Текст книги "Солнышкин у динозавра"

Автор книги: Виталий Коржиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

А напротив всего этого на песке было чётко выведено:

банан – 1 миллион долларов, кокос – 1 миллион долларов, сигарета – 500 тысяч долларов,

«бычок» средней величины – 50 тысяч, огрызок «бычка» – 10 тысяч долларов.

Хапкинс развернулся вокруг самого себя и гневно задрал свой крючковатый нос.

Подошедший Стёпка весело опустил на стол горстку белых шариков, поставил банку со свежей питьевой водой и написал:

«Черепашьи яйца – 100 тысяч долларов (штука)».

– Это же мои окурки! – возмущённо выпалил Хапкинс.

– А вы разве за них мне уже заплатили? – удивился Стёпка.

– Но это же разбой, хапёж! – нацелившись носом в артельщика, прохрипел Хапкинс.

– Не берите, – обиженно сказал артельщик и ещё более обиженно добавил: – Интересная ситуация! Человек находится на моём острове, я для него столько делаю, и он меня же ещё оскорбляет! Хе-хе! Интересная ситуация!

– На вашем острове? Вы что – того? Фью-фью? – И Хапкинс сделал пальцем у виска всемирно известный вращательный жест.

– Ни капельки, – хитровато, но и подчёркнуто серьёзно парировал Стёпка. – Вам неизвестно, где мы находимся? Так вот, мы находимся на острове Тариора, вождём которого всенародно был избран мой лучший друг Перчиков. Он от поста отказался и передал его мне! – Стёпка сам удивился собственной изобретательности.

– Какой ещё Перчиков? – уже тише, но все ещё с долей сомнения спросил Хапкинс.

– Ну вот вам, здрасьте! Начальник рации известного парохода «Даёшь!». Вон там, – Стёпка кивнул головой в сторону, – люди воздвигли ему монумент!

– Он что, погиб? – тихо спросил Хапкинс.

– Неизвестно. Возможно, спаслись мы с вами, – уклончиво ответил Стёпка и вздохнул: – А вы не верите. А здесь, между прочим, сохранилась даже моя личная банка. – И он постучал пальцем по банке с чистой ручьевой водой. – Не хотите покупать мои товары, не покупайте. Это дело ваше, если у вас где-то имеются в виду и другие.

Понятно, других у Хапкинса в виду не было. У него не было, а у Стёпки были! Сигареты, окурки, бананы. Кокосы, банка с водой! У Стёпки было всё!

И, хватанув полную банку воды, Хапкинс, как говорят бывалые моряки, пустился в загул и пошёл вразнос.

Он выкурил все сигареты, все, до последнего окурка, съел бананы, отхрустел кокосом и, отрывая последний листок из чековой книжки – да и кому эти листки были нужны посреди океана! – закусил варёными черепашьими яйцами. Стёпка, слюнявя пальцы, пересчитал чеки: 10 миллионов долларов! Затаив дыхание, он пересчитал снова. Десять! 10 миллиончиков он опустил в кармашек видавших виды плавок. Но через минуту, укротив волнение, ученик доктора Хацкинса произнёс:

– И это что? Всё? Вы за два дня проели, пропили, прокурили всё ваше состояние? Да, – огорчённо вздохнул он, – это как-то не по-хозяйски... Вы же теперь голы, как бич на причале! – И, задумчиво посмотрев на Хапкинса, Стёпка спросил: – А как же вы собираетесь жить дальше?

БОЛЬШАЯ РОЛЬ МАЛЕНЬКОГО ТРАНЗИСТОРА

– Как же вы собираетесь жить дальше? – почти озабоченно спросил Стёпка, глядя

Хапкинсу в глаза. – На чужом острове, без денег, без собственного клочка земли под ногами? Хе-хе! – почесал в затылке артельщик. – Разве что в долг? – прикинул он. – У вас в Сан-Франциско ещё есть деньжата?

Хапкинс пожал плечами:

– Пожалуй, найдутся.

– Ну тогда ладно, тогда так и быть! Во– первых, этот кусок земли, – Стёпка очертил толстым пальцем кусок пляжа с булыжником посредине, – я сдам вам по-свойски в аренду. И во-вторых – хе-хе – с сегодняшнего дня, с этого часа, только по-дружески, зачислю вас на работу! Но с условием: не отказываться ни от каких поручений. Иначе штраф. И наказание...

Усвоивший уроки Хапкинса, Стёпка начинал чувствовать себя хозяином. И кажется, с удовольствием вживался в эту роль...

– Так что ни от каких поручений... – повторил он и, показав на верхушки пальм, сказал: – Там созрели отличные орехи. Нужно доставить их сюда, – он постучал по столу, – на рынок.

Если бы ещё несколько дней назад кто-нибудь сказал президенту фирмы холодильных установок, что ему придётся по-обезьяньи карабкаться на пальмы, качаться рядом с попугаями и подворовывать у диких пчёл мёд, чтобы набить увесистое брюхо собственного ученика, он взорвался бы таким

хохотом, что их гостеприимная льдина раскололась бы гораздо раньше...

Но вот ведь какие весёлые штуки устраивает жизнь! С какой-то давно забытой лихостью он отправился в рощу, к Стёпки– ному удивлению, резво взобрался на пальму и один за другим стал швырять крепкие кокосовые орехи.

– Аккуратней! – крикнул Стёпка и, заметив на одном орехе трещину, прошептал: – Штраф... За орех с трещиной пятьдесят долларов, за орех с вмятиной – двадцать...

И когда крупный орех по-свойски зацепил его рыжую макушку, Стёпка заорал:

– Миллион! – и, чуть не обвинив Хапкинса в покушении, отправил работника собирать черепашьи яйца...

Набрав яиц, почистив территорию, прикупив в долг у хозяина собственноручно собранные фрукты, Хапкинс приготовил на двоих обед, потом ужин, потом выполнил ещё тысячу всяких «потом» и к вечеру свалился на своём клочке земли, пристроив голову на вроде бы подросшем камушке.

Сквозь сон он слышал, как хрустит кокосами и припрыгивает его хозяин, вздрагивает земля. И, усмехаясь, Хапкинс представил, как влезал бы на пальму Стёпка, не случись с чеками Хапкинса такая неожиданная история.

Ещё целый день Хапкинс с весёлым удовольствием выполнял все задания хозяина:

бизнес есть бизнес! Да и размяться после полной ледяной неподвижности было очень приятно.

Но на третий день, когда Стёпка вдруг взбормотнул: «А не обзавестись ли мне рикшей?» – Хапкинс заявил:

– Вы всё-таки не забывайте, что я какой– никакой, а президент.

– Кто-кто? – кинув в рот несколько кокосовых орешин, ехидно отреагировал Стёпка. – Вы – бывший президент, даже очень бывший! Так что учтите – и не выступайте. Это я по-дружески предупреждаю...

Хапкинс вздохнул, сел на единственный принадлежащий ему камень и между прочим включил маленький транзистор, который сразу же стал выдавать самую разноголосую информацию.

Где-то в огромном мире шумела совсем другая жизнь: мчались поезда, взмывали в небо самолёты, дружили и враждовали народы и государства.

И тоже словно бы между прочим какой– то диктор зевнул: «А в островном государстве Карабумба власти силой усмирили народные волнения. Лейтенант Барбумба объявил себя президентом и ввёл президентское правление».

Хапкинс с опаской сдвинул колёсико на беспечную музыку: ведь сколько раз так бывало, что, услышав сообщеньице о чудачествах в одной стране, чудаки в другой начинали чудить ещё почище! Так что любой маленький транзистор мог сыграть не последнюю роль в весёленьких плясках целой планеты!

Но Стёпка уже успел уловить мимолётную информацию.

Задумавшись, он сделал несколько шагов взад-вперёд, сказал сам себе вслух:

– Кажется, и на моём острове начинается непослушание, беспорядок... Надо что-то предпринимать. – И вдруг весело воскликнул: – Послушайте, Хапкинс! А если нам ввести президентское правление, а?

Эта идея артельщику так понравилась, что он подпрыгнул:

– Бросайте работу. На сегодня – выходной. В честь выборов президента. Вы, надеюсь, не возражаете? Ну и хорошо! Будем считать, что мы – хе-хе – уже проголосовали единогласно!

И, хрумкая орешками, он запрыгал, как упругий кабанчик, мимо болота гиппопотама к памятнику Перчикову, приговаривая:

– Мы тут на острове завернём в колбаску ещё такую историю, – не представляя, какую колбаску может завернуть история из самого крутого кабанчика.

А Хапкинс поспешил на свой участок, чтобы, облокотясь на камушек, обдумать, как «сделать быстрые ноги» с этого замечательного острова.

Ни с одной пальмы он пока не заметил – даже вдали – ни единого дымка, ни лодки. А Хапкинсу всё больше хотелось куда-то за горизонт, к Сан-Франциско.

Ему не было жаль потерянной чековой книжки. Даже наоборот! Им овладело вдруг удивительное чувство свободы, он не хватался за карманы, не боялся, что ветер на-гла– зах у всех распахнёт его куртку. Наоборот, он хотел ветра, попутного ветра, лишь бы убраться отсюда хоть на бревне, хоть на облаке, хоть верхом на акуле.

И возможно, он бы и попробовал это сделать, если бы не случилось нечто, изменившее вокруг все дела, все планы, все события.

БУНТ

Несмотря на все сногсшибательные затеи, Стёпка иногда тоже просыпался с удивительным чувством.

Остров так и пылал от утреннего солнца* ярких цветов и радужных попугаев. А Стёпке хотелось прикоснуться хоть пяткой к деревенской траве, услышать песенку петушка...

Он и теперь встал и неожиданно для Хапкинса выдохнул:

– Сто тысяч выдал бы за родную травинку, миллион за «кукареку».

– Вам что, яичницы захотелось? – спросил Хапкинс.

– При чём тут яичница? Хочу «кукареку»... – промолвил Стёпка и, плеснув в лицо воды, перешёл на деловой тон: – А вы, кажется, ещё и не умывались!

– А вы что не видите? Умываюсь, – парировал Хапкинс, поочерёдно опуская в воду то одну, то другую пятку: дальше невозможно было войти – там так и торчал плавник. Да и вода вокруг сверкающего рядом айсберга была холодной.

– Но, кажется, уже пора на работу. После работы организуем редкостный базар, – подзадоривая Хапкинса, сказал Стёпка и выложил на стол рядом с нераспроданными вчера бананами две начинающие весело попахивать сардельки тропического цвета.

Увидев их, Хапкинс подёргал ноздрями, привычно зашарил по карманам, но... сардельки были, а чековой книжки не было.

Он отвернулся и так горько вздохнул, что не покинувшая побережье красноносая акула выкинула ему на берег большую рыбину.

Хапкинс бросился к ней, но Стёпка, опередив его, подхватил рыбу на лету и произнёс:

– Это надо заработать. Ведь прибрежная зона – моя.

– Вы, возможно, скажете, что и айсберг – ваш?

– Нет, айсберг – наш! – справедливости ради гордо заметил Стёпка. – Пока ещё

наш, – поправился он. И, вдруг оглянувшись, артельщик подпрыгнул и взвизгнул: – А работа эта – ваша?

– Какая работа?

– Хорошая работа! Таскать чужие сардельки! – Глаза у Стёпки от негодования побелели, как черепашьи яйца!

– Да вы что! Вы почему оскорбляете... Господин президент, – обидчиво съязвил Хапкинс.

– Да я вас!.. – крикнул Стёпка и схватил валявшуюся бамбуковую палку.

– Нет, это я вас! – закричал взбунтовавшийся Хапкинс.

Никаких вонючих сарделек он не брал: ими поживились две прожорливые чайки, которым тоже нравились продукты из гастронома.

Два недавних совместных предпринимателя, размахивая палками, бросились_друг на друга. Но тут раздался отчаянный крик вынырнувшего дельфина, и повернувшийся к океану Хапкинс закричал:

– Смотрите, лучше смотрите вперёд!

– Смотрю, смотрю, мистер Хапкинс! – крикнул артельщик, и вдруг, обнявшись, они бросились в воду...

Там, вдалеке, приближался к берегу удивительный парусник, в воздухе разливались удивительно съедобные запахи. А от парусника по волнам мчалась к острову какая-то лодка.

ТЯЖЁЛЫЕ ВЗДОХИ РАДИСТА ПЕРЧИКОВА

Незадолго до описанного только что момента из очередного антарктического рейса торопился хорошо известный всем старенький пароход «Даёшь!», в трюме которого на специальной платформе находился совершенно уникальный, единственный в своём роде груз.

Подпираемый со всех сторон подпорками и подпорочками, подвязанный канатами и канатиками, там, поскрипывая, тянул вверх голову обнаруженный среди антарктических льдов полный скелет ещё незнакомого науке динозавра.

Сначала «Даёшь!» лавировал в такой близости от сверкающих айсбергов, что зубы у всей румяной команды, на радость доктору Челкашкину, сверкали, как у голливудских кинозвёзд, потому что отчаянный экипаж начищал их чистейшим антарктическим льдом. А кое-кто умудрялся после бритья для блеска прикладывать к айсбергу даже щёки.

Попутно все вглядывались в каждую плавучую льдину: не мелькнёт ли где-нибудь физиономия их приятеля Стёпки или шуба Хапкинса, на что Челкашкин резко махнул рукой:

– Пустое дело! И поделом! Нечего было жадничать до посинения!

– Жизнь такая... – ворочая глазами, бормотал новый боцман парохода Петькин.

– Ничего! В любой жизни можно совершать гадости, а можно благородные поступки! – И Челкашкин направил указательный палец на рулевую рубку, где стоял Сол– нышкин.

Наконец «Даёшь!» выбрался из скопища айсбергов начистую воду. Теперь к нему, изредка выпуская фонтанчики, приближались только киты и пингвины, и поседевший кок Борщик то одного, то другого подкармливал рыбкой...

Скоро льды и киты вовсе остались позади. Подгоняя судно к экватору, по океану заторопились решительные голубые валы. Зафокусничали на упругой воде летучие рыбы. В вечернем небе запылали огромные тропические звёзды. И совсем рядом с ними, в рубке, на своей вечерней вахте штурман дальнего плаванья Солнышкин прокладывал курс своему родному судёнышку.

Он то и дело при свете лампы наклонялся над картой, отмечал циркулем пройденные расстояния, записывал их меленько сбоку тонко заточенным карандашом, делая расчёты. Потом, как все штурманы, всё стирал крепко потёртой резинкой и, весело сдувая пройденные мили, проводил на карте по транспортиру чёткую линию – курс, по которому судну предстояло идти через бури и

штормы, дожди и туманы, карабкаться носом с волны на волну.

Иногда в рубку наведывался его главный учитель капитан Моряков, бросал взгляд на карту, заглядывал в судовой журнал и отправлялся на отдых. Иногда, опираясь на палочку и припадая на перевязанную ногу, потому что при погрузке динозавр наступил ему лапой на мизинец, ковылял Федькин посмотреть на уютный свет приборов, помурлыкать какую-нибудь пиратскую песенку.

Но чаще других просовывал в дверь свой остренький нос радист Перчиков: «Могу?»

Он давным-давно прошёл все испытания в центре космической подготовки и готовился к полёту на орбитальную станцию; но из– за нехватки средств полёт отложили настолько, что Перчиков решил сделать ещё один антарктический рейс. Человеку, плававшему верхом на ките, это раз плюнуть.

Правда, иногда он запрашивал своих космических друзей, нашлись ли уже денежки, но получал в радиограмме одно и то же непонятное слово «Гиф», читал его наоборот и спокойно продолжал тренировки в каюте и в рубке. Он стоял верхом на голове, бегал то на месте, то по палубе – пять километров в день, прыгал так, что у Борщика подскакивали на плите сковородки. Но кок не возражал, потому что ради друга и космоса был готов даже на такие встряски.

В общем, Перчиков, как любой радист, сидел у своего аппарата, принимал и передавал радиограммы, отбивая точками и тире все «люблю», «целую», «ну, погоди», а в свободные минуты заглядывал к Солнышкину. Во-первых, всё-таки поближе к звёздам, а во-вторых, посмотреть, не проляжет ли курс заслуженного парохода мимо его острова, где они так весело ныряли с Солнышкиным среди кораллов в лагуне, где кричали попугаи, весело шумели пальмы и где по ходатайству приятеля-дельфина его, Перчикова, когда-то избрали почётным вождём племени.

– Ну как? – заглядывал он через плечо Солнышкина на карту, не появился ли там крохотный кусочек земли – Тариора.

Но Солнышкин, которому тоже хотелось попасть на чудесный остров, где он катался на черепахе и отыскал такую чудесную жемчужину, почёсывал острым карандашиком возле уха:

– Ничего не выйдет, топлива маловато...

– Ну, может, как-нибудь...

Солнышкин качал головой:

– Никак! Не судьба!

И оба они тяжело вздыхали, не зная, какие повороты порой подбрасывает так называемая судьба даже очень расчётливым мореходам.

ПИ-И-РАТЫ! ПИРАТЫ!

Конечно, не всегда тихие безмятежные вечера выпадали на долю команды «Даёшь!». Случалось даже совсем наоборот.

Откуда-то налетели такие шквалы, что стрелка барометра едва не вылетала сквозь стекло, тучи закипали, раскалывались с грохотом, как кокосовые орехи, и в небе взрывались такие гигантские молнии, что, казалось, сам океан съёживался под ними, как мокрый напуганный Бобик.

Закрывались двери, закручивались иллюминаторы.

Даже отважный морской пёс Верный, вечно сидевший на носу парохода, высматривая дорогу, тут забивался под шлюпку.

Но сам пароход «Даёшь!» всё равно пробивался вперёд среди молний и грома – всё вперёд и вперёд.

Так вот в один такой, правда, более тихий вечер, когда по стёклам хлестал дождь, тарабанил ветер и всем хотелось быть вместе, возле Солнышкина, точнее, его рубки, сидели Перчиков, Челкашкин, Пионерчиков, а Федькин наигрывал на гитаре свои любимые песенки.

Неожиданно, как бы между прочим, по ступенькам поднялся Петькин и, оглядываясь, сказал:

– Сидите? А Мишкин в столовой кино крутит! Про пиратов!

– Опять эту бодягу?

– Туфта! – пожал плечами Перчиков. – Режиссёрские выдумки. Тоже мне, придумали штурмана, который обвёл вокруг пальца ребятишек мадам Вонг. Да настоящие пираты сделали бы из такого штурмана третьесортный форшмак! Вот мы с Солнышкиным подзалетели один раз к настоящим пиратам, так это да, это кино! – И радист покачал головой.

– А про истории Солнышкина кое-кто тоже кино сляпал, – вставил Федькин, – даже два! В одном сделали речником с другой фамилией, в другом – девицей. А из Плавали-Знаем такого морского волка! И ещё известных артистов в такое дело воткнули!

– Обычное дело! Сначала сцапали, а потом сляпали, – усмехнулся Челкашкин. – Жульё!

– Пираты! За такие штуки на выброску и в гальюн головой! – проговорил Федькин.

Тут в борт что-то грохнуло, взвизгнуло.

Все переглянулись, а Челкашкин заметил:

– А ночь, действительно, в самый раз для пиратов. Вон один наш механик до сих пор одно место заращивает – так ему в Бангкоке из шестиствольного ружья залепили...

– Ну не в этих же водах, – проронил Солнышкин.

– Ну конечно, не в этих, – согласился доктор.

Но тут снова загрохотало, что-то по коридору мокро зашлёпало, распахнулась дверь и ввалившийся в неё растерянный Борщик заорал что было сил:

– Пи-и-раты! Пираты! На корме пираты! – и кинулся обратно.

Перчиков и Челкашкин, закатывая рукава, бросились за ним. Федькин, забыв про отдавленный динозавром мизинец, прыгал через ступени, поднимая тяжёлую костыльную палку.

– Наверняка мафия, банда! – кричал Пионерчиков.

– За нашим динозавром! – крикнул присоединившийся Моряков.

– Бей их! – распахивая дверь, выпалил Челкашкин и с размаху влепил по чему-то летящему за борт старым флотским ремнём.

А Борщик, выпалив: «Вот вам!» —шмякнул по темноте старенькой поварёшкой.

И вдруг снизу, из этой самой темноты, раздался отчаянный вопль – на своём, на родном языке:

– Братцы, что вы! Не надо! Своих уничтожаете!

И все разом отпрянули и переглянулись, узнав неожиданно знакомый голос. Голос Васьки-бича.

Можно, конечно, было бы ещё усомниться, если бы вслед за этим – среди огромного океана – не послышалось такое знакомое:

– Говорил, не надо. Предупреждал, бить будут! Плавали, знаем!

А кто-то резким птичьим голосом выкрикнул:

– Загоню дурака, доведёт до милиции!

Все, несмотря на дождь, снова изумлённо

переглянулись, повернулись к ошалелому от происшедшего Борщику и увидели, как сзади него с канистрой отступает в тёмную морось пытавшийся спровадить всех на паршивое пиратское кино новый боцман Петькин.

ОСОБЫЕ ВИТАМИНЫ КОКА БОРЩИКА

Возможно, ничего подобного бы в эту дождливую ночь и не произошло, если бы не дурное настроение кока Борщика, преследовавшее его уже неделю из-за доктора и лучших, можно сказать, самых лучших кулинарных и человеческих побуждений.

Дело в том, что все последние рейсы добрый и старательный кок выращивал овощи, чтобы подпитать витаминами любимую команду. У иллюминаторов и под ними, на лавках и под лавками у него зеленели ящики и горшочки. Баночки и старые кастрюльки с землёй. Из них, даже возле айсбергов, тянул вверх стрелочки молодой лучок, резво топорщился укропец, проталкивалась румяными боками бойкая редисочка...

И к обеду или ужину то и дело у каждого из тарелки тянулся к ноздрям дразнящий зелёный привет от Борщика.

Приятно было не только всем этим аппетитно похрумкать, но и просто посмотреть, а то и погладить по верхушкам уютную родную зелень.

Но чтобы хорошо зеленел лучок и бодрей пузатела редиска, кок прихватывал для удобрений в каждый рейс целлофановый мешочек кругленького козьего помёта.

Время от времени он подбрасывал по нескольку горошин в каждый горшок и убирал мешочек на место. Но в этот раз, достав пакет, Борщик заметил, что подошло время обеда. Он бросился разливать суп, накладывать жареные макароны, а для закуски поставил на противоположный конец стола такой же целлофановый мешочек с прекрасным изюмом.

В это время на камбуз снять пробу заглянул аккуратненький, строго выбритый Челкашкин, отхлебнул первого, попробовал второго и мимоходом спросил:

– А это, наверное, на третье?

И, прихватив из первого мешочка несколько золотистых горошин, небрежно бросил их в рот.

В ту же секунду глаза его взметнулись, лицо вытянулось, и, давясь козьим горохом, видавший виды доктор прохрипел:

– Вы чем это собираетесь кормить команду? Чем?

– Витаминами, – как ни в чём не бывало сказал удивлённый кок.

– И это – витамины?! – И, схватив полную горсть уже из другого мешочка, доктор влетел в столовую с криком:

– Посмотрите, какими витаминами собирается вас кормить любимый кок! Посмотрите!

– У моих витаминов есть особые качества! – выкрикнул Борщик.

Все потянулись к ладони доктора и, запустив в неё пальцы, захрустели чудесным изюмом.

– Всю жизнь готов таким хрумкать, – заявил Солнышкин.

– Век бы лучшего не жевал! – с удовольствием крикнул дохромавший до доктора Федькин.

На ладони у доктора на этот раз лежал прекрасный изюм.

– Смотреть надо, из какого мешка хватаете! – слезливо пропел Борщик и протянул команде козий горох, которого хватил доктор.

«Даёшь!» подпрыгнул от смеха, а доктор от возмущения.

– Проветриваться надо почаще, чтобы не ставить рядом с витаминами мешок неизвестно с чем! – крикнул он и, закрыв ладонью рот, кинулся в каюту.

И пока команда обсуждала, каких витаминчиков хватанул их уважаемый доктор, а доктор усиленно чистил зубы и полоскал горло, кок отсчитывал в стаканчик сердечные капли, которые потихоньку от всех хранил за баночкой с луком.

Однако вняв совету доктора, он стал действительно почаще выбегать на палубу.

Во-первых, чтобы получше проветрить пропахшие перцем и лавровым листом мозги.

А во-вторых, и это главное, чтобы вынести оттаявшей мороженой рыбки весёлым пингвинам, которые пристроились на корме «Даёшь!», как на льдине, и даже в тропиках не собирались покидать понравившийся им дружный экипаж. Особенно щедрого кока.

Они прохаживались по палубе, заглядывали с любопытством в каюты и в столовую – посмотреть, чем питается дружная команда, но никогда не попрошайничали. И главным их местом была корма, где их подкармливал и пробовал кое-чему учить Борщик. Он даже подумывал, что сможет выступать в цирке в одной программе с Буруном – но только с антарктическими пингвинами.

Вот к ним-то и вышел в эту промозглую дождливую ночь добрый кок да вдруг увидел, как к борту подваливает какое-то судно, на палубу летит канат, через борт к его пингвинам переваливаются чьи-то громадные сапоги...

И перепуганный Борщик бросился в рубку с криком:

– Пи-и-раты! Пираты!

ИГЛУ, НИТКИ, ЛАНЦЕТ!

Теперь на корме, рядом с пингвинами и Петькиным, толкалась вся команда. И Борщик смущался: ничего себе, принять за пиратов бывших членов своего экипажа, да ещё встреченных среди океана! Он смущался, а Петькин с канистрой в руках старался убраться как можно подальше в темноту.

Но все остальные смотрели за борт: кто там, как, откуда?

– Люстру сюда! – скомандовал Моряков и, взяв её из рук Мишкина, направил луч вниз.

У борта приплясывал в волнах маленький рыболовецкий сейнерок, на его носу мокрый с головы до ног Васька почёсывал ушибленные места рукой, на которой было написано: «Дружба – закон моря ». На трюме жмурился от света Барьерчик, а из рубки, выставив щетинистый подбородок, выглядывал Пла вали-Знаем.

– Вы?! – вскричал поражённый Моряков. – Вы? Свои!

– Мы! – радостно ответил за всех Васька. – Честное слово, мы!

– Свои! – крикнул Солнышкин.

– Конечно, свои! – вздохнул Плавали– Знаем.

– А что же вы здесь делаете? – спросил, ещё более удивляясь, Моряков. За тысячу миль от родного берега, посреди неведомого океана, на крохотном судёнышке качались свои люди!

– Известно – рыбку ловим! – гордо ответил Васька.

– И много поймали? – спросил Челкашкин.

– Плавали, знаем! Три хвоста с половиной! – закричал кто-то в рубке и захлопал крыльями.

– Врёт! Честное слово, врёт! – крикнул Васька. – Просто почти всю скормили!

– Ха-ха! Посреди океана? Рассказывай сказки! – рассмеялся Челкашкин. – Кому?

Неожиданно оба судна качнуло, и в темноте послышался тяжёлый вздох.

Съёжившийся было Верный бросился к борту, зарычал, но вдруг радостна, даже очень радостно завилял хвостом.

– Что это? – тревожно спросил Моряков.

А Солнышкин, вглядываясь в пляшущую

черноту, крикнул:

– Да это же Землячок!

– Землячок, точно Землячок. Узнал своих, прибился. Да не один, – шёпотом произнёс Васька, будто боясь кого-то потревожить. – С сынком!

– А ну-ка, дайте свет! – сказал Солнышкин и прыгнул на палубу сейнера.

Там, за бортом, тяжело вздыхая, покачивался Землячок, а рядом с ним маленький всхлипывающий китёнок, в спине которого зияла дыра...

– Так он же ранен, – понизил голос Солнышкин.

– Кто ранен? – крикнул сверху Челкашкин и, уже спускаясь по трапу, командовал: – Борщик, за медикаментами! Иглу, нитки, ланцет! —* А ещё через несколько минут на спине старавшегося не шевелиться Сынка приказывал подоспевшему Перчикову: – Сушите рану. Дайте иглу, нитки, держите меня за брюки.

Было тихо, как в операционной.

Солнышкин светил. Перчиков подавал инструменты и держал Челкашкина, который, балансируя на китёнке, шил, бормоча:

– Ну, негодяи. Вот негодяи...

Наконец он скомандовал:

– Пластырь! – Доктор налепил поверх шва целый клубок пластыря и, обращаясь к Землячку, приказал: – Больше чем на пять минут в воду не погружаться. Двое суток. Ясно?

И как ни странно, кит выдохнул и согласно выпустил лёгкий фонтанчик, будто принял все рекомендации, и благодарно вильнул хвостом.

А Перчиков, Солнышкин и Челкашкин стали подниматься на палубу.

«ВСЁ!» – ГОВОРИТ ПЕТЬКИН

– Так что же вы делаете здесь, у нас? – снова спросил бывших членов экипажа Моряков.

– Горючего позаимствовали! – по-свойски сказал Васька.

– Горючего? – удивился Мишкин. У него самого-то было с гулькин нос.

– По-пиратски? – укоризненно спросил Перчиков.

– Почему по-пиратски? За свои, за кровные...

– Как за кровные?! – спросил Солнышкин так, что Петькин втянул голову и пробормотал:

– Это я им в качестве взаимопомощи – и то свой, личный. – Он постучал по канистре.

– Ага!.. – крикнул Васька. – Он нам горючего в качестве взаимовыручки, а мы ему «зелёненьких» в качестве взаимоподдержки.

– За такую взаимовыручку за борт... – начал было Челкашкин, у которого после истории с изюмом слегка подрасшатались нервы, но Васька жалобно вздохнул:

– Нам бы ещё немного, пару канистр. Добраться до базы!

– Ну что ж, надо выручать! – подвёл итог Моряков. Его всегда до слёз волновали благородные поступки. А тут люди спасли родного Кита со своим, а может, и приёмным сыном! – Надо выручать!

И через минуту ободрённый таким поворотом дела Петькин громыхнул двумя канистрами горючего, спустил их Ваське, и тот, чувствуя, что надо поторапливаться, крикнул Плавали-Знаем:

– Отваливай!

– Есть отваливать, капитан! – прозвучало из рубки к общему изумлению: капита– ном-то был, оказывается, Васька!

Васька даже не обратил внимания на Борщика, выбежавшего с подносом, на котором дымились несколько кружек компота.

Внизу зачихало, задымило, затарахтело, и сейнерок, резво отвалив, запрыгал по волнам, удаляясь от своих спасителей.

Правда, из темноты раздался весёлый голос новоявленного капитана:

– Держись, братцы! Ей-ей, мы вас тоже не подведём!

На что Солнышкин с усмешкой вздохнул: «Плавали. Знаем».

А Петькин грохнул пустой канистрой и, глядя вдаль, сказал:

– Всё!

– Что всё? – не понял Моряков. Он очень жалел уходящих в такую даль людей, кото-

рых на родном судне вопреки правилам гостеприимства даже не напоили флотским компотом.

– Всё! – повторил Петькин и ещё раз грохнул канистрой. – Горючее кончилось.

ОБЩЕЕ МНЕНИЕ ПСА ВЕРНОГО

– Как кончилось? – спросил поражённый Моряков. – Как это кончилось? В такой дали от берега, неизвестно на каком градусе какой широты или каком градусе какой долготы кончилось горючее?! Как?

Он сказал это так, что разбежались тучи, небо мигом усеяли любопытные звёзды, а из– за трюма вылезла громадная оранжевая луна.

– Я говорил, за борт! – повторил Челкашкин.

А Петькин, пряча что-то поглубже в карман, сказал:

– Очень просто. Вы же сами велели отдать две последние канистры. – И добавил: «кхе-хе!» – будто заразился от кого-то не очень приятной болезнью. – Сами!

Это, конечно, была правда. Но при чём здесь две канистры, неужели опустели танки?...

– Не может быть! – выдохнул Моряков.

Но всё так и было. «Даёшь!» чихнул – и

остановился.

– Две канистры, конечно, фигня, – вступил в разговор могучий механик Мишкин,

между тем как Петькин вдруг нырком скользнул в трюм. – А в общем всё естественно. В Океанске нам залили с гулькин нос, а в Жюлькипуре, за «зелёненькие», прихватили с бобкин хвост и тем поделились в Антарктиде с полярниками. Правда, обратно до Жюлькипура я всё-таки надеялся дотянуть. Но, виноват, просчитался...

– Да, ситуация, – сказал Моряков и хотел что-то добавить, но тут второй раз за один вечер переменился в лице и крикнул: – Ничего себе! Вы только подумайте! Это же безобразие!

Заглядывавший в трюм Верный вдруг дёрнул хвостом, зарычал и прямо над трюмом задрал заднюю лапу!

Там загрохотало, раздался приглушённый крик: «Ну я тебе!» – и все, переглянувшись, увидели Петькина, прятавшего между ящиками ещё несколько зелёных пузатеньких бачков...

– Вот это Верный, – изумился Мишкин, глядя, как пёс с явным презрением устраивается рядом с пингвинами.

– Вот вам и утечка горючего! – вспыхнул Перчиков.

– Вот вам и боцман! – усмехнулся Солнышкин. – Ничего себе – боцман.

– С этим надо немедленно разобраться, – сказал смущённо Моряков, отводя глаза от выбирающегося из трюма Петькина.

– Лучше бы разобрались с хулиганским поступком вашего Верного, – отряхивая брызги с бушлата, проворчал Петькин.

– А что разбираться! – возмущённо заявил Челкашкин. – Просто порядочный морской пёс естественным путём выразил наше общее отношение к вашему антиобщественному поступку!

– Хулиган! – рявкнул Петькин, вытираясь рукавом. Он хотел послать вслед псу какую-то угрозу, но трусовато промолчал, боясь, как бы его не дотумкали. Он не только укромненько пристроил несколько своих канистр, но и по шлангу откачал за «зелёненькие» кое-что Ваське, торганувшему рыбкой при встрече с иностранцами.