Текст книги "Солнышкин у динозавра"

Автор книги: Виталий Коржиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

И тут Стёпка, крикнув: «Надо дуть!» – набрал полную грудь воздуха и бросился к скважине вниз головой!

Как ни странно, вода прекратила движение.

Васька закричал:

– Стёпа, дуй! Дуй!

А побагровевший Степан только скомандовал:

– Петькин, прикрой сзади! – снова глотнул воздуха и с силой стал дуть под самый край обелиска.

Все разом пришли в движение.

Киты под руководством Матрёшкиной перевезли на палубу «Хапкинса» задержавшихся детей и их родителей и тут же подставили спины под платформу с динозавром.

Моряков и Солнышкин с криком «Раз, два, взяли!» бросились толкать её вперёд и скоро уже с палубы «Даёшь!» услышали:

– Так, подтянуть тали! Вира ноздри! Майна хвост!

Впрочем, сам хвост остался на берегу, и Плавали-Знаем с Васькой затаскивали его на палубу сейнера.

Известные редакторы на плотике Понча тянули каждый к себе зуб динозавра и вместе с ним плюхались в воду. Это был единственный зуб, потерянный старым ящером за столько миллионов лет. Хорошо, что Мишкин помнил его форму и выточил на токарном станке стальной, которого не имел ещё ни один динозавр в мире.

Маленький поварёнок Том в костюме динозавра выводил на посадку пингвинов.

Борщик, громыхая, как «БРР» и «ДРР» вместе, тащил целую связку кастрюль.

Федькин по просьбе Стёпки спасал ящики с луком, так что чуть не потерял свою гитару.

Подоспевший Пит Петькинсон забирал с берега сначала впечатлительных женщин, а потом благородных мужчин, которые никак не могли поделить доставшийся им единственный спасательный круг.

А Стёпка всё дул и дул с таким напряжением, что Челкашкин наконец оттолкнул его с криком:

– Так лопнут сосуды или выскочит грыжа! – И, выхватив у стоявшей рядом Слад– коежкиной надувной матрас, затолкал его в пробоину. А верный пес Верный по старой привычке засунул в щель свой поседевший единственный хвост.

– А нас, наконец, кто-нибудь заберёт? – всхлипнула вдруг Сладкоежкина. Вместе с надвигающейся водой на неё накатывала паника.

Но Челкашкин произнёс: «Спокойно, спокойно!» – И посмотрел на Хапкинса, который, в свою очередь, всё ещё с пальмы наблюдал, как его племянника тащат к «Хапкинсу» на верхушке айсберга в том самом «кресле», в котором он сам провёл десять незабвенных лет.

– Слезайте, Хапкинс! – настаивал доктор. – Пора слезать! Уверяю, мы вас в обиду не дадим. Пора! – Уже угасли последние звёзды, и вот-вот из алой воды должен был появиться край солнечного диска.

– А я с вами могу доплыть до Токио? Хотя бы матросом? – спросил Хапкинс. На судне с собственным именем ему занимать место не хотелось.

– Конечно! – заверил его Челкашкин.

– О чём речь! – крикнул снизу Моряков, который всё слышал сквозь крики групп «БРР» и «ДРР». Впрочем, крики эти без кувыркавшейся в воде аппаратуры были очень слабыми, как и голоса их хозяев.

Наконец все разобрались, добрались до своих палуб, и последним, как всегда, прыгнул на трап Верный.

Шлюпки были водружены на места, трапы закреплены. Моряков поднялся на мостик, осмотрев ещё раз берег, спросил:

– Ну что? Никто не забыт? Ничего не оставили?

И вдруг на палубу выскочил Борщик и закричал:

– Мои дощечки! – На пальмах возле кухни под динозавром он развесил подаренные Солнышкиным дощечки.

Сладкоежкина всхлипнула:

– А мой матрас, с иголочкой?

А немного отдышавшийся Стёпка вдруг вспомнил:

– А как же бегемоты? А бегемоты?

Бегемотов, понятно, на Тариоре не было, а

вот бедный маленький поросёнок, единственный поросёнок, выскочил на берег и визжал на весь океан: все уплывали, а он оставался один на уходящей под воду земле.

Матрёшкина посмотрела на Солнышки– на: «Ну что, пошли?» И тут же три человека ласточкой вошли в воду. Третьим был юный помощник Борщика, поварёнок Том.

Скоро они уже поднимались по спущенному трапу на борт «Даёшь!».

Солнышкин вручил страдающей Сладко– ежкиной её матрас, а на палубу бросил выловленные по пути драгоценные экспонаты десятилетнего пребывания в айсберге – хап– кинский волчий тулуп и Стёпкину шапку.

Матрёшкина взобралась на трап с маленьким счастливым поросёнком. И с «Джона Хапкинса» защёлкали десятки фотоаппаратов и кинокамер, в результате чего на обложках журналов вскоре появился снимок: загорелая, белозубая, стройная девушка приветствовала весь мир взмахом крепкой руки, а из-под другой, весь в капельках, тянулся к людям радостно хрюкающий поросячий пятачок.

Последним на палубу поднялся курчавый Том и отдал растроганному Борщику все его дощечки, а также забытую на берегу вывеску их необыкновенного кафе, на которой рядом с изображением кока было написано: «Под динозавром».

В это время на берегу, там, где только что виднелся обелиск, ударил в небо высокий фонтан, и на глазах у облепивших палубу команд Тариора стал медленно погружаться в воду.

Вот скрылся сам обелиск, вот уже на глазах у Перчикова в глубину ушёл монумент почётному вождю жившего здесь племени. Вот закачались кокосовые орехи над затонувшими бунгало.

Всё исчезало, всё скрывалось в глубине...

И скоро на месте острова среди зёленых тропических волн качалась только верхушка пальмы. Слева от неё висело багровое солнце, а справа медленно бледнела круглая утренняя луна.

ВРЕМЯ ПОДНИМАТЬ ЯКОРЬ!

На палубе «Даёшь!» молчали. На «Джоне Хапкинсе» стрекотали камеры телекорреспондентов.

Кто-то шептал:

– Вон, вон головы динозавров!

Кто-то разочарованно возражал:

– Да нет же, это кокосовые орехи...

– На таких длинных шеях?

Но вот раздался голос Пита Петькинсона:

– Ну, господа, кажется, время поднимать якоря и прощаться?

Капитан был доволен результатами посещения острова. Правда, на этот раз обошлось без охотничьих трофеев. Зато и не очень-то благородные затеи молодого Хапкинса принесли неожиданный результат: подобревший Хапкинс-старший улыбался на палубе «Даёшь!» с флотской шваброй в руках, а Хапкинс-младший сидел на палубе «Хапкинса» в айсберге, и голову его покрывали две огромные шишки: шишка слева и шишка справа, которые усиленно охраняли четыре Джека и Джон.

Да и было что охранять. Ведь одна из них была от кокосового ореха с исчезнувшего острова, а другая – от зуба семидесятимиллионнолетнего динозавра.

–Пора прощаться,—повторил Петькинсон.

Но со стороны «Даёшь!» послышались голоса:

– Почему прощаться?

– Подождите, пожалуйста, подождите!

Там к борту бежали его новые добрые приятели – Перчиков и Солнышкин. И это тоже было приятно.

– У меня для вас кое-что есть! – сказал филателист Перчиков и протянул потрясённому филателисту Петькинсону уникальную, единственную в мире марку ушедшего под воду острова Тариора, которую он всё– таки успел выпустить в единственном экземпляре.

И хотя сделана она была от руки на телеграфном бланке, зато на ней под нарисованной пальмой, попугаем и китом Землячком стояла подпись вождя племени и будущего космонавта, а сбоку от подписи «Тариора» была оттиснута настоящая печать, на которой значилось «Даёшь!».

Солнышкин в эту же минуту протянул маленькому весёлому художнику свою новую тельняшку и новые флотские. брюки. На них, конечно, в скором времени тоже засияло солнце. Но что поделаешь с человеком, если ему так хочется всегда и везде светить!

– Вот теперь пора! – заключил Солнышкин, и сверху, с мостика, послышался бас Морякова:

– Боцман, на бак! Вира якорь!

Впереди загрохотало, зазвякало, с взлетевшего якоря залопотали струйки и свалился задремавший кальмарчик.

Понч с плотика грустно махнул рукой и вздыхал: прерывать свою экспедицию и плыть сейчас с командой «Даёшь!» было не в его правилах, а рассчитывать на будущее одиночное плавание в девяносто лет было бы более чем смело!

– Ну и мы потрёхали! – раздалось с сейнера. – Ловить рыбку для родины, – вздохнул Васька, закусив родной сарделькой и хватив, как и вся команда сейнера, прекрасную кружку борщиковского компота.

– Как потрёхали? – выскочил из камбуза Борщик. – Как потрёхали? А палтуса?

– Вот голова! – рассмеялся Васька. – Про компот помнит, а про палтуса – ни-ни! – Он тут же поднялся к мачте, собственноручно снял гигантского собственноручно завяленного палтуса и выложил его команде такого родного парохода:

– Закусывай, ребята!

– Спасибо! – почти хором выкрикнула растроганная команда.

– Мы этого не забудем! – выделился на мостике голос Морякова.

И тут же из рубки сейнера высунулась рука, махнула:

– Ладно! Плавали! Знаем!

И суда медленно стали расходиться.

Все махали друг другу. Детвора с «Хапкинса» посылала воздушные поцелуи Мат– рёшкиной, знатоки кухни показывали Борщику большой палец: «Вери гуд!»

Учёные в последний раз смотрели на выглядывавшую из трюма голову динозавра.

И все были довольны.

Только один крохотный эпизод выпадал из общего радостного настроения.

На палубу «Хапкинса» вылез наконец замёрзший и злой Бобби. И было отчего злиться: дядюшка, которого все так искали, не оправдал самых лучших его надежд! Льдина уплывала на «Хапкинсе», а Хапкинс – на глазах у всех – на «Даёшь!».

И не это было главным. Главное насмешливо посвистывало о том, что с живым Джоном Хапкинсом уплывало кое-что куда поважней...

Бобби потянулся вперёд на послышавшийся дядюшкин голос – и вдруг на ходу столкнулся с проплывавшим мимо Стёпкой.

Сверкая золотом, Бобби приоткрыл рот и, протянув «хе-хе!», сердито погрозил пальцем.

На что Стёпа с достоинством пожал плечами:

– При чём тут хе-хе? Ну при чём тут хе– хе? Никаких хе-хе! И кончено!

Нужно сказать, что один раз всей палубе «Даёшь!» ещё пришлось услышать нечто подобное, но было это несколько поздней.

А сейчас пароход «Даёшь!» шёл вперёд. Солнышкин стоял в рубке и прокладывал курс, Матрёшкина напевала, складывая парус. Впереди над водой мелькали дельфины. Сбоку дружно выпускали два фёнтанчика Землячок и Сынок, которому старый кит решил показать Океанск. Скоро вдали засияли острова, а к ним, сорвавшись с мачт, разноцветной оравой с криком «Гуд бай!» полетели попугаи. Этому они научились во время общения с мистером Хапкинсом.

Правда, за это время они многому научились и у своего пернатого учителя, благодаря чему попали во все лоции. Там так и записано:

«На островах нет маяков. Но о них безошибочно можно узнать по крикам попугаев, которые на одном острове повторяют известную всем морякам фразу: «Плавали. Знаем!» – а на другом орут: «Загоню дурака, доведёт до милиции» ».

На один из островов команда заглянула, чтобы присоединить спасённого поросёнка к хорошей кабаньей семье. И, как говорят моряки, свинство от него развелось порядочное.

А вот соплеменников Перчикова, которых надеялись встретить, там не оказалось.

СТАРЫЕ ВЕСЁЛЫЕ ПЕСНИ

Увешанный летучими рыбами, раковинами, кокосовыми орехами «Даёшь!» уже пересёк экватор и на всех парах торопился на север, к славному городу Океанску. Как бывало в прежние времена, перед ним вежливо раскланивались медузы, прогуливались дельфины, а молодые акулки, сворачивая налево и направо, уступали ему дорогу. Правда, встречные суда шли порой на опасное сближение. Там сверкали бинокли, дымились трубки, слышалось:

– Какая-то интересная конструкция! Что это за череп над палубой?

– Какие-то викинги!

Но всё это только прибавляло команде гордости и самоуважения.

Курс на карте был уже проложен. Рубку заливало встречное тёплое солнце, и настроение у штурмана Солнышкина было самое солнечное.

Ещё бы! Динозавра уберегли! Людей от возможного рабства спасли. Были участниками стольких, можно сказать, международных событий! И кажется, сделали ещё некоторые неплохие дела. Ведь если одним хорошим человеком на земле стало больше, то одним плохим меньше!

Солнышкину приятно было смотреть, как внизу, дружно покряхтывая, драили палубу Стёпка, Хапкинс и помогавший им Петькин.

Федькин, тренируя своё колоратурное сопрано, подкрашивал кисточкой буквы на спасательных кругах. А Матрёшкина то протирала тряпочкой кости динозавру, то готовила к новому походу байдарку. И независимо от того, пела она или нет, Солнышкину слышалось:

«А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер, весёлый ветер, весёлый ветер».

Конечно, он сейчас с удовольствием бы старался рядом с ней. Но они и так проводили вдвоём все вечера на краешке трюма под динозавром. Во-первых, потому, что один из них уступил свою каюту Сладкоежкиной и её матрасу. А во-вторых, им было очень хорошо строить под звёздами морские планы, рассказывать друг другу разные интересные истории и смотреть, как, дружно взлетая над волнами, тянутся к горизонту Землячок и его Сынок.

Солнышкин снова проверял курс: норд– норд-ост, измеряя циркулем пройденные мили, и улыбался, слушая доносившиеся из рубки препирательства:

– Слушай, Перчиков, ну передай моё письмо президенту...

– Отстань, Пионерчиков! Вот лучше возьми свою «три плюс пять»

– Ну хотя бы вице-президенту!

– Послушай, от твоих писем толку, как от китайского тысяча первого предупреждения. Пока ты письмо писал, Солнышкин вон заворачивал какими делами! Негритёнка спас, Стёпку, кажется, человеком сделал!

– А я зато увидел и снял живых динозавров!

– Вот если бы ты их ещё выловил!

– А давайте организуем экспедицию! Чего тебе зря мотаться в космос?

Друзья спорили. Волны сверкали. Свер– кали солнечными крыльями летучие рыбы, и ничто не могло испортить команде этого солнечного настроения. Даже возмутивший

многих момент скорее только прибавил всем веселья.

СОВСЕМ МАЛЕНЬКИЙ МОМЕНТ

С помощью Мишкина доктор Челкашкин устроил по бортам парохода хитроумный мусорозахватчик. И если за другими судами тянулись по океану полосы грязи, то за нашим пароходом оставалась лента удивительной чистоты!

Однажды утром, вытряхивая очередной улов в мусорный контейнер, Челкашкин обнаружил сброшенную с самолёта газету «Хапкинс ньюс», в которой с юмором рассказывалось о событиях на острове Тариора!

Там говорилось о том, как господин Хапкинс, конечно, первым увидел вдали айсберг и бросился с мужественными Джеками выручать дядюшку, проведшего с приятелем в айсберге десять лет. Но на них напало вооружённое динозавром судно, и прикинувшиеся моряками пираты не только увезли дядюшку, но и своими дикими танцами утопили прекрасный остров...

– Вы это слышали? Вы это читали? – воскликнул чуть не лопнувший от смеха Челкашкин. – Не читали, так прочтите!

– Значит, мы пираты! – захохотал Мишкин. – А главный пират, конечно, Солнышкин.

Захохотали все. Борщик захлопал ресницами, а маленький поварёнок Том закачал головой:

– Солнышкин не пират. Пират Бобби Хапкинс! Айсберг увидел я, а он увёз мою премию.

Стоявший на трюме мистер Хапкинс произнёс:

– Ты прав, мальчик. И свою премию – все сто тысяч – ты получишь сполна! Все сто тысяч!

Услышав о долларах, сдавший Морякову вахту Солнышкин вспомнил, что надо подсчитать всю тариорскую выручку.

Он уселся на скамейке у стола, на котором в хорошие времена команда забивала «козла», вытащил из пляжной сумки брошенные как попало в суматохе купюры и, разглаживая их, стал считать.

Команда с любопытством обступила штурмана и тоже помогала на все голоса:

– Так. Десять...

– Двадцать...

– Сто.

– Сто пятьдесят!

– Тысяча!

– Десять тысяч...

– Сто! Сто!!! Двести!

– Ну работнули!

Тут-то сбоку от Солнышкина и послышалось давно забытое:

– Хе-хе!

И хотя произнесено оно было прямо-таки обворожительным голоском, все, даже Стёпа, вздрогнули. Ведь было решено: никаких хе-хе!

– Хе-хе! – прозвучало ещё раз вкрадчиво, но настойчиво. – А нельзя ли, чтобы из этих «зелёненьких» что-то перепало и нам? – Это с улыбочкой, переминаясь с ноги на ногу, спрашивала Сладкоежкина. – Может быть, их прямо сейчас и разделить? Каждому своё? – добавила она.

–А вам-то за что?! – удивился Челкашкин.

– Ну, хе-хе, я вроде бы команде подарила парус! – довольно нагловато, к общему онемению, произнесла Сладкоежкина. – Ведь без моей иголочки как-нибудь тоже не обошлось!

– Так, может быть, это всё ваше? Чего ж тогда делить? – спросил Солнышкин.

– Ну вы тоже не такой уж хороший! – сказала почему-то Сладкоежкина. – Если б нашли втихаря где-нибудь «зелёненькую», уж как-нибудь делить не стали!

– Я? – удивился Солнышкин. – Я? – Да все видели, как он спасал журавлей, бросая все свои заработанные!

Верный зарычал.

– Ну, ты чего? – отскочила Сладкоежкина.

А Солнышкин вдруг отстранился, сделал

огромные глаза и произнёс:

– А ведь точно! Я бы хапанул! Хоп – и всё, потому что я – ХАП! И плохой. Оч-чень плохой человек. Это я из-за жадности посадил Стёпку в лёд! Это я загипнотизировал Пионерчикова так, что он лаял Бобиком! Я посадил «Даёшь» на мель – я! Чуть не продал Борщика за сосиску, а Челкашкина за сардельку – я! И на матрасике, когда все работали, задрав ноги, лежал тоже я, я, я! Очень плохой, завистливый, жадный Бобик.

Кое-кто рассмеялся, кое-кто покраснел, но Том подбежал и крикнул:

– Солнышкин – вери гуд!

А Челкашкин отрезал:

– Брось валять дурака, Солнышкин!

– А я не валяю дурака! Я, может быть, паршивая собака, но терпеть не могу, когда люди из-за «зелёненьких» становятся синенькими!

– А я пока что не синенькая! – краснея, возразила Сладкоежкина. – Вы всё преувеличиваете...

– Нет, не преувеличиваю! – возразил Солнышкин и загнул палец. – На ремонт парохода кое-что надо?

– Надо! – крикнул Стёпка и пошарил в кармане. Если бы там что-то осталось, он бы сейчас отдал.

– А Перчикову помочь отправиться в космос надо?

– Конечно! – подтвердили все.

– А Федькину, Федькину, – вдруг заявил Солнышкин, – учиться петь надо?

И хотя сам Федькин пожал плечами, с капитанского мостика раздался голос Моря– KOBai

– Федькину обязательно! Обязательно надо!

– А на экспедицию за динозаврами? – подскочил к Солнышкину Пионерчиков.

– И на ножи, и на вилки, на лавровый лист, горчицу и перец! – вытираясь полотенцем, затарахтел раскрасневшийся Борщик, у которого всё подходило к концу.

– Вот видите, – подвёл итог плохой, очень плохой Солнышкин, глядя в глаза Сладкоежкиной.

– Но каждому тоже что-то нужно! Ведь у каждого есть и свои личные интересы! А они важней общих! – проверещала Сладкоежкина.

– Это точно! – подтвердил вынырнувший вдруг из трюма Мишкин. Он только что прирастил динозавру хвост таким крепким винтом, что с ним можно было бы бегать ещё семьдесят миллионов лет. – Вот в мой личный интерес сейчас входит хорошая тарелка борща и большая морская котлета!

Вокруг засмеялись, а Челкашкин повернулся к Сладкоежкиной и произнёс:

– Не бойтесь. О вас не забудут! А сейчас помогли бы Борщику всё привести в поря¬

док, как вы умеете. Скоро, к вашему сведению, Япония! И зайдите ко мне, возьмите бушлат. В Японии уже снег!

ПИРАТЫ ПАРОХОДА «ДАЁШЬ!»

Вся Япония была в снегу. От снега сверкал огромный, в пол неба, вулкан. Все в снегу, как японки в серебристых кимоно, кланялись, будто подоспели на встречу, малень– кие аккуратные сопки. Казалось, они кланялись и говорили: «Коничива» – «Здравствуйте» или «Аригато» – японское «Спасибо».

Аригато – за то, что вы нас помните.

Аригато за то, что пришли в гости.

Аригато – за то, что вы такие добрые хорошие люди.

Снег присыпал крыши пакгаузов и фуражки толпившихся на причале раскосых мальчишек, у которых из-под мышек выглядывали альбомы для рисования.

А вдоль причала на колёсиках бежала телекамера. И с блокнотами в руках, вежливо отталкивая друг друга, кланялись улыбающиеся корреспонденты.

Они вглядывались в приближающийся старый пароход, потёртые бока которого могли подбросить бывалым репортёрам столько историй, что хватило бы не на одну, а на десяток самых пиратских статей.

Но дело было не только в пиратах старого парохода, но и в том, что на его знаменитой палубе к Японии приближались два человека, в обнимку просидевшие десять лет в одной льдине.

Одни японцы уже махали руками и кричали:

– Коничива!

Другие весело приглашали:

– Кампай! Кампай!

Но на причал, подвывая, влетела сердитая полицейская машина, захлопали дверцы, и несколько полицейских бросились к причалившему судну.

– В чём дело? – недоумевая, спросил Моряков. Его команда контрабандой не занималась.

Все были по-осеннему принаряжены. Солнышкин прохаживался в красивом мужском свитере. А прежний, бабушкин, отлично сидел на ходившей рядом Матрёшкиной.

От кого-то пахло одеколоном, от кого-то духами. И только от вылезшего из машинного отделения Мишкина и его помощников поднимался лёгкий мирный парок и пахло соляркой.

– Странно, – удивился капитан, разглядывая полицейских.

– Это, скорее всего, проделки моего милого племянничка! – предположил готовый к отъезду Хапкинс и тут же стал подниматься на мачту.

– Не волнуйтесь, мы вас в обиду не дадим и всё сейчас выясним, – пообещал Солнышкин, И как только Мишкин смайнал трап, быстро зацокал каблуками по ступенькам.

К нему тотчас подлетели двое полицейских, а третий собрался обыскивать штурмана, но, сделав шаг навстречу, так и остался с протянутой рукой, улыбнулся и воскликнул:

– Солнышкин-сан, Солнышкин-сан, коничива!

Это ведь его, зазевавшегося на причале мальчишку, несколько лет назад спас молодой русский матрос, прыгнувший за ним в ледяную воду, за что был награждён мэром новенькой кинокамерой.

– Солнышкин-сан! Солнышкин-сан! – кричал, подпрыгивая, теперь весь причал, будто это был сам Гагарин или, по крайней мере, вождь племени Перчиков.

Многие японки, узнав старых знакомых, махали руками:

– О Моряков-сан! Ха, Борщик-сан!

И наконец, оттесняя полицейских, начитавшихся рассказиков в «Хапкинс ньюс» и «Котяре», всегда аккуратные японки бросились обнимать пиратов с парохода «Даёшь!».

САЁНАРА, СОЛНЫШКИН-САН!

Зашумели кинокамеры, забормотали магнитофоны и диктофоны. Корреспонденты

снимали пароход, экипаж, динозавра, Стёп– ку^с шубой мистера Хапкинса, маленького Тома в костюме динозавра рядом с коком Борщиком, Солнышкина с молодым полицейским. Детвору с Борщиком и пингвинами. Снимался репортаж «Десять лет в айсберге». И все, даже Сладкоежкина, давали подробные интервью.

Только Матрёшкина, бабушку которой знало всё побережье, всем улыбалась – коничива! – и, подкрашивая байдарку, всё готовилась к новому путешествию.

Учёные, конечно, с разрешения штурмана, осматривали и ощупывали гигантозавра, которого с уважением называли «динозавр-сан». Обходили его с дозиметрами, калькуляторами, фотоаппаратами, сдерживали детвору, пытавшуюся оседлать ящера.

А над всем этим шумом и гамом потихоньку, стараясь не испачкать костюм, подаренный Моряковым, водил кистью по верхушке мачты избегающий всяких интервью мистер Хапкинс.

Он хотел как можно тише сесть на какой– нибудь теплоход или самолёт, отбывающий в милый Сан-Франциско, чтобы совсем неожиданно подняться к себе на двенадцатый этаж и, на первый случай, занять президентское место в своей холодильной компании. А там... Он только вдыхал свежий морской ветер и оглядывал морскую даль...

Но из тихой затеи ничего не вышло.

Толпа расступилась, и на палубу, кланяясь налево и направо, поднялись несколько деловых джентльменов. Один из них, крепенький и весёлый, как Борщик, задрав голову, крикнул:

– Мистер Хапкинс, дорогой Джон! Кони– чива! Что это вы делаете?

– Крашу мачту. Мачту крашу! – нервно отозвался Хапкинс, но вдруг присмотрелся и узнал в поседевшем японце старого компаньона и приятеля, президента местной компании холодильных установок.

– Мистер Ито! – воскликнул он и стал спускаться с долей осторожности: ведь в льдину человека можно засунуть и очень вежливо улыбаясь...

Но Ито-сан был искренне рад, что его приятель жив, здоров и неожиданно молод. И весело спрашивал:

– Как ваше здоровье? Не подмёрзло? Как ваши дела?

Вместо ответа Хапкинс вдруг взял под локоть и представил Солнышкина:

– Знакомьтесь, это мистер Солнышкин! С этим очень молодым и очень приятным человеком можно иметь дела. Он спас меня от разорения.

– А меня из воды, – подключился вдруг молодой полицейский.

– А меня из карцера! – закричал курчавый негритёнок.

И вдруг стоящий среди любопытных Стёпа наклонился к Хапкинсу и сказал:

– Мистер Хапкинс, я тоже вас спас от разорения.

– Вы?! – Хапкинс широко открыл и рот и глаза так, что в них посыпались снежинки.

– Да! – похлопал себя по карману Стёпа. – Ваш чек... тютю. Так что и эти ваши денежки на месте, распоряжайтесь ими как хотите, если ими уже не распорядился ваш дорогой племянничек.

Стёпа бескорыстно улыбался. Кажется, он совсем-совсем оттаял. И только Верный лежал в углу, у камбуза, будто не имел к этому делу никакого отношения.

Сразу помолодевший, Хапкинс так расчувствовался, что наконец-то по-настоящему обнялся со своим ледовым другом. И конечно, не из-за денег, а из-за благородного поступка, вкус которого может быть так же целителен и дорог, как и запах родного зелёного лука.

Тут начался такой весёлый балдёж (в газетах его назвали дружеским балом), что Борщик отдал всего гигантского палтуса – всего, до последней прозрачной шкурочки, а Моряков стал просить Федькина подарить людям на несколько минут свой удивительный голос.

– Да кому он тут нужен! – нехотя отмахивался хлебнувший холодного «Саппоро» Федькин, но Моряков шумел:

– Держу пари! Вы ещё споёте на весь мир!

И конечно, Федькин взял в руки гитару...

Через некоторое время Хапкинс уже

поднимался по трапу самолёта, уходящего в Сан-Франциско. Он заключил несколько выгодных деловых договоров, но не очень им радовался, а волновался и переживал, как его через столько лет встретит родной город. Рядом с ним, оглядываясь и утирая слёзы, поднимался полюбивший выручившую его команду маленький Том, который приглашал всех к себе в гости в ресторанчик «Русский борщ», который собирался открыть на положенные ему сто тысяч честно заработанных долларов.

Л команда «Даёшь!», нагулявшись по дружелюбному городу, накупив сувениров, шоколадок, жевательных резинок и разных весёлых вещей, уже собиралась домой, а с берега летели крики:

– Аригато, тоно аригато! Саёнара!

– Саёнара, Солнышкин-сан! Саёнара, Моряков! Саёнара, Борщик!

На минуту все вдруг собрались у правого борта. На берегу перед вулканом открылась просторная ледяная площадка, уставленная снежными фигурами. Сверкали слоны, ящеры, драконы, замки, киты: похоже, там изобразили и Землячка с Сынком.

И вдруг все закричали:

– Динозавр! Наш, наш!

Там в самом деле поднимался снежно-ледяной гигантозавр, быстро скопированный при помощи какого-то устройства с динозавра, находящегося в трюме «Даёшь!». И что было удивительней всего – ,на месте хвоста, а точнее, под хвостом получился ледяной Борщик, часто отдыхавший именно на том самом месте.

– Безобразие! – возмутился обиженный Борщик. – Изображать изображайте – у плиты, у кастрюли, у сковородки. Но под хвостом? Извините!

ПРЕДСКАЗАНИЯ СБЫВАЮТСЯ

Не успел Борщик совершенно справедливо навозмущаться японскими компьютерами и собирался уже к себе на камбуз, как вдруг прислушался и крикнул:

– Остановите судно! Срочно задержите судно!

– В чём дело, Борщик? – спросил Моряков.

– Как в чём? Вы что, не слышите? Федь– кина забыли. Федькин разгулялся.

С берега и вправду доносился голос застрявшего где-то Федькина, который распевал вовсю с каким-то японцем:

Нам светит дружба и любовь,

И никаких хе-хе!

Вершина вулкана над городом уже прощально алела, а на подножие накатывалась густая тьма. На чистых, заснеженных улочках загорались десятки уютных огоньков, наступал вечер. Федькина надо было срочно искать!

«Даёшь!» приблизился к причалу. Борщик и Солнышкин спустились по трапу и побежали по ближней улочке на голос.

Из каждой лавчонки им улыбались, кланялись и приглашали войти. Отовсюду слышалось «Коничива», и почти повсюду звучал голос Федькина, словно он пел в одном конце улицы, а в другом отвечало эхо!

– Какая-то странная под вулканом акустика! – сказал Борщик.

Приятели подрастерялись.

– Там! – показал Борщик в один дом.

– Нет, там! – утверждал Солнышкин, кивая на совсем другое место.

Наконец они подбежали к магазинчику, на двери которого были нарисованы веточки цветущей сакуры, море и паруса, откуда, уж совершенно точно, слышался и тенор, и баритон, и колоратурное сопрано, твердившие: «И никаких хе-хе!»

– Федькин у вас? – спросили они у тихой невысокой старушки, пригласившей их в магазин.

– Федькин, Федькин! – кланяясь, заулыбалась она, открывая перед ними красивую дверь.

Но и в других местах и за другими дверями пел Федькин.

Старая японка вынесла из-за прилавка сразу новую пластинку и кассету, на которых по-английски было написано: «Песни матроса Федькина». Это была сделанная кем-то и уже растиражированная, запись концерта, данного Федькиным ещё там, далеко, «Под динозавром», на берегу тонущего острова Тариора.

Скорей всего, это постарались расторопные деловые ребята с «Джона Хапкинса», получавшие теперь вместо певца его звонкие денежки.

Предсказание Морякова начинало сбываться. Голос Федькина завоёвывал мир. А сам Федькин отлёживался потихоньку в каюте. Погода менялась. Поднимались волны, в лицо вахтенным бросался порывистый снег. А на перемену погоды отдавленный палец Федькина тоже заводил свою ноющую песню.

Но спасательная вылазка кока и штурмана не прошла бесполезно.

Солнышкин купил у старухи весь ящик пластинок, а Борщик – добрый запас лески и прекрасных японских крючков для ловли рыбы и кальмаров: ведь музыка музыкой, но так приятно было слушать, как вся команда похрустывает хвостиками только что поджаренной свежей рыбки!

На всякий маскарадный случай Борщик прихватил и страшенную маску клыкастого дракона, при этом сказав:

– Где-нибудь пригодится.

Друзья уже спускались мимо уютных магазинчиков на причал, когда Борщик налетел на какую-то странную японку, в кимоно и узеньких панталонах, с узлами в руках. Он стал старательно извиняться, но японка повернула знакомое лицо и капризно всхлипнула:

– Лучше бы помогли!

– Вакаранаи! – с перепугу крикнул Борщик. Он действительно от растерянности не понял, что перед ним настоящая Сладкоеж– кина, набравшая на «свою личную долю» кипу возможного и невозможного барахла.

– А вы что это опаздываете? – строго налетел Солнышкин.

– Лучше бы помогли! – крикнула Слад– коежкина. – Мужчины называются. Женщина надрывается, падает с ног, а они в это время задают вопросы!

И обескураженные приятели, взвалив на себя сладкоежкинские узлы и коробки, бросились вниз, к пароходу, сопровождаемые голосом Федькина, утверждавшего:

– И никаких хе-хе!

МАЛЕНЬКАЯ ТАЙНА СТАРОГО ПАРОХОДА

Наконец-то «Даёшь!» держал курс на самый настоящий Океанск. Динозавр был зачехлён. Ветер посвистывал в мачтах и антеннах. Снежок летел мимо иллюминаторов, и обедавшая в столовой команда во все челюсти нажимала на прощальный борщ и отбивные, похрустывала, посасывала и посвистывала в косточки. Но, услышав, как по радио говорили об их судне, бросала всё и ревниво слушала каждое слово.

А диктор Нелли Маркедонтова говорила именно о них:

«По нашим сведениям, пароход «Даёшь!» возвращается к родным берегам с удивительным ценным грузом. С каким? Пусть пока это останется нашим маленьким секретом...»