Текст книги "Рудимент"

Автор книги: Виталий Сертаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

21. АМЕРИКАНСКАЯ ЖИВОПИСЬ

Питер, я набиралась смелости, чтобы поведать тебе насчет Дэвида и малыша Роби. Ты прости, что я постоянно сбиваюсь в сторону, я плачу и впадаю в истерику, только успокоить меня некому. Заперлась тут в четырех стенах, занавесила окно и выглядываю в щелку, не проедет ли машина. Пока все тихо. Передо мной на столике, возле компьютера, лежат нож и револьвер. Да, представь себе, я обзавелась настоящим оружием. Так что какое-то время смогу держать оборону. Но они не отстанут.

Пока все тихо, и я в состоянии соображать, я доведу начатое до конца. Теперь виски трещат непрерывно, точно закрутили вокруг головы железный трос и медленно затягивают все уже. На голову я почти не обращаю внимания, это ерунда по сравнению с тем, что творится в животе. Но мне необходимо потерпеть совсем немного, и все образуется как нельзя лучше. Тебе пока знать ни к чему, боюсь сглазить.

Обидно только, что я тебя обманула и не отвезла на карнавал. И на водопады мы не попали, и на парад Роз. Не думай, пожалуйста, что все женщины обманщицы, ладно? Помнишь твой День рождения, ведь мы его отпраздновали, как я тебе обещала!

Роби тогда нарисовал для тебя картину, и ее разрешили оставить. По-моему, это была единственная картина Роби, которую Сикорски не отобрал, правда, повесить на стенку все равно запретили. Помнишь, как мы жалели Роби, что картины отнимают, и что за ним все время следят, как бы он не намазюкал чего-нибудь на дорожке или в туалете? А он лишь смеялся, сестра вытирала за ним слюни и меняла подгузник. Ужасно, Питер, да? Ты еще сказал как-то – уж лучше ездить, как ты, в кресле с аккумулятором и управлять одной рукой, чем в двадцать два года носить подгузники. Я всегда хотела спросить тебя: ты знал о его картинах? Ты же такой умный, Питер, неужели ты не догадался?

Мамочка сказала мне полгода назад. Она плакала, я тогда ударила ее. Я ударила свою мать, Питер, и хочу, чтоб ты об этом знал. Она плакала и пыталась меня приласкать, а я ударила ее. Потому что она, косвенно, была виновата. Твой санитар Дэвид, огромный такой, он работал раньше в корпусе «В». Малыша Роби у нас тоже не было, его перевели в «С» год назад, наверное, признали безобидным. В сущности, так и было, он безобиднее, чем Таня. Чего не скажешь о его творчестве. О его кошмарной мазне.

Дэвиду поручили работать с тобой, он был очень исполнительным и приветливым парнем, а к Роби прикрепили кого-то другого. Не знаю, кому из докторов пришло в голову забрать Дэвида и поручить уход за тобой этому ублюдку Томми. Хоть ты его и защищал, все равно он ублюдок. Я тебе попозже расскажу, какими гадостями он занимался. О, я про них многое знаю, но приходилось держать язычок за зубами. Ведь Дженна обязана была оставаться для всех миленькой девочкой!

Наверное, к тебе прикрепили Томми, потому что он белый и выглядит не так свирепо, как Дэвид. Да, Томми весь беленький и гладенький, и смотрится, как обсосанный леденец. Мамочка как-то обмолвилась, что Дэвид, пока служил в армии, был борцом в тяжелом весе, или что-то вроде этого. Потому нос сплющенный и лицо в шрамах.

Дэвида, безусловно, проинструктировали, как вести себя с Роби. Да он и без того был самым опытным. И как его только угораздило?

Когда я заметила, что Дэвида нет на службе, я спросила у Курта, у охранника с четвертого поста, это подземная перемычка между «В» и «А», ты туда не ездил, охранник сидит между двух решеток, чтобы рукой до него не дотянуться. Так Курт сказал, что Дэвид уволился. Курт хороший парень, он бы тебе понравился, Питер, вы могли бы вместе разгадывать кроссворды.

Но он наврал мне, или сам не знал. Дэвид сошел с ума, Питер, он вынес из крепости пару рисунков Роби. Как он ухитрился их пронести, никто не знает. У санитара инструкция очень простая: выдавать достаточно бумаги, красок и мелков, потом быстро собирать в непрозрачную папку для передачи доктору. Ни при каких условиях не выносить листы из палаты. Не позволять малышу рисовать в коридорах. Не обсуждать с пациентом рисунки. И самое важное – не разглядывать. Слишком опасно.

После того, что произошло с Дэвидом, бумагу для Роби нумеруют. Мамочка сказала, что когда взломали дверь в его квартире, рисунки висели на стене, а Дэвид висел напротив, вместо люстры…

Милый Питер, я так шучу, это страшный юмор, я понимаю, но если тебе надоест жить, попроси Роби нарисовать что-нибудь.

Он ведь добрый, он тебе удружит! Прости, прости, милый, я совсем не хотела тебя стращать, просто я выпила и несу всякую чушь. Да, представь себе, я выпила настоящего виски! Кошмар! Впрочем, теперь почти неважно, проживу я на пару дней дольше или нет. Какая разница, что вредно, а что – смертельно вредно? Самым вредным, ха-ха-ха, было знакомство с тобой… Пожалуйста, не обижайся, милый. Я счастлива, что именно ты стал моим первым, но это правда. Если бы не ты, я не сбежала бы из Крепости.

Уже скоро… Уже совсем скоро я закончу приготовления, и если все пройдет удачно, ты станешь первым, кто узнает…

Я люблю тебя, сладкий мальчик.

Ты будешь меня вспоминать?

22. НАСТЕННАЯ ТОСКА

Я знаю относительно Роби гораздо больше, чем Дженна. Но с некоторых пор я предпочитаю не проявлять излишнюю осведомленность. Куколка не способна держать язык за зубами.

Я никогда не забуду, что именно с ней потерял невинность, и вечно останусь ей за это благодарен. Хотя в книгах и кино педалируют фразу, что за секс, мол, не благодарят, что это удовольствие на двоих… К моему случаю это не относится. Я реально смотрю на вещи. Ни одна женщина не пойдет за меня замуж и не погубит жизнь на уход за уродом. Я знаю, что тут есть проститутки, специализирующиеся на обслуживании таких, как я. Более того, мне попался на глаза материал с предложением сниматься в порно; находятся извращенцы, которые бы выложили пару сотен, чтобы подрочить, подглядывая за нами с Куколкой. Так что, если моих мозгов не хватит на чужие рефераты, дипломные работы и разгадывание кроссвордов, я смогу переквалифицироваться в порнозвезды. Опыт имеется.

Что бы с нами не случилось, Дженна останется моей женщиной. И неважно, что всю, так сказать, мужскую работу ей пришлось взять на себя. Она столь трогательно заботилась, чтобы я не почувствовал себя хуже, ведь за три года у меня случились-таки два припадка, но не сильные… Куколка невероятно старалась, хотя сама ничего не умела, подозреваю, что я был к тому времени гораздо больше озабочен и в десятки раз лучше подкован… Подкован благодаря мудрому Пэну Сикорски, который придумал для нас с Винченто новую работенку. После невинных серий с обжиманиями в раздевалках предстояло озвучить кое-что похлеще. Могу лишь одно сказать: здорово, что я не свихнулся на почве секса, все к тому и шло. Я имел глупость приоткрыть перед Дженной самый краешек наших творческих исканий, и глаза у нее превратились не просто в блюдца, а скорее, в начищенные сковородки…

Милая Куколка, она так старательно строила из себя опытную даму, а сама боялась не меньше моего.

– Зачем тебе нужен урод? – теребил я ее. – Ты можешь начать интимную жизнь с красивым парнем, заиметь семью и счастье…

– А я, по-твоему, не урод? – надулась она. – Я восемь месяцев в году провожу в Крепости. Это как назвать? И при чем тут парни, если я тебя люблю?

– Нельзя любить инвалида! – сопротивлялся я больше для проформы, конечно, мне льстило ее внимание. Иногда я думал, что было бы, окажись на ее месте другая девушка. Тоже стала бы со мной, от скуки, возиться, и пошла бы на секс-эксперименты, чтобы потом нашептать подругам о таком необычном опыте? Ведь женщин тянет к необычному, я об этом много читал.

Грандиозная фраза, следует запомнить…

Интересно, что у меня и Дженны были совершенно разные цели, когда она стянула с меня штаны и, закусив губу, устроилась сверху. Я находился в полной прострации, вглядывался в ее перекошенное личико и даже не успел поймать момент, когда для меня все закончилось. Вряд ли Дженна испытывала страсть, среди девушек это редкое явление, хотя я сужу по книгам. Она задумала – и осуществила ритуал. Обряд конфирмации и одновременно – акт неподчинения всему, что над ней тяготело.

Я читаю ее сумбурные, пьяные исповеди и со стыдом признаю, что так и не удосужился проникнуться ее проблемами. Меня ни разу не удивила ее самоотдача, я слишком избаловался, привык за три года к первоклассному уходу. И ее заботу я, дурак, воспринимал как должное. Она не могла бежать из Крепости, следуя сиюминутной истерике, из горячей любви ко мне. От любви не убегают. Возможно, она поделилась с мамочкой, и та ей надавала по шапке за дружбу с русским инвалидом… А теперь она пишет мне про Баркова и Роби, как будто я не знаю лучше ее, что такое Роби.

Я осведомлен слишком хорошо. А не знаю я пока одного – как половчее прикончить малыша… Ведь он не слышит приказов.

Роби восемнадцать, в нем почти двести фунтов веса, полно лишнего жира, а его рыхлая кожа напоминает медленно варящийся гороховый суп. Несмотря на сбалансированное питание, он ухитряется игнорировать наиболее ценные продукты: или выплевывает, или незаметно выбрасывает. Он остается большим ребенком, остановившимся в развитии на уровне пяти лет. Но он не кретин, он всего лишь пятилетний мальчик с присущими возрасту маленькими хитростями. Он способен, например, сделать вид, что проглотил кусок рыбы, а потом отойти, выплюнуть ее на клумбу и закопать. Его выдержки хватает, чтобы ходить с этой рыбой во рту не меньше часа. Как следствие авитаминоза, у него постоянно возникают на коже фурункулы. Волосы на лице почти не растут, я подозреваю, что половой зрелости он никогда уже не достигнет. В этом его счастье. Быть мужчиной и не иметь возможности реализовать либидо – это изнурительное наказание. От этого Роби спасен.

Я в достаточной степени изучил его способности. Сомневаюсь, что Куколка меня поймет. Все дело в изображениях.

Изображение, с научной точки зрения, это ощущение, возникающее в организме под действием электромагнитной энергии на зрительный анализатор. Данное ощущение вызывает ответное действие, и не только в мозгу, но и на уровне подсознания. То есть, когда я смотрю комедию, голова моя переваривает увиденное в смех, и поднимается настроение, но в то же время в организме идут более глубокие процессы. Например, желудок лучше переваривает котлету. Подсознание незаметно воздействует на внутренние органы. Потому что изображения, будь то телевизор или рождественская открытка, активны по отношению к организму.

И многие из них агрессивны.

Я прочел несколько десятков статей по данному вопросу. К сожалению, приходится часто обращаться к словарям: мой английский еще хромает. Что такое агрессивные изображения? Вариантов много, но самыми опасными признаны периодические структуры, полоски, квадраты, повторяющиеся мелкие рисунки. В живой природе, в естественной среде, они практически не встречаются.

Самый простой пример – фасады небоскребов с бесконечными одинаковыми рядами прямоугольных окон, глазу не за что зацепиться. При постоянном, многолетнем воздействии подобных структур на зрение у человека развиваются неврозы, психозы и банальные стрессы. Три четверти урбанизированного населения планеты ежедневно подвергаются агрессии. Но никто не умирает, так как нервная система активно выбрасывает в кровь вещества-компенсаторы. Тот же самый адреналин, к примеру. Мы живем и наращиваем число умалишенных, не догадываясь даже о корнях явления.

В процессе видения глаз бессознательно совершает разные движения, пытаясь зацепиться за точку фиксации. Когда глазу не за что зацепиться, обозревая периодические структуры, возникают утомление и значительная нервная перегрузка.

Я видел рисунки Роби.

Они не способны довести человека до могилы. Куколка во всем видит крайности. Но злой гений Роби переносит на бумагу квинтэссенцию беспокойства.

Для желающих умереть его рисунки – прекрасное подспорье.

Винченто проворонил, что паренек рисовал для меня. И навел на мысль подговорить малыша к творчеству на свежем воздухе не кто иной, как Барков.

Барков рассказал мне про мост. Дело в том, что Владислава, незадолго до того случая с Дэвидом, подключили к Интернету. Раньше считалось, что его нервной системе повредит, а потом мама Дженны высказалась на собрании врачей в том духе, что повредить ему дальше уже невозможно. А парень чувствует себя ущемленным, и все такое. Откуда я это знаю? От Куколки, разумеется.

Лишний повод держать при ней язык за зубами. Дженна, когда вдохновится, способна выболтать любые секреты. Живой пример – ее письма, которыми она заваливает меня последнюю неделю. И ведь понимает, что Сикорски может заподозрить и отследить корреспонденцию на моем пи-си, а все равно шлет и шлет. Никак не может выговориться, бедняга…

Короче, Баркову наставили всяких фильтров, как и мне. Насчет секса, жестокостей и тому подобного. Но до конца не скрыться. Или Интернет есть, или его нет. Секс Владислава не шибко увлекал, зато он разыскал одну занятную публикацию в Омской газете. Там мост через Иртыш, и с моста прыгнули, взявшись за руки, две подружки. Им было лет по семнадцать.

Прыгнули в ледяную воду, потому что умер их музыкальный кумир. Я и не запомнил его фамилию Я сначала подумал: ну вот, теперь Барков будет меня доставать такого рода открытиями, придется от него прятаться.

Я сильно ошибался в себе. Во мне проснулся интерес, и с того дня как раз и потянулась ниточка которую Дженна обзывает «расследованием свободных журналистов». Она утверждает, что это я придумал, но я всего лишь намекнул, что постараюсь поступить на журналистский факультет. Барков сказал, что ему в компьютер вкатали фильтр, который отсекает все статьи, где имеются слова вроде «самоубийства». Достаточно широкий список слов. Я бы не стал ему помогать, еще не хватало ввязываться и рисковать собственным оборудованием, но Барков приволок мне ссылку на другую статью, которую сумел отрыть. Журналист написал ее без запретных слов.

Я загнал в браузер бесконечное число значков и снова увидел тот же самый мост. На сей раз трое школьников прыгнули в полынью. Оставили невразумительную записку, что их никто не понимает, явные наркоманы. А месяц спустя в трех кварталах от берега, с крыши, сиганул совсем молоденький пацан, на год младше меня. Побоялся принести домой двойки за полугодие. Для местных медиков три случая за короткий период – это уже эпидемия. Барков попросил меня внимательно присмотреться к стене дома, с которого прыгнул двоечник.

Я присмотрелся. После чего плюнул на дожидавшуюся меня работу над сайтом и поднял все материалы по всем трем Омским случаям.

– Ну, как? – спросил за ужином Барков.

Я ответил, что не закончил. Вечером я попросил разрешения у Винченто еще немного поработать. За час я управился с остатками задания и плотно погрузился в российскую прессу. К одиннадцати вечера, когда пришел Томми со словами, что он сейчас отключит питание, мои глаза воспалились, а в башке царил сумбур. Я не знал, как оценить полученный результат, Не знал даже, с какого края подступиться к проблеме. Все это выглядело настолько невероятно, что никак не укладывалось в схему.

Но схема, без сомнения, существовала. Я держал в руке маленький измятый листочек из блокнота. Листочек с нелепыми каракулями, который с огромными предосторожностями передал мне под столом Барков. Эти каракули изобразил Руди примерно за год до моего приезда в Крепость. У Баркова тогда резко ухудшилось состояние. Он выносил хитроумный план, поскольку банально расшибить репу об угол дома не хватило мужества. Он подрядился помочь санитару катать в прачечную белье. Там, в административном здании, прокрался на третий этаж и заперся в туалете. Охранник его незамедлительно заметил, но пока ломали дверь, Барков успел повторить подвиг Мандельштама. Он взобрался на окно, протиснул тощий зад в форточку и прицелился макушкой в асфальтовую дорожку.

Стоит ли упоминать о том, что Барков промахнулся?

Он зацепился за ветку дерева, собрал физиономией и ребрами все крупные и мелкие сучки и сверзился в центр клумбы. Перелом ключицы и вывих ноги.

– Дайте мне истечь кровью! – требовал Барков у врачей, хотя крови из него не пролилось ни капли.

С тех пор в парке установили слежку. Вокруг раненого Владислава суетилась целая команда, а неподалеку болтался Руди, засунув палец в рот. Наверное, полет Баркова произвел на малыша неизгладимое впечатление. Потому что, когда неделю спустя Владислав, следуя странному внутреннему позыву, сунул малышу листок бумаги, художник не колеблясь заявил: – Руди нарисует Баркова… Обладая самой изощренной фантазией, нельзя было угадать в портрете черты моего соседа по столику. Руди нарисовал не человека, он сумел поймать отношение между Барковым и его кошмарами.

Я вертел листочек так и эдак, не испытывая никаких угнетающих моментов и тревожных предчувствий. Честно говоря, я даже не понимал, где низ, где верх. Барков сказал, что прятал листок почти три года и только два раза в него заглянул. На него это действовало, и Влад боялся… На стене заброшенного дома, с которого прыгнул омский подросток, красовался тот же узор. Я увеличил изображение, но снимали небрежно, и должной четкости я так и не добился. Нежилые подъезды и серая стенка метра три высотой, снизу доверху раскрашенная граффити. Своеобразное место тусовки местных подростков, как я понял из других заметок. Вполне возможно, что туда, во дворик, могли захаживать и девчонки, что кинулись с моста.

Я едва дождался следующего вечера, чисто механически отбарабанил вмененные задачи, чтобы поскорее вернуться к поиску. На одном из порталов, посвященных молодежной субкультуре, я натолкнулся на заметки, посвященные Красноярскому рок-фестивалю. Прорва народу, дикарские прически и наряды, способные устрашить пришельцев из дальних галактик. К фотографу тянулись распаренные рожи, блестящие глаза со зрачками, похожими на дула пистолетов, ладони, растопыренные в непристойных жестах… Сцепленные руки в обрезанных перчатках, руки, поднятые над головой, руки с гитарами, руки с бутылками…

Фестиваль проходил на нескольких площадках, в том числе на ровном поле, среди быстросборных трибун. Скорее всего, я видел кусок стадиона средней паршивости, где даже не построили трибун для зрителей. Зато вдоль дальнего края поля, где кучками, поодиночке и целыми толпами, сидела, лежала и отплясывала молодежь, тянулась бледно-розовая стена, сплошь покрытая граффити.

В том числе закорючками Руди.

Это оказалось не так уж сложно организовать, чтобы добиться от него авторской работы. Никто из персонала не принесет для Роби карандаш и бумагу, но меня-то об этом не предупредили. Так что, взятки гладки. Дэвида, и правда, очень жаль. Мы с ним всегда останавливались поболтать, если случайно встречались, и я положить хотел на дисциплинарные взыскания Сикорски. Я же видел, что парню смертельно скучно возиться с малолетним Босхом, или кем он там себя возомнил. И все он делал правильно, собирал листочки и отдавал не глядя.

Я еще тогда озадачился: а кто же их рассматривает, если это чревато неведомыми опасностями? Я спросил Дэвида.

– Не может быть, – сказал я, – что ты каждый день с ним возишься и не заглянул через плечо. Разве тебе не интересно?

– Когда как, – уклончиво ответил черный санитар. Видно, не хотел меня обидеть молчанием, но секретность тоже надеялся соблюсти. – По разному, Питер. Мое дело – подобрать за ним и отдать доктору. А что до моего личного мнения, так сплошные палочки, лесенки. Галиматья всякая.

– Значит, ничего страшного? – усомнился я.

– Послушай, Питер, – разоткровенничался Дэвид. – Самое страшное случилось, когда малыш чуть не сожрал кисточку. А остальное можно пережить…

– А куда их уносят?

– Рисунки? Да выкидывают наверняка. У Сикорски имеется специальный агрегат для измельчения бумаги, вот туда и отправляют.

– Тогда зачем же он рисует?

– А малыш не может иначе. Вот тебе необходимо загружать разум всякой научной суетой, а он скиснет, если не будет рисовать…

Мы посмеялись и разошлись. Я не поверил ни единому слову.

Так что, еще при Дэвиде, я захватил в парк фломастеры и бумагу, сунул между книжных страниц. В парке тоже висят камеры, но не везде. Я достаточно точно представляю расположение средств слежения, и для этого не нужно родиться Зорким Карабином. Просто с некоторых пор я заказывал в дополнение к студийной технике некоторое дополнительное оборудование. Мне очень помогла дружба с профессионалами своего дела, а познакомились мы в сети. Надо отметить, что и доктор Винченто сыграл немалую роль. Ведь это он научил меня, как открыть виртуальный счет, как зарабатывать деньги на скачках и выгодно вкладывать в десятки маленьких фирм. Имея монету, мне было совсем несложно войтив контакт с хакерами, оплатить их некоторые нестандартные услуги. А один из этих парней, лица которого я никогда не увижу, свел меня в Сети со спецами по взлому и шпионской технике.

Без этих маленьких хитростей Куколка не сумела бы бежать. Это теперь ей кажется, что она провернула все сама. Что у нее не отнимешь, так это способности к обучению. Схватывала девочка на лету, но без меня, со всей своей ловкостью, никуда бы не выбралась.

Впрочем, на ее месте я бы остался внутри. По сути дела, она беспомощнее меня, потому что мне хуже не станет.

Одним словом, благодаря приятелям из Сети я обзавелся схемами и собрал несколько полезных устройств. Я точно знаю, какие участки парка не просматриваются. Туда мы и пошли гулять, я и Дэвид, ну и Роби, в качестве полезного балласта. Потом я отпустил Дэвида покушать и пообещал, что позвоню в случае чего. Но с Роби никогда ничего не случалось, он ведь не Таня и не боится людей. Он может усесться на клумбу и часами разглядывать Цветок. А еще лучше – дать ему мозаику.

Я подсунул ему листок, вместе с книгой, и попросил нарисовать.

– Роби рисует цветы? – задумчиво промолвил он, словно ожидая от меня совета. И тут до моей жирафьей натуры дошло. Господи, ну каким же я был простофилей, а еще книжек начитался по психологии и психиатрии! Дилетант, корчащий из себя всезнайку! Я корил себя последними словами и одновременно дрожал от возбуждения. Парень ждал приказа.

Я не впервые оставался с Роби один на один и уже перестал тревожиться, что он перевернет меня вместе с коляской, дабы получше изучить ее устройство, или что он убежит и прыгнет в мелководный, декоративный ручей, берущий начало из водопровода. Но я впервые заговорил с Роби о его любимом занятии, и слова мои, как теперь оказалось, запустили в его поврежденном мозгу некую управляющую схему.

Малыш ждал, теребя в руке красный фломастер и не делая попыток забрать у меня листок.

Я облизнул губы и огляделся, не идет ли кто.

– Нет, Роби, не цветы. Нарисуй мне… – внезапно мне показалось, что я нащупал нить… – Нарисуй мне картинку, которую ты рисовал для чужих людей.

– Для чужих? – на розовом, поросячьем лбу недоросля пролегла морщинка.

– Нарисуй картинки, которые ты рисовал для доктора Пэна. Помнишь, он приходил с чужими докторами, и ты для них рисовал. Тебя тогда похвалили… – Я импровизировал на ходу, но глазенки Роби уже разгорелись. Единственное, что я не учел, непростительная ошибка для великого Питера, знатока детской психологии, я не учел, что Роби не говорит от первого лица. Беседа с ним напоминала нелепые диалоги апачей из замшелых вестернов. Только перейдя в третье лицо, мы достигли взаимопонимания.

Он рисовал, а я следил, не идет ли Дэвид. Если бы он меня заметил, нашей дружбе пришел бы конец. Я больше не стал спрашивать, каких именно коллег Сикорски припомнил малыш, но даже наброски приятного впечатления не производили.

Роби ухитрялся рисовать, не глядя на бумагу. Порой он замирал, или вдруг начинал неистово строчить. По непонятной причине менял цвета. На втором рисунке я провел маленький эксперимент, оставил ему вместо двух фломастеров один. Таким образом, у Руди имелись теперь не четыре, а два цвета, фломастеры были двусторонние.

Покрыв листок до половины, он вдруг застопорился, замер с поднятой рукой. А левая ладонь, тем временем, совершала плавные хватательные движения. Черт возьми, он привык, чтобы ему в руку вкладывали кисти и карандаши! Дэвид бессовестно врал мне, что не присутствует в палате… Хотя при чем тут категория совести?

Малышу не хватало цветов, и он запутался. Он был не в состоянии повторить какой-то из своих прежних шедевров.

Через несколько дней – я специально ждал, чтобы у Роби все выветрилось из памяти, – мы снова оказались в парке. Правда, с нами был и Барков, и целая пачка свежих фломастеров. Но ему я уже мог доверять. Без Владислава оставался бы риск, что малыш не вернет мне все карандаши, и наш маневр раскроется. В худшем случае, меня могли бы обыскать, тем паче, что имелось всего два кармана на пижаме и боковые карманы на кресле. Все на виду. Наверняка бы обыскали, отнесли бы добычу к Пэну, а добрый дядя крокодил наверняка бы позаботился, чтобы Питер оставшуюся жизнь смотрел на парк из окна палаты… Куколке о моей эпопее с Роби докладывать было ни к чему, я хотел, чтобы ей легче спалось. А мы с Барковым кое-что обдумывали. В отличие от Леви, он не готовил массовыx самоубийств, поэтому я мог на него положиться.

В крайнем случае, не вовремя повесится, рассуждал я.

Так что, малыш накарябал второй и третий рисунки при Баркове. Владислав стоял на шухере, пока я поливал Руди градом сказок собственного изготовления. К большому сожалению, даже для пятилетнего уровня развития художник был довольно туповат. Злободневный американский фольклор, типа Короля-льва, или Мышей-спасателей, еще кое-как помещался в его белоснежной головушке, но к новым персонажам он оказался не готов.

Он их не видел по телевизору, а стало быть, не мог и представить! Он не мог представить, что сказка может и должна летать между людьми исключительно на крыльях фантазии…

Но двух качественных картинок мы добились. Ha сей раз я, раздосадованный неудачей, поставил задачу гораздо жестче. Я приказал малышу изобразить страшное.

– Роби не будет рисовать страшное! – немедленно откликнулся он. – Роби не хочет плакать…

Черт побери! Я почувствовал, что подобрал верный ключ из огромной связки, и теперь остается быстро выбрать замочную скважину. Очень мало времени на выбор… Барков прогуливался между розовых кустов, всем видом выражая непричастность. От него за три километра несло хитростью. На месте любого сотрудника Крепости я бы подошел к нему выяснить, какого дьявола он замышляет, хочет устроить подкоп, или пожар?

Я заговорил, старательно повторяя через фразу требование нарисовать страшное, и не следя, чем заполняются пробелы. Наверное, я нес полную чушь. Я впервые, сознательно, с момента, когда Винченто продемонстрировал мне в Москве «лишние» слова на кассете, использовал последний довод. Я понятия не имел, к чему это приведет, но другого случая могло не представиться. Не мог же я спросить у Роби, что он думает о трех самоубийствах в Омске и розовой стене на Красноярском стадионе…

Он помедлил, а затем нерешительно потянулся к бумаге. Через семь минут мы имели плачущего малыша и два листка кубического сюрреализма. Или футуризма, неважно. Главное, что в цвете!

Роби мы успокоили конфетой с сюрпризом, а Барков воспрял и воткнулся в тетрадный листок носом. Но, как ни велико было его разочарование, остался жив. Итого, три рисунка. Всего три, и я их храню в надежном месте, насколько тут можно доверять тайникам.

Недели две прошли в интенсивном ритме, по утрам Томми отвозил меня в город, в педиатрический центр, там мы пытались лечить меня током. Неплохая тренировка для будущих коммандос, чтобы не выдать секретов в плену! А после обеда наваливался Винченто со своими гнусными идейками, и к ужину у меня не оставалось другой мысли, как задать храпака. Дженну я не избегал, но она видела, что со мной непорядок. Еще бы, непорядок! Я научился создавать сайты, и какие сайты!

Наступил момент, когда у Винченто выдохлась фантазия, он позволил пару дней передышки, даже отпустил нас на пару с Дженной на представление цирка. После цирка я вплотную занялся рисунками малыша.

Их непросто описать, но тяжело не запомнить. Прошло много времени, несколько месяцев, а каракули до сих пор стоят перед глазами. Он рисовал это раньше, когда ему было плохо и страшно. Возможно, когда ему угрожали, или когда на его глазах совершилось убийство…

Поэтому мне не пришлось держать листочки перед носом. Для ускорения процесса я работал сразу на двух компьютерах. Один перебирал документы по теме «граффити», второму досталась задача посложнее. Я решил, что пойду проторенным путем, и запросил данные о рок-культуре в России. Затем сузил поиск до самодеятельных и региональных фестивалей. Если выскакивало фото с каракулями на заднем плане, я, не разглядывая, загонял его в память.

На следующий день была суббота, и Винченто, слава Богу, отсутствовал, но Томми сунул в студию любопытный нос. Я предложил ему сделку. Я отпускаю его на весь день. За это он приносит завтрак в палату, всем встречным говорит, что я хандрю, и заказывает мне в городе несколько деталей и инструментов, в том числе паяльник и портативный вольтметр. Я сочинил, что хочу собрать действующий трансформер. С равным успехом я мог бы сообщить этому недоумку, что строю бомбу, чтобы взорвать Крепость. Томми было абсолютно наплевать. Дженна права, она интуитивно чувствовала безликую угрозу, исходящую от этого типа.

Когда человек демонстрирует, что его ничего не колышет, то, скорее всего, присутствует вещь, которая выводит его из себя. Или даже превращает в оборотня.

К полудню я покончил с сибирским роком и занялся видами городов, отчетами риэлторов и фотовыставками чернушных художников, тяготеющих к подвалам и чердакам. А воскресным утром, массируя уставшие глазные яблоки, я понял, что не в состоянии пересмотреть такую груду материалов и сделать внятные заключения. И я обратился за помощью. Я вышел на двух своих сетевых приятелей. Один промышлял перепродажей пин-кодов и двигал на американский рынок их же софт, но сварганенный в России. Другой приятель активно суетился на ниве порнодизайна и, по совместительству, чемпионил в парочке сетевых баталий. Я пообещал обоих щедро отблагодарить и разделил работу на троих.

Знаток софта обнаружил и отметил два совпадения с третьим рисунком малыша.

Целое здание, разрисованное от души во все цвета радуги, отданное властями под молодежный клуб. Где-то в Подмосковье. Художественные студии, выставки инсталляций, бар, скорее смахивающий на опиумный притон, и полутемный танц-пол в подвале.