Текст книги "Рудимент"

Автор книги: Виталий Сертаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

35. МИЛЫЙ ПИТЕР

….А знаешь, милый, я сегодня проснулась рано-рано, в необычном настроении. Я проснулась, долго смотрела в небо, не шевелясь, и поняла одну очень важную вещь. Я поняла, о чем тот японский фильм, что ты мне давал смотреть. Помнишь, ты еще говорил, что его смотреть нежелательно, потому что он специально одобрен и профинансирован в целях дезадаптации российских подростков, и все такое…

Но ты все равно выбрал его для меня, пусть и в урезанном виде, пусть и без некоторых реплик. Ты был прав: вначале мне ничуть не пришлась по душе стрельба и кокаин, и бездарное существование героев. Но сегодня я словно очнулась от сна. Я смотрела в небо и задавала себе вопрос: а сумел бы Питер меня застрелить, если бы мы попали вместе в такую передрягу? И я… Смогла бы я нажать курок, чтобы защитить от осьминога своего любимого человека?..

Я сегодня ночевала в поле, в огромном таком сарае без стен, где высокими рядами сложено прессованное сено. Я забралась на самую верхотуру, откуда так хорошо видно вокруг, и так прелестно пахнет, и хочется жить…

Боже мой, любимый, как хочется жить, сказала я себе и немножко поплакала. Но плакала недолго, потому что вопрос очень важный, и мне непременно надо было на него ответить, прежде чем спуститься и пойти в полицию. Да, я решила сдаться, хотя теперь и не уверена, что быстро попаду к мамочке…

Я решила сдаться не потому, что испугалась или устала. Бояться мне нечего, потому что страшнее им меня ничем не напугать, а уничтожить себя я могу в любой момент, без посторонней помощи. Мне крайне важно ответить на вопрос, и после него я перестану сомневаться.

Мы так много спорили с тобой, ты говорил, что Америка – это страна зажравшихся, чванливых людей, которые никого не уважают, кроме себя, которые помешаны на ток-шоу, бургерах и газонокосилках. А я обижалась, я и сейчас считаю, что моя страна, она самая лучшая. Но сегодня утром я открыла глаза, когда еще не погасли звезды, и догадалась, в чем тут дело. Я поняла, почему Яманэ и его подружка совершали все те дикие поступки, и почему они так хотели услышать песни рыб. Ведь песни рыб – это то, что осталось от любви.

Я слишком сильно думала и переживала только о себе. А когда переживаешь за себя, перестаешь слышать и видеть все вокруг. Так и остальные люди. Они шуршат в своих норках, таскают в них бумажки, кусочки тряпок, зернышки и не слышат, как сзади на них наступает асфальтовый спрут. Он ползет и ползет, выкидывая впереди себя железные дороги, провода и бетонные плеши аэродромов. Он заставляет нас бегать все быстрее и быстрее, потому что, если заснуть, то тобой позавтракают.

А когда зверюга настигает нас, становится слишком поздно, рыбы уходят или ложатся навсегда на дно, и песню их уже не услышать. Я правильно поняла, Питер?

Ты говорил, что корпус «С» занят «Русским проектом», что все изыскания в области психопатологий производятся по заказу спецслужб. А кто тогда я? Из меня-то какой проект против России? Какой вред я могу принести, разве что укусить пару человек или шарахнуть током. Так любой фундаменталист в сто раз опаснее…

Вчера я прочла то, что ты мне отправил. Я прочла о себе, Питер. Это было… Это было, как будто потрогать себя со спины. Ничего нового, как ты верно заметил, кроме порта приписки. Я приписана к корпусу «А», но семнадцать лет не догадывалась о такой радости, потому что никогда там не была. Это еще полбеды, гораздо хуже другое, то, что ты отметил галочкой. Ты даже не стал комментировать, Питер, а это плохой знак, верно? Это значит, что тебе известно больше, но ты, милый, не хочешь меня расстраивать.

Я прохожу под номером «5», а сколько нас всего? У меня, оказывается, есть соседи, а я и не подозревала об их существовании…

Ты убеждал меня, Питер, что «русский отдел», он сам по себе, а моя генетика никак не связана. Кого ты хотел обмануть, себя или меня? Или ты тоже считаешь, что Дженна дурочка, и с ней нельзя серьезно разговаривать? Сегодня утром, валяясь на сеновале, я поняла твою хитрую стратегию.

Ты хитрый, Питер, ты пытаешься отмежеваться от меня, ты намерен мне внушить, что я должна любить свою мамочку. Потому что она искренне верит в будущее своего проекта, в клонов, регенерацию и счастливый переворот в медицине. И ты знаешь, наверное, так и есть. В этом вся загвоздка, Питер. Потому я, наверное, вернусь, а совсем не из страха за собственную жизнь.

Они совмещают несовместимое, Питер. Это они построили спрута, такие, как моя мамочка и сладенький доктор Пэн. Они намерены осчастливить миллионы страждущих, подарить несчастным запасные части, клапана и шестеренки. Тем, кто поселился внутри спрута и покорно снабжает его своей кровью. И это весьма благородно, я так думаю.

А как же тогда быть с тобой, с Леви и другими?

Почему они так ненавидят другую жизнь, что осмеливается расцветать за пределами их асфальтовых щупалец?

Я вернусь в Крепость, милый, чтобы спросить их об этом. И если они не найдут для меня вразумительного ответа, я подумаю, что с ними делать.

36. ВОЛШЕБНИКИ ИЗУМРУДНОГО ГОРОДА

Мы забрали из автобуса самое необходимое и привесили к багажнику на моем кресле. Судя по амперметру, я мог еще больше часа рулить своим ходом, но первая же попытка тронуться с места едва не увенчалась позорным падением. Колеса застревали в пыли. Ребята настояли, что будут толкать меня поочередно. Мы последний раз сверились с картой. Таня предложила намочить тряпки и обмотать головы, чтобы не перегреться.

Солнце потихоньку поднималось над зеленым горизонтом, потягивалось и зевало, точно ленивый пушистый кот с ослепительно рыжей шерстью. Спустя пять минут стало очевидно, что толкать меня один Барков не сможет. Парни разорвали одеяло и соорудили постромки. Теперь Танюша направляла меня сзади, Барков выступал коренным, а Леви – вроде пристяжной. Дело пошло ловчее, но их спины моментально промокли от пота. Мы все не привыкли к физическому труду. Первый привал пришлось назначить метров через триста. Я посмотрел на их лица и ужаснулся.

Ребята не просто выдыхались, еще немного, и оба заработают ожоги. Вытянутая физиономия Леви, обычно нездорово-желтая, цвета жирной сметаны, приобрела пунцовый оттенок. Он беспрестанно смаргивал и стирал со щек слезы. Ко всему прочему, у парня, похоже, начиналась аллергия. В глазах Баркова раздулись толстые красные сосуды, как у закоренелого пьяницы. Несмотря на мои протесты, он расстегнул рубаху и подставил синие плечи ультрафиолету. Солнце немедленно вцепилось в него тысячами огненных жал, и часом позже у Влада нешуточно поднялась температура.

– Ты не молчи, Петька! – попросил Барков. – Ты же кучу веселых историй знаешь. Расскажи нам…

Я собрался с духом и снова принялся балаболить. Возможно, так им было легче. Иногда я видел краем глаза изможденное лицо Танюхи, все покрытое капельками пота. Она отобрала у Руди спортивную куртку, оставив его в одной пижаме, и соорудила из нее что-то вроде тюрбанов для нас троих.

– Мы сядем на автобус и уедем к океану, – сочинял я. – Да, да, я уверен, что там нам всем понравится. Мы выберем маленький городок у самого океана, и чтобы на площади был большущий, подсвеченный фонтан… И мы будем вместе путешествовать, как эти… как волшебники Изумрудного города… – похоже, мой язык окончательно вышел из-под контроля. Следовало позволить себе хоть немного поспать… – Да, мы будем как волшебники Изумрудного… Таня будет, как девочка Элли, а я, в железе, значит, буду этот… дровосек… Вон, видите, какой он зеленый? У нас будет самый красивый, самый зеленый город на свете, и туда смогут приезжать все-все…

– Волшебник был один, – строго прервала Таня. – Ты говоришь о стране Оз?

– Да хрен меня поймет! – чистосердечно признался я. – Просто хочу всех развеселить…

– А Сикорски… – натужно хихикнул Барков. – Сикорски будет Урфином Джюсом… Слышь, Петька, может, бросить, на хер, твой броневик? Я тебя на руках донесу…

– Лучше брось меня вместе с броневиком, – отшутился я, на секунду представив себя без кресла.

– Да шучу я, – отозвался Влад. – Да где же это сраное шоссе? Мы же его видели, и опять пропало…

– Волшебник один, – очень кстати сообщил Леви. В его нелепой голове любая идея рождала соответствующие аллюзии. Апостол запнулся и шмякнулся носом в пыль, но нить рассуждений не потерял. – Я могу быть волшебником, потому что лучше вас разбираюсь в волшебстве…

– Нет, я тоже хочу быть доброй волшебницей, – уперлась Таня. – Я даже знаю несколько заклятий, а Питер обещал научить меня гадать на Таро…

– Не спорьте! – урезонил я. Мне еще не хватало, чтобы они дополнительно сдвинулись на почве канзасской сказки. – Мы все можем быть волшебниками, и вместе построим изумрудный город…

Под толстой синтетикой моя макушка моментально взмокла, иногда я встряхивал головой, чтобы смахнуть пот. А еще – жутко начали досаждать насекомые. Роби плелся позади, но почти не плакал. Бедный малыш походил на пьяного арабского шейха в белых кальсонах и тюрбане. Проклятые твари искусали его сильнее всех. Руди приседал, до крови расчесывал лодыжки. Таня кричала на него, чтобы он не смел чесаться, но все было без толку. Я молил только об одном: чтобы мы поскорее достигли спасительного асфальта. Там я смогу передвигаться самостоятельно. Когда я оглядывался назад, мне казалось, что мы похожи на мух, попавших в зеленый мед. Блестящая нитка шоссе не приближалась ни на сантиметр, а коварное, безжалостное светило уверенно карабкалось в зенит. Полный позор! В стране лучших в мире автострад мы ухитрились застрять на глухой деревенской тропе…

Второй привал мы сделали, когда закончилась кукуруза. Точнее, когда меня уронили. Барков упал вместе со мной, а секунду спустя рухнул и Леви. Так они и лежали, словно два загнанных жеребца, запутавшихся в клетчатом одеяле. Леви хрипло дышал разинутым ртом, его губы потрескались, а незащищенная кожа шеи над воротом блейзера готовилась вспухнуть сплошным пузырем.

Таня сделала попытку в одиночку приподнять кресло, но не удержала и шлепнулась рядом со мной, на пожухлую солому. Я почти не пострадал, только правым ухом приложился к потрескавшейся земле. Сплюнул и смотрел, как почти мгновенно исчезает след от плевка. Правое колесо коляски глубоко застряло в колее; в десяти сантиметрах от глаз я различал окаменевшие следы от тракторного протектора и ватагу рыжих муравьев, сосредоточенно таскавших в нору мелкие соломинки. Шаркающей походкой нас догнал Роби и замер, ковыряясь в носу. У него даже не осталось сил жаловаться.

Я подумал, что при желании малыш мог бы легко вытянуть меня без посторонней помощи. А еще я подумал, что если мы подохнем тут, в паре миль от человеческого жилья, это будет самым логичным завершением пути. Наверное, я потихоньку заразился оптимизмом от Баркова.

– Роби хочет пить… – проскрипел малыш.

– Я вижу дорогу! – сказала Таня и подняла мне голову, чтобы я тоже полюбовался. Раскаленный асфальт блестел, как запекшаяся лава. В ушах у меня, заглушая звонкую песню полей, нарастал тяжелый набат. Пока еще болело не сильно, но я знал, чем это может закончиться.

Потом Барков выпутался из одеяла и вернул мои перепутавшиеся ноги на подножку. Мы долго смотрели друг на друга и внезапно начали хохотать. На громкий хохот нас не хватило, скорее это напоминало визгливое карканье. Но уж очень потешно он выглядел, а я, наверное, точно так же. Половина его головы и лица, промокшие от пота, собрали на себя всю дорожную грязь, и Барков стал похож на маску домино, или на монстра, вылезшего из кукурузных зарослей полакомиться человечиной. Он смеялся и ронял изо рта черные сгустки слюны.

Но все когда-то кончается. Отряд несостоявшихся волшебников достиг вершины холма. Мы разделили печенье. У Тани оставалась еще одна шоколадка, превратившаяся в кашу. Ее мы тоже скушали, хотя я полагал, что никто не притронется к сладкому.

Над ослепительным пунктиром разделительной полосы воздух непрерывно перемещался; казалось, что исполинские треноги высоковольтных передач плывут, как жирафы, над клетчатым океаном посевов. Плывут, задрав величавые рогатые головы, и неторопливо перебирают ногами…

Чтобы малыш не скучал в дороге, Барков соорудил ему из проволоки и обрывка марли сачок и научил, как с ним обращаться. Теперь Руди ежеминутно развлекал нас. Он носился по обочине, как взбесившийся мамонт, а изловив очередное насекомое, бежал к нам с победными воплями. Сначала мы шли кучно, но в горку растянулись. Я испытывал истинное счастье, что, хотя бы на время, перестал быть обузой.

И в результате наша нелепая компания в пижамах заняла всю проезжую часть, и когда навстречу проехала первая машина, мужик за рулем покачал головой и погрозил нам пальцем. Наверное, решил, что мы какие-нибудь панки, возвращающиеся с попойки в соседнем городе.

На холме стало нестерпимо жарко, воздух словно замер, и я подумал, что отвык от жизни без кондиционера. А вскоре я уже ни о чем не мог думать, все мои желания сосредоточились на одном – найти тень. Мне казалось, что в тени перестанет так гулко стучать в висках, и я обрету возможность соображать. Я смутно помнил, что надо куда-то звонить и что-то сделать с компьютером, но пересохшие извилины никак не хотели подчиняться…

Дорога слепила. Трижды, или четырежды, Таня спасла меня от падения. Наконец, видя, что я не в состоянии управлять креслом и в любую секунду могу навернуться в кювет, девушка заставила меня отключить мотор.

Я смутно припоминаю, что Барков заспорил с Таней, кто будет меня толкать. Леви тоже вызывался принести посильную лепту, и, вроде бы, они сговорились катить коляску поочередно.

Город плавал в изумрудном киселе, то приближаясь, словно дразнясь, то отодвигался, ехидно помахивая верхушками деревьев. В какой-то момент чуть не произошла беда: нас обогнал блестящий рейсовый автобус, а дурачок Руди ковылял по центру и едва не угодил под колеса. Серебряный бронтозавр огласил долину громоподобным ревом, Барков успел метнуться и толкнул малыша в сторону. Руди упал и заплакал.

А впрочем, может, мне это только показалось. Мне было не до него, я слишком заботился, чтобы не тряхнуть головой. Боль была невыносимая. Кажется, Барков сказал мне, что боится за малыша, что, будто бы, тот постоянно что-то бубнит, а на него это не похоже…

Самое обидное, что рейсовый автобус запарковался в паре сотен метров впереди нас. Выпорхнули две девушки, спустился водитель и достал из чрева бронтозавра их велосипеды. Оказалось, что мы совсем чуть-чуть не дошли до остановки. Девушки уселись на велики и умчались по тропинке, а водитель пристально посмотрел в нашу сторону, сделав ладонь козырьком. Затем поднялся в машину и отчалил.

Я едва не заревел с досады.

Мы не слишком заботились о сохранности единственной бутылки воды, и вот она кончилась, а до городка еще оставалось порядочно ходу. Таня предложила голосовать, но как назло, нас не догнала ни одна большая машина, в которой мы смогли бы поместиться. Промчались, сигналя, несколько мотоциклистов, затем бабулька проволокла на тракторе длинный прицеп с ящиками. Она, впрочем, остановилась и угостила нас минералкой. Выскочила, вся такая шустрая, в джинсах, красной рубахе и косынке, и сразу напустилась на Баркова, как самого старшего. Что да как, и не нужна ли помощь?

Владислав еле отбился. Проблеял что-то невразумительное насчет скаутских учений и захворавшего родственника… Старушка поглядела на нас, как на законченных олигофренов, оценила запал Руди, он как раз преследовал стрекозу, перебегал дорогу в желтой пижаме. Поразмыслив, бабушка оставила нам бутылку воды и укатила.

– Спорим, старая калоша нас вложит, – занервничал Барков. – Петруха, не пора звонить?

У меня так болела голова, что я не сразу понял, о чем он меня просит.

Куда звонить? Зачем звонить? Я только хотел, чтобы меня оставили в покое. Я отчетливо помнил одно: звонить нельзя, пока нас могут перехватить. Пока мы не можем надеяться на защиту…

Однако холодная водичка помогла моему воспаленному сознанию. Таня влила в меня так много, что я закашлялся и едва не задохнулся.

– Теперь можно, – сказал я. – Дай мне компьютер и телефоны.

И это было правдой. Радуги от фонтанов и садовых брызгалок искрили совсем близко. Я посмотрел налево. До самого горизонта истекали слезой вереницы парников. А справа, на краю земли, раскинув многометровые усики дождевальной установки, ползал по грядкам ярко-красный комбайн. С такого расстояния он походил на удивленное космическое насекомое…

Леви улегся ничком на щебенку обочины и не подавал признаков разумной жизни. Барков и Таня примостились с двух сторон от меня, вытянули ноги и облокотились на колеса. Владислав открыл ноутбук, и мы вместе присвистнули. От момента последнего выхода в эфир прошло три часа. Мы шли без остановки почти семь часов.

– Почему нас до сих пор не зацапали? – как пьяный, тщательно выговаривая слова, осведомился Барков.

– Потому… – Я вошел в «почту» и скинул заранее заготовленное обращение сразу на двенадцать адресов. – Потому что… Таня, где малыш?

Я хотел сам посмотреть, но в затылок точно воткнули дрель на малых оборотах.

– Он тут… – Таня уронила рыжие волосы ко мне на колено. – Он описался и плачет…

– Плакать полезно, – рассудительно заметил Барков.

– Нас не поймали, потому что ищут в обратном направлении… Я попросил знакомых ребят в Сети, они еще вчера позвонили в полицию, будто бы очевидцы… Будто видели инвалида на коляске, и тебя, Влад, в автобусе на Эль-Пасо…

– Круто, – одобрил Барков. – Это совсем в другую сторону…

– Вот… пусть и ловят. Телефон включи! – Я продиктовал Баркову номер, Один, второй, третий. Сам я внятно говорить почти не мог. Точно в глотку напихали песку…

– Питер, мы умрем? – простонал апостол.

– Ты же волшебник, а волшебники не умирают. – Я изо всех сил сосредоточился на экране.

Время тянулось невыразимо долго. Серый пластик ноутбука раскалился в руках. Прошла минута,

Ничего не происходило. Я не получил ответа в «аське», и почтовый конвертик упрямо оставался пустым.

Мимо, обдав нас волной жара, пронеслась, по направлению к городку, приземистая открытая машина. Позади казалось, что колеса провалились в серую плескучую ртуть и расплавились. Машина превратилась в голубую лодку, плывущую к изумрудным башенкам города…

– Как это понимать, кто-то дурью мается? – Барков очнулся, и тыкал пальцем в монитор. – Петька, что за фигня?

Я опустил взгляд и засмеялся. Впервые за двое суток мои губы растянулись в улыбке. Это простое мышечное усилие далось мне с невероятным трудом.

– Это не фигня, – успокоил я. – Это наши друзья шлют «о'кей». Первый «о'кей» от парнишки из Хьюстона. Он получил мои деньги и оплатил вызов целой бригады журналистов. И вдобавок нанял автобус с местной телестудии. Я так подумал, Владислав, только раньше не хотел тебя смущать… Я так подумал: если всякие говнюки оплачивают телесюжеты, то почему бы мне не потратиться на доброе дело?.. Не очень красиво, согласен, но стоило подстраховаться. Зато теперь они прибудут наверняка…

– Круто! – с жидковатым энтузиазмом отозвался Барков. – А это кто отозвался?

– Номер два – это мой приятель из Вашингтона. Замечательный парень, я тебя с ним обязательно познакомлю. Русское посольство поставлено в известность. Я не доверял Интернету. Теперь все материалы им передали лично. Но самое главное – это наш третий друг. Впрочем, не исключаю, что это не друг, а подруга. Благодаря ему очень скоро здесь окажутся большие шишки из полиции штата. Это парни, которым не терпится утереть нос федералам…

– Ты сказал, что Пэн перехватывает сигнал?..

– Сикорски ничего не успеет сделать. Мой приятель, хакер, сообщает, что нас ловят на мексиканской границе… Он опять заслал в полицию ложную инфу, даже состряпал наше с тобой фото, будто мы сидим в машине, на заправке, в окрестностях Эль-Пасо. Он пишет… ха! Почитай! Он пишет, что там высадился целый десант федералов и окружают дом, где мы якобы прячемся.

– Ловко… Питер, как это тебе удалось? Ну, всех их сгоношить в свою пользу?

– Да ничего особенного, – отмахнулся я и тут же пожалел, что дернул шеей. Дрель впилась в затылок со свежими силами, кроме того, начала пульсировать вся левая половина головы. – Ох… Ничего особенного. Просто надо верить, что есть люди, которые тоже любят жизнь… Такие люди есть везде, Влад, надо только позвать, понимаешь?

Барков не ответил. Он спал.

Он спал, прислонившись виском к подлокотнику кресла, а с другой стороны в такой же позе, приоткрыв рот, спала рыжеволосая японка Таня.

Ребята уснули, несмотря на жару. Просто выключились, будто из них вынули батарейки.

Леви валялся, уткнувшись носом в щебень, и по меньшей мере, был жив. Заляпанный до невозможности блейзер задрался у него на спине, и я видел, как вздымаются ребра нашего великого Мессии.

Руди играл с камешками в кювете и что-то напевал под нос. Он здорово обгорел, хромал на обе ноги и до крови расчесал себе физиономию.

Но одеяло с головы не снял.

Нервная система малыша позволит ему пережить всех нас.

Убедившись, что все волшебники живы, я позволил себе разжать ладонь, и включенный ноутбук соскользнул на дорогу. Никто не пошевелился. Я видел, что по почте пришло очередное сообщение от Сикорски и письмо от Дженны. Аллигатор ответил мне на адрес, который он не знал раньше. Значит, Крепость нас вычислила, и теперь сладенький Пэн кусает собственный хвост. Наверняка, ему уже позвонили сверху и вставили пистон в сморщенную задницу. Наплевать…

Зато Куколка жива, и ничего они теперь ей не сделают. Побоятся, сволочи… А я все успел и могу капельку расслабиться. Совсем ненадолго прикрою глаза, но не усну…

Нет, нет, мне спать никак нельзя, можно перегреться… Мне надо охранять волшебников, кто-то ведь должен дежурить… Кто-то ведь должен оставаться дежурным по изумрудному городу, иначе подкрадется монстр, что не спит никогда…

Он никогда не спит, этот мерзкий спрут, он вечно голодный и становится толще всякий раз, стоит заснуть нам… Но ему нужна не мясная пища, он неистово рвется порвать нас на части, чтобы заглянуть внутрь. Он никак не может успокоиться, рассматривая наши внутренности, он стонет и хнычет, потому что не может разгадать тайну волшебников. Он не может научиться любить жизнь.

Но тех, кто уснул, он проглатывает.

И большей частью, в раннем детстве…

Мне показалось, что город стал ближе. Так и должно быть, вполне серьезно рассудил я. Мы же почти дошли, почему бы городу не сделать малюсенький шаг навстречу тем, кто любит жизнь?..

Но это двигался не город.

Самым первым летел длинный синий автобус с эмблемой телевидения. За ним, впритирку, поспешал второй, утыканный антеннами, как механический дикобраз. Наверное, они жутко гордились, что на два корпуса обошли вереницу полицейских машин с мигалками на крышах…

Но я смотрел не на них. Я смотрел на тех, кто ехал за ними. Сначала я боялся сглазить и отводил глаза, но потом почувствовал дикую резь от солнечных зайчиков, и что-то мокрое покатилось по щекам.

Потому что за санитарным фургоном и за раскрашенным микроавтобусом прессы, занимая обе полосы, катились в три ряда те, кому не платили денег. Кого не заставляли и не уговаривали…

Ехали те, кто мог бы спокойно отдыхать от службы, и те, кто оставил свое дело посреди рабочего дня…

Ехали те самые, зажравшиеся, чванливые америкосы, погрязшие в ток-шоу, гамбургерах и газонокосилках… Спешили, чтобы не дать нас сожрать. И в эту секунду у меня шевельнулась левая рука. Впервые, за шестнадцать лет, я сжал и распустил левый кулак. Я поднял свою новую руку, прицелился и погладил Баркова по голове. А после этого улыбнулся, закрыл глаза и сдал дежурство.