Текст книги "Я знаю точно: не было войны (СИ)"

Автор книги: Влад Тарханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Глава двадцатая. Выступление

Глава двадцатая

Выступление

Тридцать первого августа тридцать девятого года, как раз накануне Дня знаний, первого учебного дня в новом учебном году, в погранотряде, что располагался в селе Серебрия, под Могилевом-Подольским, проходил торжественный праздник. Он был официально посвящен трудовому подвигу шахтера Стаханова, который четыре года назад установил свой замечательный рекорд. Праздник был спланирован и организован по традиционной схеме: торжественная часть и концерт. За вторую часть праздника отвечал лично Аркадий Григорянц. С утра он был уже весь в мыле. И все, вроде бы, было отлажено, но это извечное «а вдруг?» не давало молодому политруку покоя.

К полудню, на который было намечено начало торжественного собрания, Аркадий еще раз убедил себя, что все будет в порядке. Концерт начинался в два, после проведения торжественных выступлений. Казалось бы, ну какое отношение трудовой подвиг Стаханова имел к пограничникам? В чем они могли дать такие нормы выработки? Увеличить количество задержанных шпионов? Так сколько шпионов к ним забредет, столько они и поймают! Но глубокий смысл этого собрания был в том, что пограничники – часть рабочего класса и крестьянства, плоть от плоти пролетариата, и трудовые подвиги шахтеров, строителей, металлургов, колхозников должны крепить обороноспособность нашей страны, границы которой и защищают доблестные пограничники. Это если пересказывать одним предложением смысл большинства выступлений на торжественном собрании. Были выступления, посвященные укреплению обороноспособности страны, были про положение дел на границах СССР и в пограничных войсках, в частности.

Кроме всего свободного личного состава части в зале присутствовали не только представители из округа, но и областного партийного руководства, да еще и несколько корреспондентов – от газеты «На страже границы» и какого-то областного издания. Вот и проводи концерт, когда такой высокий уровень гостей! Впрочем, не боги горшки лепят! Куда ему было податься? Как ни крути, а поручено – делай!

Концерт должен был проходить в клубе, под который переделали местную церковь.

Он начался с небольшим опозданием. Ждали руководство, для которого после утомительной торжественной части, был накрыт скромный стол для поддержания начальственных сил: надо было еще и концерт выдержать, а уже после концерта полагалось застолье более широкое, общее, в столовой. Там уже вовсю трудилась усиленная команда поваров. Впрочем, задержка не была слишком большой. Все-таки, люди военные, цену времени знают.

Сначала оркестр воинской части исполнил «Интернационал». Весь зал стоял и пел, и это было мощно и величественно. Потом чтец, сержант Авдеенко исполнил поэму личного сочинения, посвященную Стаханову и его подвигу. Поэму он сочинил за три дня. Можно сказать, по-стахановски, на коленке. Конечно, с поэтической точки зрения в поэме было много огрехов, но политически она была правильной – это раз. И не слишком длинной – это два!

Затем хор с революционными песнями.

Потом особый номер, чтобы сделать особенно приятно командиру части, командовавшему кавалерийским полком в Приморье. Шесть лучших бойцов продемонстрировали виртуозное владение саблями – они фехтовали между собой, рубили выставленные на сцене шесты и свечи на подсвечниках, сносили головы с человеческих чучел, и все под музыку. С этим номером Аркадий мучился особенно долго: он пригласил старого учителя музыки, который помог выстроить работу кавалеристов в один ритм, на который уже подобрал бравый военный марш. И ребята его не подвели: они все делали так слажено, как будто всю жизнь только и занимались фехтованием на саблях.

Кстати, именно в части Аркадий впервые сел на лошадь. Он, городской житель, не имел никакого опыта в верховой езде. А тут пришлось – и никуда не денешься. Пограничнику надо уметь держаться в седле. А вот дрессура кавалеристов была поставлена в части на высоте – Могилевчик это дело знал и постарался на совесть. Были и падения, синяки, шишки. Но упорный парень осваивал новое искусство с тем же терпением и настойчивостью, с какой осваивал азы строительной науки в Ташкентском строительном техникуме. И какое же он испытал удовольствие, когда в первый раз сумел развалить на ходу шашкой тыкву, торчащую на шесте! А потом еще и умение стрелять с седла!

За этим номером шли народные песни, которые сменились народными танцами. Этот коллектив Аркадий нашел в Броннице. Тамошний директор сельского клуба был докой по народным танцам и песням, и регулярно устраивал концерты для пребывающих в Бронницком доме отдыха. Украинский танец сменился грузинской лезгинкой, а после танцев вышел еще один чтец и декламировал стихи про Сталина. Ему зал аплодировал стоя.

Пока все номера шли без заминки, как и предполагалось. Дело по времени перевалило за половину, и именно сейчас было запланировано выступление синеблузников. Аркадий стал волноваться еще больше. Его даже стали посещать сомнения: правильно ли он поступил, поставив в программу это выступление? Вроде бы согласовал, а все-таки? А вдруг? Что вдруг? Да нет, вдруг они опростоволосятся? Или что-то во время выступления не получится? А? Но молодой политрук тут же взял себя в руки: все уже решено и отменять решений он не в праве. Да и не будет! Это вопрос принципа!

Ну вот и они!

Синеблузники Аркадия не подвели. Их выступление было феерически ярким и по-молодому взрывным и задорным! Сценки, яркие, насыщенные юмором и сатирой, такое же яркое чтение и декламация, зажигательные гимнастические номера – все это сливалось в единый калейдоскоп, не распадалось, а оставляло ощущение единого целого творения. Да, творения острого, бескомпромиссного, такого, каким и должно было быть выступление молодого творческого коллектива. И вот самый сложный момент: финальная пирамида! Аркадий напряженно следил за Валентином Куняевым, стоящим в самом основании. Нет, не подвел! Пирамида выстроилась на счет «три!» как по мановению волшебной палочки, а Машенька Лисицкая, которую вывели на самую вершину пирамиды, мгновенно развернула огромный портрет Стаханова. Под гимн синеблузников и бешенные аплодисменты зрительного зала выступавшие ушли за сцену. А потом был Интернационал.

Аркадий выглянул из-за кулис. Могилевчик, разговаривавший с высокими гостями, стоящими группой около сцены, заметил политрука и подал ему знак головой. Он спустился и подошел к группе военных и политических руководителей, вытянулся в струнку и только попытался отдать рапорт, как его прервал начальник политуправления округа Мышанский.

– Отставить, политрук. Молодец. Концерт на уровне. Нам особенно твои синеблузники понравились. Задорные ребята. Местные?

– Так точно!

– Это хорошо! Ты вот что, политрук, не забудь за стол пригласить артистов. Всех. Обязательно!

И высокое начальство развернулось к Аркадию спиной, дав понять, что честь отдавать не надо, и что разговор уже закончен.

Это было тридцать первого августа тысяча девятьсот тридцать девятого года.

Глава двадцать первая. Сватовство

Глава двадцать первая

Сватовство

Утро первого сентября выдалось теплым, но туманным. Туман поднимался густыми клубами от Днестра, устремляясь к могилевским холмам, заволакивая город, который постепенно утонул в этом овсяном киселе, как тонет в нем обычно кусочек сахара. Город уже просыпался. Первыми вставали извозчики, которым надо было задать корма лошадям, привести их в порядок и выехать на свой промысел, спешившие на базар торговцы уже собирали товары, им-то и понадобится в первую очередь гужевая сила. Просыпались рабочие и служащие – на работу опаздывать было почти что государственным преступлением, а кому это надо – самому записаться в преступники? Не спали пограничники, напряженно не сколько вглядывавшиеся, сколько чутко вслушивающиеся в густой туман.

Проснувшийся командир заставы тут же отдал приказ усилить караулы и выставить дополнительные секреты. А туману было все равно, он жил сам по себе, по своим законам, и все эти человеческие заботы абсолютно не имели для него никакого значения. И так же туманными оставались судьбы людей, в которые уже вторглась война, о чем они пока еще не знали.

Это был четверг. Абрахам, как всегда, ушел на работу еще засветло. В шесть ему надо было уже быть на месте. В это время, после непродолжительной, но ожесточенной бомбардировки, немецкие части вторглись на территорию Польши. Лейза успела собрать Абрахаму еду с собой, покормила мужа, на скорую руку приготовила завтрак для девочек, потому как сегодня должен был к Монечке прийти жених. Просить ее руки. Лейзу умиляло, что Арон, жених Мони, стремился оказать почтение родителям невесты, современная молодежь отличался большей свободой нравов, от них можно было и не того ожидать. А вот он, как в старые добрые времена будет попросить ее руки. Лейза была сиротой, так что Абрахам просил руки у ее воспитательницы, у которой она приживалась. Только бы муж вернулся домой вовремя, только бы не задержался на работе. Он обещал вернуться заранее, но работа – это работа, кто знает, получится у него или нет? Сегодня ведь такой волнительный для них всех день. Не удивительно, что Моня проснулась первой. Маме показалось, что дочка в эту ночь вообще не сомкнула глаз. Лейза выглянула в окно. Густой туман не позволил ей разглядеть даже дом соседей через улицу. Моня почти ничего не ела за завтраком, и сразу же бросилась прихорашиваться. Лейза услышала, как дружно ей помогают проснувшиеся сестры. Они по очереди оказывались на их маленькой кухоньке, быстро ели, Ребекка ела, как всегда, умеренно, да и после их вчерашнего выступления в части всех хорошо покормили, она даже не ужинала, когда пришла. Эва, почти как и всегда, ела за двоих. Удивительно, ела она много, но почти не поправлялась! А маме так хотелось, чтобы ее девочка наела щечки… Что же, со сборами девочки справятся сами. Лейза еще вчера пересмотрела их праздничную одежду и привела ее в порядок. Проще всего было собраться Эве. Она и выскочила из дому самой первой – мгновение, и пропала в тумане. Потом ушла Ребекка, как всегда, в такой день, в прекрасном расположении духа и приподнятом настроении – ее работа нравилась девушке, она на каждый рабочий день шла, как на праздник, а что тогда говорить про Первое сентября? Моня вышла последней. На нее было любо-дорого посмотреть. Девчонки постарались – сделали Монечке хорошую прическу, а платье, сшитое Лейзой накануне, сидело на ней, как влитое. Она была такой аппетитной пышечкой, что невольно хотелось ущипнуть ее за щечку. Конечно же, главное, что красило сегодня Монечку, было ощущение счастья, предчувствие того праздника, который останется с ней на всю жизнь. А зачем выходить замуж, если не на всю жизнь? И старшенькая так же исчезла в тумане. А Лейза занялась приготовлением праздничного обеда. Надо было встретить жениха достойно. При всей своей экономности, на праздник женщина накрывала стол обильный, с разнообразной вкусной едой. И сейчас ей надо было подсуетиться. Лейза достала тесак и стала рубить мясо на котлеты.

К обеду туман стал постепенно рассеиваться. В это время на противоположной стороне сопредельного государства вся авиация фашистов была уже в воздухе, уничтожая наземные цели на польской территории, и катастрофа польской армии неумолимо становилась все более очевидной.

Ровно в три все девочки были уже дома. Они наперебой рассказывали, как провели день в школе. Моня и Ребекка пришли с охапками цветов, Эвочка с рассказом о новом ученике в их классе. Но вся эта суета была только суетой в ожидании главного семейного события на сегодня: сватовства, как его назвали неуемные девчонки. Ребекка и Эва переоделись и стали помогать маме готовить и накрывать на стол. Лейза действительно постаралась. Очень скоро стол украсили фаршированная рыба, котлетки, биточки, картофельные зразы, овощная запеканка, блинчики с мясом и рыбой, салат из огурцов и помидор, малосольные огурчики и помидорки, капустные оладьи, брынза и творожная запеканка, а на сладкое – пирожки с самой разнообразной начинкой и тот самый фамильный ореховый пирог, который Лейза готовила только в самых торжественных случаях. Вино и водка появилось на столе только тогда, когда пришел отец. Он только успел умыться и привести себя в порядок, как ровно в пять появился Арон Кац. В этот же час немцы уже вступали в Данцинг.

Молодой человек был одет в ослепительно белый костюм, который дополняли такие же белые штиблеты. Его гладко выбритое лицо украшало выражение смущения, а в руках он держал букет таких же ослепительно белых хризантем. Надо сказать, что и Лейзе, и Абрахаму молодой человек сразу понравился. Так иногда в жизни бывает: первый взгляд на человека самый верный. Вот и сейчас – взглянул Абрахам на парня, протянул ему руку, сжал его ладонь, почувствовал ответное рукопожатие и ощутил, этот парень свой, этот войдет в их семью.

А потом они сели за стол и разговорились. Арон был из простой рабочей семьи. Они жили в Виннице на Иерусалимке, в бедном еврейском квартале. В царские времена полиция не раз закрывала кордонами от погромов центр города, в котором жили богатые евреи, и не так просто, а за мзду, конечно же, погромщикам на растерзание доставалась как раз Иерусалимка. Мама умерла три года назад от чахотки, отец продолжал работать на электростанции, которую строил и которую запускал под руководством инженера Гофштейна. У Арончика были две сестры и два брата. Образование получили только он и его старшая сестра Броня, остальные братья и сестра работали в Виннице, братья на семенном заводе, а сестра убиралась в заготконторе. Броня тоже была учительницей, вышла замуж и переехала в Умань. О причинах своего переезда в Могилев Арон, конечно же, умолчал.

Абрахам произнес молитву. Выпили за знакомство. После этого тоста Арон поднялся и торжественно объявил, что любит Монечку, и что просит у родителей ее руки. Выпили и за это предложение. Тем более, что отказывать юноше никто не собирался. Абрахам и Лейза были счастливы, может быть, чуть меньше самой Монечки, но только самую чуточку меньше, не более. Эва и Ребекка тоже искренне радовались за сестру. Им нравился Арончик хотя бы потому, что Моня его любила. И он любил их сестру, это было написано у него на лице пятисантиметровыми буквами. Арончик пил только вино, к водке даже не прикоснулся. Он был вообще трезвенником, алкоголь почти не употреблял, но в такой день, да еще чтобы не обидеть будущих родственников, вино – это тот максимум, который он мог себе позволить.

За едой и питьем разговор стал проще, непринужденнее, Арончик присматривался к семье, в которой ему предстояло жить, Абрахам и Лейза изучали парня, с которым им и их девочкам предстояло жить в скором времени. Абрахам уже заикнулся жене, что хочет пристроить к их дому еще одну комнату, и Лейза прекрасно понимала, почему он хочет это сделать именно сейчас, и горячо поддержала мужа. Как было вкусно то, что приготовила в тот день Лейза! Как их гость восхищался каждым блюдом, с каким аппетитом все ели! А что еще доставляет удовольствие хозяйке, как вид любимых людей, с удовольствием и радостью съедающих приготовленное ею?

Начало вечереть. К этому времени небольшой польский гарнизон в Вестерплятте, что в устье Вислы отразил уже пятую атаку фашистов. Оставалась на сегодня еще одна. Они будует героически сопротивляться еще неделю, сражаться не смотря ни на что. Лейза ушла на кухню готовить чай. Девочки убирали со стола, когда в дом постучали, тут же дверь открылась и соседский паренек, Срульчик Штойхман с порога поздоровался с тетей Лейзой и бросился в комнату.

– Дядя Абрахам! Дядя Абрахам! Здравствуйте!

– Что ты, Сруль? Конечно здравствуй! И не кричи так, будто у нас на улице пожар или корова тети Клары принесла поросят? Что такое за крики?

– Ой! Я помешал, у вас тут гости…

– Гости! Садись за стол! Сейчас Лея принесет чай. Есть ореховый пирог.

– Ух ты! Тот самый?

– Конечно тот самый, Срульчик. А ты знаешь за другой?

При разговоре о сладком и о пироге паренек, казалось, забыл, зачем прибегал.

– Так что ты так хотел нам сказать, что даже забыл туфлю скинуть в передней? – спросил Абрахам.

– Дядя Абрахам, вы слышали, сегодня утром немцы напали на Польшу!

В комнате сразу повисла тишина. Такая густая, как утренний туман над городом. Как-то сразу все почувствовали, что война приближается к их границам. И от этого стало как-то не по себе.

Глава двадцать вторая. Брат Антон

Часть вторая

На родной земле

Глава двадцать вторая

Брат Антон

Антон остановился, чтобы отдышаться. Он шел по пыльной дороге, постоянно оглядываясь и прислушиваясь, весь настороженный, как волк при облаве. Пока что ему нечего было опасаться, но все-таки страх уже сковал его душу и тело, превратив из обычного человека в испуганного зверя.

Вдруг он услышал шум – скорее всего грузовой машины. Воображение нарисовало сразу же отряд милиционеров при оружии, которые начнут выскакивать из машины и пойдет облава… Неужели он ошибся? Неужели все открылось прямо сейчас? А ведь он так хотел добраться до города раньше, чем его начнут искать. И кто это может быть? Антон тут же отбежал от дороги и скрылся в густом подлеске, стараясь неприметно выглянуть, чтобы увидеть, что происходит на грейдере.

А по дороге и вправду проехала машина – расхлябанный грузовичок, в кузове которого тряслись несколько людей, уже немолодой мужчина, и три женщины, даже нет, девушки, а женщина постарше одна сидела рядом с водителем. Грузовик свернул на Яругу. Антон усмехнулся про себя, упрекнув в малодушии. Но надо было идти. Он снова вышел на дорогу и пошел значительно быстрее. Тут, от Яруги до Ямполя, дорога становилась более оживленной, а Антону кровь из носу надо было попасть в Ямполь до наступления темноты. И поэтому он торопился.

В семье крестьянина Архипа Майстренко из Бандышовки было восемь детей. Выжило пятеро. Антон, еще три брата и сестра Ульяна. Она была младшей и любимой всеми братьями, и ей исполнилось только лишь шестнадцать. Антон был третьим из братьев, ему уже было двадцать два года. Старшим братьям Ивану и Остапу двадцать пять и двадцать четыре, младшему – Богдану восемнадцать. Семья была дружная, крепкая. Но Антон был вынужден покинуть ее, оторваться от родного гнезда, совершить преступление и превратиться в беглеца. И на душе его кошки скребли. Он переживал даже не за себя, а за родных, за то, как его поступок отразится на них, но терпеть дальше не было сил.

Наверное, глаза дядьки Мартына, кассира их колхоза, он будет помнить всю жизнь. А что было делать? Так просто судьба распорядилась. Значит, так тому и быть. Антон давно должен был уйти. Но без денег отправляться в дорогу не было никакого смысла. То немногое, что он зарабатывал, шло в семейный котел – у отца с этим было строго. Уля уже тоже вносила свою лепту в их не шибко богатый бюджет. А на его замысел деньги нужны были позарез. Конечно, дядька Мартын такого не ожидал. Так получилось, что Антон сам вызвался сопровождать Мартына Капчука в Мервинцы. Колхозный кузнец свалился в горячке, а починить детали для их единственного рабочего трактора надо было кровь из носу. Пока еще из МТС пришлют технику, а работать надо сейчас. В Мервинцах кузнец был толковый, ему еще раньше заказали кое-какие детали, которые для местного кузнеца были слишком сложные. Вот и поехали Антон с дядькой Мартыном выкупить одни детали и отремонтировать другие. И указание получили – без отремонтированного не возвращаться. Антон напал на Мартына, как только подвода повернула на Ивоновку. Там место было около посадки, да еще с поворота, хорошо защищенное от взглядов проезжающих. Оглушенный, со связанными руками, дядька ошалело смотрел на Антона, которого знал с самого рождения. Тот забрал колхозные деньги, завернутые в цветастую тряпицу, но денег самого Мартына не тронул.

– Прости меня, дядя Мартын, не мог я по-другому, прости!

Он оставил кассира связанным в подводе, а подводу в посадке, не слишком позаботившись замаскировать ее – пока найдут, пока поднимут тревогу, он будет уже далеко. И все равно – вот эти ошалелые глаза дядьки Мартына будут сниться парню всю его жизнь.

За этими горькими думами Антон не заметил, как на дороге показалась подвода. Он очнулся только тогда, когда его окликнули, назвали по имени, но умудрился при этом не броситься в кусты, а спокойно оглянуться. Это был Гнат Горилко из Яруги, человек пожилой, известный склочным характером и занимавшийся выращиванием табака. Архип, отец Антона, тем не менее, с Гнатом был дружен, и тот частенько заезжал на их подворье. Но что связывало таких непохожих людей, Антон никак не мог догадаться.

– Антоша! Куди йдеш, хлопчина? За якою бідою?[1]

Антон подошел к подводе. Гнат, одетый в залатанный ватник, с которым он не расставался даже в самую жаркую погоду, полулежал на телеге, укрытой соломой. Под ватником рубахи не было, а видавшие виды штаны, вылинявшие до безобразия, были заправлены в видавшие виды кирзачи. От старика несло перегаром, значит, побывал в шинке, а шинок в Бандышовке был только один, значит, отца не видел – Архип по шинкам не хаживал.

– До Ямполя йду, дядько Гнат, батько послали скупитися.

– Та що, в тебе й гроші є, синку? То сідай, завітаємо до шинку, трохи проп’єш із старим Гнатом, та ми небагато…

– Не можу. Вибачте, дядьку, мені треба до Ямполя ще вдосвіта встигнути.

– Ну то сідай, до Ямполя ні, а до Яруги підкину. Так все ближче буде.[2]

Антон сел на подводу. Сначала шибнуло от ароматов перегара и немытого тела, но вот телега выбралась на холм, отсюда стала видна колокольня родной церкви. И на душе стало еще тоскливее, так что захотелось волком выть, а вот нельзя было. Никак нельзя.

Бандышовка – село небольшое, старинное, уютно расположилось в небольшой долине речки Мурафы, меж шести холмов, которые частенько гордо именовали «курганами». До революции село было богатым, намного богаче окрестных сел. В нем была хорошая мельница, а селяне, кроме привычного крестьянского труда еще занимались добычей и обработкой камня. Его добывали в курганах или привозили с отрогов Днестра. Архип Майстренко и был таким потомственным мастером-каменотесом. Секрет их богатства был не только в этом. Правду говорят, что честным путем ни в какие времена не разбогатеешь. Промышляли сельчане и контрабандой (благо Днестр неподалеку, граница, а село вроде как на отшибе), а в старинное время, поговаривали, народ в Бандышовке селился отчаянный. Дорога неподалеку – так что название села было «говорящим». Не один купчик испытал на себе пристальный взгляд ватажка местного крестьянства. И в жарких исторических событиях местные крестьяне частенько принимали участие. Как только в Могилеве был организован казацкий полк под началом полковника Гоголя (предка прославленного писателя), как в его полку оказалось множество сорвиголов из Бандышовки. Да и во время Гайдамачины (обоих восстаний) местные ребята порезвились вовсю. Так что неуютно было панским управителям в беспокойной Бандышовке. Это село в девятнадцатом веке (как и многие другие) было продано поляками семье Витгенштейнов, тех самых, которые прославились в войне двенадцатого года против Наполеона. А потом случилась революция. И не было села в районе, которое бы революция не зацепила.

А тут опять из раздумий вырвал Антона дядька Гнат.

– Синку, подай-на мені курева.[3]

Молодой человек, стряхнув с себя оцепенение, протянул старику кисет с махоркой, который чуть свалился с соломы и попал почти что к бортику подводы. Гнат уверенно скрутил самокрутку, использовав для нее засаленный кусок газеты, Антон самостоятельно догадался, что надо дать огню вознице, так что через несколько секунд довольный старик попыхивал самокруткой, распространяя вокруг себя клубы ядреного дыма. Они ехали прямо над Днестром, и с высокого берега открывался прекрасный вид на румынскую сторону, но Антон смотрел на реку с тревогой, точнее, с тревожным ожиданием. И чего он меньше всего ожидал, так это то, что старик Гнат хоть как-то уловит его состояние. Антон казался себе воплощением спокойствия и благоразумия, и был уверен, что держит марку и в его поведении никто никакого подвоха не увидит. И, как часто бывает в таких случаях, был совершенно неправ. Парень убедился в этом как только оказался на перекрестке дороги на Яругу. Он только соскочил с повозки, поблагодарив возницу, как старый Гнат остановил его:

– Погодь-ка, синку. Ось що тобі хотів би сказати, а ти слухай старого діда, та уважно слухай… Я твого батька знаю ще з старих часів. Шо нас поєднує це вже не твій клопіт. Отже, кажеш, до Ямполя скупитися… Агов… Можеш не казати – на той бік зібрався. Старий Гнат не дурний – все, все бачить. І нема чого хитати головою, мене не обдуриш. Ти б на себе подивився. Втікач – це на лобі викарбовано золотими літерами. Добре, що жодного міліціянта не зустріли. Зробиш так. До Ямполя доберешся, відразу йди до базару. Там біля ринку мешкає жид Лойко. Його кожна собака в містечку знає. Знайдеш, так відразу й кажи, що ти від старого Гната з Яруги, нехай тобі допоможе. А як буде щось мурмотіти своє жидівське, так ти йому скажи, чий ти син. Тобі втрачати нема чого. А якщо Лойко не допоможе, то ніхто тобі не допоможе. З товаром є такі що мають з цього зиск, та перевозити людину – на таке в них жила не та. А цей може… І ось що… Тримай. А батькові я переповім, що тебе до Лойка відправив, йому буде спокійніше.[4]

Старик вытащил из кармана грязных штанов замусоленный платок и отдал его Антону. Хлопец сразу понял, что в платок были завернуты деньги, но сказать ничего не смог, его стали душить слезы. Чего-чего, а такого поворота судьбы он не ожидал, пока молодой человек пытался совладать с чувствами, старик Гнат, не дожидаясь слов благодарности, уже размеренно катил в сторону Яруги.

[1] Куда идешь, парень? Куда тебя понесло? (укр.)

[2] – Иду в Ямполь, дядя Гнат, отец послал покупки сделать.

– Так у тебя, сынок, даже деньги имеются? Тогда садись, заглянем в шинок, немного пропьешь со старым Гнатом, мы по чуть-чуть…

– Не могу, извините, дядя, мне надо в Ямполь еще засветло успеть.

– Так все равно садись, до Ямполя не подкину, а к Яруге как раз. Все равно ближе будет. (укр.)

[3] Сынок, дай мне табачку. (укр.)

[4] Подожди, сынок. Вот что хотел тебе сказать, а ты внимательно слушай старика. Я твоего отца знаю еще по старым временам. А что нас связывает – не твое дело. Говоришь, в Ямполь скупиться идешь? Да-да… Можешь не говорить, на тот берег собрался. Старый Гнат не дурак, все видит. И нечего головой мотать, меня не обманешь. Посмотрел бы на себя. Беглец – у тебя на лбу написано золотыми буквами. Хорошо, что ни одного милиционера не встретили. Сделаешь так. Как в Ямполь придешь, сразу же иди к базару. Около рынка живет еврей Лойко. Его каждая собака в городке знает. Найдешь, так сразу ему и скажи, что ты от старого Гната из Яруги, пусть тебе поможет. А если будет тебе голову морочить, так ты скажи ему, чей ты сын. Тебе терять нечего. А если Лойко тебе не поможет, тебе никто не поможет. Контрабандой товара еще есть такие, кто промышляет, а вот человека перевезти – жила тонка. А этот – может. И вот что… держи. А отцу я передам, что к Лойку тебя направил, ему спокойнее будет. (укр.)