда Боян переходил улицу, он узнал его: это был Славе, знакомый с университетских времен, работавший в полиции. Со студенческих дней ходили слухи, что Славе пишет доносы на тех, кто получает письма из-за границы и говорит, что военная подготовка – никому не нужная чепуха. Несмотря на вечер, на Славе были темные очки, которые придавали ему сдержанный и официальный вид, но он старался быть вежливым.

– Был в Париже? – спросил он Бояна.

– Ты все знаешь, – ответил Боян. – От тебя ничего не скроешь.

– Тебе нечего скрывать. Или есть?

– У каждого есть своя маленькая тайна, – вызывающе ответил Боян. – Что бы полиция делала без тайн?

– Нет больше никаких тайн, – вздохнул Славе. – Все уже вышло на свет. Все делается явно, вопрос только в том, насколько ты хочешь увидеть.

Эта игра словами могла продолжаться еще долго. Боян стал думать, как избавиться от неприятного собеседника. Внезапно Славе изменил свой тон. Он стал серьезным и с некоторой напористостью обратился к Бояну.

– Зачем ты влез во все это?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты же умный человек, – сказал Славе, пытаясь показать, что сейчас не время уходить в сторону. – Сам знаешь, что я имею в виду. Ты как дурак влез не в свое дело.

Боян пожал плечами.

– Кто знал…

– Ну, ты должен был догадаться! Такое просто так не находят – чуть ли не на улице! А ты тут из себя невесть кого строишь, мол, ни при чем. Надо было знать.

– Что знать?

– Ну, что это все подстроено. Приманка. С ее помощью мы бы захватили целую сеть спекулянтов археологическими ценностями, этими сокровищами, нашими культурными… Международную банду. Я не имею права все рассказывать. Мы связались с Интерполом. Нет, я и так тебе слишком много сказал. Но как ты мог! Такие усилия – а из-за тебя все прахом. Факсы в Каир, заметки в газетах…

– Так значит, вы сделали эти украшения?

– Не совсем мы. Сделали по заказу Интерпола, в его мастерских, не знаю где. Мы хотели, чтобы было что-то, связанное с Египтом, из-за Александра Македонского, чтобы было в тренде. Теперь все пропало. Такие усилия, такие траты! Сколько беготни то туда, то сюда!

– Могу тебе сказать, что всего несколько дней назад в Париже я узнал, что это подделка. Очень хорошо сделано.

– Хорошо или плохо, теперь неважно. Главное – ты нам все испортил. Ох, будь сейчас другое время, тебе бы не поздоровилось… Мы сказали там, в «Вечерних новостях», чтобы они больше ничего об этом не печатали. И вообще – чтобы забыли об этой дурости как можно скорее. Как ты мог, как ты мог!

Он ушел, размахивая руками и все еще бормоча какие-то неясные упреки. Боян стоял на тротуаре, словно на берегу необитаемого острова, смотря в ночь, как в мрачную морскую ширь, в которой не на чем было задержать взгляд. Он чувствовал себя опустошенным – оракулы рухнули, храмы опустели, только ветер пролетал по пустым дворцам, зияющим проемами без окон и дверей. Священники наверняка взяты в плен варварами, сокровищницы разграблены, драгоценные предметы искусства разбиты. Мир снова опустошала буря, им завладевал хаос, города засыпало песком. Бывшие государственные чиновники писали фальшивые указы, использовали подделки и занимались мелким мошенничеством. Хозяйку лабиринта бросили на съедение львам.

– Эй, ты здесь? – окликнула его Майя, подойдя сзади. – Наконец-то!

Боян обернулся – из подвалов дворца появились выжившие жители, неожиданно принесли подносы с фруктами, на окнах вновь затрепетали прозрачные льняные занавески, дети бросали в толпу фиолетовые и желтые цветы. Они поцеловались сначала легко, будто на пробу; потом, когда губы узнали друг друга, еще раз, глубоко, с растущим желанием. Боян обнял Майю за талию и притянул к себе.

– Не глупи, – едва дыша, сказала Майя, – на нас смотрят.

Женщины, сидевшие на скамейке неподалеку, с немым упреком смотрели на них, приоткрыв рты. Дети, скрытые в темноте подъездов, тихонько хихикали.

– Пойдем ко мне, – сказал Боян.

– Лучше не надо. Я волнуюсь – знаешь, у меня задержка, мы наверно увлеклись и не посчитали, попали в опасные дни.

– Я очень тебя люблю.

– И вообще, у нас есть о чем поговорить, – сказала Майя, легко выскальзывая из его объятий. – За неделю так много всего произошло. Боюсь, что дела, как говорится в американских фильмах, вышли из-под контроля.

Они медленно пошли по бульвару, держась за руки; машины, ехавшие в том же направлении, освещали их со спины, отбрасывали перед ними тени, на мгновение удлиняя их, а потом расщепляли на пучки вместе с другими тенями. Во всем городе бился вечерний пульс – быстрый, несколько лихорадочный, с удивительными синкопами; он потерял рациональность утренней спешки: теперь в его ритме было нечто непредсказуемое, случайное, бесноватое. Были моменты, когда машины скапливались с беспокойным шумом, роились на перекрестках; потом случалось, что не было ни одной; с некоторых улиц доносился гомон молодежи, собравшейся перед кафе; на других – было темно и тихо. Правила дня больше не действовали: город преображался, отбрасывал свою деловитую серьезность, в его легко сменяемом убранстве появлялось что-то ярмарочное и карнавальное.

Они свернули в летнее кафе; не все столики еще были заняты, но несколько веселых компаний уже громко болтали; атмосфера становилась все теплее.

– Что ты думаешь о пиве и кебабе? – спросил Боян.

– И чтобы много лука, – ответила Майя, – но только потом без поцелуев.

Пока они ждали заказанное, Боян рассказал Майе о событиях в Париже – о дневнике полковника де Розалье, ночном нападении, посещении запасников Лувра.

– Здесь было не менее драматично, – начала Майя. – Сначала этот сумасшедший Коле со статьей в «Вечерних новостях», еще в тот день, когда ты уехал. А потом случилась настоящая неразбериха. Да, вчера я встретила Максуда. Думаю, он некоторое время следил за мной. Он искал тебя, чтобы поговорить. Когда я сказала, что ты за границей, он впал в полное отчаяние. Хватался за голову, ругался, говорил, что он пропал, что теперь у него нет жизни и так далее. Восточные преувеличения.

Боян наслаждался горечью пива.

– В Париже так не горчит, – сказал он, сделав большой глоток.

– Как в рекламе: Пиво из Скопье – и все возможно, – засмеялась Майя. – Этот город становится действительно непредсказуемым. Подожди, дай рассказать, что тут происходило. На следующий день после того, как ты уехал, я вечером пришла убраться у тебя в квартире, и кто-то позвонил. Кто-то с иностранным акцентом, похоже, грек, хотел узнать, где ты остановился в Париже. Конечно, я ему не сказала, но он упомянул, что знает: где-то в Латинском квартале. Такую информацию ему дали в «Вечерних новостях». Потом позвонил кто-то еще – спрашивал про карту, есть ли у тебя карта Мариово и когда ты туда поедешь, все что-то выспрашивал, но чего хотел – непонятно.

– Ух ты, – сказал Боян, – становится все интереснее и интереснее.

Он вгрызся в жгучий зеленый перец, во рту у него запылало, он сделал глоток пива и откусил кусок от первого кебаба. Над степью разносился аромат жареного мяса, шаманы в лохмотьях, все увешанные колокольчиками, приносили жертвы на вершинах курганов, кони прядали ушами. Ветер пролетал сквозь сухую траву, маленькие степные кони собирались в круг. Внутри курганов скелеты таких же лошадей лежали вокруг скелета вождя с огромным медным мечом и в ожерелье из сердолика и серебряных фигурок бегущих оленей.

– Этот тип хочет, чтобы ты угостил его кебабом.

Майя смотрела на ограду сада за спиной Бояна.

– Я не собираюсь ни с кем делиться ужином.

– Он показывает знаками, что голоден.

– Не смотри на него, – сказал Боян. – Какой-то сумасшедший.

– Он показывает, что хочет с тобой поговорить.

– Я занят.

– Мне кажется, он тебя знает.

Боян обернулся. Перепрыгнув через забор, к ним подошел Димче, все еще не застреленный пианист с Костоперской скалы.

– Извини, – сказал он, без приглашения сползая на пустой стул. – Но мне надо с тобой поговорить. Еле нашел тебя. Можно один кебаб?

– Я так и знал, – пробормотал Боян.

Не дожидаясь разрешения, пианист с жадностью ухватил кебаб.

– Приятного аппетита, – сказал Боян.

– Ух, а можно еще и пивка? – спросил Димче.

Боян дал знак официанту принести кебабы и пиво для нового гостя.

Прожевывая третий кебаб, Димче пытался выглядеть так, будто сообщает важные новости.

– Они наняли грузовик, – сказал он, размахивая руками. – Максуд, Джемо, Мемед. Да, и Мемеда взяли, чтобы он показал, где закопано. И уехали сегодня днем. Испугались после того, как напечатали в газете, что узнают и кто-то другой найдет раньше, типа того… А меня оставили – мне не доверяют, говорят, что я раскрыл их планы.

– Куда они отправились? – разволновался Боян.

– Туда.

– На Костоперскую скалу?

– Да нет. Куда-то рядом с Мариово.

Боян поднес было кружку пива ко рту – и тут рука остановилась, как в стоп-кадре. Он сидел так, глядя на Димче, будто ожидая, что тот скажет: Я пошутил. Но напротив, воодушевленный созданным им впечатлением, Димче повторил.

– Мариово, черт бы их побрал. Будут золото копать.

Вокруг шумели вновь прибывшие клиенты, к уже занятым столикам ставились новые стулья, официанты бегали с грудами кебабов в одной руке и невозможным количеством пивных кружек в другой, выкрикивали заказы на острый перец и жареные хлебцы, кто-то подзывал официанта, перекрикивая общий гвалт, и требовал принести сыр и салат из помидоров, а Боян все так же сидел с поднятой кружкой пива, уставившись в пустоту, разверзшуюся у него перед глазами.

– Поперлись к черту на рога, а грузовик – старая развалина, – медленно продолжал Димче, но Боян опустил кружку на стол, причем так резко, что пиво выплеснулось на скатерть.

– Надо их перехватить, – сказал он, надо поймать их прежде, чем они сделают какую-нибудь глупость. Завтра утром в шесть встречаемся здесь. Но только ровно в шесть!

23.

Около девяти утра они проехали мост через реку Црна: холмы, серо-фиолетовые и обросшие, как спины каких-то изнуренных и измученных доисторических животных, сплетались перед ними в морщины и изгибы земли.

Летний день накрыл весь Тиквеш, как крышка сковороду, которую поставили в духовку; «Рено» Бояна ползло по дорогам, будто жук, пытающийся найти укрытие, прежде чем солнце высосет из него все жизненные соки.

Впереди рядом с Бояном сидела Майя, пытавшаяся сохранять хорошее настроение, несмотря на жару, которая уже становилась невыносимой; сзади Димче высказывал свои критические замечания обо всем – о качестве дорог, о поведении водителей других транспортных средств на дороге, об опустелости округи.

– Пустыня, – бормотал Димче, оглядываясь вокруг. – Только и годится, чтобы сокровища прятать, больше ни для чего. Тут ничего сделать не получится. Но чтобы золото спрятать – самое оно.

«Рено» мучительно преодолевало подъемы, хрипя и задыхаясь, кашляя и скрипя.

– А что это тут на карте? – спросила Майя.

– Это тема твоего семинара – митреум, – засмеялся Боян, вкладывая все свое мастерство в попытки объехать хотя бы самые большие ямы на дороге. – Если верить тому, что я прочитал в дневнике полковника, это одна из лучше всего сохранившихся святынь Митры, известных археологам. Под ним, похоже, есть фависса – с дарами, которые те, кто поклонялись этому божеству, преподносили храму.

– Я думал, что мы ищем золото, – разочарованно сказал Димче. – И на всякий случай прихватил с собой металлоискатель. А вы поесть взяли?

– Найдем что-нибудь по пути, – сказал Боян. – Не в пустыню же едем.

На одном перекрестке, где расходилось несколько грунтовых дорог, Боян остановил машину, чтобы свериться с картой. Он что-то бормотал, поднимал взгляд вверх, чтобы посмотреть на холмы вокруг, снова опускал его на карту в поисках чего-то.

– Что-то не так? – спросила Майя.

– Эта карта сделана до Первой мировой войны, – сказал Боян. – Сейчас тут новые дороги, многое изменилось. Никак не могу сориентироваться.

– Не хватало нам еще заблудиться, – добавил Димче.

– Ничего, у тебя же есть искатель, ты найдешь дорогу.

Димче забормотал, объясняя, что искатель не может найти дорогу, потом понял, что это была шутка, кисло улыбнулся краешком рта и обиженно замолк.

Они поехали дальше: дорога шла в гору, пейзаж становился все более и более каменистым, только иногда то тут, то там виднелось одинокое дерево, своей кривизной отражавшее неимоверное усилие корней, пытающихся найти скудное пропитание в неплодородной почве; вдалеке, на юге, поднимались горные громады, с враждебным унынием закрывая собой вид. Время от времени, поднимая облака пыли, навстречу проезжали огромные самосвалы с рудой. Потом, через еще один перекресток, исчезли и они.

Они проехали еще несколько километров, не обнаружив никаких следов человеческого присутствия, когда за поворотом показались какие-то строения. Это была не деревня – возможно, просто бывший жандармский пост, вокруг которого со временем построили с десяток домов. Но построили на скорую руку, разбросанно и хаотично. Все было только начато – чувствовалось желание выстроить улицу, которая бы начиналась и заканчивалась в поле, но это желание так и осталось неосуществленным, печальный результат недостаточно осмысленных усилий по достижению чего-то более организованного и долговременного.

Вблизи картина была еще тоскливей: на краю маленького поселка стояла корчма, рядом с ней – амбар с запертыми воротами, а напротив – здание, похожее на те Дома культуры, которые строили во времена, когда считалось, что культура просто ждет, пока для нее построят дом – и тогда придет сама. И действительно, на стене осталось несколько букв от старой надписи: «культ» и «ра»; все остальное смыло дождями.

На грязных стенах каракулями были нацарапаны лозунги: «Да здравствует…», дальше стерто, «Салоники – наши», «Хватит воровать». Часть стены пытались побелить, но попытка оказалась неудачной – штукатурка растрескалась, большой кусок отвалился, обнажив кирпичи, разъедаемые влагой. Под карнизом было несколько разоренных ласточкиных гнезд, из которых свисала растрепанная солома. В поисках пищи в пыли рылась пара полуощипанных кур; людей не было видно.

Боян остановился чуть поодаль от корчмы, в тени большой шелковицы.

– Пойду, поспрашиваю о дороге, – сказал он. – Может быть, мы тут и перекусим.

Майя изобразила на лице брезгливую гримасу, но Димче уже выскочил из машины и направился к корчме.

Перед домиком с вывеской «Отдохни немного» росла акация, на ветке которой были закреплены весы. Над верандой рос виноград, с лозы свисали еще недозрелые грозди, чьи редкие ягоды уже атаковали осы, вокруг стояли прямоугольные железные ящики, побеленные известкой, из которых торчали высохшие олеандры. Лежавшие под акацией, очумевшие от жары собаки, когда приезжие проходили мимо них, открыли только по одному глазу.

Внутри, в полумраке, сидели несколько человек – и когда вошли новые гости, все повернулись к ним.

– Туристы, – громко сказал один из сидящих, – вот это да! И до нас добрались…

Боян кивнул им и выбрал стул ближе к входу. Столы были покрыты зелеными скатертями с коричневыми отметинами – следами от сигарет. В корчме пахло кислым вином, гнилой соломой и жареным луком. Дощатый пол был намазан каким-то темным маслом и посыпан опилками.

Четверо сидящих у стойки все еще смотрели на пришедших. Один из них, по-видимому, самый старый, небритый, с двумя огромными желтыми зубами в лошадиной челюсти, попытался продолжить прерванный разговор, в котором он, очевидно, был главным.

– И вот, говорю вам, когда партизаны ударили сверху…

Но остальные трое, немного моложе его, но также небритые, не стали слушать продолжение истории и все внимание обратили на новых гостей, глядя на них без всякого смущения.

– Ты нам уже об этом рассказывал, – сказал один из них, одетый в засаленные тренировочные штаны, отгоняя мух, которые слетелись на стол.

– Раза три, – добавил второй, с большой головой, на которую была натянута кожаная кепка с полуотпоротым козырьком.

– Какие там три раза – пять, если не десять, – добавил третий. – Уши вянут от этих твоих историй.

Они пили самогон из больших стаканов для воды; бутылка с этикеткой «Яблочный уксус» была уже почти пуста, лишь на дне оставалось немного мутной желтоватой жидкости.

– Есть у вас что-нибудь из еды? – спросил Димче.

Хозяин, молодой человек в не очень чистой футболке без рукавов, с татуировкой – сердце, обвитое змеей и птица над ним, – протирал за стойкой бокалы и явно был не в настроении.

– Хлебные палочки, – сказал он. – Соленое печенье…

– А яичницу можете поджарить?

– У меня яиц нет, – сказал тот, и четверо сидящих, очевидно, постоянных гостей, разразились смехом, повторяя его слова.

– Послушайте, – сказал Боян, – нам нужен кто-то, кто знает этот край.

– Мы все местные, – сказал старик в кожаной кепке. – А чего надо?

– Где Карваница? – спросил, насколько мог равнодушно, Боян.

– Гарваница, – в один голос поправили его все четверо. – Гарваница. Вы туда едете?

– Где это?

– А что вам там надо? – спросил человек в тренировочных штанах, встал и перешел за стол, где сидели Боян, Майя и Димче.

Остальные как будто только этого и ждали, взяли свои стулья и сели вокруг. Кожаная кепка вернулся за бутылкой, поставил ее перед собой, сел напротив Бояна и, открыв рот, с любопытством уставился на незнакомцев.

– Туристы, – сказал человек в тренировочных, сунул руку под рубаху и стал чесать себе живот, – я же говорил!

– Хотим посмотреть, – осторожно сказал Боян.

– Вы, случаем, не за золотом? – спросил тот, в кепке.

– Нет, нет, – чуть быстрее, чем надо, ответил Димче. – Какое там еще золото, откуда и на что нам золото…

– Или вам руда нужна? – спросил человек в тренировочных штанах. – Там, по дороге в Гарваницу, раньше был рудник.

Боян кивнул, пытаясь показать незаинтересованность.

– Там, – важно сказал старший из собеседников, – во время оккупации что-то искали, полевой шпат и что еще?

– Фельдшпат, – добавил человек в кожаной кепке. – Шпат. Он нужен в военной промышленности.

– Ну, искали, искали, однако что-то у них не заладилось, они не стали дальше копать. И ушли. Но где-то весной тысяча девятьсот сорок четвертого года мы все, молодежь, уже включились в борьбу, связь держали через Комитет, писали лозунги, носили хлеб и творог для партизан, помогали, как говорится, и вот однажды утром – я пас коз на Крива-Бука – это вон тот холм над домами, где кермес растет наверху, и гляжу – пара грузовиков, немецких, и еще несколько машин, как джипы…

– У немцев не было джипов, – вмешался знаток в кожаной кепке. – Какие еще джипы!

– Ладно, такие – не грузовики, а другие, с пулеметом сверху. И поворачивают налево, в сторону Гарваницы. Я бросил коз, не до коз тут, для нас всех главной была борьба, мы помогали, я оставил коз и побежал наверх, на самый гребень, на перевал – там был пост, партизаны стояли на посту. Я говорю им, так, мол, и так, вот такие дела, немцы пришли, солдаты, техника, все рассказал партизанам.

– Разве не Иван побежал сообщить партизанам? – вмешался тот, в кожаной кепке.

Остальные захохотали, хлопая ладонями по коленям. Боян понял, что эту историю старика все слышали много раз и точно так же много раз задавали этот вопрос.

– Ты что, какой еще Иван! Он за овином спрятался и дрожал от страха, толку от него не было никакого. Так он и пошел, и сообщил! – бушевал старик.

– Так почему же он потом завскладом стал? – не сдавались другие.

– Потому что стукач, вот почему, – шепелявил старик. – Сто раз уже вам говорил. Но дайте мне досказать людям, что случилось. Эти, немцы, пошли не к ямам, где руду копали, а прямо вверх по склону, через холмы. Но наши устроили засаду, стреляли из пулеметов, из автоматов, задали им жару. Те, кто остался внизу в грузовиках, в джипах, или как их там, тут же завели моторы и всё, только их и видели. Из тех, кто пошел в горы, наши убили пятерых или шестерых, других поймали, привезли сюда – где Дом культуры, но тогда Дома не было – был просто выгон. Наши стали их допрашивать, зачем они пришли. Был немецкий офицер, у него была карта, план какой-то, его спрашивают, зачем они приехали, какого черта им тут надо, но офицер попался такой гордый, очень о себе понимающий, весь в орденах, настоящий немец. Все «никс», да «никс» – и больше ничего им не говорит. А один, самый из них пожилой, в штатском, кричал что-то вроде «Франс, Франс!», только какой тут «Франс», когда ты с немцами! Его тоже расстреляли – всех потом бросили в одной лощинке, но сначала сняли с них ботинки, хорошие были ботинки, крепкие, прочные, сидели как влитые.

– А карта? Скажи, скажи, что случилось с картой, – посмеиваясь, требовали приятели рассказчика.

– А что – карта? Ее взял один из наших, из партизан, офицер, весь в желтых ремнях, у него была полевая сумка – не знаю, как точно называется, штабная, немецкая, образованный человек, сразу видно, в очках. Он взял карту, сказал – нам пригодится, и прибрал ее. А мне достались башмаки того немецкого офицера, потому что я заметил немцев, побежал к партизанам и сообщил им. Что сказать, оно того стоило. Мне были в самую тютельку, я их носил – э-эх, года четыре, а то и пять. Потом говорили, что немцы искали золото, но люди вечно чего-нибудь выдумывают – делать им нечего. А может, и вправду золото искали, кто их знает.

– Есть золото в земле нашей македонской, сколько хочешь, – вмешался в разговор человек в тренировочных штанах. – Только никто не знает где. Вот когда югославская армия уходила, несколько грузовиков с солдатами приехали на закрытый рудник, где когда-то добывали сурьму и возили эту сурьму даже в Салоники на лошадях, на мулах, грузили руду в мешки…

– Так что, солдаты возили сурьму? – недовольно прервал его старик в кожаной кепке.

– Да нет, турки, греки, кто их знает, «Алатини» называлась компания, которая ее добывала, фирма была из Салоник, но кто там ее держал, итальянцы или французы, я не знаю… Какие-то иностранцы. А эти, солдаты, приехали однажды вечером на грузовиках, крытых грузовиках, с брезентом. Поехали к ямам, оторвали доски, бросили что-то внутрь и ушли. Одни говорят – взрывчатку, другие – оружие. Может, документы какие, кто знает, свидетелей не было. А может быть, золото, хотя кто будет бросать золото, дураков нет золото бросать. Главное – никто не знает, что там. И внутрь никак не залезешь, машины, которые клеть поднимали, сломаны, кабели срезаны, электричества нет, темно. Если кто туда упадет, никто его не отыщет. В прошлом или позапрошлом году корова заблудилась, упала да и сгинула без следа, как и не было.

– А офицер? – снова начал спрашивать тот, что в кепке, но в этот момент дверь открылась, и внутрь, щурясь от перемены света, вошел босоногий мальчик и обратился к Бояну.

– Там ваша машина?

– Наша, – сказал Боян, вставая.

– Вам все четыре шины прокололи, – сказал мальчик. – Те, что приехали на черном джипе. Только что.

24.

Мальчик рассказал, что остановился черный джип, из него вышел мужчина, посмотрел на номер машины Бояна, подошел к ней, наклонился и проколол все шины, очень быстро и ловко. Потом он открыл дверцу машины, вытащил что-то из нее, взял…

– Металлоискатель, – воскликнул Димче, – у меня украли металлоискатель, черт побери!

– Мужчина был с усами? – спросил Боян.

– С усами, – весьма неуверенно ответил мальчик.

– Высокий?

– Ну, такой…

Мальчик отвечал недостаточно твердо, смущался, сомневался и потом вконец запутался. Он изо всех сил пытался отгадать, как незнакомец проткнул шины – с помощью отвертки или ножа, хотя никто его об этом не спрашивал. На вопрос, был ли в машине еще кто-то, он сказал, что видел: кто-то там был, но сколько человек – сказать не мог. После нескольких неудачных попыток узнать больше о преступнике, Боян отказался от дальнейших расспросов и пошел к машине.