Текст книги "Рудимент"

Автор книги: Виталий Сертаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Мне, как и раньше, приносили книги, и, кажется, впервые заинтересовались моими скромными способностями. Приходили врачи и студенты. Я попал не просто в больницу, а на кафедру, плотно подсевшую на соответствующей тематике. У меня появилось множество приятелей и ни одного нового врага. Я просил книги, и мне их с удовольствием приносили, в том числе медицинские. Спустя какое-то время я без помощи лечащего врача мог прочесть студентам и аспирантам лекцию о своей болезни и состоянии современной науки в целом. Я проглатывал все, что издавалось в России по насущной теме. Студенты слушали меня, открыв рот. По вечерам я, как и прежде, в Питере, устраивал художественные чтения. Ореол моей славы вышел за пределы кафедры и захватил институт.

Но принципиально это ничего не меняло. Болезнь прогрессировала.

Наступил великий день, когда в палату вкатили тележку с компьютером. Компьютер предназначался мне и был куплен благотворительной организацией. Старенькая маломощная модель, но вечерами, после ухода сотрудников, мне разрешали подключаться к Интернету. В палате нас лежало трое, и днем я не мог отказать товарищам по несчастью. Хотя со скрюченными конечностями не особо поиграешь во всякие там «Квейки».

Что ни говори, а подарок снова походил на бинокль для слепого.

Но вечером… По личному распоряжению главного врача в палату протянули телефонную линию из ординаторской, а молодые медики покупали мне карточки ночного Интернета. Конечно, мне, как и всем прочим, полагался своевременный отбой. Но ведь я отличался от прочих. Я помогал студентам с курсовыми работами, и не потому, что в одиннадцать лет глубоко разбирался в медицине. Просто моя память удерживала колоссальные объемы непонятных текстов. Лишь не так давно, буквально в прошлом году, я научился избавляться от лишней информации. Все эти годы через мой мозг катилась лавина и порядочно засоряла серые клетки.

Теперь-то я умею фильтровать…

Зато благодаря паутине я прочитал то, что мне не могли достать в библиотеках. Я прочитал достаточно, чтобы понять: невзирая на всеобщее плаксивое умиленье я навсегда останусь лишь забавным экспонатом.

А я хотел работать. Да, да, не только жить, но и работать. В сети я отыскал множество возможностей для заработка, но проблема лежала в другой плоскости. Официально, по документам, я еще ребенок. Я не правоспособен. У меня нет и еще долго не будет стоящей профессии. Программирование? На это уйдут годы, и окончательно сядет зрение, и без того слабое. Я просто могу не дожить до момента, когда мной заинтересуется солидная фирма. Но лишь в солидной фирме я мог рассчитывать заработать денег на лечение за рубежом.

Благодаря Интернету я отбросил всяческие сомнения. Мне отчаянно необходимо было заявить о себе, сделать так, чтобы меня забрали в заграничный медицинский центр. Вероятно, в Москве работали врачи не хуже заграничных, но они не владели и десятой долей средств, необходимых для реабилитации таких уродов, как я. Я уже знал, сколько стоит импортное кресло с аккумуляторами и телескопическим управлением. Я догадывался, что никакой фонд не выделит мне в столице квартиру на первом этаже со специально оборудованным туалетом и выездом.

Но я ведь, черт подери, был гораздо умнее прочих пациентов. И я хотел вырваться. Ходить мне не суждено, это очевидно. Но чего-то я в жизни сумею добиться, если пойду на качественный прорыв.

Я помню, как лежал глубокой ночью и пялился в потолок. Я спрашивал себя, что я, на самом деле, собой представляю. Хорошая память? Приятно, но никому не нужно. Пять языков? И без меня достаточно переводчиков, а карьера репетитора меня не вдохновляла. Читаю детишкам сказки собственного сочинения?

Чушь. Строго говоря, я походил на процессор без монитора и клавиатуры. Колоссальная мощность с нулевым КПД. Я двигался в неверном направлении, а если взглянуть правде в глаза, то кружил на месте.

Я честно спросил себя, что я, на самом деле, умею такого, что могло бы принести мне независимость, деньги и превосходное медицинское обслуживание. И не осмелился себе признаться.

В то время я не знал, что мной уже интересуются. Люди из Фонда прокручивали пленки с записями моей болтовни. О гномах и драконах. О вирусах с упавшей кометы и плотоядных деревьях с Венеры.

Эти парни кое-что засекли. Они держали след не хуже натасканных гончих.

Они решили познакомиться со мной поближе.

5. РУДИМЕНТ

Питер, знаешь, какое мое самое первое воспоминание?

Игла.

Что помнят нормальные дети? Улыбку матери, наверное. Или как они играли в манеже. Сложно сказать, я не помню, чтобы начинала с обыкновенных игрушек. Моими первыми игрушками были всевозможные предметы совсем из другой области.

Я помню иглу, потому что с нее началась боль. Не так давно я спросила мамочку: какое право вы имели так мучить ребенка? Может, у меня из-за вас теперь неизлечимый невроз? Вот ты, Питер, прочитал мне столько захватывающего про неврозы и другие отклонения, что я поверила. У меня невроз, связанный с детскими комплексами. Но что мне не грозит, так это комплекс про того древнего парня, который убил отца. Ты так здорово рассказывал, а я опять позабыла…

Они тыкали мне в руку иголкой, чтобы определить скорость отторжения инородного тела и скорость регенерации сосудов. Очень красиво, не правда ли? Словно речь идет о крысе…

Мне, наверное, годика три или три с половиной. Мама отвлекает меня какой-то яркой игрушкой, говорит что-то вымученно-веселое, в то время как двое, за занавеской, занимаются моей онемевшей рукой. Страх номер один в моей жизни – люди в марлевых масках. Их глаза – словно пара донных рыб, что обитают на страшной глубине. Они плавают в сумрачном, сдавленном пространстве, они живут отдельной, равнодушной жизнью между надвинутыми на лоб шапочками и повязкой, закрывающей рот и нос. Они еще не начали ничего делать, а я уже стонала или подвывала. Каким-то образом я ухитрялась не разреветься. Ты представляешь, Питер, я не хотела, чтобы мама почувствовала себя неловко из-за того, что я такая плакса!..

Я же не знала тогда, что мамочка с ними заодно.

Они мне не делали больно. Я бы запомнила, если бы было очень болезненно. И впоследствии процедуры, подобные этой, происходили неоднократно. В последние годы я уже перестала обращать внимание…

Мама крутила у меня перед носом каким-то идиотским котенком, или слоненком. Я отлично его запомнила: у зверя были выпученные глаза, словно ему врезали между ног, или он подавился рыбной костью. Ума не приложу, кто придумывает такие игрушки, что ребенок может испугаться в темноте!

– Смотри-ка, Бобби говорит Дженне «Приветик!» – отвлекала меня мамочка. А я все равно постанывала, потому что за белой простынкой шевелились две тени в масках. Они меня привязали к столу, такой огромный стол, как в Голубой перевязочной, и прямо над головой висела шестиглазая лампа.

Я чувствовала, как они трогали мою руку, привязанную отдельно, а затем появлялась игла. Шприц я не видела, но точно предвосхищала момент, когда он должен был воткнуться мне в кожу. Один раз, и другой. После этого рука онемела, я не чувствовала ее почти до плеча. И эти двое, в масках, могли делать то, что задумали. Потом они фотографировали, а я билась в кожаных петлях. А мама целовала меня и плакала.

Хорошо, что им хватало ума спрятать за простыней то, чем они занимались. Наверное, в три года я лишилась бы рассудка, а сейчас могу лишь улыбнуться. Ничего особенного они не совершали. Втыкали в обезболенную руку иглу и засекали время, как долго она выходит. У обычного человека этот процесс занял бы несколько дней и сопровождался бы нагноением. Из меня игла выходила за несколько минут.

Они так нуждались в замерах, в прогнозах, в динамических построениях! Год за годом они регистрировали мои способности к заживлению, или как правильно назвать. Спустя время я спокойно переносила подобные процедуры без всякой простыни, и когда добренький Пэн Сикорски втыкал в меня что-то, мы даже ухитрялись болтать. Мама при этом давно не присутствует. Наверное, все-таки неприятно, когда режут ее ребенка!

Я как-то спросила Сикорски, почему нельзя было меня усыплять. Он сказал, что полный наркоз еще никому не шел на пользу. И сам мне показал на снимках, что происходит с веной. Если пережать сосуд, то у любого теплокровного существа образуется гематома, а кровь начинает искать обходные пути. Соседние вены берут на себя часть нагрузки, пока все не придет в норму. На такую операцию у организма уходит порядочно времени.

Я видела снимки. У меня после перекрытия вены в течение минуты образуется новое русло. Иногда я думаю, что Сикорски дорого бы дал, чтобы проткнуть мне сердце и посмотреть, что из этого выйдет.

Очень скоро ему представится такая возможность.

После этого мама вытирала мне лоб салфеткой и гладила мне волосы. Я до сих пор помню запах духов, которыми она пользовалась четырнадцать лет назад, и помню прохладную ткань ее белого халата. Я думаю, что она меня все-таки любила и страдала вместе со своим ребенком.

Но простить ее невозможно, потому что она знала, кого родила, и знала, что ее ребенок будет страдать. Я на тебя здорово разозлилась, Питер, когда ты заявил, что матерям надо прощать. Помнишь, ты еще удивился, почему я такая злая? Я же не могла тогда с тобой поспорить, потому что твоя мама начала пить с горя и не бросала тебя. А главное – она же не нарочно рожала будущего инвалида.

Моя мама отчетливо представляла, чем все может закончиться. Я помню, что перед тем, как переехать на юг, в Джексонвилль, она отвезла меня на первую серьезную операцию. Я подслушивала, как они говорят обо мне. Они спорили и ругались. Мне показалось, что мама несколько раз всхлипнула. Наверное, именно тогда они получили снимки и обнаружили, что программа модуляторов дала сбой.

Мама сказала:

– Не исключено случайное рудиментарное образование…

– Почему ты обзываешь меня «рудимент»? – строго спросила я. Мама засмеялась, а сладенький Пэн Сикорски подарил мне леденец. Он вечно таскал мне сладости.

– Я тебя не обзывала! – отговорилась мамочка, – Ты уснешь, а когда проснешься, все уже будет в порядке, и мы сразу поедем. У Дженны в животике есть одна лишняя маленькая штучка, которую надо убрать. Иначе моя Куколка будет очень болеть…

Теперь я могу тебе рассказать. Вот только выпью немножко, для храбрости. Не беспокойся, милый, я не стану алкоголичкой. Просто не успею, они найдут и убьют меня гораздо раньше…

6. КРОЛИК В СТРАНЕ УДАВОВ

Когда хотят написать о благородстве, часто втыкают фразу насчет того, что выбор есть всегда. Мол, у человека всегда остается лазейка, чтобы не чувствовать себя законченным подлецом. Например, повеситься. Или броситься грудью на пулемет. Или публично покаяться.

Мне не в чем было каяться, когда меня нашел этот человек. Доктор Бинченто. Я сразу же понял, что меня нарочно оставили в саду одного, дабы он мог подойти и обстоятельно со мной побеседовать.

– Добрый день, Питер! – ласково обратился он. – Я знаю, что ты неплохо говоришь по-английски, так что обойдемся без переводчика.

Он представился сотрудником организации с непроизносимой аббревиатурой, которая помогает одаренным детям, имеющим проблемы. Сердце мое екнуло. Я отложил журнал. Этого человека я видел впервые.

Хрустящий синтетический халат, под ним ослепительно белая рубашка, с распущенным узлом галстука, изумительно белые зубы. Это я сейчас привык к штатовской стоматологии, а тогда меня поразил его сверкающий рот. Я не дал ему больше тридцати пяти и ошибся на семь лет. В докторе Винченто соединялась итальянская и ирландская кровь с легкой примесью чего-то смугло-экзотического. Тут я угадал, я хорошо разбирался в национальных отличиях. Один из его прадедов приплыл в Штаты на доске с острова Гаити.

– Вы лечите церебральный паралич? – спросил я.

– Этим заняты мои коллеги, – улыбнулся Винченто. – Меня гораздо больше интересует то, что ты умеешь.

Он сразу ударил в точку. Я почувствовал легкое головокружение. Этот человек никогда раньше не появлялся, но каким-то образом узнал про меня. И узнал про меня что-то такое, ради чего пересек океан.

Винченто сказал, что ему позвонил врач из благотворительного Фонда, что патронировал нашу больницу. Они сделали несколько видеозаписей и отослали их в Штаты. Чистая любезность, сказал Винченто. Профессиональная взаимопомощь. Тридцатиминутная кассета, на которой я вещаю свои небылицы про лесных троллей и озерных духов. Вокруг рассказчика – человек двадцать, включая персонал. На другой кассете я, без подготовки и бумаг, непринужденно толкую студентам о рефлексотерапии. И еще одна короткая запись. Сказка о похождениях отважного кролика в стране удавов.

Во время чтения этой сказки я, помнится, немного перегнул палку. Сочинял, как всегда, на ходу, погнался за дешевыми эффектами, или настроение было плохое, но малыши начали плакать. А мои сверстники, и даже те, кто постарше, просили прекратить, но не уходили. Подросткам ведь так нравится щекотать себе нервы. Плач услышала старшая сестра, прибежала и напустилась на автора. Ни до того, ни после такого не было. Я почувствовал себя жутко виноватым, что испугал маленьких.

И еще кое-что.

Кролик в стране удавов. Чтоб мне треснуть, если я помню этот сюжет. Вот так всегда, родилось – и почти сразу куда-то испарилось. Не успел записать или быстренько озвучить – считай, пропало. Я как-то раньше не задумывался, что должно быть иначе. То есть не возникало вопроса, почему не забываются чужие романы, или песни, а свое тут же рассыпается…

Я слушал этого лощеного типа, а голова моя звенела, как старинный арифмометр. Я перебирал в памяти больничный и кафедральный персонал. Кто же записывал на магнитофон наши сходки, причем тайно? И кроме аудио, ухитрились произвести видеозапись. Камеру я бы сразу заметил, стало быть, законспирированный оператор пользовался скрытой аппаратурой.

Зачем? Я ведь ничего не скрывал. Стало быть, один из сотрудников Фонда постоянно работал в нашей больнице? И, в числе прочих, выбрал для отправки именно эту запись, где я невольно напугал своих соседей…

– Меня летом повезут в Евпаторию! – доложил я. – Там гидромассажи и грязь. Если вы не лечите мою болезнь, то чем вы можете помочь?

Доктор Винченто распахнул зубастую пасть еще шире. Мне показалось, он хочет нагнуться и перекусить мне шею. Мы, как и прежде, оставались наедине. Других ребят повезли обедать, а меня как будто забыли. Беседа проходила на круглой вытоптанной лужайке возле крошечной клумбы. Отсюда веером разбегались сырые, пропитанные вчерашним дождем дорожки. На липах только начали распускаться почки, парк просвечивал насквозь. На крылечко нашего корпуса, сердито размахивая руками, выскочила медсестра и загнала последних курильщиков внутрь. Это дало мне лишний повод удостовериться в возможностях гостя. Он словно купил у институтского начальства права на мое время.

– Ты великолепный рассказчик, Питер! – похвалил гость. – Видишь ли, у нас по всему миру много друзей. Мы им платим, чтобы они сообщали о талантливых ребятах вроде тебя, попавших в беду. Не обязательно находящихся на лечении… – Он продолжал растекаться, а я вдруг уловил, в чем отличие его подхода. Мы были едва знакомы, а этот человек разговаривал со мной как со взрослым…

– Есть ведь много людей, Питер, живущих в ужасных бытовых условиях, и им никогда не раскрыть свои способности. Впрочем, ты ведь и сам из неблагополучной семьи, верно? Мы стараемся найти таких ребят и помочь им. Внушить им веру в себя и обеспечить будущее…

– Что вы от меня хотите?

– Питер, в нашей клинике имеется специальная аппаратура. Мы очень внимательно изучили пленки с твоими… выступлениями и обнаружили экстремально высокий уровень воздействия на настроение окружающих. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Нет. – Я действительно не вполне понимал, но хотелось мне в тот момент только одного: чтобы он поскорее оставил меня в покое. Поверх фланелевой пижамы меня почти до горла укутывало шерстяное одеяло. Я напоминал застрявшую в коконе бабочку, улитку, переросшую размеры раковины. Собеседник не оставил меня в покое. Вместо этого Винченто передвинулся в тень и уселся поудобнее.

По размокшим вафельным крошкам вышагивал одинокий, колючий грач. Из морщинистых луж, как потрепанные вулканы, торчали сугробы. В сотне метров две мумии из общей хирургии осваивали титановые протезы. Если бы мой новый знакомый очень захотел, то смог бы, наверное, похитить меня. Просто выкатил бы через задние ворота…

– Хорошо, Питер, я тебе объясню. – Винченто был терпелив, как спустившийся ангел. – Я много лет исследую нервные заболевания подросткового и детского периода. Ты ведь неплохо разбираешься в медицине?

Я предпочел промолчать.

– Есть много причин неврозов, – мягко продолжал американец. – Одни возникают вследствие болезни, другим способствуют внешние факторы.

Скажем, плохая неуспеваемость, раздоры в семье, недостаток тепла со стороны старших родственников. Многообразие подобных заболеваний отражает неисчерпаемое богатство нашей психики, поэтому сложно говорить о конечной статистике. Сколько будут жить люди, столько врачи будут изучать нервные проблемы детей. Но иногда возникают обстоятельства, когда внешний фактор невозможно установить. Человек плачет – и не может объяснить, что произошло. Или отказывается кушать, замыкается в себе, хотя нет никаких видимых посылок. Нет разочарований в любви, достаток в семье, непьющие, любящие родители…

– А при чем тут я? Вы считаете меня сумасшедшим?

– Ни в коем случае. Ты же видишь, я перед тобой ничего не скрываю, потому что ты слишком умен и раскусишь любую хитрость. Мы посмотрели видеозаписи, прогнали компьютерную модель. Затем наш коллега, с разрешения руководства этого института, изучил поведение больных, регулярно приходивших слушать сказки.

Ты не безумец, Питер, но некоторые пациенты после общения с тобой приходили в сильное волнение, а младшие детишки проявляли все признаки нервного расстройства…

Он выждал, давая мне время прийти в себя.

– Это ерунда! – не очень решительно заявил я. – Если кому-то стало плохо, то почему же доктора не заметили? Такого не может быть. Я не придумывал никаких ужастиков!..

– Может, Питер, еще как может, – укоризненно выпятил губу Винченто. – А ваши доктора ничего и не заметят, поскольку почти все твои соседи и без того достаточно больные люди. Извини, не принимай это на свой счет! Заметить можно, если точно представлять, что именно ожидается. После того как был получен первый видеоматериал, мы направили специалиста для выборочного контроля за ребятами, которых застали возле тебя. Ты помнишь, в корпусе апробировали новое томографическое оборудование? Я с большой радостью могу сообщить тебе, Питер, что наши предположения подтвердились. Острый невроз длится пару суток и исчезает без последствий, если его не отягощать. – Он замолк, испытующе глядя мне в глаза.

Я почувствовал, как по спине струйками течет пот. Впервые в жизни я боялся человека в белом халате.

– Например, – равнодушно добавил Винченто, – если не внедрять впечатлительному человеку в мозг одну и ту же мысль на протяжении нескольких недель или месяцев. Это тема моей диссертации, Питер. Уж поверь, опыт имеется. А подростки, они такие впечатлительные…

У меня заболел живот, и с невероятной силой потянуло на горшок.

– Ты записывал свои фантазии, Питер?

– Очень редко. Рука устает…

– А мне говорили, что ты пишешь.

– Ну, это не для всех… – Я застеснялся. – Это так, иногда стихи, или песенки…

– Песни?! – невероятно оживился Винченто. – Ты сочиняешь песни? Это здорово! Нельзя ли взглянуть? Честное слово, я не буду смеяться.

– Да ладно вам! – Я отбивался, но все равно было приятно. – Музыку же я не могу сочинить. И я все выкидываю!

– А вот тут ты ошибаешься. Музыку сочинять совсем несложно, и я мог бы тебе помочь. Но к этому мы вернемся позже. Ты говорил, что сам не можешь вспомнить собственных сказок?

Ничего подобного я ему не говорил, это точно. Но американец не дал мне открыть рот.

– Я хотел бы, чтобы ты сам послушал. Дай знать, если заметишь что-то необычное. – Он вытащил из кармана портативный магнитофон. Не плеер с наушниками, а миниатюрный кассетник с крохотным монодинамиком слева.

– Наушники не годятся! – точно уловив мою панику, предостерег американец. И, больше ни о чем не спрашивая, нажал кнопку.

Что я мог возразить? Заткнуть одно ухо здоровой рукой? Изобразить истерику, умолять его отпустить меня в палату? Очень глупо. Он ведь понимал, что я давно вышел из детского возраста. А я понимал, что так легко он не отвяжется. И кроме того, если честно, меня завораживала эта запись…

Раздался мой собственный голос, искаженный техникой, слишком тонкий и дребезжащий. С некоторым ужасом я убедился, что впервые в жизни слышу этот текст. Ни намека, ни клочка не зацепилось.

Чужое, дурацкое фэнтези.

Фабула не блистала оригинальностью. Три отважных мореплавателя находят старую пиратскую карту и отправляются на поиски некоего сакрального знания, заключенного в осколках магического кристалла. Очевидно, кристалл здорово перемололи, а затем рассеивали над землей с орбиты. Короче, нить повествования можно было вести бесконечно. Недостатка во вредных монстрах и злопамятных чародеях тоже не наблюдалось. Средней паршивости квест, годится без ограничений по возрасту…

– Вот здесь! —Доктор Винченто перемотал запись. Я не сразу уловил, что он имеет в виду.

– Разве ты сам не замечаешь, Питер? – В голосе доктора сквозило неподдельное изумление. Впервые с начала встречи из-под казенного расположения выглянул ученый фанатик. – Вот здесь, Питер! И снова! Неужели ты не слышишь?!

Я напрягся изо всех сил, но лишь с третьей попытки неясный шумовой фон превратился в слова.

– …Чевирра-антоток-римисс-с…

– Это ведь не я? – Сердце нагнало мне под черепную коробку излишек крови.

– Ты, Питер!

– Но таких слов в русском не существует…

– В английском тоже. Кстати, Питер, я вообще не знаю русского языка. В данном случае это совершенно неважно. Эти отступления, назовем их так, не связаны с речевым восприятием. Не перебивай, послушай дальше.

Еще десять минут записи, и снова я не уловил ничего необычного.

– Потрясающе! – Винченто расстегнул халат и окончательно развязал галстук. Теперь мы потели с ним на пару. Облака его дезодоранта грозили навсегда отшибить чувствительность моей носоглотки. – Пройдемся второй раз, медленно, ладно?

Я безвольно кивнул.

– Там… там еще встречалось?

Шесть или восемь раз.

– То же самое?

– Нет, разное. Я не уверен, что для тебя это безопасно. Очевидно, мозг блокирует сигнал, вступает в действие защитная подпрограмма.

– Это вроде как у женщин, которых в детстве изнасиловали, и они не могут вспомнить?

– Ты неплохо подкован, Питер! – Винченто промокнул пот со лба. Солнышко пригревало нас сквозь голые ветки, первые, одуревшие от зимнего сна, мухи вяло ползали по одеялу. – Я же говорю, нет смысла водить тебя за нос.

Мы попробовали вторично, в замедленном режиме. Мой фальцет превратился в тягучий баритон. Всякий раз, когда доходило до контрольной точки, что-то рассеивало мое внимание, буквально уводило в сторону…

– …Анбиз-за… рюэкри-амбизза-ставпол-лисс-с…

И тут же, без всякого перехода, нормальный текст. Сердце молотило в висках, периферическое зрение на несколько секунд потеряло четкость. Впечатление было такое, словно я глядел на кустарник сквозь длинную трубу: в центре четко, а по краям расплывчато.

Американец убрал магнитофон.

– Я хочу помочь тебе, Питер. – Винченто закинул в рот жвачку. – Мы все хотим тебе помочь. И не надо так волноваться. Я уверен, что ты и сам догадывался о своих необычных способностях. Но то, что может показаться вредным или даже опасным, достаточно легко обратить в пользу.

– Я сойду с ума?

– Выбрось эту ерунду из головы…

– Я должен молчать, чтобы не навредить остальным?

– Опять ты ошибаешься. Вовсе нет. Напротив, что касается психотерапии, у тебя замечательные перспективы. При соответствующей тренировке ты мог бы многого добиться. Закончить университет, получить степень, лечить больных с отклонениями. Первое время я мог бы выступить твоим научным руководителем, скажем так, агентом. Семья единомышленников, Питер, сообщество друзей, где никто не будет замечать твоей инвалидности. Ты обретешь семью, которой у тебя никогда не будет здесь.

– Ты ведь чувствуешь себя одиноко, Питер? Ты чувствуешь, что мог бы добиться большего, чем посвятить судьбу прогулкам вокруг этой клумбы? – Винченто небрежно качнул носком изящной туфли в сторону пятна вонючей слякоти, закованного в бетонную чашу. В качестве озимых клумбу щедро засеяли окурками и кошачьим дерьмом.

Винченто нанес мне удар ниже пояса. Наверняка он читал мою историю болезни и общался с нашими врачами. Он появился удивительно вовремя, когда я находился на грани. Никакие коллективные посиделки, и даже компьютер, не спасали меня от ноющего чувства бездарно убегающих дней. Дней, которых мне отпущено меньше, чем другим.

Я просто хотел жить. Чуть лучше и чуть интереснее.

– Мне жаль, если я тебя напугал, Питер, но мне бы не хотелось, чтобы между нами возникли недомолвки. Я вообще сторонник искренних отношений с детьми. То, о чем я тебе рассказал, должно остаться между нами. Я тебе сейчас подробно объясню, что будет дальше.

Первый вариант. Ты начнешь замыкаться в себе, бояться собственного голоса, будешь опасаться принести вред соседям. В результате доведешь себя до психоза, твое одиночество превратится в навязчивую фобию. Ты попадешь к психиатру, которому хватает возни со здоровыми детьми. Я имею в виду, с ходячими детьми. Допустим, ты чудом найдешь человека, который тебе поверит и заинтересуется.

Чем это закончится? Тебя изолируют окончательно, хотя в России не найдется ни средств, ни соответствующих методик для изучения феномена. Я уже не говорю про уникальную аппаратуру. Для сравнения – бюджет клиники, где я работаю, превышает бюджет всей системы здравоохранения Москвы. Ты навсегда останешься зависимым от санитаров и этого монстра… – Он постучал волосатым пальцем по массивному подлокотнику моего кресла. – Второй вариант, Питер. Я предлагаю тебе работу…

– Вы шутите? Мне всего тринадцать лет. У меня даже нет паспорта.

– Документы не играют роли. Ты можешь попасть в Америку, в превосходный южный климат и получить первоклассное обслуживание. Твоими нервами и костями займутся лучшие специалисты. Параллельно мы с тобой вместе, как единая команда, попытаемся разобраться, что творится в твоей умной голове. Мы постараемся придумать, как повернуть феномен на пользу людям.

– На пользу? – вырвалось у меня.

– А как ты думал? Твои предыдущие, с позволения сказать, опыты носили спонтанный и неорганизованный характер. Возможно, благодаря тебе мы сумеем найти ключ ко многим недугам в психической сфере. Но я повторюсь. Никто тебя не неволит, мы заключим самый настоящий контракт на работу. Если тебе не понравится в Штатах, ты вернешься домой. А если понравится, то получишь гораздо больше того, что получают американские больные твоего профиля. Долговременный контракт, дом на побережье океана, электрическое кресло, постоянных помощников, а главное – свободу. Автомобиль с собственным водителем, возможность путешествовать на самолете. И наконец… – Винченто наклонился ко мне вплотную. – Если ты получишь официальный статус, ты когда-нибудь сможешь забрать свою мать. Я знаю, что она лишена родительских прав, но это неважно, когда есть деньги.

Я посмотрел вокруг себя затуманенным взором. Внезапно окружающая обстановка представилась мне в совершенно ином свете. Грязевые потеки на больничных окнах, потрескавшиеся стены, прогнивший мусорный бак с ошметками бинтов. За ржавой оградой парка, ворочая серое месиво, ползут заляпанные, угрюмые автомобили. В клубах смрадного выхлопного дыма прогуливается несовершеннолетняя мамаша с коляской и бутылкой пива в руке. А на третьем этаже, в спертом вонизме, меня поджидает родимая панцирная койка и пускающий слюни сосед в памперсах…

Медленное гниение. Я даже не могу отравиться.

– Я смогу забрать маму?

– Питер, я не Бог, но нет ничего невозможного. Если ты получишь гражданство…

– А с моим врачом я могу поговорить?

Конечно. Никаких тайн. Но если ты это сделаешь, то наживешь множество завистливых врагов.

Я вздрогнул. Наживать врагов не входило в мои планы.

– И что от меня требуется?

– Для начала я поручу тебе небольшую работу на компьютере. Набор простых тестовых программ. Я думаю, за неделю ты управишься. Я понимаю, что наличные деньги тебе ни к чему, но оплата уже произведена.

– Как это?! – Мне казалось, что я сплю и никак не могу очнуться.

– Двести долларов получит твоя тетя в Петербурге. Остальное ждет тебя в палате. – Винченто взглянул на часы, встал и бережно покатил мое кресло к подъезду. Навстречу нам, дожевывая обед, уже выползали на перекур ходячие больные. – Позволь, я отвезу тебя, мы совсем заболтались…

– А как я узнаю, что мне делать?

– Твое задание уже пришло. Открой свою почту. Пароль «Крепость».

Черт побери! Этот человек знал мой электронный адрес, знал о моей семье…

Что он еще пронюхал?

Винченто подержал мою хилую клешню в горячей ладони и удалился, помахав сестре. Та кивнула и посмотрела на меня, как на инопланетянина. Минутой позже я понял, что привело бедную девушку в ступор. Над моей постелью, на гибком шарнирном соединении, нависал подвижный столик. На столике красовалась включенная «Тошиба» последней модели, с огромным экраном и сложным многокнопочным джойстиком на длинном шнуре. Помимо клавиатуры имелось еще одно, дополнительное устройство вроде портативного сканера. Лазерный карандаш, или что-то в этом роде… Я читал о подобных штуках. Новейшая японская разработка. Переводит ручные каракули в машинописный текст. Помимо фантастического ноутбука в палате оставался и прежний компьютер.

Сестричка, в почтительном молчании, переложила меня на кровать. Только сейчас, оторвавшись от электронного чуда, я обратил внимание на другие сногсшибательные изменения в обстановке. До обеда нас было трое. Теперь малолетний олигофрен справа исчез. Вместо его койки появился еще один столик, низкий, вроде журнального, и тоже на колесиках. Так, чтобы я мог дотянуться.

С нижнего яруса столика выглядывал японский магнитофон и целая стопка дисков. Как раз та музыка, что мне нравилась… Наверху лежала пирамида книг, именно те, о которых я мечтал. Батарея муссов, яблочных пудингов и фруктовых пюре без сахара. Сквозь стеклянную дверь пялились соседи по коридору.

Но главное потрясение было впереди. Я просунул ладошку в кожаную петлю джойстика. Устройство действовало как телескопический собачий поводок. Стоило коснуться большим пальцем сенсорной кнопки, как петля сжалась, прочно и удобно зафиксировав руку вокруг рукоятки. На экране, в графе меню, моргал флажок.