Текст книги "Я знаю точно: не было войны (СИ)"

Автор книги: Влад Тарханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Глава двенадцатая. А может, это любовь?

Глава двенадцатая

А может, это любовь?

Моня и Арончик встретились вечером – на следующий день после того, как молодой человек съездил за документами и какими-то вещами в Винницу. Летний вечер был ласковым, но дело уже неотвратимо шло к осени и ближе к ночи становилось холоднее. Вечерние сумерки шли откуда-то с холмов, а на румынской стороне было еще чуть светлее. Солнце практически закатилось за горизонт, окруженное нежным розовым отсветом тонких перистых облаков. Они направлялись к набережной – одной из самых красивых улиц города. Вековые липы бросали густые тени, в которых так уютно было прятаться влюбленным, стройные пирамидальные тополя, и раскидистые ивы у реки делали набережную еще более уютной и спокойной. Ветер нежно перебирал листья деревьев, создавая ненавязчивый шепоток, в который так и хочется вслушиваться. Горько пахнут поздние травы, недавно скошенные аккуратным служителем парка. И этот запах смешивается в одуряющий аромат с легкой речной прохладой, такой долгожданной в еще жаркое летнее время. Сейчас эта прохлада может показаться излишней, но влюбленным не до того. У них свои дела, которые не зависят ни от погоды, ни от государственного строя, ни от чего-то еще. И атмосфера этой поздней летней любви пропитывает набережную, как пропитывает даму высшего света аромат духов от Шанель.

Арон в ослепительном белом костюме, легком, хорошо сшитом, сидевшим на нем, как влитой. Он не был красавцем, но по мнению девушек был парнем видным и интересным. Может быть, его немного портили безвольные губы с опущенными вниз уголками, да еще крупный нос, придававшие лицу выражение постоянного ожидания неприятностей, но кто-то посчитал бы такое выражение «байроновским». В нем действительно было что-то от героев давно минувшей эпохи: деликатность, воспитанность, умение держать себя, ощущение мужской сдержанной привлекательности, и в тоже время ощущение какого-то трагического рока, который витает над ним. Ну чем тебе не Чайльд Гарольд, только в еврейской телесной оболочке?

Монечка оделась на свидание достаточно легкомысленно – она была в легком белом платьице в мелкий сиреневый горошек, в руках нервно сжимала маленькую сумочку, последний писк могилевской моды – эту сумочку Моня позаимствовала на время свидания у своей школьной подруги и теперь больше всего боялась ее потерять. Сестры называли ее еще Моня-растеряша, она постоянно что-то где-то забывала.

Ривка увидела их уже на набережной, когда они шли, никого не замечая, мимо памятника героям-революционерам, погибшим от рук кулаков. На памятник парочка также не обращала никакого внимания. «А ничего, они хорошо подходят друг другу», – заметила про себя средняя сестра. По тому, как Моня вцепилась в руку Арончика, по тому, какой легкой, даже воздушной была ее обычно чуть тяжеловатая походка, было ясно, что в душе Мони происходит действительно что-то важное, настолько важное, что сестра даже не захотела подходить к ним и мешать проявлению чувства, которое некоторые называют любовью. Ривка вздохнула. Вот, Моня, счастливая… У нее теперь есть любовь. А Рома Нахман? Ривка была уверена, что этого парня Моня не любила по-настоящему, она его выбрала, и это был трезвый голос расчета – хороший надежный парень, но не было в их отношениях любви. Неудивительно, что Ромчик сбежал, он ведь наверняка чувствовал, что-то чувствовал… А теперь… может быть именно сейчас будет то самое чудо. И Ривка опять вздохнула. Когда к ней придет это чувство: любовь?

Они шли в ее сторону. Ну куда тут денешься? Никуда, тем более что именно тут, в парке, она обещала встретиться с Валиком. После утренней репетиции он вдруг собрался с духом и пригласил наконец ее на свидание. Ребекка никогда не рассматривала Валика как ухажера – ведь она была старше его на целых три года! Нет, парень нравился ей, пусть не красавчик, зато в нем была мужская сила, уже сейчас была. Основательность. Вот именно. Основательность и надежность. Кажется, что еще надо в жизни? Но девушке хотелось чего-то большего, чем просто ощущение спокойствия, уверенности, ей хотелось любви, чтобы сердце колотилось, чтобы чувствовать душевный трепет. А трепета все не было. Нет, Валик, это не плохой вариант. Ва-лен-тин... Она в задумчивости произнесла его имя по слогам. Вот только он должен был прийти минут пять как… и как всегда, опаздывает. Ну не могла она терпеть от него эти постоянные опоздания, для ее математического педантизма такие «фортели» со стороны мужчины казались просто недопустимыми. Ну вот… они совсем рядом. Ребекка отошла чуть-чуть в сторону, так, чтобы оказаться в тени старой развесистой липы. Впрочем, она могла бы стоять прямо посередине дороги, все равно Моня бы ее не заметила, сестре было сейчас явно не до нее. И Ривка вздохнула, отчаянно завидуя тому счастью, которое Монечке так неожиданно привалило.

А Моня шла, держа под руку своего Арончика (она уже была уверенна, что это именно ЕЕ Арончик), и эта уверенность делала ее неожиданно смелой. Она прижималась к его плечу и слушала рассказ о жизни, о студенчестве, о скитаниях молодого учителя. Она не знала почему выбрала именно его, более того, Моня понимала, что никакого выбора и не было, просто они встретились – и все, и влюбилась… С первого взгляда. Что испытывал Арон, сказать было сложно. Но, ей казалось, он тоже поглощен этим чувством. Ему приглянулась она, Моня, которая пусть и не была красавицей, но была очень привлекательной девушкой, немного полноватой, но ей эта полнота шла, ее внешность была не такой уж приметной, но именно Арон оказался тем человеком, который рассмотрел и оценил в ней настоящую красоту, и не только…

Ребекка неотрывно наблюдала за идущей парочкой, вот они остановились, как только оказались в тени ивы, растущей почти на самом берегу реки, вот взялись за руки. Надо же! Они целуются! Почему-то ей захотелось возмутиться таким наглым поведением парня, но тут же Ребекка поняла, что просто завидует сестре, а зависть не самое лучшее чувство. И в эту минуту, так некстати, появился Валик. Он был весь запыхавшийся, наверняка почти бежал, было видно, что он очень спешил, но все равно опоздал почти на десять минут.

«Может быть, он меня тоже все-таки любит, или нет? Да… любовь – это точно не математика! Ее невозможно описать никаким уравнением… Интересно, а кто-то из математиков ставил перед собой подобную задачу?» – подумала Ребекка, глядя на смущенное лицо Валентина, ожидающего взбучку за опоздание (это бывало всегда, когда он задерживался перед репетицией), потом увидела букет полевых цветов, который тот все не решался вручить, улыбнулась, и подала Валику руку.

– Давай пройдемся в сторону пристани? – предложила девушка для того, чтобы не пересекаться со старшей сестрой. И когда они уже шли по набережной, держа в руке подаренные цветы, Ребекка еще раз бросила взгляд на сестру и ее парня. А они стояли на том же месте, как пришпиленные и продолжали целоваться. Действительно, а вдруг это у них любовь? И на ее душе стало как-то неожиданно тепло и радостно.

Глава тринадцатая. Дела семейные

Глава тринадцатая

Дела семейные

Абрахам не был особенно религиозным человеком. Но часто он читал Тору. Работа в совхозе занимала много времени, и в синагоге Абрахам Голдберг бывал не так часто, как пристало бы ревностно верующему человеку. Но в Бога он верил. Верил искренне, ведь если не Божий промысел, то что тогда столкнуло его с Лейзой? Что, скажите люди добрые?

Сегодня у него был особенно тяжелый день. Сказать, что Абрахам устал, было не верно, он был истощен физически и морально. И именно в такие моменты старый еврей искал утешение и ответы на свои вопросы в мудрости Торы. Почему-то неспешное чтение древней книги успокаивало его.Когда пришел, было уже поздно. Он с порога отказался от еды, даже не стал пить чай, а сразу же засел за книгу. Жена знала, что в такие минуты ее мужа трогать нельзя. Это знали и его девочки. Впрочем, пока что никого из них дома не было. Постепенно произошло то, что должно было произойти: слова из Торы принесли успокоение. Абрахам как будто бы очнулся. Словно какая-то пелена спала с его глаз. Он почувствовал в себе прилив сил. Такое случалось не часто, но иногда чтение священных свитков делало его самого сильнее. Прочитав короткую благодарственную молитву Абрахамнеожиданно почувствовал сильный голод. Ну вот… все становится на свои места.

Выйдя на кухню глава семьи застал на ней Лейзу. Она хлопотала над ужином, который на сей раз был очень поздним. Все было готово, все ждало едоков, но их пока что не было. Увидев мужа, женщина тут же бросилась исполнять свой долг и через несколько минут еда вся такая горячая и свежая, уже была на столе. Еще утром Лейза сходила на базар и купила курицу, как всегда, живую, долго торговалась, пока не нашла именно то, что хотела, потом отнесла ее на птицерезку и проследила, чтобы ее разделали как полагается. Теперь еда стала кошерной. Курицу надо было постараться растянуть на несколько дней, поэтому она приготовила жаркое, в котором порезала курицу такими маленькими кусочками, что за кружками моркови и кольцами лука ее можно было и не заметить. Но аромат от подливы был изумительный, впрочем, как и всегда. Из потрошков и домашней лапши она сварила суп, который сейчас поставила перед мужем, а рядом – мамалыгу, кашу из кукурузной муки с подливой из курицы. Лапшу и хлеб Лейза готовила сама – так получалось экономнее. Надо сказать, что Абрахам никогда не резал хлеб большими грубыми кусками, а ломти резал очень аккуратно и тонко. Вот и сейчас он именно так нарезал хлеб и начал есть с аппетитом суп. Как только он поел, супруга убрала со стола тарелку и положила в чистую небольшую плошку салат из огурцов и помидоров, сдобренный в самую меру кукурузным маслом. Все это было съедено с большим аппетитом.

– Добавки не хочешь? – все-таки спросила Лейза, понимая, что если муж захочет добавки, то ей кушать будет практически нечего, ведь еще прибегут три голодные дочери, и что тогда? Но понимал это и ее муж. Абрахам кивнул головой в знак несогласия и произнес:

– Спасибо, сегодня было необычайно вкусно. Ты превзошла сама себя. Я наелся.

В их семье так уж было заведено, что именно Лейза распределяла еду, рассчитывала порции, стараясь растянуть продукты, которые покупались на базаре или выписывались мужем в совхозе на самый возможно длительный срок. Девочек надо было еще одевать и учить, хотя Ребекка и Монечка уже работали, и их деньги помогали семье, но пока они жили очень скромно, хотя намного лучше, чем тогда, когда старшие сестры учились. Дать образование им двоим было непросто. И все-таки Лейза так привыкла отказывать себе почти во всем ради девочек, что не могла и мыслить, что в жизни может быть как-то по-другому. Нет, они действительно стали жить лучше. И два раза в неделю Лейза готовила мясо, и каждую неделю покупала курицу, и фрукты были на их столе, не только каши и овощи. Но вот эта приобретенная привычка экономить и самой лично распределять еду у Лейзы осталась. Как часто она сама оставалась голодной, особенно если кто-то из девочек просил добавку. И как она могла им отказать? Она ведь все время на кухне. Там отхватит крошку, там попробует, там что-то перехватит, вот и почти сыта. А муж постоянно на работе, ему нужно дать еду с собой, а девочки растут – им тоже надо хорошо питаться. Но что-то сегодня ее Абраша слишком уж устал. Что-то с ним не то. Не заболел ли? Болезней Лейза боялась больше всего. Потеряв едва родившегося сына, стала боятся еще больше. Поэтому, когда она обратилась к мужу, в ее голосе звучало неподдельное беспокойство:

– Абраша, что с тобой, ты не заболел? Может, тебе нужно что-то?

– Нет, Лея, зачем ты так решила? Я здоров. Устал просто немного. Погладив ее по седой голове

Абрахам замолчал. Но потом решил, что все равно от жены беспокойства не скрыть. Так зачем притворяться?

– Вчера забрали Коваля.

– Это ваш агроном?

– Да.

– И что теперь?

– И теперь все будет так же… Что теперь? А что можно изменить? Остается только надеяться. И молиться.

И Абрахам замолчал. Лейза присела на краешек стула. Теперь ей было понятно странное состояние мужа. Всегда полный оптимизма, даже уставший, Абрахам никогда не опускал руки, а теперь он был прижат, приплющен, почти физически ощущая на себе удар неизвестной, но такой неотвратимой, угрозы. Кто знает, на кого укажет Михайло Коваль, и кто после этого еще окажется врагом в их небольшом совхозе, на кого упадет страшный меч пролетарского правосудия? А вот вспомнят Абраше его ученичество в лавке, что был приказчиком, что тогда? А ведь могут? Могут! И Лейза просто взяла руку мужа в свою, и так они сидели, довольно долго, пока мужчина не почувствовал, что это молчаливая и простая поддержка жены его совершенно успокоила. Тогда он встал и пошел спать. А Лейза осталась встречать девочек, которые все еще где-то гуляли.

Первой прибежала Эва. Было еще не очень поздно, Лейза несколько раз выходила на улицу и видела Эву в компании местных ребят. Они были все знакомые, за эту компанию Лейза не беспокоилась. Ведь Эвочка была очень молода, но пока что опасаться было нечего. Просто мама хотела, чтобы дочка была вовремя дома. Девочка поела, как всегда, быстро и молча, и умчалась спать, поцеловав маму в щеку.

Лейза чувствовала, что мужу тяжело, что ему нужна ее поддержка, но сила привычки: подождать, накормить, уложить держала ее на кухне. Чтобы скоротать время ожидания, достала краюху хлеба, которая осталась еще со вчерашнего ужина, смазала ее остатками смальца, и поставила воду. Она редко пила чай. Но сейчас захотелось именно его. Почти автоматически она посолила еду крупной солью, и стала есть, практически не ощущая вкуса. Женщина была в тревоге. Она тревожилась за мужа, за девочек, за всех, точнее, за семью. Она знала, что когда Абраша обращается к Торе, начинает читать религиозные книги – ему плохо, он ищет поддержки у Бога. Они не были слишком религиозными людьми, фанатично исполняющими все предписания и правила. На их столе бывала свинина, когда ничего более из еды нельзя было достать, и рыбу часто тушили в сметане, а по субботам муж ее работал, как и вся страна. Но праздники они всегда праздновали всей семьей, и Лейза готовила так, как полагалось, и читали Тору, и пили вино, и вспоминали предков, и слушали истории еврейского народа. Мальчика в их семье не было, поэтому роль мальчика выполняла Ребекка. Она помогала отцу в праздничных вечерних служениях. И как бы ни было сложно, но на Хануку девочек одаряли деньгами, а Лейза пекла ханукальные пончики. И маца на Пейсах, и пятничные вечерние службы, когда никто из девочек никуда гулять не шел – все это было. Лейза не слишком понимала Тору, хотя Абрахам и пытался растолковать ей какие-то главные моменты философского и религиозного учения иудеев, но ей хватало домашних забот, семьи, а вот муж вчитывался в священные книги внимательно и серьезно. В силу этого Лейза не осознавала силы угрозы, нависшей над ее домом: Абрахам был дружен с Михайло Ковалем, их связывали не только деловые отношения, они часто разговаривали, Коваль был знающим агрономом еще той, дореволюционной закалки, и Абрахам жадно впитывал те не книжные знания, которыми тот охотно делился. Книги – это хорошо, но опыт – это еще лучше. И теперь, если Коваля взяли, то могли добраться и до ее мужа. Ни Лейза, ни Абрахам не знали, что на сей раз беда обошла их семью стороной. На ночном допросе сердце уже пожилого человека не выдержало – оно разорвалось, мгновенная смерть произошла тогда, когда следователь еще не успел даже приступить к пыткам, к его сожалению, подследственный контрреволюционер не успел подписать ни признания, ни других показаний. Умер слишком рано. Даже осудить его не было за что. Тело, на удивление, выдадут родственникам и даже дадут похоронить по-человечески. Но это случится только послезавтра. А пока что…

Теперь еще и девочки. Монечка. Такая хорошая, добрая, пусть и своенравная немного… Почему ей так не везет с парнями? Уже с третьим рассталась. И это за последние два года! Конечно, Рома ей не пара, они слишком разные люди, но тот, второй, он-то почему ее оставил? И с кем она встречается сейчас? Господи! Пусть только на этот раз ее не обидит судьба! Лейза еще больше задумалась. Из всех дочерей, получилось так, она больше внимания и заботы уделяла Эве, младшенькой. Та была ее любимицей, может быть, потому что больше других напоминала ее саму в молодости. Абрахам как-то невольно выделял Ребекку: даже то, что во время молитв именно Ребекка, а не старшая, Моня, выполняла роль мальчика-помощника, ей это уже говорило о многом. Вот и получалось, что Моня была в чем-то обделена их общим вниманием, нет, они оба ее любили, но чего-то ей не хватало, чтобы чувствовать себя уверенной в жизни, чего-то такого маленького, но такого важного. И чем ей помочь? Надо бы поговорить с дочкой. Но Лейза никогда не была докой в проведении душеспасительных бесед. Приготовить пищу, покормить, проследить за чистотой, проверить и подлатать одежду, что-то сшить своим девочкам: они никогда не покупали одежду, все шила она сама, это все Лейза могла, а вот поговорить… Разве что обнять, приласкать, успокоить, но как ее успокоить? Она ведь уже взрослая.

Глава четырнадцатая. Размышления

Глава четырнадцатая

Размышления

Сказать, что разговор с особистом, больше напоминавший допрос без рукоприкладства, дался Аркадию легко – это цинично погрешить против истины. Парню приходилось постоянно сдерживать горячую, быстро вскипавшую кровь, так и хотелось бросится на эту противную рожу товарища Корнеева и задать ему приличную трепку. Учитывая, что были они в немного разных весовых категориях, осуществить мгновенную месть у политрука получилось бы… вот только последствия…

А в последствии ты, друг, оказался бы под следствием…

Надо было все-таки успокоиться. Это у особиста работа такая – бдить и врагов выискивать. Пусть я знаю, что я не враг, но Корнеев-то не знает. А должен был бы знать. И все-таки, почему он так меня расспрашивал? Неужели я где-то проговорился? Кому? Кто знает что-то про мою семью? Нет… Никому ни слова не говорил. А ведь Корнеев за правильную ниточку потянул. За семью. У отца была небольшая сапожная мастерская. Он не только чинил обувь, но и шить умел хорошо. И работники у него были. Были. Не только сыновья помогали ему в нелегком деле, заодно осваивая уроки трудолюбия, упорства, умения делать руками тонкую, сложную работу. Еще учились слушаться, подчиняться, учиться. Без этих качеств умения в сапожном деле не добиться. А вот мама видела для них другой путь. Она хотела, чтобы дети получили образование. Стали учеными людьми. Нашли свое место в жизни. А не только шили и латали обувь. Мама видела их будущее совершенно в другом свете. И когда Аркадию пришло время выбирать дорогу в жизни, именно Анаит настояла на том, чтобы он поехал учиться в Ташкент. Отец не был против. Странно – жесткий, смелый, порой жестокий, но справедливый, в отношениях с женой этот задира и самодур становился нежным и мягким. Как ни странно, но верховодила в семье именно она. Характер мамы оказался на поверку куда как жестче и сильнее характера отца. Наверное, сыграло в этом роль и то, что она действительно была княжеского рода. Ее мама – дочь небогатого карабахского князя из старинной крепости Шуша вышла замуж за сапожника. Да… такая судьба. И бабушка Аркадия была самой настоящей княжной. И фамилия ее – княжеская. Вот с этой самой буквой «ц» на конце. И муж его мамы имел мастерскую, и имел нескольких подмастерьев, был человеком не бедным, но и не самым богатым. Но содержать княжескую дочку имел возможность. Их семейная идиллия длилась недолго. Когда к деду Аркадия пришел подмастерье-арзейбаджанец и сказал, что к городу идут турки и татары (так местные называли азербайджанцев, живущих около Каспия), и что будет резня, их семья снялась с насиженного родного места и уехала в азиатские пустоши… После долгих скитаний они оказались в Коканде. Княжескую фамилию Анаит получила от матери, и при замужестве осталась на ней. И именно она решила, что им, детям, надо оказаться на ее фамилии. Сапожная мастерская Аголума делала их анкету для поступления на учебу непригодной. А вот пусть княжеская фамилия матери (а кто знает эти нюансы в Коканде, а тем более в Ташкенте?) и ее работа батрачкой, когда она по найму обстирывала и обшивала, убиралась в домах богатых людей, это для поступления детей было более чем правильно. И Аголум промолчал. Кто знает, какие мысли терзали этого стойкого и сильного мужчину, про подвиги которого в годы гражданской войны рассказывали соседи, но он так любил свою Анаит, что опять промолчал. И только когда она забирала детей, чтобы переехать в Ташкент и помогать Аркадию учиться, он не выдержал. Он уговорил жену оставить с ним младшего сына, помощника, самого покладистого из троих, чтобы перед людьми как-то выглядеть достойнее.

Но КАК мог догадаться про эти нюансы особист? Или не догадался, а хочет взять на испуг? Говорил ли Аркадий с кем-то про это? Нет. Молодой человек никогда не напивался, немного выпить мог, но напиться… поэтому не было на его памяти таких моментов, чтобы перестал контролировать себя и молол языком что ни попаду. Да и по характеру Аркадий не был человеком слишком разговорчивым и общительным, он был немногословным, сдержанным, умеющим держать эмоции при себе, хотя горячий армянский темперамент нет-нет, да и пробивался наружу. И все-таки нет… ни с кем, никому, ничего… даже полслова!

Интуиция? Неужели у особиста такая интуиция? И кругозор? Скорее всего, его кто-то просветил по поводу фамилии. Скорее всего. Но что он может сделать мне? Я в анкете все указал так, как и должен был. Нет, нет, нет… это только провокация и ничего более чем провокация – берет меня на понт, как мальчишку какого-то, хочет, чтобы я вспылил, чтобы был повод открыть дело. А так у него повода нет… Понимаю, почему Громобой был в таком паршивом настроении, да, с этим хлыщом надо держать ухо востро. Аркадий посмотрел на часы: через два часа он хотел быть на репетиции синеблузников. Интересно, а кто Могилевчику-то доложил про мое увлечение? Да и увлечение ли это?

Аркадий опять стал вспоминать, говорил ли кому-то про свои чувства к молодой девушке. Нет, не говорил – никому и ничего. Он себе признаться не мог, что возникло какое-то чувство большее, нежели дружба. И ЕЙ – ничего, ни слова, ни намека, ни полслова… Ничего… Интуиция? Вот тут Аркадий мог согласиться со своим внутренним голосом. Была в его командире, кадровом офицере еще царской закалки какая-то сила, которую можно было назвать интуицией. Казалось, он понимает человека еще до того, как тот начинает говорить. Хороший командир – это еще и сильный человек, а Могилевчик был человеком по-настоящему сильным.