Текст книги "Я знаю точно: не было войны (СИ)"

Автор книги: Влад Тарханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Глава десятая. Ах да, про книги

Глава десятая

Ах да, про книги

Три года учебы пролетели быстро. Это был ничем не примечательный одесский летний вечер. Разве что, было душно.

В кабинете окно было наглухо закупорено, а дать распоряжение что-то сделать с этим Марк Григорьевич постоянно забывал.

На абсолютно лысом черепе тридцатилетнего профессора выступила испарина.

Он носил небольшие ворошиловские усики, а зрение подсело еще лет десять назад, из-за чего вынужден был работать в очках, чтобы компенсировать внезапно наступившую близорукость.

Профессор Марк Григорьевич Крейн часто засиживался в своем кабинете допоздна. Особенно когда работы было невпроворот.

Кроме учебных планов и лекций, подготовки аспирантов, он еще увлеченно работал в области топологии, в частности, разрабатывал основы анализа линейных и упорядоченных топологических пространств.

Еще он писал докторскую диссертацию, которую предполагал защищать в самом скором будущем.

Сейчас он правил статью, написанную его аспирантом, подающим большие надежды, Давидом Мульманом.

Он взял Давида в аспирантуру пользуясь каким-то внутренним чутьем, и пока что ни разу не пожалел о своем выборе.

Молодой ученый обладал острым умом и нестандартным мышлением.

Его подходы к проблемам анализа топологических пространств были даже слишком оригинальны, но профессор Крейн такого никогда не боялся.

Давид предложил применить геометрический анализ для исследования многомерных упорядоченных пространств. До этого никто подобного не использовал, и именно с этим профессор Крейн разбирался в данный момент.

В кабинет осторожно постучали, и из-за двери появилась всклокоченная шевелюра Давида Мульмана.

– Марк Григорьевич, к вам можно?

– А, Давидик, ты так вовремя, что сам себе не представляешь, заходи, дорогой, заходи.

Крейн еще что-то подчеркнул в статье, после чего, устало сняв пенсне посмотрел на присевшего и чуток оробевшего аспиранта.

– Как раз твой труд разбираю. Крайне интересная статья получается, еще не закончил, извини, но у меня уже есть ряд вопросов. И пока мы эти вопросы не обсудим, я статью не пропущу.

– Марк Григорьевич, у меня тут есть один очень важный вопрос, и сразу к статье, можно?

– Вот как? Давай свой вопрос, а мы будем посмотреть, как его решать, а то вдруг не смогу?

– Марк Григорьевич, тут есть одна толковая студентка, третьекурсница, очень перспективная. Хочу посоветоваться, может быть, стоит ее привлечь к нашим исследованиям?

– А что так? Умна или хороша собой? Если умна, то это хорошо. Если хороша собой, то это плохо. Если и то и другое, то надо посмотреть.

– Она тут ждет. Уделите ей пару минут.

– Ну что же, уделить пару минут толковой молодежи – святая обязанность профессора, тем более что ты, Давид, просто так просить не будешь. Если тебя она впечатлила… Зови.

Девушка, которая вошла в кабинет профессора, сразу произвела на него приятное впечатление. Одета была просто и аккуратно, сразу чувствовалось, что не модница и не вертихвостка.

Скромница, но есть характер. Они стали разговаривать.

Пока длилась их беседа, аспирант Мульман сидел на стуле, подальше от профессора и заметно нервничал.

Разговор профессору сразу же понравился.

Он чувствовал, что его собеседница читает намного больше, чем положено студентам по программе и интересуется математикой серьезно, имеет цепкий ум и отличную память, а это уже залог успеха.

Конечно, в топологии она ориентируется недостаточно для серьезной работы, но при ее данных это легко можно было исправить.

– Вот что, Ребекка Абрахамовна, возьмите эти две книги, прочитайте и обсудите их с Давидом Йосифовичем, а после приходите ко мне. Вам десять дней на все про все хватит?

– Конечно, Марк Григорьевич. – Девушка просияла от счастья.

«Да, красивая, да еще и умная! Беда на корабле!» – подумалось профессору, пока будущей молодой математик выходила из кабинета.

– Давид, вернемся же к нашим баранам. По большому счету, думаю, эта статья должна стать центральной главой твоей диссертации. Но у тебя есть ряд неточностей, давай-ка пройдемся по ним с карандашиком!

Это была древнейшая из привычек профессора Крейна – свои замечания он всегда оставлял карандашиком, так ему было удобнее, тем более, что мыслил он быстро, а если замечал где-то ошибку или неточность, или решил изменить, то стереть и переписать какую-то формулу не составляло особой трудности.

Вот и сейчас статья его ученика оказалась у профессора на карандаше.

И когда ученые углубились в свою работу, они перестали замечать время.

Оба покинули институт уже почти под полночь, уставшие и довольные.

А Ребекка шла в общежитие, прижимая к груди книгу, которую ей дал профессор Крейн, и лицо ее сияло от радости.

Все началось пару дней назад, когда ее преподаватель Давид Йосифович Мульман попросил ее остаться после занятий на несколько минут.

Молодая студентка не знала, что может понадобиться от нее этому увлеченному математикой молодому человеку.

Он был достаточно симпатичным, но также подчеркнуто вежливым, не слишком аккуратным, что выдавало в нем человека, совершенно увлеченного своим делом, одевался несколько небрежно, а его прическу сложно было назвать прической.

И при этом он никак не мог служить предметом ее девичьих грез.

А вот преподаватель он был отменный. И Ребекка была готова к тому, что ее попросят сделать какой-то доклад, или написать реферат, она чувствовала, что ее ответы и достаточно хорошие знания предмета нравятся Давиду Йосифовичу.

Готова она была ко многому, но предложение преподавателя ее сильно потрясло.

Он предлагал ей заниматься наукой.

И не где ни будь, а в их университете, да еще под руководством самого профессора Крейна!

Девушка считала профессора гениальным математиком, восхищалась его работами и удивительной математической эрудицией.

Порой его лекции были сложными для понимания, иногда казалось, что его мало заботит, поймут его студенты или нет, и над каждой лекцией надо было работать и работать, но материал, который они давали, был, воистину, бесценным.

И вот, такое неожиданное предложение! Поначалу она не знала даже что ответить, но увидев ободряющую улыбку Давида Мульмана, согласно кивнула головой.

Он радостно потряс ее руку, после чего пообещал, что завтра-послезавтра устроит ей встречу с профессором, и если она ему «покажется», то все будет в полном порядке.

А в том, что Ребекка произведет на Марка Крейна правильное впечатление, Давид Йосифович даже ни секунды не сомневался.

Он действительно присматривался за этой девушкой – ее логичные и точные ответы его всегда поражали ясностью и простотой, а еще покорила ее манера всегда перед ответом чуть-чуть думать, как бы взвешивая то, что собирается сейчас произнести, иногда по шевелению губ можно было даже догадаться, как она строит свои логические размышления.

Ну, тем лучше, а еще один толковый молодой ученый математик Одессе не повредит!

Надо сказать, что девушка посещала профессора Крейна еще несколько раз, прежде чем он согласился взять ее в свои ученики.

Она должна была работать вместе с аспирантом Мульманом, по его научной проблематике. Это было очень интересно, можно сказать захватывающе.

Незаметно пришла сессия, после которой наступило время практики и каникул.

Но Ребекке было не до отдыха. Теперь литературой ее нагрузил Давид Йосифович.

Она должна была не только проработать литературу, но и высказать свои идеи по проблеме, перед которой ее поставил молодой аспирант.

Это был своеобразный тест, но на уже значительно более серьезной уровне.

Эту проблему, частное решение довольно известной теоремы по топологии, Мульман нашел еще год назад, его статья по данному вопросу уже лежала у Крейна, но у того пока еще руки не доходили до этого материала.

А теперь Давиду было интересно, как с этой проблемой справится молодая девушка из Могилева-Подольского.

Пусть даже не справится, но он будет видеть, как она мыслит, в каком направлении двигается. И тогда станет окончательно ясно, будет ли со всего этого толк.

Надо сказать, что Ребекка работала все лето над книгами и конспектами.

И ей не хватало материала. Однажды она ездила в Винницу, в областную научную библиотеку, но и там не нашла нужной литературы, пришлось ехать в Одессу, там сумела найти необходимый материал, а к середине августа она внезапно поняла, что с решением сложной математической задачи у нее ничего, абсолютно ничего не выходит.

Девушку охватило отчаяние.

Она не знала, что делать и была готова плакать, а заставить ее плакать было очень и очень непросто.

Как ей казалось, на научной карьере смело можно было поставить крест.

Она не справлялась, и свет ей был из-за этого немил.

Принять вызов и не справиться – это было ниже ее достоинства, но впервые она ощутила, что и ее силам может быть предел.

И все-таки она не сдавалась. Снова села за книги и стала искать ответ, искать, несмотря ни на что.

Ответ пришел ей ночью, во сне.

Она проснулась в три часа ночи, включила свет, от чего проснуснулись сестры, и смотрели с ужасом, на то, как их сестра что-то быстро записывает в тетрадке.

Набросав три ряда формул, скрывавших решение задачи, Ребекка безмятежно заснула и проспала почти до полудня. И никто не решился ее будить.

В конце августа Ребекка снова приехала в Одессу.

Она показала Мульману свое решение проблемы и тот просиял.

Это было свежо и оригинально.

Даже он, который в топологии собаку съел, вынужден был снять шляпу перед этим оригинальным решением.

Конечно, в формулах была одна небольшая неточность, которая ничего не решала, он сразу указал на нее своей толковой ученице, но была и глобальная ошибка, которую Ребекка совершила только лишь потому что не была знакома с переводными статьями, которыми сам Мульман, конечно же, обладал.

Чтобы девушка поняла, в чем она ошиблась, преподаватель ознакомил ее с ценными материалами прямо у себя в кабинете.

Он видел, что Ребекка искренне расстроилась, и тут же бросился ее утешать.

По его словам, она была создана для научной работы, ей светила прекрасная карьера и огромные успехи.

С ее упорством, трудолюбием и оригинальным светлым умом в математике можно свернуть горы.

В сентябре Крейн защитил докторскую, а в октябре Мульман кандидатскую.

Ребекка терпеливо ждала ноября, когда ее руководители освободятся, и можно будет приступать к серьезной работе.

К сожалению, жизнь внесла свои коррективы в ее планы.

Кто знает, как дальше пошла бы жизнь Ребекки, что ждало ее, какие люди, встречи, судьбы, но все изменила телеграмма, которую она получила пятого октября поздно вечером.

Моня сообщала, что отец сильно болеет уже три недели и находится при смерти.

Ей не хотели сообщать, но теперь ей нужно приехать. Отец! Это слово стучало в ее висках всю ночь, которую она провела без сна.

Шестого утром, оставив в деканате заявление, Ребекка выехала в Могилев, а уже вечером была дома.

К сожалению, дела у отца были неважными. Старшая сестра, которая уже работала учительницей, только разводила руками, мол, что я могу сделать.

И Ребекка поняла, что ей все придется брать в свои руки. Решение пришло так же быстро, как приходят телеграммы из одного города в другой.

Она повезла отца по врачам, наконец нашла того, кто смог внятно объяснить, что с отцом и как его лечить.

Лечение предстояло долгим.

Проблемы с легкими были непростыми, а тяжелый труд на виноградниках еще больше усугубил ситуацию.

Тем более, что Абрахам был из тех людей, которые к врачам обращаться не любил, вот, пока совсем не стало все плохо.

И Ребекка оставила отца на еще несколько дней на сестру, а сама отправилась в Одессу, где написала заявление о переводе на заочное отделение.

В Могилеве она устроилась работать учителем в первую школу, а сама продолжала выхаживать отца, которому кроме лекарств нужен был хороший уход, а маме с этим справится было сложно.

А еще через неделю в Могилев пришло письмо от Давида Мульмана.

Когда все происходило, его в Одессе не было, на кафедре его ждало письмо от Ребекки, и вот он написал ей ответ, уговаривал не бросать науку, вернуться к учебе, продолжать работать с ним под руководством Крейна.

А еще через два дня Ребекка получила посылку с тремя книгами, которые ей предстояло проработать.

Она боролась за жизнь отца до весны.

Как ни странно, но весной ему стало лучше, он смог вернуться на работу в совхоз КИМ, а Ребекка продолжала учительствовать и переписываться с одесским преподавателем, который не терял надежды вернуть ее в науку.

Он еще дважды присылал девушке книги, которые та тщательно прорабатывала.

Она была очень ответственной и привыкла все делать хорошо.

Ее конспекты и заметки по прочитанным книгам отправлялись в Одессу и возвращались оттуда с комментариями Давида Йосифовича.

Но Ребекка прекрасно понимала, что оставить семью не сможет, слишком тяжелым было материальное состояние после болезни отца, и такое дистанционное научное общение не сможет продлиться долго.

А позволить себе заканчивать стационар и поступать в аспирантуру она уже не могла.

Для нее семья всегда была на первом месте. Засыпая, она точно представляла себе, что эта тетрадка, которую она отправит вместе с книгами в Одессу, будет, скорее всего, последней.

Ведь и у Давида Мульмана терпение не железное, не правда ли?

Глава одиннадцатая. Войне – время, потехе – минута

Глава одиннадцатая

Войне – время, потехе – минута

В этот день время тянулось медленно, как в полдень тень саксаула. Все неотложные дела были сделаны, мелких не осталось, а все остальное требовало времени: чему-чему, а умению ждать армия учит крепко и надежно. Впрочем, жизнь тоже состояла из череды ожиданий и надежд, а потому умение ждать и не терять надежду было одним из самых главных в жизненном опыте молодого политрука.

– Аркадий! – он оглянулся. Река неслась быстро, как будто текла где-то в горах, ее черные воды несли в себе тепло быстро уходящего лета. В воде лениво отражались облака, почти такие же белые, как и на небе. Только вот зовущий его не отражался. А румынский берег отзеркалило так отчетливо, что можно было пересчитать ветки ивняка, опустившего свои зеленые косы к воде.

– Аркадий! – молодой голос уже явно приблизился. Молодой политрук обернулся и посмотрел наконец-то вглубь огороженной территории. Он знал, кому голос принадлежит, но так не хотелось отрываться от созерцания текущей воды, что пришлось сначала стряхнуть с себя оцепенение и только потом ответить на приветствие отправленного за ним дежурного. Это был лейтенант Иван Громобой, из Рязани. Почему-то именно с ним у Аркадия завязались самые настоящие дружеские отношения. И только Иван мог окликнуть его по имени, так просто, даже будучи на посту дежурного по части.

– Да, Ваня, что случилось? – Аркадий широко улыбнулся идущему к нему командиру.

Иван Карпович Громобой был высоченного роста, почти под два метра, брился на лысо, как он сам говорил, под Котовского, да, его отец служил у Котовского, поэтому и усики Иван завел точь-в-точь, как у любимого комбрига: две отвесные черточки у носа. На его широкоскулом лице с прямым грубым носом и при всей его огромности такие усики казались чем-то инородным, неуместным, но Ване Громобою было на это наплевать: он никогда не прислушивался ни к какому мнению по поводу своей внешности. Кстати, службой своего отца – Карпа Громобоя, у Котовского, Иван гордился самым что ни на есть серьезным образом: не раз он показывал другу две старые фотографии, на которых был изображен артиллерийский расчет, которым командовал отец, а на второй – его отец и легендарный комбриг. И вторая фотография была почти что затертой до дыр.

– К командиру топай, срочно. Пришли бумаги. И еще… – он оглянулся по сторонам – тебя наш особист видеть хочет. Что-то он не в настроении сегодня. Уже третьего лейтенанта к себе требует.

Новость про особиста Иван произнес тихо, как-то приглушенно.

– Тебя тоже требовал? – уточнил информацию Аркадий.

– Так точно… Только я не понял, зачем ему понадобился. Задавал вопросы про службу, про дружбу. А потом попросил тебя найти.

Аркадий еще раз взглянул на реку, скользнул краем глаза по прибрежным кустам, густо покрывавшим высокий украинский берег, на пойменную отмель, что на том, румынском берегу… Надо было идти. Сначала к командиру. И не потому, что особист может и подождать, а потому что командир – это командир. И если вызывает, значит что-то важное.

Иван за своим другом не пошел, только проводил взглядом товарища, посмотрел на реку – ничем его Днестр не вдохновил. Река как река – быстрая, в меру грязная, особенно в половодье. Тогда и страшная. Им-то тут ничего, а вот под Ямполем погранцам сколько раз приходилось подрывать ледяные завалы, чтобы дать воде спуститься через пороги, забитые до отказа спускающимся льдом. В этой местности наводнение случается два раза в году. На ледостав и на ледоход. А еще случается и по другим поводам. Лейтенант Громобой уже дважды участвовал в эвакуации населения в час половодья. Муторная работа, как-то ему не слишком нравился бурный нрав этой полугорной речушки. Тут Иван вспомнил беседу со школьным учителем Цекаловым, из-за которой его и зацепил особист. Цекалов был из осужденных, а в Могилев вернулся отсидев свой срок, но все еще был под наблюдением органов. Так вот – этот самый Цекалов утверждал, что именно с берегов Днестра стали славянские племена расселяться по всей земле Русской, что именно тут находится колыбель славянской цивилизации. Сердце славянского мира. Иван не знал, что за крамола могла скрываться в его беседе на археологические темы со старым учителем. Впрочем, учитель Цекалов был старым только на вид: ему недавно исполнилось сорок пять. Состарили его допросы и лагеря. Иван знал, что учитель был репрессирован, но ведь отсидел… Впрочем, самое интересное было под конец его беседы с особистом, когда тот, раскурив сигаретку, спросил лейтенанта самым невинным образом – знал ли Иван, что репрессированный учитель сделал запрос на проведение археологических раскопок на берегу Днестра, мол, там, по его расчетам, должны быть следы древнего славянского поселения, и ткнул корявым указательным пальцем в карту. Иван тогда внимательно рассматривал карту: судя по ней, место для поселения должно было быть удачным – река делала в этом месте большой плавный изгиб, крутые берега, так что достаточно было сделать насыпь по прямой – и селение было бы защищено и от дикого зверя, и от врага-человека. А понимает ли лейтенант, что раскопки будут совершаться прямо на виду у ТОЙ стороны? И что коварный враг может передавать информацию на ТОТ берег? И что хотел такого тайного выведать у лейтенанта Громобоя весьма вероятный враг советской власти учитель Цекалов?

Иван мысленно передернул плечами – плечи тут же повторили движение мысли, как будто озябли… что делать, если от вопросов особиста веяло лагерным холодом? А теперь вот Аркадия к себе затребовал. Особист парень молодой – выслуживается. Врагов ищет. Настойчиво ищет. Такой обязательно найдет. Дотошный, как церковный староста. Лейтенант вытащил папиросу. Курить не очень-то хотелось, но как-то нервы надо было успокоить, вот и закурил. И то ли от курева, то ли от вида реки, которая несла свои воды к морю, не обращая на людей никакого внимания, но Ваня стал постепенно успокаиваться.

А вот Аркадию спокойствие только снилось. Разговор с командиром был коротким. Евдоким Андреевич только сообщил, что план мероприятий уже утвержден, что на смотре самодеятельности будут гости, в том числе из политотдела округа. Потом переспросил: все ли выверено, проверено, надежно? А вот эти – синеблузочники из города не подведут? Не будет стыдно перед гостями? Аркадий сказал, что не будет. И произнес это с полной уверенностью и спокойствием: он знал, о чем говорил. В его привычке не было пускать что-нибудь на самотек. Он пригласил этих ребят повинуясь какому-то непонятному импульсу, может быть, из-за девушки, той самой, Ребекки. Молодой человек сам еще не до конца понимал того своего поступка, того импульса, но ведь должно быть в жизни что-то, что не поддается пониманию и логике? И все-таки он не верил в необъяснимое. Аркадию казалось, что необъяснимых вещей не бывает, что чудо, как таковое, было отменено сразу же после Октябрьской революции. Ан вот оно, что-то необъяснимо похожее на чудо. Аркадий еще раз проследил за тем, как медленно щетинки усов его командира, вслед за губами расходятся – это Могилевчик неожиданно улыбнулся.

– Поговаривают, лейтенант, что неспроста у нас будут эти самые синеблузочники, зазноба там твоя появилась? Ну что же… Посмотрим, посмотрим…

И, не дожидаясь ответа смутившегося подчиненного, командир быстро развернулся, показывая этим движением, что разговор окончен. И так и не понял Аркадий, к чему было это «посмотрим»: к выступлению агитбригады или к «зазнобе», кто его, Могилевчика, поймет?

А ведь в штабе работают люди с юмором, – неожиданно подумал Аркадий, – надо же было послать Могилевчика служить в Могилев-на-Днестре? После этой мысли волнение Аркадия улеглось как-то само по себе. Он удивился еще, что этот легкий каламбур не пришел в его голову раньше.

Вот только в кабинете особиста молодому лейтенанту сразу же стало не до каламбуров. Они были почти ровесники, особист был даже на год-полтора младше Аркадия, а потому старался набрать внушительности, что при его щупленькой фигуре и каком-то невыразительном личике, скорченном сейчас в презрительную гримасу, было сложновато. Не помогала даже остроконечная бородка, которая должна была, по идее, придавать схожести с Железным Феликсом. Ему бы еще маузер на бок – так точно карикатура на Дзержинского в буржуазной прессе. При всем этом Макар Онуфриевич Корнеев был человеком с железной силой воли и железными же нервами. Аркадий знал, с каким лицом и, как говорят тут, в Могилеве, «с бледным видом» выходят от особиста самые стойкие командиры . Рядовые же вообще боялись оного, как огня. Макар Корнеев действительно был назначен недавно и действительно настроен «укрепить дисциплину» в вверенной ему части, путем выявления тайных врагов и предателей рабоче-крестьянской власти. Этот настрой стал чувствоваться настолько явно, что многие стали жалеть, что старый особист, которого считали чуть ли не упырем, сменился новым.

– Аркадий Арамович Григорянц? Я ведь прав? – голос особиста казался каким-то глуховатым, скользким, совершенно слизким, напоминающим тропу в суглинке после проливного дождя. Да и вся его фигурка, закрученная вокруг массивного письменного стола, казалась таким же скрученным слизняком, забравшимся на твой виноградник непрошенным гостем. Однако в этом кабинете именно Корнеев был хозяином. Именно тут он распоряжался судьбами людей, которым не повезло оказаться под пристальным взором молодого защитника революции.

– Так точно. Вы просили меня зайти.

– Я приказывал вам зайти, – почти безразличным тоном произнес Корнеев. – Но вы не слишком-то спешили. Согласитесь, для комсорга части опаздывать по приказу органов не слишком-то вежливо.

– Меня вызывал к себе командир части. – Аркадий чувствовал, что начинает вскипать.

– Ладно. Ладно. Не кипятитесь. К командиру. Так к командиру. Понимаю. Заняты. Очень. На пару вопросов. Ответите. И свободны.

Макар Корнеев когда становился злым ничем свою злость и раздражительность старался не выдавать. Вот только говорить начинал короткими рубленными фразами, состоящими из одного–двух слов. Он не так давно в органах, но привык, что его слушают с опущенными глазами и стараются не возражать. Кроме Могилевчика. Но даже командир части никогда не ставил особиста на место при подчиненных, только с глазу на глаз. А тут молодой парень, который в армии всего ничего, а уже нос задирает. Ничего, сейчас начнет сопли вытирать.

– Я тут анкету вашу просматривал. Кое-что заинтересовало. Присаживайтесь. Будем разговаривать.

Аркадий сел на табурет напротив особиста. Табурет – это не стул. Если следователь по зубам съездит, с табуретки упал и предмет обстановки цел. А вот стул – он и поломаться может. Так что табурет в этом кабинете самое то, как и стул хозяина кабинета, такой еще называют венским, с высокой спинкой и округлым седалом. Простой и удобный.

– Родители.

– Что родители?

– Кто ваш отец.

– В анкете указано: сапожник.

– Простой сапожник.

– Простой сапожник.

– У него никогда своей мастерской не было?

– Почему? На себя работал.

– И работников у него не было? Одного? Двух? Или пятерых?

– Когда ребенком был – помогал ему в мастерской. А работу отец делал сам. Так что я не работник. И брат меньший ему помогал. Алексей. Но не работал.

– Учился делу?

– Нет. Он сейчас в школе еще учится.

– Значит, Арам Григорьянц – простой сапожник?

– Арам Кардгян. Мы с отцом давно не живем. Фамилия матери.

– Почему расстались?

– Это у родителей спросите. Не у меня.

– Отец детям помогает?

– Нет. Он беден.

– Неужели у армян отцы забывают детей?

– Не забывает. Но помочь не может. Это разные вещи. Он был ранен в боях с басмачами.

– Вот как? – Корнеев изобразил удивленное лицо.

– Командовал отрядом красногвардейцев. Под Бухарой тяжело ранен. Трудится. Но здоровье слабое.

– И ваша мать его оставила?

– А вам-то что с этого?

– Молчать! Вопросы. Задаю. Я!...

Особист громыхнул кулаком по столу. Ему хотелось громыхнуть по роже этого молодого армянчика, наглого не по годам. Но пока что было не за что. Пока что…

– Кто ваша мать?

– Нас в семье пятеро: три брата и две сестры. Она детей растит. Подрабатывает. Шьет. Стирает. Убирает у кого надо. Как-то справляется.

– Так это ее фамилия Григорянц?

– Так точно.

– Скажите. Это верно? У армян. Фамилия с -ц на конце – княжеская?

– Так говорят. Только это не так. Так раньше было. Лет сто назад.

– Так ваша мама не княжна? Бывает такое. Вышла княжна замуж за ПРОСТОГО сапожника.

На слове «простого» Макар сделал особое ударение.

– Ее отец тоже был простой сапожник. Мать – швея. Она шить и научила.

– Кругом простые сапожники и швеи?

– Так точно.

– Хорошо. Можете идти. Но если вы что-то скрыли…

И особист Корнеев нехорошо улыбнулся – криво, зло. Аркадий тут же понял, что имеет в этом хорькообразном человечке опасного врага. Да нет. Не только врага всех в части. Но теперь и его личного врага, который еще попьет ему немало крови и нервов.