Текст книги "Закрытый перелом"

Автор книги: Виталий Владимиров

Виталий Владимиров
ЗАКРЫТЫЙ ПЕРЕЛОМ
повесть

Лаской страшишь, оскорбляешь мольбой,

Входишь без стука

Все наслаждением будет с тобой -

Даже разлука

Пусть разольется в зловещей судьбе

Алая пена

Но прозвучит, как присяга тебе

Даже измена…

Лаской страшишь, оскорбляешь мольбой,

Входишь без стука

Все наслаждением будет с тобой -

Даже разлука

Пусть разольется в зловещей судьбе

Алая пена

Но прозвучит, как присяга тебе

Даже измена…

Анна Ахматова

«Случалось ли в лодке переезжать быструю реку? Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований надо рулить всегда выше – жизнь все равно снесет.»

Лев Толстой

1

Рабочий день закончился, сотрудники разошлись, где-то в конце коридора уборщица громыхала щеткой, звякала ведром и что– то ворчала себе под нос, а Виктор все еще сидел и тяжело смотрел на телефон. Потом решительно снял трубку, подержал ее в руках, глядя в окно, и положил на место.

Сквозняк, вздохнув, прихлопнул дверь кабинета. Виктор вздрогнул, встал, щелкнул замками "дипломата", вышел и запер за собой дверь собственным ключом.

Пустые учреждения всегда наводят уныние – легли на свои полки бумаги, с которыми весь день бегали из комнаты в комнату озабоченные люди, утихли телефоны, смолкло радио. Виктору, когда он проходил по коридору, вяло представилась бессмысленность дневной суеты, показались равнодушно-пустыми, как эти канцелярские комнаты, все дела, которые еще несколько часов назад были крайне важными и неотложными.

Впрочем, это ощущение пустоты и бессмысленности быстро прошло, потому что в душе у Виктора постепенно зрела черная тоска. Она его еще не тревожила пока он садился в свою машину, грел мотор, ехал домой, ни даже когда он вошел в квартиру и закрыл за собой дверь.

Виктор снял пиджак, прошел в большую комнату и опустился в кресло. Перед ним, на стене, были развешаны гипсовые маски. Они удивлялись, тревожились, корчились от нестерпимой боли каждая по-своему и все вместе составляли огромное, белое, пустоглазое лицо страдания.

Может быть в такой момент лучше двигаться, действовать, колоть дрова или бездумно бежать до изнеможения, но стоило Виктору расслабиться, как все внутри у него окаменело, исчезло обычное восприятие звуков, вкуса, цвета, запахов – так ему стало БОЛЬНО.

Боль, наваливаясь до звона в ушах, сдавила горло, гулко застучало сердце и онемели руки. Виктор никогда не думал, что боль духовная может быть равноценна или сильнее боли физической. У Виктора даже мелькнула мысль, что у него началось психическое расстройство, хотя через какое-то время болезненная, катастрофическая острота прошла, осталось лишь постоянное ощущение каменной тяжести, надорванности, открытого перелома…

Виктор сам заслужил свою боль.

Кого же еще винить?

2

В тот день, всего полгода назад, Виктор договорился со своим начальством, что во второй половине дня он поедет в министерство, а сам позвонил в главк, Ефрему Анатольевичу, получил от него принципиальное согласие на визу одного непринципиального документа, узнал, что Ефрем Анатольевич уходит на совещание и порадовался своей удаче: теперь Виктор мог объяснить, что он, де мол, был в главке, успел заручиться согласием Ефрема Анатольевича, но тот торопился на совещание и не успел поставить визу. Обеспечив себе формальное алиби своего отсутствия на работе, Виктор поехал домой, по пути забежав в овощной магазин. Потом тщательно убрался в своей двухкомнатной квартире, смахнул пыль, пропылесосил полы, вокруг низкого, длинного журнального столика расставил стулья таким образом, чтобы они образовали амфитеатр, в котором каждый зритель был бы обращен лицом к раздвижному экрану. На обеденный стол, сдвинутый к окну, Виктор установил слайд-проектор, а экран повесил на треногу около стены с масками.

Виктор гордился своим домом, хотя немалых трудов после смерти родителей ему стоило сменить мебель, уютно и рационально организовать свой быт, свою среду обитания, создать свою атмосферу, где ему, именно ему, Виктору Григорьевичу Коробову, было бы непринужденно и покойно.

Маски были оригиналами, Виктор делал их сам и в свободное время он мог часами сидеть перед стеной с масками, меняя их местами и добиваясь оригинальной композиции в целом.

Первыми пришли Антон и Таисия.

Антон скинул дубленку, шарообразную шапку волчьего меха и протянул Виктору согнутую клешней руку:

– Здорово, старик.

Антон – высокий, крепкий, начинающий лысеть блондин в вельветовых джинсах, черном кожаном пиджаке, песочного цвета рубашке с погончиками и дымчатых очках, хотя на дворе стояли февральские морозы. Лицо и руки покрыты плотным, как бы въевшимся в кожу загаром. Такой загар бывает, если человек провел долгое время в горах или на море. К загару и серым глазам особенно шла белозубая улыбка, правда, улыбался Антон редко.

– Погодите, ребята, там тапочки есть, – нагнулся Виктор к галошнице, но Таисия решительно преградила ему путь.

– Нет, нет, не надо, я лучше босиком побегаю, мне так лучше, свободнее, да и к земле поближе. И давайте помогу, что надо.

В руках у Таисии были гвоздики, преподнесенные, очевидно, Антоном. Невысокая, крепко сбитая, Таисия источала энергию и жар жадной до жизни молодости.

Виктор встречал Таисию у Антона несколько раз, но дома у Виктора она была впервые. Освоилась Таисия мгновенно, заглянула в холодильник, во все шкафы на кухне и принялась хозяйствовать.

Антон прошел в комнату, сел на тахту и начал расчехлять принесенную им гитару. Виктор взял стул, подсел к нему:

– Хочешь есть? Может, сделать бутербродик?

– Ты же знаешь, я всегда голодный, но могу потерпеть. Вот Марина придет – у нее постоянно волчий аппетит, ей и предложи, тем более, что явится она, надо полагать, не одна.

Марина, действительно, пришла не одна, но неожиданно не с тем, кого ждал Виктор, вернее, не с той. Марина ввалилась в переднюю, подставила Виктору холодную щеку для поцелуя, хлопнула его по плечу, на ходу скинула шубу и шапку, мотнула головой, поправляя короткую стрижку, и прошла в комнату, представив, не оборачиваясь, своего спутника:

– А это Сереженька, биохимик, кажется, прошу любить его и жаловать.

– Сергей, – представился Виктору очень худой и очень застенчивый молодой человек.

Сергей заглянул в комнату, поздоровался с Антоном и отправился на кухню, где Таисия сразу же нашла ему работу. Виктор начал носить приготовленные Таисией закуски, расставляя их на журнальном столике, а Марина тяжело плюхнулась на тахту рядом с Антоном.

– Приветик, Антон.

– Здравствуй, Мина.

– Да не Мина я, я – Марина, сколько раз тебе говорить?

– Точнее будет мина – никогда не знаешь, когда ты взорвешься.

– Хочешь прямо сейчас получить скандальчик? – проворчала Марина. – Можно устроить. Впрочем, неохота. Устала… Вроде ничего не делала, а устала. И почему так?

– Если труд создал из обезьяны человека, – философски заметил Антон, – то безделье делает из человека обезьяну, так что берегись, Мина.

Марина отмахнулась от Антона.

– Это кто сказал? Дарвин? Пожил бы он в наше время. Скорее за день в собаку превращаешься, чем в обезьяну. Бегаешь, высунув язык, лаешься так, что шерсть дыбом, а где и хвостом виляешь. И так ласки хочется иногда, что скулить готова. Ты как насчет того, чтобы приласкать меня, Дарвин?

Антон, как всегда, ушел от прямого ответа.

– Ты же знаешь, малыш, что ласка оттягивает и нейтрализует. Как наркотик. А разве ты наркоманка?

– Нет, – сказала Марина и неожиданно добавила: – Мне театр больше нравится.

– Нелогично, – сказал Антон, но продолжил тему: – А как же билеты?

– Уметь надо устраиваться, – подмигнула ему Марина. – А тебе-то с твоей гитарой, чего стоит? Пригласи кассиршу к себе домой, обворожи своими песенками – она твоя. Правда, билеты все равно тебе будут доставать с нагрузкой.

– И сама будет тоже нагрузкой, – усмехнулся Антон. – Боюсь, что с кассиршей я просто не справлюсь.

– Ого, ты же турист, горнолыжник, мужчина весь в соку, – засмеялась Марина. – Или Таисию боишься?

– Ну-у-у… – протянул Антон. – Уж кто-кто, а наша Тая не растает.

В это время Виктор принес с кухни салфетки.

– Ну, что? – спросил он Марину. – Где же твоя подружка?

– Придет, куда она денется.

– Ладно, посмотрим. Ну, у нас готово… почти… И можем садиться. Спасибо, Таисия и Сергей помогли. Хорошо у них получается, дружные ребята. Смотри, Марин, как бы они там не спелись, эти ребята.

– Не споются, – уверенно сказала Марина. – А если и так, то вот Антон остается не при деле, вакантным. Верно, Антон?

Антон не ответил.

Виктор вздохнул:

– Ну, а мне ты кого приготовила? Она хоть ничего?

Виктор испытующе посмотрел на Марину. Та загадочно молчала.

– Не что-нибудь эдакое? – и Виктор скорчил тупую гримасу.

Марина рассмеялась.

– Ну, конечно, не Элизабет Тейлор, но ведь ты тоже не Грегори Пек.

– Дай информацию, – вступил в разговор Антон.

Марина сразу сменила игривый тон на деловой:

– Вы же меня знаете, ребятки, я не подведу. Одевается фирменно, звать Людмила, Люся. Переводчица. Преподает в вузе, подрабатывает на выставках, ездит с иностранными делегациями. Замужем. Муж всю дорогу в командировках. Сыну пять лет.

– Тебе бы начальником отдела кадров работать, – сказал Виктор.

– Девка хорошая, – продолжила Марина. – Нет проблем, как ты говоришь. Правда, со странностями, все ищет что-то.

– Все мы что-то ищем, – внимательно выслушав Марину, сказал Антон. – И находим. Нашли же мы тебе Сергея.

– Это ты расстарался, – взглянула на Антона Марина. – Только больно уж молод он для меня.

– Что ж, может в этом и есть великая сермяжная правда, – серьезно сказал Антон. – Я для тебя стар, в горы ты не ходишь – у тебя боязнь высоты. Виктор… Вика, как ты знаешь, натура ласковая, приятная – с ним легко и без него легко, а вот Сережа… А вот и Сережа…

Сергей вошел с бутылками воды в руках, на нем был надет фартук. За ним, пританцовывая, шла Таисия, высоко неся плетеную корзиночку с нарезанным хлебом.

Марина нарочито восторженно запела:

– А вот и Сереженька, золотой мой, бриллиантовый мой, кисуля моя, золотуля моя…

И сразу резко сменила тон:

– Ты что там с Таисией на кухне амурничал, да?

– Не до того нам было, – задорно откликнулась на ходу Таисия. – Мы салаты резали.

– А может, действительно, начнем, чего тянуть? – предложил Антон.

– Но ведь мы ждем еще одного человека? – пытался возразить Виктор.

– Ой, да она всегда опаздывает, – сказала Марина. – А я уже падаю от голода…

Она сделала вид, что падает на Антона. Тот подхватил Марину и бережно повел к журнальному столику, на ходу выговаривая Виктору:

– Вот видишь, Вика, человеку уже плохо. Негуманный ты…

С помощью Антона Марина опустилась на стул и удивленно протянула:

– Ого… помидорчики свежие… Умница, Вика, вечно ты нас порадуешь чем-то вкусненьким.

Все расселись вокруг стола. Виктор невольно отметил про себя, что Таисия заботливо наполнила тарелку Антона, а Сергей также обошелся с тарелкой Марины.

Антон статно выпрямился на стуле и попросил:

– Минутку внимания!

Все затихли.

– Люблю порядок, – Антон обвел взглядом амфитеатр собравшихся, задержавшись на мгновение на пустом стуле, предназначенном для Люси. – Начнем, пожалуй… Случилось так, что одному из нас повезло больше, чем остальным. Я имею в виду нашего радушного хозяина. Он только что вернулся из-за границы, где побывал за государственный счет и готов сейчас поделиться с нами своими впечатлениями и, может быть, сувенирами. Не так ли, Вика?

– Может сначала сувениры? – предложила Марина.

– Нет. Сначала впечатления. – Антон дотянулся до стоящего на столе слайд-проектора и включил его. Яркий луч, отразившись от белого экрана, озарил комнату.

– Подожди, я свет выключу, – Виктор прошел через комнату и щелкнул выключателем.

И в это время раздался звонок.

Потом они с Люсей вспоминали этот момент, но каждый – по-своему. Виктор открыл дверь и глаза в глаза встретился с Люсей.

Им достаточно было мгновения, столь краткого для остальных, но столь длительного для двоих, чтобы понять: "Вы мне нравитесь…"

Она шагнула в переднюю и глаза ее приблизились, стали огромными. Он, неожиданно для себя и тем более для нее, наклонился и коснулся губами ее щеки, ощутив запах духов. Когда он, как завороженный, отстранился, то увидел, как она вспыхнула от смущения.

– Я… – сказала Люся.

"Дурак какой-то, целоваться сразу лезет", – подумала она.

– Прошу вас… – перебил Виктор, помог ей раздеться, и они появились вдвоем в дверях комнаты.

Антон развернул слайд-проектор, направив сильный белый луч на Люсю и Виктора. Получилось так, будто они только что сошли с трапа самолета и, как две знаменитости, сразу попали под прицел фото– и телекамер. Антон сдержанно зааплодировал, остальные невольно присоединились к нему.

– Антон, не шали, – щурясь и улыбаясь, попросил Виктор и загородил собой Люсю.

Антон отвел луч на экран, Виктор включил верхний свет и возникла небольшая суматоха за столиком, пока знакомились, пока рассаживались, пока раскладывали еду.

– Последний зритель всегда приходит после третьего звонка, – сказал Антон. – А жизнь идет, она не ждет, занавес уже поднят, спектакль начался и актеры произнесли свои первые реплики.

– А какие же были первые реплики? – улыбнулась Люся. – И обещаю, что больше не буду опаздывать. Никогда.

– Никогда – любимое женское слово, – подал голос Виктор, который возился у слад-проектора, поправляя сбитую Антоном настройку.

– Кстати, о женщинах, вот посмотрите…

На экране на фоне голубого неба возникла бурая крепостная стена старинной крепости. Ее угол замыкало высокое, сложенное из крупных валунов строение необычной формы. Оно состояло из двух слитых воедино башен: большой, круглой, крытой конусом из черепицы, и поменьше, квадратной, под четырехскатной крышей.

– За этими суровыми стенами жила красавица, графиня Анна Констанция фон Коссель… – пояснил Виктор. – Вам это имя ничего не говорит?

– Говорит, говорит, – обрадовалась Таисия, но, взглянув на Антона, смутилась и тихо продолжила: – По-моему, фильм был такой "Графиня Коссель". Правда, шел он очень давно, я его еще девочкой у нас в Сибири видела…

– Умница, правильно, – похвалил Виктор Таисию. – Здесь графиня и жила, в этом замке.

– Крепко сложено, – оценила Таисия.

– Мой дом – моя крепость, – добавила Марина. – Правда, мне моя однокомнатная крепость на Ленинском проспекте больше нравится.

– Верно, Марина, – поддержала ее Люся. – В таком каменном бастионе чувствуешь себя не хозяйкой, а пленницей. И жить неуютно, мрачно.

– А я подумал о том, до чего же мы привыкли к достижениям цивилизации, – заговорил Антон. – Замечаем, что не можем жить без горячей воды, только когда ее отключают летом на две недели…

– Когда это было, чтобы горячую воду отключали только на две недели? – среагировала Марина. – Месяц, как минимум.

– … Или сидим в темноте, если перегорели пробки, – продолжил Антон. – Я уже не говорю о том, что давным-давно никого не поражает такой простой факт, что самолетом можно за несколько часов улететь на другой край света. Но дело не в этом. Вот как вы считаете, внутренняя сущность человека изменилась в условиях современного научно-технического прогресса по сравнению, ну, хотя бы с временами графини Коссель?

– Это очень интересный вопрос, – блеснул очками Сергей. – И непростой.

– Действительно, непростой, – кивнул головой Антон. – Помните фильм "Воспоминание о будущем"? Сколько загадок. И кажется, чем дольше мы существуем, тем их больше. Откуда появился на этой планете человек? Одинок ли он во вселенной? Выживет ли человеческая цивилизация или погибнет – то ли от ядерной катастрофы, то ли задохнется в собственных отходах? Конечно, знаний мы набрались много, причем знаний, качественно отличающихся от времен графини Коссель, но нет главного знания – какова обратная связь, то есть влияние громадного культурного потенциала, накопленного человеческой цивилизацией, на критерии ее духовных ценностей. Или каждый человек проходит свой собственный путь, и сын повторяет ошибки отца, а дочь должна страдать так же, как мать? И неужели человек, получающий массу информации по телевидению, радио, в кино духовно не выше, не чище, чем человек восемнадцатого века, не имевший таких возможностей? И в чем духовное различие колхозника и крепостного крестьянина петровских времен?

– Вот и я об этом думаю… – начал было Виктор, но его перебила Марина.

– Так что? Будем слайды смотреть или дискуссию разведем?

И добавили капризным тоном:

– Мальчики, хочу кино.

– Тогда приглашаю вас в Германскую Демократическую Республику, – сменил слайд на экране Виктор.

… Синее небо, снежная вата кучевых облаков, пологие зеленые горы, неровно поросшие смешанным лесом с большими полянами, обрамляют долину, по которой плавно змеится серебристое тело неширокой реки. В ее излучине – город, похожий на сказочные города братьев Гримм с белыми домами под красной черепицей и готическими шпилями соборов…

… Потемневшая от времени, высокая, в пять-шесть этажей, в полквартала длиной стена дома, выполненная из знаменитого майсенского фарфора…

… Дворцовый комплекс "Цвингер". Одноэтажные, непривычно приземистые здания по сравнению с дворцами Петергофа или Павловска…

… Дрезденская картинная галерея. Строгие, геометрически выверенные, скрупулезно выписанные и в то же время полные воздушного пространства городские пейзажи Каналетто – перспективы улиц и каналов, башни ратуш и снасти парусных кораблей, изысканные кареты, деревенские повозки, торговые ряды и спешащие по своим делам жители. Гигантские полотна Рубенса, на которых боги с тучными, как у Гаргантюа, фигурами, жадно пьют и буйно веселятся на карнавале жизни, оставаясь при этом величественными и всевластными.

Вершина итальянского Возрождения – мадонна Рафаэля: небо, сотканное из ангельских крыльев, материнская нежность и тревога за бога-сына и мудрый взгляд ребенка, знающего финал своей жизни – распятие…

… Остров Музеев в Берлине…

… Простор широкой площади Александр-платц со шпилем телебашни, торговым центром и пестрой разноязыкой толпой…

… Гаштетные, бройлерные. Белые известковые стены с картинкой мирного сельского пейзажа, стерильное сияние никелированных стоек, букетики цветов на столиках под красно-белыми клетчатыми скатертями, покрытые сочной румяной коричневой корочкой округлые куриные тушки, цветастые гетры, короткие кожаные штаны, тирольские шляпки с торчащими перьями, литровые фарфоровые пивные кружки с лениво оседающей шапкой пены, добродушные голубоглазые лица…

… Карлсхорст. Музей, хранящий память о Великой Победе над фашизмом. Группа молодых немецких солдат, внимательно слушающих экскурсовода…

… Потсдам – свидетель акта о безоговорочной капитуляции Германии, скрепленного волей четырех держав…

… Трептов-парк. Навеки склоненные каменные знамена. Могила рядового, могила офицера, могила генерала. Огромные квадраты братских могил. В каждой погребены тысяча человек – по тысяче от всех родов войск. Солдат, разрубивший мечом свастику и отдавший свою жизнь ради спасения немецкой девочки…

… Небольшая полянка, скрывающая вход в бункер Гитлера…

… Здание, где расположилось гестапо…

… Бранденбугские ворота, отремонтированное здание рейхстага без купола, флаг ФРГ. Помост, поднятый на трехметровую высоту, чтобы экскурсантам можно было заглянуть через белую стену, отделяющую Западный Берлин от Берлина, ГДР от ФРГ…

Первые картинки, красочными миражами появляющиеся на экране, сопровождались оживленными комментариями собравшихся, но когда возникли Потсдам, Карлсхорст, рейхстаг, наступило молчание.

Таисия сдавленно заплакала, увидев братские могилы в Трептов-парке, и каждый из присутствовавших ощутил свою личную сопричастность к всенародному подвигу во время Великой Отечественной, хотя Виктор и Антон были только ровесниками Победы, а остальные и того моложе. Ощущение это усиливалось еще и тем, что на слайдах являлась немецкая земля, откуда пришел фашизм, который мог быть уничтожен только ценою миллионов человеческих жизней, ценою раздела Германии, раздела ее столицы.

– Здесь видна белая стена, отделяющая Западный Берлин, – заговорил Виктор. – Высотой она метра два с половиной, шириной – около метра. Со специальной смотровой площадки можно заглянуть поверх стены. Интересно, что со стороны Западного Берлина установлена такая же площадка. Странное ощущение – люди, разделенные стеной, смотрят друг на друга, и полное впечатление, что ты как будто в зоопарке, но одновременно и зверь, и зритель. Нам показывали в музее Бранденбургских ворот слайды – как по этой стене идет человек в одних трусах, провоцирующий восточно-немецких солдат, или обнаженных девиц, сидящих у раскрытых окон соседних со стеной домов.

Такова историческая кара для нации, породившей фашизм – немцы провоцируют немцев… Но самое сильное ощущение, которое я испытал за рубежом – когда меня попросили от имени нашей делегации сделать запись в книге почетных гостей. Надо сказать, что наша делегация состояла из представителей Польши, Венгрии, Чехословакии, Болгарии, естественно, был и представитель Германской Демократической Республики – мы в Берлине обсуждали пути нашего сотрудничества, так вот, когда экскурсовод попросил сделать запись, все посмотрели на меня и я вдруг осознал, что отвечаю за всю страну, что каждое мое слово – не мое личное, а от имени всех вас…

– А мне нравится Германия, – сказал Антон. – Какие мыслители, какие умы! Кант, Гегель, Ницше… А вот насчет того самого сильного ощущения, о котором ты, Вика, говорил, помни – чтобы достойно ответить за всех нас, за других, надо самого себя осознать и как космос, и как часть нации, понимать, что судьба нации – это твоя судьба, что ты сам – тоже, как республика. Кстати, мы сейчас из присутствующих можем основать собственную республику… Так… Я провозглашаю себя президентом республики. Вы теперь – мой народ и подчиняетесь моему жесткому диктаторскому режиму. Я – генералиссимус пятый и министр песен. Вика – мой квартирмейстер, полномочный представитель за рубежом и телохранитель. Марина сегодня носит свой сценически-театральный псевдоним – Мирандолина. Ты сделала головокружительную карьеру от танцовщицы из ночного кабаре до министра идеологии. Печать, радио, телевидение, все средства массовой информации в твоем распоряжении. Например, какая программа телевидения на сегодня?

– Ну, это просто, – подхватила игру Антона Марина. – По первой программе очередная серия художественного сериала о производственной драме на нефтеперегонном заводе. По второй – художественный фильм, на который в кинотеатр никто никогда не пойдет, по третьей – ансамбль песни и пляски из Уныло-Бодринска.

– То, что требуется, – Антон поднял большой палец. – Таисия… Таисья у нас будет в парламенте. Женщина-консерватор. Она прекрасно консервирует свежетертую смородину.

– Почему только смородину? – обиделась Таисия.

– И другие дары природы, – согласился с ней Антон. – Продолжаем. Сергей… Сергей, ты у нас будешь народом. Ведь должен же быть в нашей республике народ, не так ли?

– А что я должен делать? – поправил очки Сергей. – Бунтовать против диктатора?

Антон покачал головой:

– Зачем же так сразу? Ты одурманен вином из почек баобаба и телевидением Мирандолины. Хотя живется тебе неплохо, но морально тебе тяжело и поэтому ты существуешь естественной растительной жизнью, радуешься маленьким радостям.

– Веселится и ликует весь народ, поезд мчится, поезд мчится в чистом поле, – запел Сергей.

– Веселись. Ликуй. Работай. – одобрил его Антон. – Так… А что же будет делать Люся в нашей республике?

– Она может быть переводчицей у квартирмейстера, – подсказала Марина, подмигнув при этом Виктору.

– Я не люблю диктаторов. Я не люблю жестоких. Я не люблю, когда людям плохо, – тихо сказала Люся.

– Идите в народ, – обрадовался Сергей. – Я тоже не люблю…

– Что ты понимаешь в любви? – со смешком оборвала его Марина.

– А кто из вас не любил? – серьезно сказал Антон. – И кто сказал, что любовь – это только счастье? Настоящая любовь – это боль, это такая сильная радость от встречи, что больно, это такая горечь от разлуки, что больно. Невыносимо больно. А холодок счастья – это самое начало, когда ты еще не любишь по-настоящему, а она говорит тебе в первый раз "да"…

– Да, – задумчиво сказала Люся. – Наверное, так оно и есть.

Нарушил молчание Сергей:

– Я, конечно, мало что понимаю в любви, – он взглянул искоса на Марину, – но мне, действительно, трудно объяснить и понять многое. Я, например, в настоящее время изучаю миграцию одноклеточных в период палеозоя…

– Одноклеточных? В период палеозоя? Какая тут связь с любовью? – удивился Виктор.

– Дело в том, что через наличие одноклеточных можно сделать вывод о нефтеносности того или иного района. Хотя, извините, я не ответил на ваш вопрос. Дело в том, что в какой-то период они быстро размножались, или, условно говоря, бурно любили, а потом раз – и все гибли.

– Какой ужас! – ахнула Таисия.

– А вот в Японии сад камней – не просто сад с камнями, – Антон оценивающе посмотрел на Сергея, – в таком саду ровно семнадцать камней, как семнадцать мгновений весны, но где бы ты ни стоял, ты видишь только шестнадцать. Видишь шестнадцать, а знаешь, что семнадцать. Всегда за видимым есть нечто невидимое, непознанное, но ощутимое нами.

– Антон, ты так всегда интересно говоришь, – повернулась к нему Таисия. – Но ужасно непонятно. Знаешь одно, видишь другое, почему?

– Это я тебе позже объясню, – усмехнулся Антон.

– Ой, что я вспомнила, сейчас расскажу, – всплеснула руками Таисия. – Только, Антон, ты не смейся. Значит, так… Сегодня утром мне Ирка позвонила, мы с ней всегда утром перезваниваемся, но обычно я ей звоню, потому что у них начальник строгий, хотя она мне все равно тоже звонит. Но это неважно. Ирка меня спрашивает: "Чего в обед делаешь?" Мы с ней в обед часто вместе куда-нибудь ходим, ну так, по магазинам. Денег, конечно, нет, но зато все посмотришь, а Ирка еще и мерить любит. Потом купим колбасы, молока и на работе между делом перекусим. Так вот Ирка и говорит: "Айда в ГУМ, я тебе такое расскажу…" В ГУМе, конечно, народу, пушкой не прошибешь…

– И все гуманисты, – вставил Антон.

– Подожди, дай договорить, – отмахнулась от Антона Таисия.

– Где я остановилась?

– В ГУМе. У фонтана, – подсказал Виктор.

– Правильно, – кивнула головой Таисия. – Так вот у Ирки есть муж ее двоюродной тетки. Кем же он тогда Ирке приходится?

Таисия озадаченно смолкла.

– Двоюродный дядя, наверное, – сказал Виктор.

– Какой же он дядя, когда он муж, – горячо возразила Таисия. – Впрочем, это неважно. Главное, что этот теткин муж на космос работает. Он какое-то открытие совершил, вот как Виктор. Так он такое рассказывал…

Таисия умолкла с таинственным видом, но никто ее не переспросил и она, не выдержав, шепотом сказала:

– Будто наши космонавты в космос летали и встретили их космический корабль, а в нем через иллюминаторы видели своих родных, которые уже умерли.

– Чепуха, – сказал Сергей. – Этого не может быть. И потом есть такой рассказ у Рэя Бредбери.

– Кто знает? – рассудительно сказал Антон. – Это описано не только у Бредбери, но и у Лема в "Солярисе", так что тема волнующая.

– Получается, что загробная жизнь – это реальность? – спросил Виктор.

С тех пор как они сели за стол, Люся почти не смотрела на Виктора, только вежливым кивком головы благодарила его, если он предлагал ей что-нибудь из еды, но теперь она повернулась к нему, и глаза их опять встретились. Ощущение единства с Люсей у Виктора на сей раз было не таким острым, как тогда, в передней, но он вновь почувствовал веяние той радостной, но пока еще зыбкой тайны, которая уже существовала между ними. Люся улыбнулась Виктору и спросила с искренней заинтересованностью:

– А вы, действительно, совершили открытие?

– Действительно, – ответил Виктор. – Открыл закрытое. А ведь у нас же все разделено на закрытое и открытое. Бывает, например, открытая улыбка, открытое письмо. Я недавно открыл для себя, что закрываю глаза, когда целуюсь.

– И я, – сладко потянулась Таисия.

– Но это только мое открытие, для меня, а другие открывают, что быстрее скорости никуда не поедешь или что одноклеточные как-то странно мигрировали в период палеозоя, или что металл при определенных условиях становится мягким, как воск, а третьи открывают заседание и решают, что считать открытым, а что закрытым. Даже переломы и то бывают открытыми и закрытыми…

– А откуда у вас эти маски? – спросила Люся.

– Я лично против того, чтобы автор развешивал свои работы в своей квартире, устраивая из из жилья художественный салон, – сказал Антон. – Но в данном случае имейте снисхождение к хозяину и моему другу.

– Это все ваше? – Люся с любопытством посмотрела на Виктора.

Опять их глаза встретились. И если во время первой встречи ее глаза сказали молча: "Вы мне нравитесь…", то сейчас они сказали: "Мне с вами интересно…"

И снова радостное ощущение общей тайны охватило Виктора, но это было уже ощущение не зыбкой, как мираж, мечты о сближении, а уверенность, что так оно и будет.

– Это, пожалуй, не маски, – ответил Виктор Люсе, – а лица… Человеческие лица… Впрочем, разве наши лица – не те же маски, которые только условно отражают наши чувства. Удивишься – и брови полезли вверх, огорчился – и уголки губ опустились… Я бы рассказал вам, Люся, что я хотел выразить каждой маской, но лучше вы сами посмотрите и скажите свое мнение, а потом мы сравним, насколько это совпадает с тем, что задумано… Бывает же так, что достаточно посмотреть друг на друга и все понять… Так и маски мои молчат… То ли дело министр песен, взял гитару и запел? Верно, Антон?

Все повернулись к Антону.

– Ой, Антон, спой, пожалуйста, – захлопала в ладоши Таисия. – Про желтого цыпленка, а?

Антон встал из-за стола, взял гитару и сел на тахту. Остальные приготовились слушать, развернув стулья в его сторону.

Антон перебрал несколько аккордов, то ли проверяя настройку гитары, то ли настраиваясь сам. Запел он негромко, но очень чисто и с затаенной болью и грустью:

 
Неудержимо наступает старость,
Она – не просто иней седины,
Не только предвечерняя усталость
И умиротворяющие сны.
Нет, здесь какая-то иная сложность,
Смешение понятий и начал:
На место смелости приходит осторожность,
Которой раньше ты не замечал.
В противовес вчерашнему задире,
Всех вызывающего на войну,
Иные качества мы ищем в мире:
Спокойствие, надежность, тишину.
 

В этом месте Антон, вздохнув, распрямился. Голос его окреп и летел в завораживающем ритме гитарного боя:

 
Вот так за летом наступает осень…
А может просто плюнуть и уйти
В прямолинейность подмосковных просек,
Разбрасывая листья на пути?
А может счастье именно вот в этом —
В чуть пожелтевшем золоте дубрав?
Шагать по лунным пятнам до рассвета,
Вбирая горьковатый запах трав…
Нельзя!..
 

Антон оборвал песню на верхней ноте, и тишина зазвенела его застывшим криком и застыли лица за столом, и застыли маски на стене, и, казалось, что пауза будет вечной, но Антон, как с обрыва, словно в падении, переходящем в парящий полет, закончил песню: