Текст книги "Караван специального назначения"

Автор книги: Виталий Мельников

Соавторы: Евгений Берестов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Глава третья

Когда караван прибыл в Мазари-Шариф – город, потонувший в садах и виноградниках, первое, что бросилось в глаза Чучину, – невероятное множество цветов. Цветы были в руках у женщин, гирлянды цветов украшали ворота домов и лотки торговцев на вытянувшемся вдоль улицы базаре.

Появление необычного каравана вызвало оживление. Отовсюду стекался народ, чтобы посмотреть на русских, везущих важный груз для досточтимого эмира. На крышах домов стояли закутанные с головы до ног женщины. Со всех сторон слышались приветствия.

Человек, тянувший за собой на веревке осла с двумя корзинами, полными продолговатых мускусных дынь, остановился и что-то громко кричал. Чучин помахал ему рукой. Человек взял лежавшую на дынях охапку цветов и бросил Ивану, но тут же испуганно отшатнулся, потому что один из сопровождавших караван всадников направил на него своего коня и угрожающе поднял камчу. Пальцы у Чучина сами собой сжались в кулаки.

– Как можно так обращаться с людьми? – возмущенно повернулся он к Камалу.

Тот обменялся парой гортанных фраз с ехавшим рядом офицером охраны, а затем коротко объяснил Чучину:

– Говорят, таков приказ – конвой должен охранять вас от нападений и оскорблений.

Иван взглянул на гвардейца. Высокомерие его напомнило Чучину спесь царских офицеров. Сдернув с головы фуражку с красной звездой, Иван замахал ею в воздухе, приветствуя жителей Мазари-Шарифа – простых афганцев, гостеприимных, как и все простые люди земли.

Отряд проследовал через весь город и остановился в старом караван-сарае. Когда слоны, верблюды, лошади вошли в просторный посыпанный песком двор, ворота немедленно закрыли. Створки ворот скрепили массивной цепью с большим ржавым замком. Перед воротами выставили двух часовых. Они маршировали взад и вперед, перед тем как круто повернуться, с громким стуком ударяли о землю прикладами ружей.

– Охрана надежная, – улыбнулся Камал, поймав взгляд Чучина, придирчиво осматривавшего внутренние строения караван-сарая.

Через весь двор протекал широкий арык, у которого росли старые раскидистые чинары. Небольшую беседку окружало несколько персиковых и абрикосовых деревьев. Всюду было чисто убрано.

Гоппе, Чучину и фельдшеру отряда Фатьме отвели по небольшой комнатушке-худжре. Остальные участники экспедиции разместились по четверо-пятеро.

– Нет, – заглянув в свою комнату, сказал Гоппе, – так дело не пойдет. Мы как баре какие-то жить будем, а остальным ютиться придется. Ты не станешь возражать, – обратился он к Чучину, – если мы с тобой и с Логиновым в одной комнате поселимся? Все-таки ребятам немного легче будет.

– Разумеется, – согласился Чучин, но Камал, которому он сообщил об этом решении, неожиданно горячо запротестовал.

– Нельзя! Вы гости эмира! – пояснил журналист. – Вас встретил министр двора. Вам должны повсюду оказывать почести, как генералам. Гвардейцы именуют вас дженераль-саибами. Таков наш обычай. Если им пренебрежете, обидите всех.

Гоппе молча удалился к себе, видимо, недовольный вмешательством журналиста и не очень убежденный его доводами.

Ушел и Камал. Оставшись один, Чучин оглядел свою комнатушку. Мебели никакой, за исключением железной кровати. На стенах выпуклые рисунки, сделанные алебастром. Потолок пестро раскрашен яркими желтыми и синими красками. На полу – камышовые циновки, а поверх них – полосатый палас. Единственное окно забрано решеткой, поэтому в комнатушке полумрак.

Ивану захотелось полчасика вздремнуть. Но в дверь постучали, и в комнату вошел Гоппе.

– Наконец-то ты один, – облегченно вздохнув, сказал он. – Нам с тобой надо серьезно потолковать. О чем ты с Камалом всю дорогу беседовал?

Чучин недоуменно посмотрел на него.

– Камал очень интересный человек. Он мне многое объяснил. Я ведь почти ничего не знаю об Афганистане, – откровенно признался он.

– Не нравится мне, что ты так быстро нашел себе друга, – строго произнес Гоппе.

– А что ты имеешь против Камала? – удивился Чучин.

– Да разве можно быть таким неосторожным? – возмутился Гоппе. – Первый раз его в глаза видишь, пускаешься во всякие разговоры. Нельзя же доверять каждому, у кого открытое лицо и приятные манеры. Врагов у нас слишком много, да и о Шульце не имеем мы права забывать. Вот Камал в Англии учился, а ведь ты не знаешь, чем он там занимался, с кем общался.

– Я тоже учился в Англии, – с раздражением возразил Чучин. – Что из того?

– Ты – другое дело. Ты кровью свою преданность революции доказал. Тебя мы знаем, а его нет.

– Он – сотрудник Махмуд-бека Тарзи, который выступает за дружбу с Советской Россией, – возразил Иван и взглянул прямо в осуждающие глаза Гоппе.

– Тарзи, Хабибулла, Аманулла, – небрежно махнул рукой Гоппе, – да кто во всей этой лапше разберется? Нас сюда послали не политическую обстановку выяснять, а самолеты в Кабул доставить. И мы обязаны выполнить задание любой ценой. Понимаешь?

Иван посмотрел в зарешеченное оконце. Ему на какое-то мгновение показалось, что она с Гоппе поменялись ролями. Ведь еще совсем недавно Иван подозревал всех напропалую, а теперь? Или он утратил бдительность? Нет, он тоже был за осторожность, но решительно против того, чтобы отталкивать тех, кто ищет дружбы. Иван совсем уже было собрался произнести все это вслух, но тут дверь скрипнула и открылась. В комнату заглянул незнакомый человек.

– Не помешаю? – спросил он по-русски. – Вы, кажется, уже освоились здесь?

Чучин и Гоппе выжидающе смотрели на незнакомца.

– Евгений Карпович Тегер, советский консул в Мазари-Шарифе, – представился вошедший.

– А мандат у вас есть? – на всякий случай осведомился Гоппе.

Тегер сунул руку во внутренний карман пиджака.

– Как же, с собой, – усмехнулся он и протянул свои документы. – Пришел посмотреть, как вас принимают, – объяснил Евгений Карпович цель своего визита.

– Принимают, что и говорить, отлично, по-королевски, – ответил Гоппе.

– Как генералов, – уточнил с улыбкой Чучин.

– Аманулла-хан придает очень большое значение вашей миссии, – сказал Тегер, расположившись за неимением стульев на койке, заправленной рыжим одеялом из верблюжьей шерсти. – Но я должен предупредить вас кое о чем. До сих пор все, что касалось доставки самолетов, держалось в строгом секрете. И все же известие об организации в Кабуле летной школы просочилось в близкие ко двору круги и, видно, не всех обрадовало. – Тегер поднялся и зашагал по комнате. – Я только вчера получил сообщение, что по столице поползли слухи, будто русские обманывают эмира и никаких самолетов не будет. Пока трудно сказать, что именно за этим кроется. Ясно только, что вы должны быть крайне осторожны.

Гоппе многозначительно посмотрел на Чучина. Его взгляд говорил: что, разве я не был прав? Твоя доверчивость до добра не доведет.

Визит Тегера продолжался недолго. Минут через двадцать он начал прощаться.

– Вы, наверное, устали с дороги. Вам надо как следует выспаться. Завтра отдыхайте, а послезавтра днем наместник края устраивает в вашу честь торжественный прием и обед. Утром, если хотите, я могу поводить вас по городу.

Когда Тегер и Гоппе ушли, Иван прилег и часа два проспал. А вечером он прогуливался по двору караван-сарая вместе с Камалом, несмотря на неодобрительные взгляды Гоппе. В тот вечер журналист рассказал ему историю Насруллы-хана, брата покойного эмира.

КОРОНАЦИЯ

Высшие сановники Афганистана собрались во дворце. Министры, чиновники, офицеры, муллы, вожди племен ждали губернатора Кабула Амануллу-хана.

Аманулла-хан вошел в зал легко и стремительно. На нем была простая походная военная форма. Его смуглое, с правильными чертами лицо сохраняло выражение скорее суровое, нежели печальное. Придворные, застыв с почтительно склоненными головами, благоговейно смотрели на человека, который еще при жизни Хабибуллы-хана стоял в глазах своих приверженцев выше эмира, потому что на него они возлагали все свои надежды. Теперь наступил решающий момент. Каждый понимал – от действий, которые совершит сейчас Аманулла-хан, зависит будущее страны.

Губернатор прошел на середину зала. Один из сановников шагнул ему навстречу.

– Аманулла-хан должен знать, как искренне все мы сочувствуем постигшему его горю. И, что бы ни предпринял сейчас Аманулла-хан, мы будем с ним и поддержим его.

Другие придворные поспешили подтвердить эти слова, но Аманулла-хан остановил их:

– Я благодарен за сочувствие, но сейчас не время для печалей и горестей. Мы должны смыть кровь вероломно и беспричинно убитого Хабибуллы-хана. Лишь после этого мы получим право горевать. Я собрал вас для того, чтобы обсудить, как нам действовать дальше.

Губернатор говорил громко и отчетливо.

– Я получил фирман от Насруллы-хана. Он провозгласил себя эмиром и требует, чтобы я привел к присяге правительство, войска и население Кабула.

Глубокое молчание воцарилось в зале.

– Я хочу знать ваше мнение: должен ли я следовать указу Насруллы-хана? – продолжал губернатор. Придворные молчали.

Аманулла-хан обвел глазами присутствующих.

– Убитый, – твердо сказал он, – был не только моим, но и вашим отцом. Я лично не могу считать Насруллу-хана совершенно неповинным в убийстве, а потому не могу быть его сторонником.

Глухой ропот прокатился по залу.

– Убийство было совершено чуть ли не в присутствии всей свиты эмира. Удивительно, что убийц не изловили. Куда смотрели триста человек? Следствия, по существу, не велось. Все это наводит на печальные мысли. От подозрения здесь уже совсем недалеко и до прямого обвинения. Я, – продолжал Аманулла-хан ровным и твердым голосом, – не успокоюсь, пока убийцы не будут найдены.

Аманулла-хан снова обвел глазами придворных.

– Каждый, – заявил он, – должен честно и справедливо решить сам, может ли Насрулла-хан быть эмиром. И пусть каждый будет свободен в своем выборе. Я никого неволить не стану. Тем, кто последует за мной, буду признателен. Те, кто со мной не согласен, пусть поступают так, как велит им совесть.

И опять в зале воцарилось молчание. Слышно было лишь монотонное гудение гигантских электрических вееров-вентиляторов. Никто не решался высказаться первым. Наконец седобородый мулла с пергаментным лицом торжественно выступил вперед и, откашлявшись, начал говорить мягким вкрадчивым голосом:

– Все мы хорошо знаем, что Аманулла-хан не может поступить несправедливо, но если сейчас он откажется подчиниться Насрулле-хану, не приведет ли это к братоубийственной войне? Мы мечтаем о том, чтобы наша истерзанная страна стала сильной и независимой.

Аманулла-хан поднял глаза на хрустальную люстру.

– Если мы начнем теперь убивать друг друга, – с жаром говорил мулла, – если кровь афганских солдат оросит наши поля, это будет на руку англичанам и всем нашим врагам.

Аманулла-хан внимательно слушал речь муллы. Он стоял, плотно сжав полные губы.

– Не распри нам нужны, не раздоры, а единение и мир, – продолжал оратор. – Мы должны забыть о личных интересах и старых счетах во имя процветания великого и древнего государства Афганистан, – патетически закончил мулла, воздев руки к небу.

Одобрительные возгласы раздались вокруг. Аманулла-хан насупился.

– Вы полагаете, – спросил он муллу, – что во имя процветания Афганистана следует бросить будущее на произвол судьбы?

– Не бросить на произвол судьбы, – почтительно поправил его мулла, – но вручить в надежные руки опытного и искусного политика, брата вашего покойного отца. А если вы будете в чем-то не согласны с ним, – мулла обращался уже не к одному Аманулле-хану, а ко всем присутствующим в зале, – что ж, я уверен, он не откажется обсудить с вами любой спорный вопрос.

– Например, вопрос о наказании убийц эмира? – ледяным тоном спросил Аманулла-хан.

– Но ведь убийцы не найдены! – удивленно воскликнул мулла. – В таких вещах нельзя торопиться. Легко допустить ошибку. Слава аллаху! Насрулла-хан достойнейший человек. Он вне всяких подозрений.

– Увы! – печально вздохнул Аманулла-хан. – Факты говорят нам другое. Единственное, что движет сейчас мною, – забота о благосостоянии нации. Я всегда ставил это выше своих личных интересов.

– Готов поклясться, что это правда, – подтвердил горячо молодой офицер, – мы верим Аманулле-хану и пойдем за него на смерть, если потребуется. Только он будет нашим эмиром.

– Насрулла-хан хочет независимости для Афганистана. Это верно, – спокойно начал говорить Аманулла-хан. – Он хочет, чтобы никто не вмешивался в наши дела. На это мне тоже нечего возразить. Но к чему стремится Насрулла-хан? Он мечтает, чтобы мы жили, как пятьсот лет назад. Хочет отгородиться от всего мира, сохранить рабство, возродить порядки средневековья. Аллах милостив, и надеюсь, этого не случится. Народы ислама достойны лучшей жизни. Нет, Насрулла-хан не принесет счастья Афганистану, – продолжал Аманулла-хан, и его голос, звучал теперь еще звонче и увереннее.

– Подумайте, в какую бездну толкаете вы свой народ, – снова вмешался седобородый мулла.

– Если наша воля будет твердой, – убежденно заявил Аманулла-хан, – Насрулла-хан не решится вступить в открытое соперничество и откажется от своих притязаний. У меня нет никаких сомнений, что войны не будет. Арсенал и государственная казна в наших руках. В Джелалабаде нет даже достаточных запасов продовольствия. Наши потомки не простят нам, если мы в такой момент проявим малодушие, недостойное истинных афганцев..

Теперь уже никто не колебался. Фирман Насруллы-хана был отвергнут. Через два часа войска кабульского гарнизона были выстроены перед дворцом для принесения присяги новому эмиру Афганистана Аманулле-хану. Столица приветствовала его орудийным салютом.

Толпы ликующих, празднично одетых людей стекались по извилистым кабульским улицам ко дворцу, где происходила коронация.

Аманулла-хан в простой военной форме поднялся по ступенькам к трону и сказал:

– Если на то воля аллаха, с сегодняшнего дня Афганистан будет независим как в своем внутреннем управлении, так и во внешних сношениях с иностранными государствами. С сегодняшнего дня мы начинаем борьбу за свободу.

Обнаженная сабля эмира висела на портупее:

– Я не вложу саблю в ножны до тех пор, пока не отомщу за убийство отца! – поклялся Аманулла-хан.

Глава четвертая

Рано утром красноармейцы отправились в общественную баню. Это было большое просторное помещение с высокими потолками и бассейнами, наполненными горячей водой. Услужливые банщики мастерски, по всем правилам восточной науки делали желающим массаж, парикмахер проворно брил, без мыла и остро отточенной бритвой.

– Теперь бы, – мечтательно произнес Гоппе, – посидеть где-нибудь в тихом месте и выпить чаю.

Отправились в чайхану, где, несмотря на ранний час, уже сидели несколько завсегдатаев. Хозяин, на редкость добродушный толстяк в красной феске, возился около огромного пузатого самовара.

– Ребята, – воскликнул Иван, – а самовар-то, бьюсь об заклад, – тульский.

– Самовар-то у него тульский, да только чай зеленый, – ехидно заметил Гоппе. – Да еще без сахара.

– Спроси, – подмигнул Иван переводчику, – может быть, у него для нас черный чай найдется.

Баратов перевел. Любезный толстяк неодобрительно покачал головой и что-то невнятно пробормотал.

– Обиделся, – объяснил Баратов. – Решил, что мы над ним подшутить вздумали. Такие приличные господа, говорит, и вдруг черный чай просят. Так что, хотите – не хотите, а придется вам теперь к зеленому чаю привыкать, – положил он руку Чучину на плечо.

– А Ивана это теперь меньше всего заботит, – хитро улыбнувшись, сказал Гоппе.

– Почему? – попался на его удочку переводчик. – Иван, по-моему, большой любитель почаевничать.

– Был любителем, – многозначительно поднял кверху указательный палец Гоппе. – А теперь новый приятель приучил его пить вместо чая какую-то бурду.

– Не бурду, а аб-дуг, – поправил Чучин, но не обиделся, во всяком случае, не подал виду, что слова Гоппе задели его.

Он лишь досадовал на Гоппе за его внезапно проявившуюся подозрительность. Ивану казалось, что все самое трудное уже позади. Тем более что теперь-то они находились под двойной охраной. Правда, в глубине души Иван знал, что Гоппе, в сущности, прав. Но уж больно нравился ему Камал. Иван привык полагаться на свою интуицию, он считал, что хорошо разбирается в людях.

Ивану не хотелось возвращаться в унылую прохладу караван-сарая, сулившую вынужденное безделье. Поэтому, когда при выходе из чайханы красноармейцы лицом к лицу столкнулись с разыскивающим их Тегером, Чучин первым подал мысль совершить небольшую экскурсию по городу.

Гоппе, поначалу воспринявший такую идею в штыки, вынужден был в конце концов уступить дружному натиску большинства.

– Ладно, – махнул он рукой. – Только если ненадолго, – сегодня нас ждет к обеду наместник края. Нужно выглядеть бодрыми и отдохнувшими, чтобы не ударить лицом в грязь.

Мазари-Шариф мало чем отличался от знакомых Чучину туркестанских городов. Такие же серые глинобитные мазанки. Только крыши некоторых домов были не плоскими, а куполообразными. Два красивых изумрудно-зеленых купола мечети, построенной более четырехсот лет назад, очень выделялись на этом унылом фоне.

Евгений Карпович Тегер, человек веселый и общительный, оказался превосходным гидом.

– Мазари-Шариф, – рассказывал Тегер, – означает в переводе – благородная гробница. Существует предание, по которому, когда был убит Али – один из самых почитаемых у мусульман святых, двоюродный брат и зять Мухаммеда, основателя ислама, гроб с его телом положили на белую верблюдицу и по степному обычаю отправили в путь. Там, где верблюдица остановилась, святого похоронили. По всей видимости, это чистейший вымысел, но на этом месте, священном для верующих, теперь построена мечеть. Каждый год весною в Мазари-Шариф приходят слепые, хромые, увечные. Днем и ночью они молят аллаха о выздоровлении…

Внезапно Иван поймал себя на мысли, что не слушает Тегера. Разноцветье пестрых халатов, хижины, лепившиеся друг к другу по узким улочкам древнего города; Восток – разноликий и таинственный, кажется, уже знакомый Ивану, но все-таки другой, неузнаваемый и чуждый под бесцветным от зноя афганским небом, внезапно зачаровал Чучина какой-то необъяснимой новизной своей и тайной. И ушли прошлые тревоги, словно и не было уже гибели Шульца, слежки рябого, был пестрый мир, было познание этого мира – пусть смутное, но радостное. И он вдруг почувствовал какое-то отдохновение, и еще: почувствовал, насколько устал…

Едва красноармейцы миновали ворота караван-сарая, возле которых, вытянувшись, стояли молчаливые гвардейцы охраны, фельдшер отряда Фатьма бросилась навстречу Гоппе и, взяв за рукав, отвела в сторону. Чучин решил не мешать их беседе и двинулся было дальше, но буквально через несколько шагов Гоппе окликнул его:

– Иван! Срочное дело! Подойди сюда скорее… Фатьма только что видела рябого.

– Когда вы сегодня утром ушли, в караван-сарае осталось пять человек наших, – рассказывала Фатьма. – Выхожу я во двор воды принести, и тут открывают ворота. Корм для верблюдов и лошадей привезли. Вижу – с той стороны улицы во двор человек заглядывает – невысокий такой, рябой. Стоит и внимательно все рассматривает. Я решила подойти поближе, а он, как меня заметил, сразу ходу, испугался, видно.

– Ну и что тут особенного? – неожиданно раздался за спиной у Ивана голос механика Кузнецова. – Мало ли рябых на белом свете? Того, из Термеза, вы хорошо запомнили?

– Честно говоря, не очень, – призналась она.

Иван повернулся к механику. «И откуда он здесь взялся?» – с раздражением подумал он.

Не нравился ему Кузнецов. Не лежала к нему душа с самой первой встречи. И не потому вовсе, что был он плохой механик или имел какой-то дефект внешности. Странным казалось Чучину, что он при своей прекрасной зрительной памяти, никогда его не подводившей, никак не мог вспомнить, видел ли он Кузнецова в 14-й армии. К тому же Чучина постоянно не покидало ощущение, будто Сергей что-то недоговаривает, сует нос в дела, которые его совершенно не касаются. Вот и сейчас словно из-под земли появился. Даже поручительство начальника термезского гарнизона не могло погасить в душе Ивана смутные подозрения. Он злился на себя за нелепую мнительность. Но когда вспоминая, как глупо проморгали рябого в Термезе, снова начинал сомневаться.

Гоппе, казалось, прочитал мысли Ивана. Он смерил Кузнецова взглядом и грубо отрезал:

– Мы тут без советчиков обойдемся. Тебя это не касается.

Тот пожал плечами и молча отошел, продолжая прислушиваться к разговору.

– Вот что, – помедлив, сказал Гоппе, – мы здесь в гостях, и сами ничего предпринимать не должны. Нужно предупредить афганцев – неважно, тот это рябой или нет. И самим не расслабляться… – Он выразительно посмотрел на Чучина. – Не развешивать уши, когда твою революционную сознательность пытаются притупить всякими там аб-дугами…

Прочитав в глазах Ивана обиду, Гоппе примирительно положил ему руку на плечо:

– Ладно. Мы уже опаздываем к обеду.

Дворец наместника края оказался обычным зданием, выстроенным в европейском стиле. Но в саду, обнесенном высоким глинобитным забором, красноармейцев ждал обед, вероятно, ни в чем не уступавший пирам халифов, о которых Иван читал в сказках «Тысячи и одной ночи». Столы, накрытые под двумя огромными чинарами, поражали своим великолепием. Безмолвные слуги в расшитых золотом куртках ловили взгляды гостей, стараясь угадать их желания. На столах появлялись все новые и новые блюда – в основном различные виды рассыпчатого плова, оранжевого от шафрана и апельсиновой цедры. Афганцы ели плов руками, но гостям были поданы серебряные ложки.

От гигантского опахала шел легкий освежающий ветерок. Запах мяты смешивался с запахом сандала и еще какими-то незнакомыми дразнящими ароматами. На темно-красном паласе возлежала белоснежная ангорская кошка. Оркестр из десяти музыкантов в оранжевых тюрбанах играл меланхолическую мелодию.

Чучина удивляло, что все присутствующие молчат, словно их внимание целиком поглощено едой. Но вот наместник заговорил. Сначала он рассуждал о стихах и великом Джалаледдине Руми, родившемся в Балхе, и не менее знаменитом Абдуррахмане Джами из Герата. Аркадий Баратов, сидевший рядом с Чучиным, переводил, но Иван был рассеян. Его мысли снова и снова возвращались к неуловимому рябому, начавшему преследовать караван еще в Ташкенте.

Иван окинул взглядом людей. Все почтительно слушали наместника, а тот, постепенно оживляясь, перешел от поэзии минувших эпох к событиям наших дней и теперь восхвалял Амануллу-хана, который стремится возродить сильный Афганистан и положил начало подлинной дружбе с великим соседом Афганистана – Россией. Потом были еще речи, и еще, и еще… Так что в конце концов Иван и вовсе перестал вникать в их смысл! Есть он тоже уже больше не мог с непривычки и с нетерпением ожидал конца обеда.

– Вот видишь, Иван, – сказал Гоппе, когда они возвращались домой, – а ты не верил, что здесь опасно.

Брови Ивана удивленно поползли вверх.

– Ты о чем? – остановился он.

– Не понимаешь? – рассмеялся Гоппе. – Привыкнешь к таким обедам, как потом жить будешь?

– Дай бог, чтобы это была самая страшная опасность, которая нас ждет, – улыбнувшись, парировал Чучин. – А что касается еды, всем пловам я предпочитаю пироги с грибами. Будем в России – заезжай в гости, угощу.

В караван-сарае уже второй раз за сегодняшний день их ждала новость. Офицер королевской гвардии сообщил, что они арестовали какого-то подозрительного человека, небольшого роста, полного, с оспинами на лице.