Текст книги "Закрытый перелом"

Автор книги: Виталий Владимиров

Виктор молчал. Что скажешь, если Антон был в принципе прав. И не только бессонных ночей и мучений не было бы – не было бы этого тяжелого разговора, если бы с самого начала не было бы двойной игры.

– Так, – увидев, что его слова подействовали, продолжил Антон.

– Но это дело прошлое. Что поделаешь, раз так получилось? Исправить все-таки не поздно. Поэтому позабудем прошлое… Нет, пожалуй, забывать не стоит, поэтому запомним прошлое, чтобы на повторять ошибок, и заглянем в будущее… Хорошо?.. Предположим, вы не только беззаветно любите, но и бесконечно преданы друг другу…

Наконец-то, вы порадовали ее мужа известием о свалившемся на вас счастье… Что же делает муж? Как английский джентльмен, откланяется и покинет помещение? Думаю, что нет. Скорее всего, он ее выгонит. И я, и ты на его месте поступили бы также. И были бы правы. Думаешь, она оставит ему сына? Никогда в жизни – это ясно, как божий день. Куда ей деваться? Естественно, к тебе…

Антон обвел взглядом комнату.

Виктор молчал.

Антон опять был прав, но для Виктора в этот момент черный эгоист в его душе и Антон слились в одно лицо, в одну маску, в одну плутовскую ухмылку: "Давай, давай, Вика, полезай в петлю…"

– Ты сразу становишься не только счастливым мужем, но и полновесным папой чужого дитяти. А если крошка окажется не только вождем краснокожих и переколотит палкой все твои маски, но и не взлюбит тебя? Дети очень тонко чувствуют свою власть над взрослыми, не правда ли? И используют ее полностью, не задумываясь, как тираны. Твой справедливый бунт будет бесполезен – мама тигрицей встанет на защиту своего детеныша, начав подозревать тебя в самом страшном – в том, что ты не любишь ее ненаглядного… И пусть, чем бы дитя не тешилось… А здесь очень, очень недалеко до расхода, до развода… Зачем же тогда, спрашивается, было огород городить?..

Но до финала еще очень далеко…

Антон сделал паузу.

Потом заговорил. Заговорил проникновенно, без всякой насмешки, но каждое его слово словно камнем ложилось в глухую стену, которая заслоняла свет, росла, отделяла Виктора от Люси.

– После долгих мучений, после диких скандалов и ссор вы оба поймете, что, несмотря на вашу любовь и преданность, вам лучше расстаться… Лучше, конечно, для ее сына, ведь мальчик должен расти в нормальной обстановке. Значит, развод и размен квартиры.

Ну, если развод только основательно истреплет тебе нервы, а с нервами у тебя всегда было слабо, особенно с лицевыми, то размен…

Размен – это тысяча и одна ночь. Шахерезада стала бы лауреатом Нобелевской премии в области литературы, если бы работала в бюро обмена жилплощади… Бюро, бюро… Кстати, по службе ты уже кое-чего добился: кандидат наук, начальник лаборатории, в ГДР собираешься. А как посмотрят твои товарищи по партийному бюро на твои разводы-женитьбы? Где твоя моральная устойчивость? Жену у мужа увел, семью разрушил, а новую не создал…

– Нельзя же так, Антон! – не выдержал Виктор. – Это же любовь, тут сердцу не прикажешь.

– Почему же нельзя? – удивился Антон. – Тебе можно, а другим нельзя? Что же, выходит, мы поощряем тех, которые по три-четыре раза женятся и каждый раз по велению сердца? Все правильно. Не думаю, что сердечные страдания будут серьезным доводом, когда станут разбирать твой моральный облик. А недоброжелателей, насколько я знаю, у вас в институте хватает.

И это было правдой.

По мере того, как говорил Антон, у Виктора остывало желание спорить с ним – он и сам видел, сколько же было всего "против", и только одно "за" – любовь.

– А теперь я скажу тебе самое главное… – подчеркнуто сделал паузу Антон. – Тебе тридцать четвертый, ты стоишь на какой-то, пусть не на верхней, но достаточно высокой ступеньке своего духовного, служебного, физического и умственного развития. Сейчас ты поступательно растешь, набираешь количественный потенциал, чтобы сделать качественный скачок – защитить докторскую диссертацию. Потом уйдешь заведующим кафедрой в какой-нибудь учебный институт, и тебя ждет спокойная и свободная, подчеркиваю, свободная жизнь. А эта женитьба-развод сломает тебе карьеру, ты остановишься в своем развитии, ты перестанешь набирать свой потенциал. Годы, лучшие годы уйдут безвозвратно. И не заметишь как. Впустую. В ссорах и огорчениях. Останется только горечь, комплекс неудачника, ощущение невосполнимой потери. А главное – ты потеряешь свою независимость, свою свободу… А что может быть дороже свободы?..

– Что же делать, Антон? – Виктор почувствовал, что его покинули светлые силы, что он сдался, очерствел, что что-то в нем умерло, погибло.

Антон долго не отвечал.

Антон думал о своем, также страдая, как и Виктор, хотя внешне оставался спокойным и сдержанным. Антон, сталкиваясь с чужими судьбами, всегда приходил к выводу, что нет на этом свете человека, который был бы счастлив долгое время, который жил бы не страдая, не испытывая унижения и оскорблений. Жизненный опыт Антона можно было бы назвать недоброй мудростью.

При этом сам Антон не был ни злым, ни черствым. Он одинаково высоко ценил и проявление лучших качеств в человеке, и эстетическое, духовное, облагораживающее переживание, полученное от соприкосновения с произведениями настоящего искусства.

Антон располагал к себе. С ним часто делились сокровенным, но сам Антон был замкнутым, угрюмым, одиноким. Ему было нелегко нести мрачное бремя своего пессимизма. Антон нуждался в друге, в духовном соратнике, в чьей-то преданности. И поэтому в течение долгих лет, начиная со школьной парты и студенческой скамьи, Антон формировал Виктора по своему подобию. Он внимательно опекал Виктора в минуты душевной невзгоды и был даже где – то рад тому кризису, который не мог преодолеть без его помощи Виктор.

Таким же духовным наставником Антон был и для Марины, хотя до конца в женскую верность и дружбу Антон никогда не верил.

Хотел Антон переделать на свой лад и Таисию. Она привлекла его неуемной жаждой жизни, брызжущей радостью, открытым, легким характером. Антон и не собирался поднимать ее до ледяных высот своего духовного совершенства. Он считал, что Таисия – несложная, незатейливая натура, что достаточно держать ее в состоянии почтительного поклонения, умно, незаметно, но постоянно внушая Таисии, насколько ей повезло с ним и что, лишившись Антона, ей станет просто неинтересно жить. В то же время Антон проповедовал прелести свободной, ни с кем не связанной жизни.

Таисия покорно слушала, соглашалась, потом отмахивалась от Антона, ерошила ему волосы на голове и спешила совершить очередные хозяйственные подвиги.

Однако в один прекрасный день идиллия Антона и Таисии кончилась. Разом и навсегда. Произошло это за сутки до встречи Антона с Виктором. Почти одновременно, как у Виктора с Люсей.

Антон позвонил Таисии и предложил придти к Виктору, чтобы помочь ему перед визитом высокого гостя, но тут впервые за время их знакомства Таисия отказалась. Более того, она пригласила Антона к себе домой, вместо того, чтобы идти к Виктору. К ней приехала из Сибири, откуда родом была вся семья Таисии, бабушка, а точнее старейшина рода. Приехала, как она сама сказала, прощаться, потому что ей пора было собираться в те края, откуда не возвращаются. И просила Таисию, свою любимую внучку, показать ей "своего".

"Свой" оказался перед необходимостью трудного выбора: явиться в дом Таисьи в качестве жениха, обманув ожидания Виктора, или…

Антон выбрал второе.

Несмотря на все свои ухищрения и хитроумную словесную изворотливость, Антон не смог уйти от ответа на прямой вопрос Таисии:

"Ты придешь?.."

И лишь только ответив "нет" и услышав частые гудки отбоя, Антон понял, кого он потерял…

Только поэтому Антон так долго раздумывал, прежде чем решился полностью, до конца раскрыться перед Виктором.

– Что делать, говоришь? – переспросил Антон. – Это самый сложный вопрос. Ответ, конечно, есть… Ты помнишь, я тебе рассказывал о своем знакомом, Валерии Истомине? Он – журналист международник, человек очень нелегкой судьбы… И поэт. Я сейчас попробую тебе прочесть, хотя нет, просто рассказать его стихи, а ты над ними подумай, почувствуй их кожей, осознай полностью. В них, по-моему, содержится истина, которую мы с тобой ищем. И ты, и я.

Стихи эти написаны в разное время. Они короткие, больше похожи на афоризмы, но каждое из них – концентрат состояния, итог случившегося, прожитого, прошедшего… Например, случилась любовь… Слушай…

 
И не ищи свой идеал напрасно —
Нет красоты, а только лесть.
Но если я решил, что ты прекрасна,
Так значит, так оно и есть.
 

Ты заметил, как я решил, так оно и есть. Ты влюбился, ты влюблен, ты любишь, именно ты – именно ее и равнодушно проходишь мимо остальных, также, как остальные равнодушно проходят мимо нее. Любовь – чувство индивидуальное, эгоистическое. Вспыхивает, как порох. И обжигает. Как порох твоих эмоций. А время проходит, уходит время…

 
Все постепенно тает,
скоро и мы уйдем.
Юность моя золотая
в небе теряется журавлем.
 

Да, время уходит, все пройдет, ничто не вечно – это истины, известные всем, да не всем они по силам… А что вокруг тебя? Оглянись…

Шагаешь, думаешь, творишь, и ищешь, чтобы лично придти к сознанию, что лишь первична боль!

Страдание вторично.

Первична боль, понимаешь? Не сразу, только потом ты осознаешь, что любое действие, любой поступок, любая радость, даже любовь таят в себе боль, вершат ее, как кару, как рок. А за что?..

 
Есть пол и потолок моих стремлений,
а между ними – я.
И если потолок высок, как гений,
то пол, как сгусток бытия.
 

А время идет, а время уходит. И копится в душе горечь утрат. Привыкай к потерям, с каждым днем их больше…

 
Я с каждым годом все мудрей.
И все кристальнее познанье.
О, тяжесть скорби! С ней – трудней.
Без смысла день. Ночь – наказанье.
 

А время идет, а время уходит. И если ты сейчас, сегодня счастлив, весел и наслаждаешься жизнью, то завтра наступит похмелье, и ты поймешь, что ничего не было, нет и не будет, кроме пустой суеты.

 
Неумолимо летит время, все быстрей, все быстрей…
А умирать жалко.
И неохота.
Только работа, работа, работа.
Как тяжелый труд землекопа.
Каждый день себе яму копать кайлом,
а потом,
смертельно устав,
лечь в нее и спать, спать, спать вечным сном.
 

Бом!.. Прозвенит колокол, пойдешь на последний круг… Финал… Нас на Земле скоро пять миллиардов. А сколько уже ушло в небытие? И жизнь твоя, и смерть твоя – песчинка в великой реке бесконечного времени… А итог?..

 
Ощущение утерянного,
безвозвратно уходящего и в высоком царском тереме,
и в кирпично-блочных башнях.
И желание остаться,
преступить через забвение в пирамидах египтянских,
в родах новых поколений.
И кресты, и обелиски,
и простой могильный холмик —
результаты этих исков,
говорящее безмолвие.
 

– Я читал тебе эти стихи, помнишь? Говорящее безмолвие… – повторил Антон и умолк.

"Массаж мозга" был закончен.

Уже давно сгустились сумерки, царил полумрак, стол, стулья,

маски, фигура Антона, молча стоявшего у стены, теряли свои очертания – словно мир погружался в черную бездну…

Антон бесплотно и бесшумно проплыл по комнате и включил свет.

Виктора будто обожгло.

– Где у тебя коньяк?.. В буфете?.. А мясо разморозил?.. Ну-ка, давай поставь что-нибудь в стиле диско, только не очень быстрое…

Виктор кивнул в ответ, механически, как кукла, поднялся, долго размышлял, какую кассету поставить, наконец, выбрал, включил стереосистему, вернулся и сел в кресло.

За это время Антон нарезал тонкими кусками, посолил, поперчил, посыпал приправами мясо, кинул его на раскаленную сковородку, обследовал холодильник, достал и открыл банку с маринованными огурцами и помидорами, выложил их в глубокую тарелку, нарезал хлеба и поя вился в дверях комнаты со сковородкой.

– Вика, давай подставку, живо. А то горячо.

Виктор бросился на кухню, принес подставку. Вдвоем они расставили тарелки, рюмки, разложили ножи, вилки. Антон разлил коньяк.

– Ну… – поднял он рюмку. – Жизнь продолжается… Ты знаешь, что сказал Хайям обо мне?

 
Кровавый ручей моего сердца снес бы сто домов.
А в сто раз больше домов в опасности от моих слез.
Каждая ресничка моя – желоб, по которому стекает кровь.
А если я сомкну ресницы, то будет потоп.
 

А нам с тобой он дал простой, но мудрый совет:

 
Не следует метить сердце метой печали.
Постоянно надо читать книгу наслаждения.
Надо пить вино и исполнять желания сердца.
Ведь неизвестно, сколько проживешь в мире.
 

– Давай за нас, Вика! За нас! Понял?.. Надо бы тебе все-таки научиться на горных лыжах кататься… И приятно, и полезно во всех смыслах. Ну, поехали…

Они выпили.

Потом еще.

И Виктор с некоторым удивлением понял, что проголодался, что жив, что есть в этом мире тепло. То ли от того, что отпустило нервное напряжение последних часов, то ли от бессонной ночи, Виктор, сам того не замечая, опьянел. Ему показалось, что боль в душе ушла и не вернется. Ему уже не хотелось есть, он подливал себе коньяк, отпивал из рюмки часто, но понемногу и держал терпкую, жгучую жидкость под языком, прежде чем проглотить ее.

Антон тоже пил, но сдержанно и добродушно-внимательно слушал, как Виктор, пьяно улыбаясь, рассказывал, что Марина, похоже, сыграла свою роковую роль, посвятив Люсю в дела триумвирата. Про себя Антон выругался с досады от того, что Марина решилась открыть кому-то факт существования триумвирата без ведома его магистра и основателя, но виду Антон не подал. А потом задумал недоброе…

Для начала он завернул анекдот "со смаком", над которым Виктор долго смеялся, повторяя последнюю фразу: "Странно, что-то есть, а слова нет…"

Потом Антон рассказал, как он в доме отдыха попал в сложную для мужчины ситуацию. Его поселили в одном номере с молодым человеком, а напротив жили две девицы, одна из которых была подругой этого молодого человека. Каждый вечер молодой человек уходил к своей подруге, ее соседка деликатно оставляла их вдвоем, а поскольку ей некуда было деться, то она приходила к Антону. Антон, накатавшись за день на лыжах, не желал ничего, кроме того, чтобы блаженно растянуться на койке, но ему приходилось вести светские беседы с соседкой. На третий день соседка принесла бутылку коньяка. Они с Антоном выпили, развеселились и Антон поцеловал ее в щеку. В ответ она страстно обвила его шею руками, прижалась и прошептала ему на ухо: "Ну, и сила воли у тебя… Целых два дня терпел, бедненький…"

Виктор от этого рассказа развеселился до развязности.

– Вика, если только между нами, мужиками… – доверительно спросил Антон. – А сколько раз ты встречался с Люсей здесь, в твоей квартире?

– Два, – не задумываясь, ответил Виктор.

– За полгода? – искренне удивился Антон. – Ну, это просто несерьезно, старик. Кстати, лучший способ забыть женщину – пойти к другой. Почему бы тебе к Марине по старой памяти не наведаться? Баба она теплая, не откажет, не так ли?

Они еще сидели, еще пили. Виктор дошел до такой кондиции, что, проводив Антона, бессмысленно оглядел комнату, неубранную посуду, махнул рукой и завалился спать.

24

Виктор стоял около дверей квартиры и долго искал в полумраке подъезда нужный ему ключ. Нашел, вставил его в замочную скважину и отворил дверь, повернув одновременно ручку двери ключ в замке, для чего ему пришлось сунуть букет гвоздик подмышку, а спортивную сумку поставить между ног.

В передней было темно, но в комнате горел свет и была включена радиола. Виктор усмехнулся, вытащил букет, встряхнул его и галантно оттопырил локоть. После этого он включил свет в передней, хлопнул дверью и многозначительно, как Антон, откашлялся:

– Кхе! Кхе!

– Марина, это ты? – радостно прозвучал мужской голос, раздались шаги и в дверях комнаты появился Сергей.

Увидев Виктора с букетом в руках, с застывшей улыбкой на лице, Сергей опешил от неожиданность. В руках он держал тряпку, которой стирал пыль. На нескладной фигуре Сергея комично выглядел короткий передник в оборочках, подвязанный на спине чуть ли не под лопатками.

Виктор тоже удивился, но пришел в себя первым. Воспользовавшись "своим" комплектом ключей от квартиры Марины, Виктор явно не рассчитывал встретить здесь Сергея.

– А-а-а, Сереженька! – протянул Виктор. – Привет одноклеточным! Как жизнь?

Сергей поправил очки, ткнув длинным средним пальцем свободной руки в переносицу, снова оглядел Виктора, букет и, уже не смущаясь, спокойно ответил:

– Молодая.

Виктор широко улыбнулся.

– Ха! – сказал он. – Тогда поставим вопрос иначе: как жизнь молодая?

Сергей также широко улыбнулся в ответ Виктору:

– Замечательно.

Виктор отдал букет Сергею:

– Подержи.

И начал раздеваться, продолжая говорить:

– Молодец! А ты растешь, старик, – похвалил он Сергея. – Это же у Марины всегда такая привычка. Ее спросишь: как жизнь? А она в ответ: молодая! Тогда ее спрашиваешь: как жизнь молодая? А она в ответ: за-ме-ча-тельно! Вот и поговорили, вот и ладушки. Быстро ты, однако, усвоил ее уроки… Ну, и где же н-а-ш-а Марина?

И Виктор издал короткий смешок.

– А разве она не пришла с тобой? – прищурился недоуменно Сергей. – Как же ты попал в квартиру?.. Или вы с Мариной каким-то образом договорились?

Виктор пожал плечами:

– Ага, договорились… Нет, сговорились… Ты знаешь, сейчас все сговариваются, потом договариваются, потом разговариваются…

Виктор рассмеялся своему каламбуру, откинул голову, расчесывая волосы широко растопыренными пальцами, и тут Сергей понял, что Виктор крепко навеселе.

– Так все-таки, как ты попал в квартиру? – тихо, но настойчиво повторил свой вопрос Сергей.

– Как? Как, как… Заладил… Открыл дверь ключом… Своим. Не удивляйся и не ревнуй. Мне его Марина сама дала когда-то… Было дело… Ну, чтобы я мог… Ну, иногда… Тогда, когда… Ну, например, как сегодня, завезти ей то, что она просила… Вот…

Виктор нагнулся, пошарил в спортивной сумке и достал из нее ручки для дверей:

– Ага, пусти-ка…

Виктор прошел в комнату, слегка отстранив Сергея, который так и стоял с букетом в одной руке и тряпкой в другой. Виктор хотел примерить ручку, присел около двери, но не удержался и шлепнулся на пол. Его насмешила такая неудача, он добродушно рассмеялся, но вставать не стал, а поставил сумку между ног, достал из нее дверные ручки и покидал их на диван, стоящий рядом с дверью. Потом обнял колени и поднял голову на Сергея.

– Старик! Желание женщины для нас – закон! Не согласен? – и Виктор грозно сдвинул брови.

– Согласен, – сдержанно ответил Сергей. – Конечно, закон. Только законом для меня является желание любимой женщины.

Виктор мотнул головой.

– Любимой? Что ты в этом понимаешь?

– В чем? – насторожился Сергей. Ему был неприятен развязный, пьяненький тон Виктора, то, что у него оказались ключи от квартиры, то, что Виктор сидел на полу, не вставал и не намеревался по всей видимости уходить.

– Как в чем? – небрежно отмахнулся Виктор. – В любви, конечно, в чем же еще.

– То есть как это не понимаю? – вспыхнул неожиданно даже для самого себя Сергей. – Как же это я не понимаю, если люблю!

– Ты?!

Виктор поднял голову и очень серьезно, с искренним страданием, которое засветилось болью в его глазах, сказал:

– Значит, не я один…

– Ты?! – теперь растерянно опустил руки Сергей. – Ты тоже?.. Ты тоже любишь Марину?.. А она?.. Тогда почему же, я не понимаю?..

И он машинально вытер разом вспотевший лоб тряпкой, которую держал в руке. В другой руке уныло висел букет.

Настало время удивляться Виктору. Наконец, он понял, от чего разволновался Сергей, опять негромко рассмеялся, кряхтя поднялся, подошел к Сергею и дружески обнял его, обдав перегарчиком.

– Так ты влюбился в Маринку?!.. Что ж, бывает…

Виктор прошел в комнату, тяжело плюхнулся на диван, покрутил головой и, звонко ударив себя ладонью по колену, опять развеселился:

– Ну, нет, это надо же!.. Цирк зажигает огни – вот как называется этот водевиль…

Виктор посмотрел на побледневшего Сергея, на его худые руки, судорожно сжимающие тряпку и букет, и ему стало жалко Сергея, как жалеют беззащитного малыша, щенка или котенка. И Виктор решил, подражая Антону, открыть Сергею великие истины, вид на горные вершины высокого духа, парящего, как демон во вселенной, над бременем страстей человеческих.

– Ты только успокойся, старик… Не дрейфь… Какая разница: Марина, Люся или Таисья? Все пройдет, все уйдет, растает в черном дыме крематория или превратится в прах и тлен… Все пройдет… Вот как сказал об этом поэт Валерий Истомин, ты, небось, и не слышал о таком?.. А наша истинная сущность – отраженье ужасной истины, что я – лишь только в что-то превращенье круговорота бытия… Лишь только в что-то… Усек, старик?..

– Усек, – уже успокоившись, кивнул головой Сергей. Он внимательно слушал Виктора, ожидая, когда тот возведет до конца храм своих умозаключений.

– Молоток!.. Раз все проходит и все пройдет – пройдет и твоя любовь к Марине. Понял?.. Пройдет, как у меня прошла, пройдет, как прошла у Антона… К Марине, я имею ввиду… Но Марину не вздумай обижать. Так-то! Марина – это ш.п., швой парень, значит.

Она – надежный человечек, никогда не выдаст, да и в делах любовных искусница, тут ничего не скажешь…

Виктор не заметил, как побелели костяшки пальцев Сергея, сжимающие букет.

Но Сергей молчал, и Виктор истолковал его молчание как сомнение в его, Виктора, словах, и поэтому он решил по-дружески открыть глаза Сергею, как недавно ему открыл глаза Антон.

– Жаль, конечно, девку, но время ее ушло… Безвозвратно, как все уходит… Вот, еще несколько лет назад она была вся в соку, как говорится, а сейчас… Сейчас с ней хорошо дружить, но жить… Нет, согласись, что с ее характером ей только на общественном транспорте контролером работать… Скажешь, я не прав, старик?.. И смотри, как бы она тебя не охомутала, совсем в бабу не превратила…

Весь этот монолог Виктора был скорее обращен не к Сергею, как самому себе. Виктор убеждал самого себя в своей правоте, следуя логике и духу Антона, утвердительно размахивал руками, но посмотрел на Сергея только на последней своей фразе.

Сергей сунул тряпку в карман передника, снял очки и тщательно протер их краем передника. Потом прошел в комнату, выключил по пути тихо играющую радиолу, аккуратно положил букет н стол, а очки на сервант и повернулся к Виктору, который с добродушной ухмылкой наблюдал на ним.

– Знаешь что, подонок? – тихо сказал Сергей. – Пошел-ка ты вон отсюда. Это ты – старик, а не я. Это твое время ушло навсегда, а не мое. Это ты так испоганился, что душа твоя, как медуза, скользкая и ядовитая. Я люблю Марину, слышишь, подонок, люблю, а что это значит, любить по-настоящему, тебе никогда не понять. Тебе этого просто не дано, подонок, ты лишен этого, потому что амеба ты убогая среди людей. Я знаю, что Марине больно, что ей тоскливо, что она мечется, как раненая, но я ее спасу, потому что я ее люблю, и мне неважно, с кем она была раньше и какие подонки растоптали ей душу: Пижон, Антон или ты, гнида…

И Сергей решительно двинулся на Виктора.

– Салют, мальчики!

Сергей и Виктор, вздрогнув, повернулись на голос.

В дверях стояла Марина.

– О чем дебаты, граждане представители сильного пола?

Марина подошла к Сергею, крепко-крепко прижалась к нему, и преданно глядя на него снизу, начала нежно выговаривать ему:

– Здравствуй, любимый мой! Не стыдно тебе? Ну, почему ты у меня такой непослушный? Я же тебя просила, родной ты мой, не лишай ты меня моих женских забот. Это же счастье для меня – ухаживать за тобой. Ты здесь хозяин, ну, а я – хозяйка, я сама все уберу-приберу, все сделаю, лишь бы тебе было спокойно, удобно работать. А ты пиши свою диссертацию, хорошо? И потом у нас гость, Сереженька, встречай его, как положено хозяину.

Марина развязала тесемки на спине у Сергея, плавно снял передник ему через голову, взяла очки с серванта и осторожно надела их Сергею на нос.

Сергей улыбнулся и залился краской, словно зажегся красный фонарик. Он привычным движением толкнул средним пальцем очки на место, а Марина поймала его руку и прижалась к ней щекой.

– Пиши, писатель, пиши, – насмешливо заговорил Виктор. – Диссертацию о любви одноклеточных.

Сергей было опять резко двинулся на Виктора, но Марина удержала его и повернулась к Виктору, развалившемуся на диване.

– Гостю, кажется, не нравится тема нашей диссертации? – насмешливо спросила она. – Это, конечно, не то, что разрабатывать режимы прокатки труднодеформируемых сплавов. Ну, а если прокатка на практике не получается, так потому они и зовутся, эти сплавы, труднодеформируемыми.

Однако Виктор отреагировал на слова Марины по-своему:

– Что же ты, Марина, нарушаешь наш святой уговор, а? – причмокнул он губами. – Нехорошо, старушка, нехорошо. Так честные люди не поступают.

– Что ты имеешь ввиду? – холодно осведомилась Марина.

– Сама же привела Люсю ко мне в гости, сама позвонила ей, когда я заболел, а потом приревновала что ли к подруге? Напела ей, что все мужики – подонки, и Антон, и я в том числе, что мы чуть ли не заговор вокруг Люся устроили с одной нехорошей целью: совратить бедную девушку. Ты-то тут не при чем, конечно… Про союз наш рассказала… Учти, что Антон этого не простит… Он не такой уж и добрый, как тебе кажется. Или тебе Сереженьки твоего ненаглядного не жалко? Забыла, как его получила?

– Что происходит?.. Какой союз?.. Марина, объясни мне, пожалуйста, что это он там плетет? – заволновался Сергей.

Марина побледнела, но справилась с собой и еще крепче сжала руки Сергею.

– Подожди, милый… Если ты, Сережа… Если ты действительно любишь меня, прошу тебя, будь терпеливым – я все объясню тебе. Я и сама не понимала, что живу в тумане самообмана. Спасибо тебе, солнышко мое, помог ты мне разобраться во всем. Своей чистотой, своей верой помог. Не думала я, не гадала, что стану любимой, что стану желанной в свои-то годы. А теперь поверила. И за счастье, тобой подаренное, буду благодарна тебе всегда… А что касается Антона и Виктора… пожалей ты их. Антон, конечно, посложней, для него свобода – высшее благо, неприкосновенное и святое понятие, а Вика… Вика так и не понял своего счастья с Люсей, не сумел быть достойным его. Да, было время, когда три одиноких человека решили помогать друг другу, да видно, чего-то настоящего, чего-то человечески правильного не хватало в этом союзе… А с годами выработалась целая философия, привычка потакать любым своим желаниям, прикрываясь высокими словами о независимом духе… Ты подумай об этом, Виктор… Честно подумай… Сам о себе… Больно тебе будет, увидишь ты, что душа у тебя скользкая и ядовитая… Как медуза… Но не пугайся, не бойся – только когда ты сможешь открыто посмотреть правде в глаза, какой бы горькой она не была, только тогда ты сможешь выжить, очиститься… Вот тогда приходи… А сейчас прощай…

Марина взяла спортивную сумку, молча сложила в нее дверные ручки, валявшиеся на диване, и поставила сумку на колени Виктору.

Потом неторопливо вытащила из бокового кармана пиджака ключи Виктора, сняла со связки свой комплект и сунула их обратно в карман.

– А Сережу не трожь, не дай тебе бог, ты же знаешь меня… Иди…