Текст книги "Солнышкин у динозавра"

Автор книги: Виталий Коржиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Ладно! Только как порядочный моряк порядочным морякам, как коллекционер коллекционеру. Дело в том, – выложил Петькинсон, – что Хапкинс с его Джеком собираются перетащить на борт этот громадный айсберг.

– Как? – воскликнули друзья. – Ведь айсберг принадлежит всем!

– А так. Частями, а лучше целиком. Но главное – вместе с его бывшими пленниками. И по возможности выставлять напоказ. У конторы.

– Ничего себе! – подпрыгнул Солнышкин, и всех разом тряхнуло. Не зря он предполагал худшее!

– Но дело не только в этом, – покачал головой Петькинсон и понизил голос. – Дело в том, что у меня перебор топлива и при погрузке айсберга топливо придётся откачать прямо в эту прекрасную, в эту чудесную воду!

– Но кто это разрешит? – изумился Перчиков.

– А кто станет спрашивать? – возразил капитан.

– Но есть другой выход! – обрадовался Солнышкин и локтем толкнул Перчикова. Это же как раз то, что им надо!

– Никакого другого! С ними не повоюешь! – заключил Петькинсон и спросил: – Вы не слышали, что случилось у нас на палубе? Нет?! – И он выложил приятелям историю маленького поварёнка Тома, первым увидевшего этот айсберг и до сих пор сидящего в судовом карцере! Из-за ста тысяч долларов!

– Не может быть! – воскликнул Солнышкин, и чубчик его зашевелился, как когда-то в юности.

– Колумбы... – усмехнулся Перчиков и повторил слова Солнышкина: – А выход есть.

– Пока будут возиться с айсбергом, а возиться они будут, – подмигнул Солнышкин, в глазах у которого мелькнула какая– то озорная мысль, – перекачать лишнее топливо нам!

– Но я могу только за наличный расчёт и с согласия молодого Хапкинса.

– Согласие будет! А деньги уже, кажется, есть, – продолжил Солнышкин, глядя, как весело ложатся «зелёненькие» в кассу Сладкоежкиной, помогавшей Матрёшки– ной при посадке на китов. Стопка росла, хотя деньги брали только со взрослых!

– Но ведь это только часть их отвратительного плана, – заметил благородный Петькинсон. – А есть ещё та, о которой неизвестно ни мне, ни вам. А замыслы у них могут быть самые опасные! Говорю вам это как моряк морякам и порядочный человек порядочным людям.

– Ну что ж, – решительно заключил Перчиков. – К подобным переделкам нам не привыкать. Будем держать ухо востро.

– О’кей! – помахал большой сильной рукой Петькинсон.

И все двинулись к берегу. Петькинсон – к качавшемуся невдалеке катерку. Он торопился на судно. Перчиков – к Землячку, чтобы за несколько минут добраться до рубки и выполнить поручение Солнышкина: передать в Океанск радиограмму о том, что команда парохода «Даёшь!» посылает Маше Парусковой так необходимые сто тысяч и желает ей здоровья.

А сам Солнышкин заторопился к недавно сделанному причалу, потому что к нему нёсся бот, на котором как-то пижонисто возвышался со своей командой Бобби Хапкинс– младший.

ТРИ ВАРИАНТА БОББИ ХАПКИНСА

Бот резво подпрыгивал среди лёгких волн, и встречный солоноватый ветерок придавал бодрости сидевшему рядом с четырьмя крепкими Джеками Бобби Хапкин– су-младшему.

Сытые щёки его румянились, зубное золото, казалось, так и плавилось на солнце от предвкушения успеха, стрелочки на отутюженных шортах торчали, как радостные восклицательные знаки.

Только что на известном тайном совете самыми хитроумными мозгами были обмозгованы три варианта плана, который должен помочь увести из-под носа островитян бесценный айсберг вместе с его бывшими пленниками, на одной демонстрации которого можно заработать сотни пузатеньких миллиончиков. По миллиончику – хе-хе! – за каждую каплю! А если сочинить мемуары, организовать выставки, снять кино! О!

Понятно, надо вытряхнуть из штанишек своего двойника проеденные дядюшкой пятнадцать родных миллиончиков, а вместе с ними прихватить и этого драгоценного динозавра, а там и всю Тариору переложить из стёпкиного в свой собственный карман.

Хапкинс-младший уверенно постукивал выставленной вперёд ногой, не предполагая, что на три верных ожидаемых варианта всегда может отыскаться четвёртый, который вдруг усмехнётся и тоже ехидненько скажет: «Хе-хе!..»

Но такого варианта Бобби Хапкинс не предвидел и предвидеть не собирался. Он готовился уже отдавать команду с ходу брать айсберг на буксир, как вдруг заметил на причале покусывающего усики человека, который явно ждал их приближения.

Это был предупреждённый Солнышкиным Челкашкин. За эти несколько часов он приобрёл достаточную популярность, так как на глазах у всех сделал искусственное дыхание выброшенному на берег дельфинёнку, смазал зелёнкой шов Сынку и провёл телепатический сеанс с несколькими дррыкобррыча– щими, которые тут же стали бррыкодррыча– щими... И едва бот тюкнулся носом в причал, доктор выбросил вперёд указательный палец и, резко глядя Хапкинсу в глаза, спросил:

– Вы, кажется, начальник этой так называемой экспедиции?

– Я, – отозвался несколько озадаченный Хапкинс, а четыре Джека сразу задвигали плечами.

– Тогда потрудитесь, пожалуйста, всё убрать и уплатить штраф за это невообразимое безобразие! – Челкашкин показал на десяток болтавшихся у берега обёрток от распространённой на судне жевательной резинки.

Хапкинс произнёс «Однако!» – но доктор посмотрел на него таким взглядом, что тот тут же перешёл на объяснительный тон:

– Но мы пока не по этому вопросу. Мы просто хотели взять на борт этот айсберг.

– Как айсберг? – вступил в разговор появившийся рядом Солнышкин. – Айсберг– то наш!

– Но в нём – хе-хе! – сидел мой родной дядя! – воскликнул Хапкинс.

– Извините, сначала в него попал член нашего экипажа, так сказать, «президент острова», – ухмыльнулся Солнышкин.

– Спросите у дяди! – сказал Хапкинс. – Спросите! – и стал звать пальцем дядю.

Но Хапкинс-старший отодвигался от племянника всё дальше и дальше к высокой пальме и неожиданно, обхватив ствол коленками, полез наверх.

У причала собралась толпа.

– И у вас на «Джоне Хапкинсе», на мой взгляд, наблюдаются излишки топлива! – вдруг заявил Челкашкин.

– Сочится по борту! – заметил, спрыгнув с Землячка, выполнивший поручение друга Перчиков.

– Факт! – вставил Мишкин. – А сунут в трюм айсберг, так зальют соляркой весь остров. Нахлебаемся по самые уши!

– Да, – к удивлению собственных Джеков, согласился Бобби, но, пытаясь отвести глаза от взгляда Челкашкина, сказал: – А мы хотели просить вас взять у нас горючее за – хе-хе! – очень умеренную плату.

– Что? – спросил Солнышкин. – Мы ещё должны платить? Зачем нам это нужно? С какой стати?

– Но... – вступил вдруг Моряков.

– Никаких « но »! – так же вдруг прервал капитана Солнышкин.

– Совершенно точно. Никаких! – вмешался Перчиков.

Капитан с удивлением посмотрел на своих питомцев: что за глупость? Что за ерунда? Сидеть без топлива, качаться за ним под парусом и вдруг отказываться от него?!

Но Солнышкин, подступив к Хапкинсу, повторил вопрос:

– Зачем нам тащиться с вашим топливом?

– Так я же сказал – за плату, – пояснил Хапкинс.

– И сколько же вы нам даёте? – поинтересовался Солнышкин.

У Морякова глаза сделались шире иллюминаторов.

– Ну, тысячу долларов.

– Тысячу? – усмехнулся Перчиков.

– Ну три.

– Маловато, – почесал в затылке Солнышкин.

– Ну пять! – крикнул Хапкинс.

– Ну ладно, – согласился Солнышкин. – Только из доброты, понимая ваши родственные чувства. Давайте! – И распорядился: – Мишкин! Принимайте горючее, но проследите, чтобы лучшего качества – и ни одной капли за борт!

– Ни одной! – строго подтвердил Челкашкин.

И Мишкин, крикнув « Есть!» – отправился на судно.

Кое-что сообразив, Моряков нервно захохотал: «Ну и братцы, ну народ. Ну коммерсанты!»

А счастливый Хапкинс-младший радостно завертелся, как какой-нибудь Ниф-Ниф. Часть задачи была решена: айсберг брали на буксир. Нужно было теперь усадить в него прежних его обитателей! Он уже видел свою контору, а перед ней прозрачный айсберг с сидящими в нём согнувшимися дежурными героями.

ОДНА МАЛЕНЬКАЯ ЗАГВОЗДКА

Загвоздка состояла в том, что у Хапкинса-старшего почему-то не было никакого желания забираться обратно в льдину, и он карабкался всё выше на верхушку самой высокой возле динозавра пальмы.

Нужно сказать, что за несколько минут до описанной выше сцены Солнышкин увидел исхудавшего старика, вдыхавшего ароматные запахи Борщика, и, взяв его под локоть, сказал:

– Извините, мистер Хапкинс, нам, кажется, с вами по пути. – И он кивнул на причал.

– Что вы, что вы! – воскликнул Хапкинс.

– Почему же? – удивился Солнышкин.

– Вы не знаете моего племянника. А я его знаю слишком хорошо, и место обезьяны, плывущей на медузе отдавать печень Морскому царю, меня никак не устраивает!

Солнышкин рассмеялся. Он тоже любил прекрасную японскую сказку, в которой Морской царь отправил глупую медузу заманивать к себе обезьяну с её лечебной печенью...

– А вы не преувеличиваете? – спросил он, хотя знал уже не меньше самого Хапкинса.

– О нет! Я теперь бедный человек, и со мной можно сделать всё, что угодно.

– Вы – бедный человек?!

– Конечно! – улыбнулся Хапкинс. Он вроде даже был рад этому обстоятельству: никаких денежных тревог, никаких грызущих забот.

– Вы ошибаетесь, – сказал Солнышкин. И вынул из кармана чек, подписанный Хапкинсом, на котором было обозначено: «Пять миллионов». Одним движением руки молодой штурман возвращал разорённому человеку половину его богатства!

Хапкинс вскинул голову и от изумления приоткрыл рот. А Солнышкин улыбался.

– Я должен извиниться за не очень удачную шутку члена нашей команды, – продолжал он. – Видимо, на него повлияло переохлаждение...

Хапкинс с ещё большим удивлением и уважением посмотрел на Солнышкина, который старался защитить честь не такого уж невинного приятеля.

– Правда, из этих пяти миллионов я взял на некоторое время под личную ответственность сто тысяч для очень важного дела, – извинился Солнышкин.

– Да хоть все! – воскликнул Хапкинс. – Знаете, что вы делаете? – Он посмотрел на Солнышкина и почти прошептал: – Вы подвергаете меня страшной опасности! Возьмите обратно!

Но Солнышкин уже торопился к причалу.

А Хапкинс, посмотрев снова на чек, вдруг оглянулся и быстро побежал к той самой пальме, к которой теперь приближался его весёлый племянничек, четыре Джека и куча всяких корреспондентов.

ВЕРИ ГУД!

– Ну как там у вас, наверху? – спросил Бобби Хапкинс дядюшку Джона, который что-то засовывал за поясок.

– О’кей. Вери гуд! – отвечал дядюшка и вглядывался вдаль. Там на мягкой приятной волне дружелюбно покачивались два судна, соединённые шлангом.

«Даёшь!», потягивая горючее, пузатень– ко оседал, а «Джон Хапкинс» потихоньку вылезал из воды.

Внизу, у берега, на ките забавлялась детвора, молодые люди с кокосовыми орехами и напитками заглядывали в бунгало.

Борщика атаковали любопытные женщины, и приятные запахи от кастрюлек, баночек и сковородок приятно кружили Ханкинсу голову.

– И долго вы собираетесь там сидеть? – спросил племянник, которому не терпелось затолкать дядюшку для сохранности в льдину.

– А хоть всю жизнь! – вдруг весело захихикал дядя, наблюдая, как вслед за покачиванием пальмы бегают из стороны в сторону четыре Джека и вся толпа корреспондентов: влево-вправо, влево-вправо!

– Мистер Хапкинс! Я должен написать ваш портрет! – кричал известный художник-портретист.

– Садитесь напротив и пишите! – показывая на соседнюю макушку, рассмеялся Хапкинс. – Даже оригинально: Хапкинс на пальме! Хапкинс в льдине! Дороже заплатят! Правда, Бобби?

– Мистер Хапкинс, пора бы уже взяться за мемуары! – призывали снизу редакторы «Котяры» и «Пёсика».

– Какие?

– «Десять лет в айсберге»!

– Хм! Это, пожалуй, дело стоящее! – согласился Хапкинс. – Хотя для этого вам бы стоило самим поторчать внутри...

– Так спускайтесь! – пропустив мимо ушей колючее замечание, позвали они.

– А я могу диктовать сверху! – покачиваясь над островом, почти пропел старший Хапкинс.

Племянник надулся и порыжел ещё сильней.

– Ну хватит шутить, дядя! – сказал он серьёзным тоном. – Спустились бы, показали хотя людям бы, как вы сидели в айсберге. Люди представления не имеют.

– А вот так! – насмешливо крикнул сверху Хапкинс и обхватил ногами верхушку пальмы так, что его не стащили бы оттуда и десять взбесившихся псов!

Конечно, если бы племянник знал, что теперь хранится у дяди за поясом, четыре Джека стряхнули бы старого Хапкинса, как перезревший кокосовый орех.

Но знать этого племянник не мог и, будучи уверен, что дядя скоро слезет, поторапливал и пыхтел:

– Хе-хе! Вы, кажется, изменили интересам нашей фирмы!

И это, пожалуй, в какой-то степени было единственно верным. А спускаться Хапкинс не собирался и мог просидеть наверху хоть десять суток. Да и что такое десять дней на прекрасной пальме для человека, который просидел десять лет в антарктическом айсберге!

Но главное было не в этом. А в том, что в Хапкинса-старшего вселился свободный морской дух.

Откуда-то с берега раздавалась песня про весёлый морской ветер, цвели цветы, рядом пели птицы.

Мир был полон света и щедрости. Щедро катил волны океан, в котором играли дельфины. Щедро светило солнце. Щедро, совсем как Солнышкин чек'ом, размахивала листьями пальма. И никакие денежные операции и комбинации Хапкинса больше не волновали.

Он чувствовал себя, как самый настоящий вперёдсмотрящий, навстречу которому вдруг покатилась жизнь, вдыхал морской ветер и каждому весёлому попугаю от души кивал: «Гудмонинг!»

«Да, что-то с дядей произошло, десять лет не прошли для него даром», – думал внизу

Бобби, подсчитывая возможные потери от дядюшкиных глупостей, и четыре Джека, двигая мускулами, заглядывали ему в рот.

Но тут к нему подъюлил Джон, который служил для особых поручений, что-то прошептал на ухо и кивнул квадратной макушкой на хвост динозавра. Там из бунгало вывалился кто-то увешанный старым, мохнатым барахлом и хихикнул:

– Хе-хе! Что вы его упрашиваете?! Положите внизу пару горячих сарделек, и сам свалится как миленький.

Но тот, кто глотнул по-настоящему солёного морского ветра, не променял бы его ни на какие пухленькие сардельки.

И кроме того, дядюшка интересовал племянника теперь не больше скорлупы от треснувшего яйца, потому что, увешанный барахлом, навстречу ему топал пухлый цыплёночек с пятнадцатью миллионами в кармане!

Да и Хапкинс-старший с пальмы показывал корреспондентам:

– Вот он вам и даст интервью! Только не забудьте показать господину президенту чековую книжку!

КОЕ-КАКИЕ МАЛЕНЬКИЕ ПЕРЕГОВОРЫ

Понятно, что, увешанный барахлом, из– за бунгало выкатился артельщик, который решил начать выставку-распродажу антарктических сувениров. Он шёл под пальмами среди орхидей, лиан, бананов и выкрикивал совсем как когда-то на базаре Океанска загонявшая попугая спекулянтка:

– Шуба, в которой мистер Хапкинс отсидел десять лет во льдах Антарктиды! Миллион долларов!

– Штаны, которые сохранили его от ревматизма, радикулита, мордоболита! Миллион долларов! Шапочки, спасавшие от менингита наши драгоценные головы, – пятьсот тысяч! Унты – сто тысяч за штуку! А бумажки от жвачки и шкурки от антарктических сарделек – почти даром: десять тысяч за штуку!

Товар немедленно привлёк внимание. Зажужжали камеры телевизионщиков. Стёпку снимали, как снимали бы живого мамонта. Кое-кто начинал торговаться. Редакторы «Пёсика» и «Котяры» вытащили кошельки и решили раскошелиться на обёртки от жвачки, а какой-то настырный мальчуган дёргал покрасневшую мать за джинсы и кричал:

– Дай миллион, купим сардельку!

Находились покупатели и посерьёзней. И

поэтому Бобби Хапкинс поторопился к продавцу: такие сувениры должны были занять место только в его офисе и на его теплоходе.

– Беру! Беру всё сразу! – беря Стёпку под руку, крикнул он. – Только сначала надо провести кое-какие переговоры!

Бобби готов был заглотить Стёпку целиком, сразу, но обстоятельства заставляли его подходить к делу деликатно.

В это время из подоспевших с теплохода ботов на берег выкатились группы «БРР» и «ДРР». Всё загудело, задрожало, задребезжало. И, слегка обалдевший, не знающий того, что знал старый Хапкинс, Стёпка грузно потопал с Бобби к лежавшим неподалёку огромным черепашьим панцирям, на которых когда-то совещались старшины исчезнувшего племени.

Один панцирь находился в центре круга. Не хватало только стола. Но Джон метнул взгляд в сторону кухни, и через несколько минут некое подобие стола четыре Джека гордо опустили на панцирь. В то же время Борщик бросился искать доску, на которой минуту назад шинковал капусту для своего знаменитого борща, но её нигде не было.

СТЁПКУ УКРАЛИ!

А вокруг и впрямь начиналось лёгкое головокружительное столпотворение. Остров пылал от солнца, цветов и попугаев.

Группы старались перерычать друг друга. Учёные, предчувствуя скорый отход, с линейками и рулетками бегали возле хвоста динозавра, так как подступиться к нему можно было сейчас только сзади. Одни предполагали, что он жил сто миллионов лет назад, другие утверждали, что сто двадцать!

Детвора лазила по пальмам, ездила на черепахах, торопилась накупаться и накататься. Взрослые – налюбоваться, напробоваться и навздыхаться.

А музыка гремела всё громче, музыканты приплясывали, прикрикивали, подпрыгивали. И сам остров всё чаще покачивался и подпрыгивал.

Моряков в некотором недоумении спросил у Хапкинса:

– Что бы это всё значило?

– Маленький вечерний карнавал, – сказал Хапкинс. – Есть повод повеселиться!

Ему казалось, что все его затеи уже упаковывались в отличную коробочку. Оставалось только перевязать красивой ленточкой.

– О! Вечерний морской карнавал – это прекрасно! – согласился Моряков. У него и самого был для этого неплохой повод. По тому, как Мишкин на носу «Даёшь!» скрестил над головой руки, было ясно: горючего под завязку.

И Моряков тоже сделал три ответных знака, которые понял бы любой моряк: он провёл несколько полосок пальцем по груди, потом одну руку подержал над другой и заключил с боков в два полукруга, а там ткнул пальцем в самого Мишкина и обратно.

И Мишкин понял: все тельняшки – на берег, бочонок с бражкой, который подарил команде старый Бурун, – на берег и самому – на берег. Моряков готовился к празднику!

Мало того, что он своими руками украсил кафе гирляндами, картинами, декорациями, чтобы всё было не только красиво, но прекрасно! Он с удовольствием помогал Борщику резать, чистить, мешать расхватываемые любителями салаты и соусы из креветок, крабов, моллюсков! Карнавал так карнавал!

Тем временем Солнышкин выбрал несколько минут, чтобы наконец окунуться. Он хотел позвать Перчикова, но тот вдруг начал заниматься какими-то расчетами возле своего памятника, а потом срочно по знаку Пионерчикова отправился с катером на «Даёшь!».

Солнышкин подошёл к Матрёшкиной, которой хотел столько рассказать о стольких событиях и вручить наконец самый крупный кокосовый орех, но Матрёшкина с улыбкой прижала орех к щеке, будто голову Солнышкина, и сказала:

– Вечером! А сейчас некогда. Дети!

Тогда Солнышкин сам пробежал по спине Землячка, нырнул – и замер в воде от удивления: мимо него вдоль берега шли целые косяки, целые толпы рыб – алых, голубых с жёлтыми полосками, зеленоватых, круглых и остроносых. Косяк за косяком они проходили у берега и вдруг, свернув, торопливо убегали от острова. Медузы всплывали целыми десантами – и, быстро пульсируя, от него уходили. Какие-то неизвестные Солнышкину прозрачные креветки торопливо устремлялись вдаль. А из глубины всё сильней и сильней вырывались целые фонтаны пузырей.

Солнышкин вынырнул и хотел взобраться на Землячка, но увидел, что и Матрёшкина обратила внимание на пузыри. Они били из воды, как из шампанского.

В это время с парохода раздался свист. Там Пионерчиков поднимал кверху три пальца. А сверху, с пальмы, что-то крича, показывал на воду обеспокоенный Хапкинс.

Всё это было необычно и даже тревожно.

Солнышкин задумался, но тут же отвлёкся: по берегу к нему трусил Петькин с выпученными глазами и, вертя пальцем у виска, кричал:

– Стёпка – того! Стёпка нас заложил! Стёпку украли!

Как «заложил», было непонятно, но то, что его следовало выручать, было видно даже простым глазом: к борту «Хапкинса» подходила лодка, в которой один Стёпка отбивался от четырёх Джеков.

– Его посадят в карцер к какому-то поварёнку! – бубнил Петькин.

– А ты откуда знаешь? – спросил Солнышкин.

– Слышал! – сказал Петькин, не говоря, однако, что и он причастен к некоторым событиям. Солнышкин бросился к Борщику:

– Хватай пирожки, котлеты, борщ – и айда к «Хапкинсу».

– Зачем? – в один голос спросили Моряков и Борщик.

– Выручать артельщика!

– Что? – удивился Борщик, у которого Стёпка десять лет назад ухватил десяток сарделек.

– Да ведь он там не один! Там же расправляются с маленьким поварёнком! – крикнул Солнышкин и выложил дикую историю маленького Тома.

– Что ж ты молчал! – крикнул Борщик.

И через несколько минут Солнышкин,

Петькин и Федькин с костылём и гитарой летели к «Хапкинсу» на Землячке, а Борщик в развевающемся халате и колпаке, с миской и кастрюлей в руках – на Сынке. С ними в бой рвалась и Матрёшкина, кричавшая: «Не пущу одних!» Но разве могли взять с собой женщину мужчины, закатавшие рукава тельняшек!

Издалека они заметили, как суетящиеся у айсберга учёные и редакторы журналов прикладывают Бобби Хапкинса головой к

айсбергу. И даже отсюда было видно, как у него на макушке растёт огромная шишка.

СОРВАВШИЙСЯ ДОГОВОР

Никто из дотошных корреспондентов, толпившихся на берегу, не мог объяснить, что произошло с уважаемой головой Бобби Хапкинса. Они задавали вопросы друг другу, пытались интервьюировать каждого оказавшегося поблизости. Но всё было бесполезно.

А если бы брали интервью у собак, то добрый корабельный пёс Верный мог бы рассказать, как, высунув от жары язык, он забрался отдохнуть в хорошо продувавшийся ветром старый черепаший панцирь. Он уже закрыл глаза, как вдруг услышал хруст песка и голос Хапкинса-младшего.

– Ага! Вот к нам идут наши миллиончики! – сказал Хапкинс своим Джекам.

Верный насторожился: за долгие морские годы старый пёс насобачился понимать любую человеческую речь лучше, чем собачью. И разговоры о деньгах вызывали у него неприязнь: там, где появлялись деньги, чаще всего вспыхивали драки, ссоры, предательства! Начиналось с «зелёненьких», а кончалось верёвкой на шее или сидением в льдине.

Скоро перед его носом появились ноги Стёпки-артельщика, сзади – ноги Хапкинса, и начались переговоры, от которых у верного флотского пса Верного шерсть стала дыбом.

– Господин президент, это правда, что вы действительно президент Тариоры? – спросил молодой Хапкинс.

– Хе-хе! – ответил на это Стёпка так, что в глаза Верного залетели золотые зайчики. – Кто-то, может быть, и не верит, но вы спросите у местного населения. – И он кивнул головой на пальму, где, почёсывая ногой ногу, учил разговаривать попугаев дядюшка Бобби Хапкинса.

– И никто другой не может претендовать? – Тут Хапкинс показал в сторону «Даёшь! », куда удалился по своим делам вождь племени Перчиков.

– Хе-хе... Претендовать! Я сменил его на законном основании. Спросите у дядюшки.

– Тогда перейдём сразу к делу! – сказал Хапкинс.

И Верному показалось, что он увидел, как приблизились друг к другу две рыжие головы.

– Значит, земля, на которой мы с вами сидим, принадлежит вам?

– Естественно! – пыхнул Степка.

– И всё, что вокруг? – Хапкинс показал на пароход, на кита, на кафе, где старался Борщик.

Степка замялся, но с некоторой неопределённостью подтвердил:

– Возможно...

– Так, может быть, продадите весь этот Диснейленд? – Хапкинс постучал по панцирю пачкой «зелёненьких» так, что шерсть на Верном взъерошилась и чуть не проткнула крышку панциря: ведь именно за такие «зелёненькие» его когда-то и продали!

Артельщик призадумался, глубоко вдохнул долетавшие со стороны кухни запахи зелёного лука и, что-то переборов в себе, сказал:

– Нет, продать не могу!

Верный одобрительно завилял хвостом.

А Хапкинс крикнул своим Джекам:

– Что-то вокруг нас очень скучно! Ну-ка дайте весёлой музыки да налейте чего-нибудь повеселей!

Над Верным что-то забулькало, закрякало, звякнули стаканы, а вокруг пошёл такой брр-дрр, что всё заиграло колесом, будто у земли закружилась голова, и Хапкинс спросил:

– Ну а в аренду вы могли бы сдать всё это?

– Ну в аренду – другое дело! – уже уверенней сказал Стёпка.

– На сколько лет? – так жадно спросил Хапкинс, что теперь от его зубов всё полыхнуло вокруг.

– Ну, на год...

– Ну что год? На сто, на сто лет! – крикнул Хапкинс и стукнул ребром ладони по доске – будто рубил капусту. Верный дёрнулся, «стол» подпрыгнул.

– Ну ладно, на пять, – согласился Стёпка.

– Хорошо, на девяносто! – пошёл на уступки Хапкинс. – Вы же всё равно остаётесь президентом!

– На десять... – сказал Стёпка.

– Ну, договорились. На пятьдесят лет! На пятьдесят. Давайте договор.

На доске зашелестела бумага, заскрипело перо. Хапкинс кого-то подозвал – запахло Петькиным – и сказал:

– Держите сто долларов и будьте свидетелем, что всё это сдается в аренду. Так... Вашу подпись, господин президент.

Стёпка закряхтел и, видимо, ковырнул ручкой по бумаге, но тут же и он, и Хапкинс отлетели в сторону.

Из панциря высунулась лохматая собачья голова, клацнув зубами, схватила договор и вывалившийся из кармана артельщика целлофановый пакет. Панцирь вскочил начеты– ре крепкие лапы и бросился в лесную чащу.

– Беги! – вдруг с непонятной самому себе радостью непонятно кому крикнул Стёпка.

– Хватайте! – крикнул Хапкинс, показывая на Стёпку четырём Джекам. – На судно – и к поварёнку!

Он собирался сказать ещё что-то. Но в этот момент с пальмы, на которой качался всё наблюдавший дядя, сорвался громадный орех и треснул племянника по голове так, что с её левой стороны вскочила огромная шишка.

Джеки потянули артельщика в шлюпку.

Учёные и корреспонденты под наблюдением Челкашкина потащили Хапкинса в воду и стали прикладывать головой к тающей льдине.

А Петькин бросился к Солнышкину – и они кинулись на выручку Стёпке, которому наверняка грозила расправа.

УРА! УРА! НАШИ!

Подрулив к розовевшему уже борту «Джона Хапкинса», оттолкнув капитана и маленького художника, Джеки заволокли артельщика в какое-то мрачное помещение, привязали к столу и совершили перед его глазами танец, от которого у Стёпки, выдержавшего арктический холод, побежали по спине мурашки.

Выпад вправо! Выпад влево! Четыре головы влево, четыре головы вправо! Четыре правых ноги вперёд! Четыре левых ноги назад! Четыре прыжка вверх, четыре прыжка вниз! Четыре низа вверх, четыре верха вниз! Четыре притопа, четыре пришлёпа, четыре носа вперёд и четыре глотки жадно каркнули:

– Чеки мистера Хапкинса!

Но дрожавший Стёпка только повёл книзу глазами, так как все оставшиеся миллионы были в целлофановом пакете в плавках.

Джекам было достаточно и этого случайного взгляда. Они ощупали плавки, вывернули карманы – чеков не было.

Они перевернули Стёпку вниз головой. Чеков всё равно не было.

Тогда они привязали его к специальному креслу и приступили к бесчеловечным пыткам.

Сперва над ним, над самым кончиком носа, подвесили кусок копчёной колбасы и разом каркнули:

– Чеки мистера Хапкинса! Скажешь – откусишь!

Стёпка молчал.

Над ним ещё ниже опустили связку сарделек.

Стёпка молчал.

Наконец над самым кончиком его всё– таки подмороженного носа пристроили сни– керс – только скажи!

Но Стёпка и здесь молчал!

– Ну ладно, – кряхтя, сказали Джеки и сунули его в изобретённую на судне мыслечитающую машину, в которой всё, что где– то в голове притаилось и спряталось, отражалось на экране.

Но сколько его ни трясли, на экране почему– то болтались только сосиски, сардельки, поросячьи хвосты и еще пёрышки зелёного лука.

– Странно, – изумились Джеки. – Странно. Ну хорошо! Пусть поучится думать как следует.

И, взяв за руки и за ноги, они швырнули его в тот самый холодный карцер, где уже столько времени метался и мёрз маленький несчастный поварёнок.

Артельщик захлюпал носом и тут же вздрогнул. Он почувствовал, что кто-то гладит его по голове. Он вздрогнул, потому что так ласково его никто и никогда, даже в детстве, не гладил. Разве что однажды медведь в жюлькипурской клетке.

Он открыл глаза и в сумерках увидел над собой маленького чёрного поварёнка, у которого на груди на куртке горело маленькое яркое солнышко.

– Ты кто? – спросил артельщик и, услышав рассказ маленького Тома о том, что случилось с ним на палубе, вскочил и зарычал:

– Такого маленького, такого доброго – в карцер? А я, негодяй, отдал в руки таких людей целый остров, целую команду, целую палубу, из-за каких-то дурацких «зелёненьких»! Ну ничего! – крикнул он. – Я ещё искуплю свою вину. Мы ещё вырвемся на свободу!

И, разогнувшись, он стукнул плечом в борт так, что всё на палубе загрохотало.

Стёпке уже давно – целые сутки! – то и дело хотелось быть со всеми, по-хорошему дружно подраить палубу, поштурвалить, просто вбить куда надо хороший гвоздь и за столом у Борщика вместе со всеми весело

поработать ложкой. Только старые дурные привычки почему-то вмешивались и мешали этому.

Но теперь всё! Теперь этим привычкам конец! И он, разлетевшись, бросался на стены так, что наверху дрожала труба, качались мачты и хлюпали задрайки иллюминаторов.

Но вдруг он остановился, подбежал к иллюминатору и потянул носом: что-то привлекло его внимание. Он посоображал, ещё раз подёргал ноздрями и, весело хлопнув в ладоши, закричал:

– Ура! Ура! Наши!

Потому что в этот момент к борту на Землячке и Сынке подкатила команда спасателей. И, проплывая на Сынке, кок Борщик открыл кастрюльку с родным борщом, а из кармана его халата так и пахнуло остренькими кончиками родного зелёного лука.

НЕКОТОРЫЕ ОШЕЛОМИТЕЛЬНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ

Ещё издалека Солнышкин увидел на борту «Хапкинса» Пита Петькинсона, а рядом с ним солнечного художника; у них под глазами – у одного слева, у другого справа – горело по хорошему синяку. Это они, как и положено честным порядочным людям, хоть и безрезультатно, а вступились за несчастного пленника.

– Они подвергли вашего приятеля бесчеловечным пыткам! – крикнул сверху Петькинсон, не представляя, что именно он чуть не влепил пленнику в джунглях хорошую порцию дроби.

– Ужасным! – добавил художник, потирая глаза.

– Но где он? – спросил Солнышкин.

– С левого борта. Там ещё должен виднеться солнечный свет! – объяснил художник, которому удалось передать маленькому Тому последний клочок от собственных брюк с сиявшим на нём солнышком.

Спасатели стали присматриваться, но изнутри судна раздалось такое буханье и уханье, а следом послышался радостный крик «Наши! Наши!», что не было необходимости искать там солнышко, хотя какой-то свет из одного иллюминатора точно пробивался наружу.

– Ты жив, Стёпа? – крикнул Федькин.

– Жив! – отозвался артельщик. – Мы оба живы!

–Держись! Выручим! – буркнул Петькин.