Текст книги "Я знаю точно: не было войны (СИ)"

Автор книги: Влад Тарханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Глава пятнадцатая. Неудачное свидание. Удачное свидание

Глава пятнадцатая

Неудачное свидание. Удачное свидание

Ребекка пришла домой в абсолютно расстроенных чувствах. Она ничего толком не понимала. Вроде бы свидание. И почему это Валик, всегда настойчивый и целеустремленный вдруг становится рядом с ней таким совершенно безвольным мямлей? Что он хотел сказать? И ни слова толком не произнес. Они почти три часа гуляли по засыпающему городу, вдоль набережной, на которой заметны были только парочки влюбленных. И вдруг такая робость. Он что, не может сказать о своих чувствах? Или у него чувств нету? Из этих трех часов они не проговорили и получаса, остальное время Валик вздыхал, поднимал к небу глаза и вел себя, как страдающий влюбленный из плохонькой оперетки.

Чего он боится? А чего хочу я? – неожиданно спросила себя девушка. – А хочу ли я этого признания? Допустим, он влюблен. Ну, не допустим, точно влюблен. Но люблю ли я его? Нет, нет. Еще раз НЕТ, только дружеские чувства! Как друг он меня устраивает. Но как муж, как человек, которого я хочу видеть рядом с собой – нет, нет, и нет! Пожал руку на прощание. Мог бы хотя бы сделать попытку поцеловать. Пусть только в щечку. Но попытку сделать был обязан! Не факт, могла бы на него и разозлиться, и пощечину влепить, если бы разозлилась, а я бы точно разозлилась, но он-то должен был попытаться!

Ребекка знала, что была девушкой видной. Не писаная красавица, она была красива особой красотой, которую нельзя было не отметить. И дело тут не только в «красоте молодости», как говаривал один английский писатель, нет, она была красива независимо от возраста, но на ее красоту накладывал отпечаток и ее характер, который делал ее красоту более подчеркнутой, даже немного резковатой. У нее были поклонники. И не только в Могилеве. В Одессе тоже. Там, в Одессе, она выслушала и первое признание в любви, и первое предложение руки и сердца. Конечно, это не был Марк Крейн, и не ее любимый преподаватель Елпифидор Анемподестович Кириллов, а все тот же Давид Мульман.

Причем он сделал ей предложение достаточно неожиданно. Это случилось после того самого институтского комсомольского собрания, на котором Кириллова заклеймили как врага народа. Ася Шпак, которая училась курсом младше Ребекки, написала заявление в деканат, что преподаватель Кириллов враг народа, что преподает буржуазную дисциплину, что учит студентов ненависти к советской власти, а не предмету. Ася была активной комсомолкой, но не самой толковой студенткой, экзамены сдавала с трудом, и если бы не ее комсомольская деятельность, могла бы не сдать даже первую сессию. А вот на Елпифидора Кириллова эта ее общественная активность никакого впечатления не произвела. Ему нужны были знания. Знания, которые он давал студентам в полном объеме, но от студентов он требовал этих же знаний в ответ на его старания. А вот Ася, которая уже завалила все зачеты Кириллову, подготовила ему свой ответ, как говорилось тогда «наш ответ Чемберлену». Конечно, все ее обвинения были высосаны из пальца, но время было такое, что обвинить человека было проще, чем обелить, объявить врагом лучше, чем объявить другом. Вот и получилось, что один за другим студенты-комсомольцы, друзья и подруги Аси Шпак, выступали и клеймили преподавателя Кириллова самыми резкими выражениями. Молодость не выбирает выражений, она не дипломатична, она привыкла рубить сплеча. И тогда Ребекка взяла слово. Она говорила не так долго, как другие. Но говорила веско и точно. Ее великолепная память помогла ей в выступлении. Она не только утверждала, что Елпифидор Амнеподестович Кириллов прекрасный преподаватель, она доказывала это точно так же, как доказывала бином Ньютона. Она на память цитировала отрывки из лекций Кириллова, говорила о его семинарах, о той рабочей атмосфере, которая всегда была в аудитории, когда туда входил именно этот преподаватель. Она говорила только по делу, но очень точно и эмоционально. И после этого выступления все ей аплодировали стоя. Конечно, ни о каком осуждении Кириллова быть уже не могло. Ася Шпак была вынуждена перевестись в другой институт, и не потому что ее начинали травить преподаватели, этого как раз не было, она сама не смогла пережить своего публичного унижения и позора. Как ни странно, это выступление Ребекке впоследствии не вылезло боком, и кто знает, почему, может быть из-за того, что она вынуждена была оставить учебу? Именно после этого собрания Давид и провожал ее к общежитию. Оно располагалось от главного корпуса на Французском бульваре, где проходило собрание, достаточно далеко – на Елисаветинской, точнее, на пересечении Елисаветинской и Конной, почти напротив театра, в старинном здании, переоборудованном под общежитие уже после революции. Надо было пройти в самое начало Французского бульвара, пройти через парк, выйти к бывшей Таможенной полощади, подняться по красивой летнице мимо Археологического музея к знаменитому Оперному театру, и только потом уже через горсад можно было попасть на Елисаветинскую. Но Давид выбрал почему-то совершенно другой маршрут. Они пошли, как обычно, почти в самый конец Французского бульвара, потом свернули на Итальянский, который выходил к железнодорожному вокзалу. Не доходя до вокзала свернули на Гимназическую, а уже оттуда не на Малую Арнаутскую, как привыкла ходить Ребекка, а на Пантелеймоновскую, а уже оттуда только на Преображенскую. Пройдя утопающий в зелени Свято-Преображенский собор, они свернули в городской парк. Именно там Давид и сделал ей предложение руки и сердца. Она долго колебалась, не зная, что ей ответить. Давид нравился ей, очень нравился, но она так и не была уверена, что любит его. Уважает – да, нравится он ей – да, пусть не красавец, но умница, настоящий интеллигент, каких мало, воспитанный, образованный, деликатный, казалось бы, что еще надо? А вот сердце не екнуло, не сжалось в груди, не застучало бешено и стремительно. Значит, ничего, кроме уважения? А как же тогда любовь? И с кем поговорить про это? Кого спросить? Мама далеко, да и стыдно ее о таком спрашивать, подруги, тоже не выход, хорошо если не подскажут, а могут просто помеяться. Надо надеяться только на себя. И все-таки ей было приятно. Очень приятно. И они долго стояли, держались за руки, и был первый в ее жизни поцелуй. Ребекка обещала подумать. Давиду предстояла защита и она считала, что не должна его отвлекать от такого ответственного и важного дела, а потом пришло письмо от родителей, в общем, все как-то так сложилось, и Давид потом писал ей, и говорил о любви в письмах, и присылал книги. Но как-то, со временем, письма стали приходить реже, любовный пыл в них постепенно угасал, чувствовалось, что что-то происходит. Потом пришло письмо о том, что Давид собирается в ближайшее время жениться. Ребекка не ответила на это письмо, но книги, что было удивительнее всего, продолжали приходить.

Было еще одно предложение. И еще более неожиданное. Как только Ребекка устроилась на работу в школу, ей предложение сделал Марк Ройзман, учитель музыки в ее же школе. Но его ухаживания, как и предложение, сделанное почти что в пылу отчаяния, Ребекка гневно отвергла: Марк был женат, у него был ребенок, которому только-только исполнилось два годика, и девушка не считала возможным даже подумать о том, чтобы разрушить семью. Это, не говоря о том, что Марк Давидович Ройзман никакого интереса, как мужчина, у нее не вызывал. Слишком слабохарактерный, слишком мягкий, слишком уж артистичный, чтобы быть по-настоящему искренним. Нет, он даже отдаленно не походил на идеал ее мужчины. Ребекка задумалась о том, кто же на самом деле для нее стал бы идеалом мужчины. Нет, не Сталин, что вы, не Ворошилов, тем более не Каганович, она их уважала, ценила, но не идеализировала, а вот отец… Отец! Именно он был для девушки тем самым идеалом, на который должен был похож ее будущий муж. И кто тому виной, что она этот идеал так и не встретила?

Лейза молча накормила дочку, которая съела еду как-то автоматически, погруженная в свои не совсем веселые мысли, мама не решилась расспрашивать Ривку о том, что накипело в ее душе, выслушала почти равнодушное «Спасибо. Все было очень вкусно», и стала ждать старшенькую, пребывая в том же, смятенном, состоянии души.

Моня не пришла, а прилетела, глаза ее были полны радости и счастья. Увидев маму, она радостно уткнулась ей в плечо и сказала:

– Мамочка, я влюбилась.

– А что он? – просила Лейза, крепко прижимая к себе дочку.

– Он сделал мне предложение, прямо на третьем свидании, представляешь? Сказал, что жить без меня не может, что любит. Он сказал, что первого сентября придет просить моей руки.

– Почему первого?

– Мама, это такой учительский праздник, ему хочется, чтобы и ЭТО событие осталось для меня праздником на всю жизнь.

– Ты уверена, что он это да?

– Мне кажется, что я знаю его всю жизнь. И что лучше мужчины не бывает. Я в этом уверена. – Она подняла глаза к потолку, и практически сразу добавила: – Да, уверена!

– Будем смотреть, доча…

– Да… я кушать не буду, спасибо, мама.

Монечка пошла спать, а Лейза подогрела еду, ей как раз кушать очень сильно хотелось. Впрочем, вкуса еды она не чувствовала. Никогда еще дочь не была такой счастливой. Неужели на ее улице будет настоящий праздник? Надо подумать о свадьбе. Свадьба, пусть даже скромная, это все равно расходы. И как можно больше узнать об этом парне и его родственниках, ведь это важно, с кем в родстве мы будем состоять.

Тут на кухню вошел Абрахам. Он очень редко просыпался ночью, но эту ночь спал очень плохо, а жены под боком не было.

– Ты еще не спишь? Слушай сюда, надо ложиться, если кто не пришел, поговорим поутру.

– Нет, Абраша, все пришли. Мне что-то не спится. Монечка выходит-таки замуж.

– Этот ее новый?

– Он самый.

– Таки так и надо. Это хорошо. Идем.

И они пошли. Лейза почувствовала, что мужу нужна ее ласка, что случалось уже не так часто, как раньше, но каждый раз это было для нее настоящим праздником. Тем более, сегодня.

Глава шестнадцатая. Бурная репетиция

Глава шестнадцатая

Бурная репетиция

Машины в город как назло не было. Аркадий вышел из расположения части немного с запасом, он не любил опаздывать, всегда старался прийти точно в срок, а для этого не грех было иметь небольшой люфт времени. Горячность характера и пунктуальность, доведенная до абсолюта – вещи вполне совместимые в одном характере. Политрук надеялся остановить какой-то транспорт по дороге в город, но если бы не получилось, он не расстроился бы, именно для этого и нужен был т.н. «ефрейторский зазор». Пара километров туда-сюда, это дело солдатским ногам привычное. Он шел на репетицию с несколько смешанными чувствами. Осознавая, что Ребекка его сильно зацепила, размышлял, может быть, по-настоящему влюбился? Аркадий пока что только прислушивался к своему чувству, он еще не был уверен в нем, но что-то изменилось в нем, даже Могилевчик заметил это… Аркадий ничего не понимал. Пока он все списывал на проницательность командира, который не раз удивлял его своими выводами и решениями. И всегда этот упрямый белорус оказывался прав!

Он шел мимо беленьких глинобитных домов Серебрии. Его всегда удивляли украинские мазанки. Они мало чем отличались, вроде бы, от глинобитных домов Коканда или Ташкента, но все-таки отличия были настолько разительны, что не могли не бросаться в глаза: заборы из дерева, которые тут называли «штахетником», соломенные крыши, чего на жарком Юге и в помышлениях быть не могло, но такая крыша защищала и от дождя, и от холода, аккуратные садочки около хат, которые так не походили на сады Коканда. Сады его детства. И всюду колодцы с водой. Настоящая роскошь. Они тут живут и не понимают, насколько благословенна эта земля, напоенная водой! Они воспринимают воду как должное, но только мы, выросшие в засушливой пустыне, знаем, что вода – дар Божий! Больше всего его поражали журавли. Которыми в большинстве своем черпали близко залегающую воду из колодцев. Простота и доступность воды была главным впечатлением, которое испытал Аркадий, приехав на Украину. Он знал, что так бывает, что в других республиках вода – не проблема, но, чтобы настолько не проблема, этого он не ожидал. И хотя, к хорошему быстро привыкаешь, а вот к обилию воды никак привыкнуть не получается. И еще… вишни… и сирень… как ее тут много! И вишен, и сирени, как любят тут ее, как заботливо высаживают около каждого дома, вместе с нарядными кустами калины. Босоногие и голопузые мальчишки, такие же, как и в Коканде, возились в такой же пыли, играя в такие же игры, только кричали при этом на своем языке, так похожем на русский и одновременно таким отличным, что порой, при общении с местными, Аркадий совершенно искренне не понимал, о чем собственно идет речь.

Пройдя мимо церкви, закрытой за ненадобностью новой властью, ему за поворотом открылся небольшой мостик через речушку Серебрийка, приток Днестра, давший свое название селу. А уже за этим мосточком начинался город. Поначалу он практически ничем не отличался от пригорода – все те же мазанки, правда, кое-где выкрашенные в голубой цвет, те же садочки, заборы-штахетники. Но вот и железнодорожный вокзал за которым, завод, тут и появились каменные здания, и начинались городские кварталы. Аркадий прошел мимо машиностроительного завода, направляясь к базару, центру городской вселенной. А уже от базара к первой школе, где собирались синеблузники, было рукой подать.

В своих душевных переживаниях Аркадий и не заметил, как дошел до тяжеловесного здания школы. На первом этаже еще шел спешный ремонт: готовились к дню знаний, как всегда, не успевали, но, обязательно должны были успеть. Директор школы уехал куда-то за дефицитными стройматериалами, которые обещали, но так и не выписали, завхоз костерил строителей так, что слушать его школьникам, да что там школьникам, учителям школьников было категорически противопоказано. Но из всего этого бардака вырастала уверенность – надо, значит, будет сделано. Аркадий прошел на второй этаж, в класс музыки, где чаще всего проводили репетиции синеблузники. Этот класс уже был приведен в порядок. Только надо было расставить парты, стоявшие высокой кучей в самом центре класса, чтобы не мешать покраске пола. Но здесь никого не было. И тут он увидел Ребекку. Она была вся в рабочей одежде, видно, что с утра занималась ремонтом в школе – ее роба была забрызгана краской и мелом. Девушка спешила, лицо ее раскраснелось, из-под платка выбивалась прядка кучерявых волос, а на щеке красовалось маленькое белое пятнышко – брызги побелки.

– Аркадий, здравствуй! Мы собрались в спортивном зале, его отремонтировали самым первым. Идем. У нас не так много времени. А работы – тьма.

– Здравствуй, Ребекка, конечно идем.

Он опять почувствовал какое-то странное смущение, а на душе одновременно стало тепло и приятно. Эта девушка похоже действительно волновала его, и эта душевное беспокойство было не таким уж и неприятным. Аркадий любил все раскладывать по полочкам. Его, конечно же, беспокоило то, что сейчас это самое разложение никак не удается. Но что делать? Ах да, идти в спортивный зал. Он располагался в полуподвальном помещении. Тут собрались все синеблузники, не только костяк команды – Есик Луферман, Мося Гурфинкель, Валик Куняев, Андрей Погорелов, Сонечка Пришвина, Петя Мочало, Ребекка Гольдберг, пришли и Маня Рассохина, Дима Вайншток, Славик Винокур и Машенька Лисицкая. В качестве приглашенных гостей были Аркадий Григорянц и Арончик Кац. На их долю выпало оценить приготовленную программу взглядом со стороны. Ривка успела быстро куда-то сбегать и переодеться в обычную форму синеблузников.

Перед началом репетиции весь коллектив собрался в круг. Положили руки на плечи друг другу и запели свой гимн. Получалось у них очень слажено и задорно. Этот гимн, гимн молодой творческой силе им был по душе. А потом начался прогон. Именно так назвал это действо Есик Луферман – творческий руководитель и идейный вдохновитель Синей блузы. С точки зрения синеблузников Есик на сей раз совершил нечто революционное – он все их небольшие сценки, диалоги и чтения, главной темой которых стала борьба с бюрократизмом, объединил единым сюжетом. Бюрократ мешает нашей борьбе с главным врагом – капитализмом. Вот стержневая идея всей постановки. И политическая обстановка, и сценки на злобу дня, и великолепные стихи Маяковского про проведение последнего заседания по отмене всех заседаний – все было подобрано точно и в тему. Была и адресная критика. А без этого ни одно выступление этого коллектива не обходилось. И все шло хорошо вплоть до последней сцены, когда надо было выстроить финальную фигуру – гимнастическую пирамиду. Пирамида не удалась. Они повторили ее еще раз и еще.

– Валик! Включайся в действие! Ты что спишь? Не куняй на месте, почему пирамида рушится? – вынужден был одернуть Валентина Куняева Луферман.

– А что ей не рушится? – после вчерашнего свидания Валя был, мягко говоря, не в духе. На парня было жалко смотреть. Всем, но только не Ребекке.

«Странно, почему он так расклеился, я-то думала, у него характер сильнее будет. Или я так ошибалась? Нет, не могла я ошибиться в человеке. Или это я так на него действую? Тем более, надо ведь и характер проявлять!» – Ребекка посмотрела на унылого парня еще раз, теперь уже чуть иронично, и произнесла:

– Что же, Валик, ты не весел, буйну голову повесил? Эй! Встряхните молодца, дело сделать до конца.

Такого от Ребекки никто не ожидал. Страстью к стихосложению она не пылала, тем более к стихотворной импровизации. Валик же стоял с раскрытым ртом, казалось, что он так и не понял, что же, в конце концов, происходит.

И что ей оставалось делать?

– Есик, дай пару минут перерыва. Я с Валей поговорить хочу. – произнесла Ребекка.

– Отдыхаем. Пять минут, и ни минутой больше! – зло и раздраженно буркнул Луферман. Он подошел к наблюдающим Аркадию и Арону.

– Что скажете, ребята. На последнюю сцену не обращайте внимания. Это Валик сегодня что-то концентрацию потерял. Ничего, Ривка его сейчас быстро на место поставит.

– Почему Ривка? – спросил самым безразличным тоном Аркадий, – они что, пара?

– Да нет, куда Валику Ривку осилить, тут без перспектив, у нее характер шо алмаз. Твердый. Он против нее как мясо против ножа. «Укрощение строптивой» Вильяма, так сказать Шейкспира, читал? Так это вот про нее. Парень-то сохнет, а ей все равно. Не ее парень. Друзья. Ладно, я тоже разболтался. Арончик, что скажешь?

– Есик честно, мне кажется, ты слишком круто берешь.

– В смысле? – Есик аж рот раскрыл от удивления.

– Ну, критика наша, в смысле, слишком острая. Мне так кажется. Может, надо градус понизить?

– Как это понизить? Ты что? А смысл тогда делать все это? Ты имеешь имена и фамилии не называть?

Арон в ответ осторожно пожал плечами, мол, понимай, как хочешь. Может это я имел в виду, а может быть, совершенно другое.

– Ну, друг ты мой ситный, от тебя такого не ожидал. Чего бояться? Мы должны вскрывать недостатки, и говорить о них честно и открыто! Так учит нас партия!

– Ну да, ну да… Но все-таки… Еся, подумай, может быть, кое-что убрать?

– А что ты скажешь, Аркадий?

– А я ничего плохого не вижу. Кроме пирамиды.

– То есть, устраивает?

– В основном, устраивает.

– А в частности?

– А в частности: пирамида!

– Понял! Всем: собрались! Начинаем!

Аркадий наблюдал, как совершенно раскрасневшийся и напоминающий вареного рака Валик Куняев вернулся к репетиции. Было видно, что нахлобучку он получил по самое не хочу, и проведенная воспитательная беседа пошла парню явно на пользу. Он действительно собрался, поменялся местами со Славиком, который и был слабым звеном в пирамиде, взяв на себя основную нагрузку, в смысле, нагрузку у основания. Физически Славик был сильнее и крупнее, фактурнее Валика, в основании пирамиды смотрелся намного интереснее. Но не тянул. То ли волновался, ведь на других репетициях удавалось, то ли сказывался недостаток опыта, но теперь Валя тянул на себе основную нагрузку. И у них получилось. Легко и просто – с первого захода. Аркадий показал Есику издалека большой палец, мол все хорошо. Ему хотелось остаться, поговорить с ними, но время поджимало, пора было в часть. Он громко извинился и быстрым шагом ушел из спортзала.

После репетиции Есик и Арон шли домой вместе.

– Арончик, дорогой, скажи мне, что тебе наступило на мозолю? Какая блоха поселилась в твоей светлой шевелюре, шо ты меня так смутил своей робостью? Я-то тебя помню совсем-совсем не таким…

– Еся. Ты меня пойми правильно. Я ведь не случайно сюда вернулся. Мне ведь светила аспирантура в педагогическом.

– И что так?

– Наша Синяя блуза оказалась средством врагов народа, которыми они очерняли советскую власть.

– Вот так?

– Именно. Меня трижды вызывали на допрос. Умный человек посоветовал: перебраться из города в район. Если далеко – решат, что сбежал, будут искать и найдут. А тут вроде и под боком и руки могут до меня не дойти.

– Шо за умные люди в той Виннице бывают.

– Знаешь, а я сейчас боюсь. И боюсь еще больше.

– Не понял?

– Я ведь Моне предложение сделал.

– Так-таки решился? Молодца!

– Молодца-то я молодца, а вот если придут за мной? И на кого я ее оставлю? А если еще ребенок? Подумай!

– Да, ситуация, брат Арончик. – и Есик в задумчивости стал яростно чесать шевелюру.

– Решил так, до первого сентября вообще ничего, жду. Потом поговорю с ее родителями. А там – распишемся, где-то после Нового года. Если до Нового года не возьмут, конечно.

И Есик в задумчивости утвердительно кивнул товарищу головой. Говорить все равно было уже не о чем.