Текст книги "Закрытый перелом"

Автор книги: Виталий Владимиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

25

Время, время…

Время быстротечно – плывешь в его бесконечном потоке и постоянной сменой впечатлений, событий и забот врачуются, казалось бы, незаживающие раны, пропадает острота ощущения и иногда достаточно солнечного зайчика, который пригрелся ясным утром где-то у щеки, чтобы проснуться с полным ощущением спокойной безмятежности.

Виктор вздохнул, потянулся в постели, упершись ногами в спинку кровати и достав макушкой до противоположной стены. Открыл глаза, встал, ополоснул лицо холодной водой и вернулся в большую комнату. Распахнул окно, впустив свежий, с острым холодком, кристально синий воздух. Улыбнулся, прищурившись, солнцу, включил стереосистему.

Из динамиков раздались глухие, как удары сердца, ритмы там-тама, потом нежно заголосила флейта и все пространство комнаты заполнил органный строй синтезаторов…

Взлетели колени, мелькнули руки, разворот, прыжок, присед…

Ритм, ритм, ритм… А теперь так… И еще… И по-другому… А теперь то же самое, но сидя… Импровизация… А теперь легли и расслабились…

Виктор полежал на полу, ощущая лопатками, икрами ног тыльными сторонами раскинутых ладоней жесткую шерсть ковра. В ванной комнате Виктор несколько раз поменял горячую и холодную воду в душе, растерся пушистым полотенцем, горячим от того, что оно висело на никелированной трубе регистра.

На кухне паровозиком засвистел чайник. Виктор выключил газ и сел бриться. Жужжащие ножи электробритвы оставляли после себя гладкую эластичную кожу. От освежающего ожога одеколона у Виктора возникло ощущение, будто у него обновилось лицо. Яичницу Виктор жарил так, как когда-то его научила Люся – глазунья с хрустящей коричневой корочкой. Тостер катапультировал два подрумяненных куска белого хлеба, на которых сразу оплыли кусочки светло-желтого масла.

Доев яичницу, допив кофе, Виктор хотел было закурить, но раздумал, тщательно перемыл посуду, убрал в квартире, оделся и встал у зеркала, перед тем как выйти из дома.

В длинном зеркальном прямоугольнике на Виктора смотрел высокий, крепкий, загорелый мужчина в черных вельветовых брюках, темно-синей куртке с дутым воротником и темно-коричневой замшевой кепочке. Виктор подмигнул своему отражению, получив тут же зеркальный ответ.

Во дворе дома, как косой, размахивал метлой на длинной белой деревянной ручке дворник Слава.

– Привет начальству, – сдернул он серый блинчик своего берета в ответ на приветственный взмах Виктора и оперся на метлу.

Пока Виктор сметал листья, прилипшие к капоту и лобовому стеклу своих "Жигулей", они побеседовали со Славой о том, что погода стоит, как по заказу, что в прошлом году бабье лето выдалось позже и было коротким и что в соседнем подъезде кто-то помер, а в пятьдесят второй квартире нынче свадьба.

Виктор сел в машину, прогрел мотор, поправил зеркало заднего вида и плавно выехал из двора дома. Определенной цели, какого-то маршрута у него не было, и он, не торопясь, пересек несколько улиц, выехал на набережную и по ней попал на Ленинские горы. Остановил машину, дошел по шуршащей листве до свободной скамейки и сел.

Та ли это была скамейка, на которой они сидели когда-то с Люсей – почти три года, или не та, Виктор не помнил, да и приехал он сюда не для того, чтобы снова предаваться бесконечным размышлениям о том, что произошло в то время с ним, с Антоном, с Мариной, с Люсей, с Таисьей, с Сергеем – просто Виктор ощутил, что если он и думает о прошлом, то совершенно спокойно, нет, не равнодушно, а как о чем-то далеком, что произошло даже как будто не с ним, а с кем-то другим. И как всегда, в такие моменты Виктор удивился тому, каким же он был когда-то несмышленым, и что повторись эта история сейчас, он бы уже не совершил тех глупостей, которые, увы, не исправишь, а, с другой стороны, может быть, все получилось к лучшему.

Да, конечно, Виктор должен был с самого начала, не таясь, рассказать Люсе всю правду. Это было бы честно, правильно, но неизвестно, что было бы дальше, как бы к этому отнеслась Люся – для женщины вокруг любимого обязательно должен сиять ореол мужества и благородства, впрочем, и для мужчины в женщине должно быть нечто… Так каждый человек тешит себя какой-то иллюзией и, даже зная горькую правду, делает вид, будто она существует, и только время, быстротекущее время, расставляет все по свои местам.

Тогда, когда уже все в прошлом.

И наверное, совсем ни к чему рассказывать обо всем, до конца.

Есть вещи, о которых лучше молчать. Несмотря ни на что.

К числу таких происшествий, подумал Виктор, можно отнести, например, такой случай, который произошел в семье Виктора, когда еще были живы отец и мать.

Как-то к ним приехала погостить из-под Тамбова сестра отца со своим сыном. Двоюродный брат был одного возраста с Виктором.

Тихий, невзрачный мальчик – он ничем не запомнился Виктору. Вскоре после того, как они уехали, тетка прислала письмо, в котором радостно извещала, что ее сынок нашел в вагоне и тут же подарил своей мамочке женские часы. По описанию они полностью соответствовали трофейным часам, подаренным в свое время отцом Виктора своей жене и пропавшим из дома с отъездом тамбовских родственников.

Об этом происшествии Виктор узнал случайно от матери, когда она лежала в онкологическом центре. Сложность семейной ситуации заключалась даже, может быть, не в том, что мальчик взял эти часы и наивно "нашел" их в поезде, а в том, что тетка из Тамбова неоднократно их разглядывала и с завистью восхищалась ими. Сын, скорее всего, хотел сделать матери подарок, мать же также наивно сделала вид, что поверила случайной находке.

Вот так и появилась семейная тайна.

Мать Виктора молчала – попробуй, скажи мужу о случившемся, мальчик так и вырос в полной уверенности, что никто ни о чем не догадался, а его мамочка не удержалась и приехала на пятидесятилетие брата в обновке.

Отец Виктора мгновенно узнал часы, но тоже ничего не сказал, только спросил у жены, где же его подарок. Мать Виктора, закусив до крови губу, отвела глаза, и отец все понял. Вечером он увел сестру в лес – дело происходило за городом, на даче, которую снимали родители Виктора. О чем они там говорили – неизвестно, но когда вернулись, сестра молча протянула часы матери Виктора, но не удержалась и картинно изумилась:

– Все-таки не мог Рудольф этого сделать…

Вот они иллюзии, вот она правда…

Виктор усмехнулся, подумав о том, что тайны семейные имеют аналогии и в общественной жизни. Например, далеко не обо всем, связанном с деятельностью института, в котором работал Виктор, можно судачить с первым встречным. Также и любой поступок имеет свое второе, третье или неизвестно еще какое по счету дно. И для того, чтобы докопаться до этого последнего дна, надо знать все и о человеке, совершившем поступок, и о побудительных мотивах, и о последствиях.

Возможно ли это?

А если и возможно, попробуй-ка возьми на себя роль верховного судьи и, осуждая бескомпромиссным прокурором мелочность чужого эгоизма, не станешь ли одновременно великодушным адвокатом своего собственного "я"? И тогда тебе станет тоскливо, подумал Виктор.

Тоскливо от того, что, ох, как далеко не всегда великие идеалы руководят людьми в их каждодневной суматошной жизни. И от того, что мудрость – результат прошлых ошибок, которые исправить уже нельзя.

Виктор встал, не спеша дошел до машины, посидел у открытого окна и снова тронулся в путь. Спустился вниз с Ленински гор и покатил по набережной, мимо Окружного железнодорожного моста, под насыпью которого, на другом берегу Москва-реки сияли купола Новодевичьего монастыря, пересек реку по Бородинскому мосту и опять двинулся по набережной в сторону Центра международной торговли.

В этом Центре когда-то велись переговоры с одной иностранной фирмой на предмет покупки лицензии на режимы прокатки труднодеформируемых сплавов и в этих переговорах участвовал как специалист Виктор. Переговоры кончились ничем – в конце концов было принято решение закупить партию готовой катаной стали, потому что оказалось, что рассчитать подобный режим могла и лаборатория Виктора – зачем же тогда покупать лицензию – а вот гарантии того, что сталь будет получена с заданными свойствами, не было.

Тогда Виктор убедился, какая же это непростая наука – внешняя торговля. Развеялась его иллюзия, что купить-продать в международном бизнесе – это, примерно, то же, что и сделка на колхозном рынке. При этом Виктор воочию увидел людей, которые ворочали миллионами, получая зарплату вдвое меньшую, чем он сам.

Но до Центра международной торговли Виктор не стал добираться, свернул направо и выехал к зоопарку. Найдя место, где можно было оставить машину, Виктор вошел на территорию зоопарка и присел на скамейку около большого пруда.

Белые и черные лебеди величаво рассекали ставшую от утренних холодов уже прозрачной воду, утки сбивались в стаю и время от времени с треском рвущегося на ветру полотна взлетали, делая два-три тренировочных круга над зоопарком. В середине ж пруда, на небольшом островке, рядом со сколоченным из зеленых досок домиком сидели, спрятав головы под крыло, те утки, которые, очевидно, не собирались подвергать себя опасностям дальнего перелета, а предпочитали перезимовать здесь, за пазухой большого города.

Глядя на этих цивилизованных птиц, Виктор подумал о том, что они изменили своей природе, своему вечному инстинкту и, скорее всего, встали на путь прямого вырождения. Не понимая этого, конечно. Они избрали то, что легче далось сегодня – вот также поступают многие люди. Но люди отличаются от уток тем, что знают, что будет завтра, что завтра их не будет, а сегодня надо трудиться для тех, кто придет на их место завтра.

В этом весь смысл жизни, вся ее диалектика. И если ты не понимаешь этого или начинаешь жить только ради себя, то тогда и возникает та самая двойственность существования от необходимости натянуть маску искренности, благородства, честности на лицо своего эгоизма.

По такой же схеме, подумал Виктор, возник и так долго существовал союз троих: Антон-Марина-Виктор. Союз-маска свободных от каких-либо обязательств людей, единственным принципом которых было: мое желание – закон!

Виктор вспомнил, как он вел планомерную осаду Люси, притворяясь то бесшабашным оптимистом, то убитым горем сиротой, то безнадежно влюбленным, как он предлагал Люсе стать ее рабом, но… только на время их встреч, и как он все-таки добился своего… и жестоко за это поплатился.

В конце такой схемы, по которой существовал триумвират, всегда стоит тупик. Также, как в деле Марчука, который доказывал, что можно повысить производительность агрегатов на тридцать процентов, и нашлись же люди, поддержавшие его идею. Где сейчас этот Марчук? Все давным-давно о нем забыли, а если и вспоминают, то как об анекдоте, а ведь этот анекдот, может быть, составил смысл целой жизни этого человека.

Двойственность начинается с первой лжи, подумал Виктор.

Может быть, не с первой лжи, но с главной лжи, со лжи в главном. А когда же я дрогнул, сознательно солгал себе в первый раз?

В самый трудный момент своей жизни…

– А какие же мы хорошенькие, какие сладкие. А вот мы тут сядем, отдохнем, вот на этой скамеечке, здесь и солнышко как раз светит, – услышал Виктор женский воркующий голос.

Виктор сидел, закинув голову навстречу нежаркому осеннему солнцу, закрыв глаза и надвинув кепочку на лоб. Он открыл глаза и увидел молодую мамашу в очках, в сиреневой пуховой шапочке, в зеленом приталенном пальто и черных резиновых ботиках. Она склонилась над детской коляской, мерно ее покачивая, а потом присела рядом с Виктором.

– Господи, Таисия! – удивился Виктор.

Таисия неторопливо повернула голову, посмотрела на Виктора и поздоровалась так, словно они расстались только вчера:

– Привет.

– Не признал сначала, – заговорил Виктор. – Я же тебя в очках никогда не видел.

– Что же я по-твоему девка молодая, на выданье, и буду очки таскать, как старуха? – посетовала она на непонятливость Виктора. – Сейчас я уже замужняя, можно и носить. Близорукость у меня. С детства. Уже около минус пяти. Говорят, операции сейчас делают, исправляют глаза, не слышал?

– Слышал. Есть даже специальный институт микрохирургии глаза. У нас один сотрудник, Иван Сергеевич, такую операцию сделал. Удачно.

– Боюсь я, – вздохнула Таисья. – С другой стороны, привыкла. Ты в стереокино никогда не был?

Виктор утвердительно кивнул головой.

– Был, значит, – поняла Таисья. – Так вот, когда там на экран без очков смотришь, то все размытым кажется, а если очки наденешь, то все такое крупное, близкое и словно лезет на тебя. Вообще-то я хожу без очков и никого не вижу. Спокойней мне так, о своем думаю. Да без очков мне и люди кажутся лучше, красивее. Вот на тебя посмотрела, седой ты уже, в морщинках, а ведь молодой еще мужчина.

– Скоро сорок, – улыбнулся Виктор.

– А моему Анатолию тридцать. Тоже не мальчик, в армии отслужил. Он у меня на заводе, который "Москвичи" делает, работает. И танцует. В самодеятельности.

– Сын? – кивнул головой на коляску Виктор.

– Нет. Девочка. Верой назвали. В честь моей бабки из Сибири, ту тоже Верой звали. Год, как померла, как раз под ноябрьские. До девяноста совсем немного не дотянула.

Таисия ненадолго задумалась, замолчала, потом мягко улыбнулась:

– А нам уже целых четыре месяца и пять дней, мы уже почти пять килограмм весим…

И Таисия, засветившись от счастья, стала обстоятельно рассказывать Виктору, как проходила у нее беременность, как она рожала, как день ото дня растет и крепнет ее Верунька…

Виктор смотрел на Таисию. Она раздалась, округлилась, верно, не ограничивала себя после родов. Исчез девичий румянец, глаза совсем скрылись в складках припухлых век и только временами, когда Таисия смеялась, в ней проглядывала прежняя, скуластая, брызжущая неуемной жаждой жизни, веселая девушка. Виктор заметил, что изменился не только облик Таисии, стала другой ее речь. Раньше, может быть, под влиянием Антона, Таисия читала вслух стихи… Куда это ушло?.. И еще Виктор подумал, что, наверное, ей ни к чему исправлять зрение – пусть живет в замкнутом мире своих радостей и забот, своих иллюзий. А также Виктор представил себе эту, еще молодую, но уже по-бабьи грузную женщину женой Антона…

Переключившись на Антона, Виктор вспомнил, как Антон влиял на него именно в самые трудные моменты жизни.

Тогда, когда нельзя лгать себе…

Обращаясь к Антону за помощью, Виктор хотел решить свои проблемы, но вместо того чтобы самому найти верный ответ на мучившие его вопросы, Виктор брал готовые концепции Антона.

А ведь каждый сам к своему идет итогу.

У Антона не было детства – Виктор вспомнил рассказ Таисии о космонавтах, которые видели в межзвездном черном пространстве корабль со своими умершими родителями, и подумал, что Антон не смог бы на месте этих космонавтов увидеть своего отца, да и мать ему представилась молодой, даже моложе Антона, девушкой.

Так кто осудит Антона за то, что он изначально не верил в Добро и Любовь? А ведь это – основа той истины, в которую надо верить, просто верить и все, верить, что Добро всегда победит Зло, не смотря ни на что. Антон же отрицал даже права на иллюзию, на утешение, на сознательный самообман, который, может быть, необходим человеку, чтобы найти новые силы для жизни. А женщинам вообще свойственна по природе своей склонность к само обману, поэтому Антон относился к ним, как к неразумным детям, которым не дано понять высокомыслие мужчин. Нет, пожалуй, невозможно, подумал Виктор, представить Антона любящим мужем, главою семейства, и все-таки спросил Таисию:

– Антона давно не видела?

– С тех пор, – равнодушно, не задумываясь, ответила Таисия.

– Да… разлетелась наша компания, – больше в ответ на свои мысли сказал Виктор. – Ты замуж вышла, дочка у тебя, Марина с Сергеем поженились…

– А ты все один? – полюбопытствовала Таисия.

– Один, – подтвердил Виктор.

– Хочешь невесту тебе найду?

– Спасибо, я сам.

– Ну, как хочешь. Есть у меня одна деваха на примете. Хозяйственная, работящая, не то, что эти современные пигалицы – колечки, браслеты, намажется, сигарету в зубы, а помыть, постирать, приготовить не могут. Кстати, Марина мне звонит часто.

– По-прежнему по театрам ходит? – спросил Виктор.

– Нет, ей теперь не до гулянки, – ответила Таисия. – Они же с Сергеем мальчика взяли из детского дома, Маринка-то сама не родит, не может, да и годы не те. Славный мальчишка у них, рыжий.

Тут Виктор подумал, что вот и у Марины была своя иллюзия, свой самообман, в котором она жила праздничной атмосферой театра, переживаниями героев и перевоплощениями актеров, и что этот мираж утешал, поддерживал Марину после краха ее любви к Пижону, заменял истинное чувство к Антону и Виктору. А теперь ей этот мираж не нужен, потому что у нее есть Сергей.

В этот момент Виктор, до того без особого душевного волнения и накала размышлявший о прошлом, вдруг почувствовал, как его захлестнула жаркая волна стыда перед Мариной… За его трехлетнюю жизнь у нее захребетником, за безобразную сцену их последнего разговора, когда он, пьяный, ввалился к ней в квартиру и хотел унизить Сергея, а унизил самого себя…

Также, как есть истины, в которые надо просто верить, есть и поступки, дела, которые просто нельзя совершать. Нельзя и все тут.

А границу этого табу знает только нравственность…

Таисия опять склонилась над коляской, в которой закряхтел, потом коротко вякнул и, наконец, немного скрипуче заплакал маленький человечек, требуя помощи, внимания, ласки к себе, к уникальному, единственному и неповторимому. И сколько же ему еще предстоит пережить и помучиться, прежде чем в душе его, которая пока и не проснулась даже в этом крохотном тельце, станет жить неиссякаемая вера в Добро – основа будущей высокой нравственности, до которой идти и идти, как до заоблачной вершины.

Так думал Виктор, а Таисия, непрерывно приговаривая, успокоила дочку, поднялась, объявила, что пора уже кормить Веруньку, и, легко попрощавшись – пока… – покатила коляску вдоль пруда, так ни разу и не обернувшись. Виктор долго смотрел ей вслед и почувствовал укол легкой досады от равнодушия Таисии, хотя вовсе и не желал продолжения знакомства и общения с ней.

Одиночество… Оно чувствуется не только в пустой квартире, не только среди себе подобных в уличной толпе, где каждый торопится мимо по своим делам, но и в том, что у тебя нет ни родных, ни друга, подумал Виктор и остановил сам себя: "Ну, это, старик, ты уж слишком. А если тебе и одиноко – сам виноват…"

Виктор встал со скамейки, инстинктивно отряхнулся, поправил кепочку и пошел к машине. Выехал на Садовое кольцо, потом свернул на радиальный проспект, через минут тридцать вошел в ресторан. Метрдотель Миша провел Виктора к столику, помог ему сесть, придвинув стул, и, вежливо поговорив о теплой золотой осени, прислал официанта. Борис не стал записывать заказ, он осведомился только, что будет пить из крепких напитков клиент, и, узнав, что Виктор за рулем, но голоден, предложил ассорти из рыбы, зеленый салат, красный борщ и поджарку с грибами. И, естественно, минеральную воду, масло, калач… К выбору десерта они решили вернуться попозже.

Ресторан этот был расположен далековато от центра, не столь многолюден и посещаем, но имел свою постоянную клиентуру, благодаря хорошей кухне и вежливому, ненавязчивому обслуживанию.

Именно сюда возил Виктор пообедать свой "экипаж", поэтому здесь его хорошо знали.

Виктор, не торопясь, отобедал, с особенным удовольствием съев поджарку, которую здесь готовили по-своему: на картофель, порезанный кружками и обжаренный в масле, клали также слегка обжаренные куски мяса, сверху отваренные грибы и все это томили в духовке, обильно залив напоследок сметаной. Виктор понимал что в его годы пора отказываться от таких, способствующих росту уже наметившегося брюшка блюд, но сегодня решил расслабиться.

Зато от десерта Виктор отказался.

Вечер он провел дома, у телевизора. Транслировали в записи встречу советских и канадских хоккеистов, а в перерыве показали видовой фильм о горных лыжах.

Виктор все-таки попал в горы с Антоном. Долетев самолетом до Минеральных Вод, они автобусом добрались до Чегета. Антон с утра уходил на подъемник, а Виктор в группе начинающих осваивал "плуг", "соскальзывания с бугра" и другие азы горнолыжной техники на небольшом склоне соседней горы. В обед они встречались, потом гуляли по дороге до Терскола, а вечерами сидели либо у камина в гостиной, либо в кафе или баре. На седьмой день обучения инструктор поднял группу начинающих на гору. Подъемников оказалось три, один за другим, на каждый стояла своя очередь, и только где-то часам к десяти Виктор оказался на верхней точке.

Виктор стоял, опершись на палки, и ощущал, как, несмотря на синее небо, припекающее солнце, белый снег и карнавально яркие костюмы горнолыжников, несмотря на атмосферу праздника, у ног которого раскинулась величавая панорама долины, в душу отчетливо вползал холодок страха. Потому что казалось, в одном шаге от Виктора за овальным гребнем крутого склона зияла пропасть. Антон рассказывал Виктору, что на заре горнолыжного спорта люди не имели понятия о слаломе и просто неслись с горы по склону, падали, вставали и снова устремлялись вниз.

Выбирая более пологий спуск, Виктор отъехал в сторону, сделал поворот, потом еще, а когда притормозил и остановился, то с удивлением заметил, что страшная часть склона осталась позади. Осмелев, Виктор двинулся дальше. Но склон, что открывался ниже, походил на выгнутую сферу, усеянную почти в шахматном порядке неровными снежными буграми. Только к обеду, измотанный в конец бесконечной горой, Виктор устало ввалился в номер гостиницы.

На нижней койке двухэтажной кровати сидел Антон. В руках он держал стакан.

Виктор поставил лыжи в угол, стянул шапку, куртку, повесил их на вешалку, расстегнул крепления и стянул колодки горнолыжных ботинок. В носках прошел в комнату, сел на кушетку напротив Антона и улыбнулся ему изможденной улыбкой:

– Устал…

– Съехал? – спросил Антон, не поднимая глаз.

– Одолел ее, проклятую, – гордо сказал Виктор и хотел было рассказать о спуске, но тут Антон поднял глаза и Виктор понял, что с ним неладно.

– Случилось что, Антон?

– Не ругай гору… Я сегодня сбил девушку…

– Как же это произошло? – не совсем еще осознавая происшедшее, спросил Виктор.

– Начинающие… Чайники… Инструктор выстроил их по склону змейкой, вот они по очереди и спускались. Кто-то съедет в одну сторону, остановится и ждет, когда следующий сверху тронется, а сам в другую сторону… Получилось две такие цепочки сверху вниз… А я сбоку вылетел, не видел… От одного-то я увернулся, мне пришлось сделать разворот, лыжи не успел закантовать и меня сбросило со склона… А ниже оказывается стояла она… И я… Масса-то громадная… Переломил ей обе ноги, упал на нее, нас потащило дальше и метров через пятьсот вынесло на камни… Ее лицом по камням протащило…

Виктор сидел, ошарашенный. Он сам только что был на горе, видел эти склоны и камни.

– Как же так?.. Ты же прекрасно катаешься… Почему так вышло?..

– А что почему? – пожал плечами Антон. – Все травмы в горах происходят только по двум причинам: либо ты, либо тебя.

– А что с ней?

– Я со спасателями сам ее спустил. В больницу отправил. Здесь прекрасное ортопедическое отделение. Сказали, что через восемь-девять месяцев будет ходить, но хромой останется на всю жизнь. И лицо повреждено.

– Так что же теперь делать? – растерянно спросил Виктор Антона.

– Ничего, – сказал Антон. – Обедать пойдем…

… После обеда, во время прогулок по горным дорогам, вечерами было свободное время, которое Виктор и Антон обычно проводили в беседах. Они не касались в своих разговорах ни Люси, ни Марины, ни Сергея, ни Таисьи, но Виктор время от времени, то ли рассказывая о прочитанной книге, то ли вспоминая какой-то фильм или случай из жизни, постоянно уточнял для себя концепцию Антона. Антон говорил охотно, подробно разъясняя свою теорию, что человек обречен жить и страдать, а никто не спросил его, желает ли он этого, что, скрывая свою животную сущность, люди обязательно становятся двойными, но такими их делает еще и сама жизнь, что каждому своя боль, свое страдание ближе, чем боль или страдание другого человека, что подняться надо всем этим может только бесстрашный философ, осознающий всю тщетность жизненной суеты, что такая доля недоступна женщине и что единственный смысл существования человека – в утверждении своего "я", каким способом, это неважно, потому что волей-неволей каждый считает, что избранный способ самоутверждения – лучший, потому что избрать иной способ самоутверждения в силу своего разума, способностей и характера, человек не может. Значит, все заранее предопределено и живет человек уготованной ему судьбой.

Виктор во многом соглашался с Антоном. Да, действительно, в больнице он убедился, что любого больного интересует прежде всего своя болезнь, что путь к духовным вершинам – это не прогулка с любимой под луной по цветущему саду и что самоутверждение – необходимое условие реализации любой личности. Но при этом Виктор, наконец-то, разобрался, что же его всегда тревожило и мучительно не устраивало в концепции Антона.

А понял это Виктор, найдя ответ на такой вопрос: является ли для Антона аксиомой, постулатом всей его теории вера в Человека?

Оказалось, что нет.

Более того, оказалось, что таким эталоном, то есть честным ответом на этот вопрос, меряется не только концепция Антона, но и любое действие, любой поступок любого человека. Можно, например, понять и простить мальчика, укравшего часы, чтобы подарить их матери, но нельзя простить мать, заведомо знавшую, что она принимает краденый подарок.

Придя к такому выводу, Виктор почувствовал, как начинают успокаиваться болевые точки его души, стал опять ощущать себя цельным, а не как бы разделенным надвое человеком.

О своих выводах Виктор не говорил Антону, но тот, видимо, почувствовал, что у Виктора есть свое мнение на этот счет. Их беседы совсем прекратились после того, как Антон сбил на горе девушку.

Виктор знал, что Антон больше не ходил в больницу к пострадавшей, не узнал ее имя и адрес, чтобы хоть как-то помочь ей – гора спишет, на горе такое случается часто, что поделаешь, несчастный случай… Несчастный случай… Несчастная девушка…

Они не говорили об этом.

Молчали.

А когда вернулись в Москву, просто разошлись в разные стороны, помахав на прощанье друг другу…

… Виктор выключил телевизор, почистил зубы, лег, почитал немного переводной роман о сицилийской мафии и уснул.

Утром Виктор проснулся сразу и, совершив свой обычный ритуал, состоящий из гимнастики, душа и завтрака, продолжал размышлять о том же, как будто и не было ночного перерыва между вчерашним и сегодняшним днем.

Память вернула Виктора в зоопарк, и Виктор по ассоциации вспомнил случай из той поры, когда он еще учился в школе.

Это было в четвертом или пятом классе. Очередной урок зоологии проходил в зоопарке. Весь класс был возбужден, дети плохо слушались, толкались, бегали, шумели и представляли собой полудикую стаю. Их с трудом укротила классная руководительница, построив в пары и замкнув колонну, которую возглавила экскурсовод.

Виктор в паре с Антоном то картинно перепрыгивал через мелкие лужи, то натыкался на впереди идущего, то деланно изумлялся каким-то зверям в вольерах, но все это делал с оглядкой на Антона. Антон шагал молча, глубоко засунув руки в карманы курточки, и лишь легким прищуром глаз давал понять Виктору, что он заметил и оценил его проделки.

Наконец, подошли к клетке, в которой лежал лев, дети сами собой встали полукругом вокруг экскурсовода и выжидательно на нее посмотрели. Сразу же стал слышен шум проехавшего вдалеке трамвая, тонкий вскрик какой-то птицы и унылое шуршание накрапывающего дождика.

Экскурсовод, пожилая рыхлая женщина, проговорила себе под нос, но все услышали:

– Слава богу, хоть сегодня тихо.

И с неприязнью добавила:

– Ох, уж эти детки…

– На твою тетю Фросю похожа, – шепнул Виктор Антону на ухо.

У Антона сузились глаза.

– Итак, дети, перед вами царь зверей, – привычно равнодушно повысила голос экскурсовод.

Дети невольно поглядели на клетку и увидели, что царь зверей лежит на черном мокром цементном полу, закрыв глаза, что он похож скорее на большую голую кошку с серым, слипшимся от дождя воротником, чем на повелителя земной фауны, что он, как и звери в остальных клетках, совсем не страшный и не кровожадный.

Экскурсовод монотонно продолжала свой, построенный в полном соответствии с рекомендуемой методикой, рассказ о семействе кошачьих, а Антон неотрывно смотрел на льва.

– Спит, наверное, – прошептал Виктор Антону.

– Хищники днем всегда спят, – ответил также тихо Антон. – Я слышал, что если смотреть на зверя в упор, то он не выдерживает взгляда человека…

И в этот момент лев поднял голову и с неожиданно проявившимся величием равнодушно посмотрел на группу человеческих детенышей.

Что-то заставило его задержать свой взгляд на Антоне.

Виктор, стоящий рядом, увидел, что у льва большие, спокойные, покрытые пленкой скуки, желтые глаза. Лев, не мигая, замер на мгновенье, потом слегка сморщил нос и опустил нижнюю губу, собираясь зевнуть, – получилась презрительная гримаса.

– Ну, ладно, – стиснув зубы, прошептал Антон.

За дальнейшими действиями Антона и лев, и Виктор наблюдали с удивленным интересом. На указательном и большом пальцах левой руки Антона оказалась надета тонкая резинка. Правой рукой Антон достал из кармана согнутую из обычной проволоки скобку, натянул резинку, незаметно для других, укрывшись плечом, от живота прицелился и…

Пулька угодила льву в черный мокрый нос. Он несказанно удивился, возмущенно привстал и, поняв, что не в его власти отомстить обидчику, издал поначалу сиплый, жалобный крик. Лев стал метаться вдоль прутьев ограждения, как бы раскачивая на ходу свой яростный, безумный, звериный рев, в котором звучала безысходная тоска по свободе. Забеспокоились, забегали звери в соседних клетках: львицы, пантеры, ягуары, леопарды. Они поддержали льва нестройным, но мощным хором, где-то жутко захохотали гиены, заорал дурным голосом павлин, заверещали дискантами обезьяны… – заголосил весь зоопарк.

– Это, как цепная реакция, – натужно объясняла классной руководительнице экскурсовод. – И каждый раз ни с того, ни сего. Прямо истерия какая-то…

Не только Виктор и остальные дети, но и Антон ощутили страх перед бунтом зверей – настолько яростен был крик тоскующих по свободе и посаженных за двойные решетки.

За двойные…

Когда же наносится человеку обида, которую он не в силах простить, подумал Виктор. Вот они расстались с Антоном молча, даже не сказав друг другу "прости" или что-то в этом роде. Нет, просто разошлись и все. Наверное, Антон ждет, что Виктор позвонит первым…