Текст книги "Караван специального назначения"

Автор книги: Виталий Мельников

Соавторы: Евгений Берестов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Если бы, – вздохнул летчик.

Часть вторая
ПО ТУ СТОРОНУ АМУДАРЬИ

Глава первая

Белые хлопья утреннего тумана густым покровом нависли над Амударьей, и лишь иногда вырывавшийся из горных ущелий ветер разрывал плотную завесу, обнажая свинцовую поверхность реки. Но когда солнце поднялось над горизонтом, туман из белого стал багровым, заклубился и мало-помалу совершенно исчез, будто растаял от солнечного тепла. И тогда дремавшие на волнах каюки стремительно рванулись вперед. Началась переправа.

Чучин не торопился. Переправляться он решил последним. Амударья – река с причудами, мало ли что может приключиться. А потому самое лучшее держать всю флотилию в поле зрения. Но вот головная лодка приблизилась к середине реки.

– Пошли! – резко взмахнув рукой, скомандовал гребцам Чучин. Упершись босыми пятками в днище лодки, гребцы заработали веслами.

Скрипели уключины. За бортом плескалась и пенилась вода. Чучин сначала смотрел на косо бегущие волны, отороченные зеленовато-желтыми гребешками, потом перевел глаза на пустынное небо. Сколько раз летал он над этими местами туда, в фиолетово-синюю даль, к снеговым вершинам Гиссарского хребта. Как прекрасны они, когда смотришь из кабины аэроплана!

«Ничего, еще полетаем!» – утешил себя Иван и повернулся в сторону шедшего первым каюка. На нем плыли Гоппе и переводчик Аванес Баратов.

Гребцы дружно работали веслами, и лодка быстро приближалась к середине реки. Там уже ждали лодки с афганцами. Афганцы кричали, размахивали руками, бросали в воду охапки цветов.

Когда Чучин соскочил наконец на песчаную отмель, Гоппе и Баратов уже совершенно освоились и беседовали с тремя афганцами, державшимися весьма высокомерно.

Иван подошел к ним, и его тут же представили – сначала одетому во все белое тучному рыжебородому мужчине с орлиным носом – министру двора. Рядом с министром стоял начальник королевской гвардии – стройный, в застегнутом на все пуговицы кителе красавец с лицом холодным и совершенно бесстрастным. Третьим был молодой человек с веселыми карими глазами и иссиня-черной аккуратной бородкой. Элегантный европейский костюм сидел на нем безукоризненно, хотя и не вязался с каракулевой шапкой.

– Камал, журналист, – назвался кареглазый.

Министр медленно провел рукой по лицу. Его пальцы были унизаны перстнями. Драгоценные камни играли на солнце. Высоким голосом министр произнес нечто певучее и торжественное.

– Милости просим на землю аллаха, – перевел Баратов. – Когда солнце появляется на небе, луна исчезает прочь. Наш великий эмир Аманулла-хан говорит, что теперь ничто не сможет помешать дружбе между нашими странами.

Министр приложил руку к груди, слегка поклонился и жестом пригласил следовать за ним.

В нескольких десятках метров от берега высились огромные древние чинары. За ними открывалась широкая поляна, где был выстлан ярко-красный ковер, но не такой, какие Чучин видел в Туркестане – те были мягкие, с пушистым ворсом, а иной – жесткий, туго сотканный, афганский. У края ковра стояли солдаты королевской гвардии – неподвижные, как чинары, возвышавшиеся за их спинами.

Министр прошел на середину ковра. Его глаза светились.

– Великий аллах, волей которого вращается небосвод, дал человеку много бесценных даров, – начал он торжественно. – Творец Вселенной, всемогущий и милосердный, наделил человека разумом и знанием для того, чтобы отличать правду от лжи, добро от зла, истинных друзей от коварных врагов. Сегодня мы встречаем на афганской земле людей, идущих к нам с добрыми намерениями. Так пусть же земля вокруг наших друзей дышит благоуханием рейхана, пусть рассеются перед ними туманы, пусть печаль никогда не омрачит их сердца. Содеянное добро всегда приносит плоды. Тысячью алых цветов шиповника расцветет дружба наших народов…

Легко, как по-писаному, произносил свою речь министр, и как эхо звучал голос Баратова.

Наконец министр прижал ладонь к груди и замолчал. С ответным словом выступил Гоппе.

– Нам поручено доставить в Кабул самолеты – дар советского народа народу Афганистана, – сказал он. – Самолеты сокращают расстояния. И теперь мы уже стали ближе друг к другу. Мы пришли для того, чтобы организовать у вас летную школу, поделиться с вами нашими знаниями. И будем рады, если наши знания помогут афганскому народу, стремящемуся к миру и счастью…

«Наши знания, – повторил про себя Чучин. – А значит – и мои тоже».

Он посмотрел на небо. Внезапно ему представилось, как в этой ослепительной синеве кружит, покачивая крыльями, огромная птица – аэроплан.

Под натянутыми тентами на разноцветных коврах стояли подносы со сладостями, фруктами и лепешками. В стороне дымились медные котлы с пловом, кипели многоведерные самовары.

Чучин, сидевший рядом с Камалом, чувствовал себя неловко. Аванес Баратов переводил беседу Гоппе с министром, а Аркадий Баратов остался на берегу с красноармейцами, помогавшими афганцам разгружать каюки.

Перспектива была не из приятных – человек тебе улыбается, а ты не имеешь возможности даже словом с ним перемолвиться.

Но опасения Чучина оказались преждевременными. Камал, внимательно рассматривавший нагрудный знак Чучина – свидетельство об окончании школы высшего пилотажа в Упевене, – вдруг просиял и спросил по-английски:

– Вы учились в Англии?

– Да, – кивнул Иван.

– Давно? – поинтересовался Камал, обнажив в улыбке крепкие белые зубы.

– В 1917 году, – улыбнулся в ответ Чучин. – Я провел там почти полгода.

– Понятно, – ответил Камал. – Я в это же время тоже жил в Англии. Изучал литературу и журналистику, – продолжал задумчиво. – Потом вернулся в Афганистан и сотрудничал в газете «Светоч знаний» у Махмуд-бека Тарзи. Вы, конечно, слышали о Тарзи? – поднял он глаза на Ивана.

Камал произнес это имя с таким почтением, что у Чучина просто не хватило духу признаться, что о Тарзи он слышит впервые.

Камал сдвинул густые брови. Лицо его стало серьезным.

– Тарзи – замечательный человек, – убежденно произнес журналист. – Много языков знает, стихи прекрасно пишет, переводит на дари с французского. Бывшему эмиру Хабибулле-хану не нравилось, что Тарзи в «Светоче знаний» слишком энергично нападает на англичан, а Аманулла-хан, как только пришел к власти, изменил свою политику и назначил Тарзи министром иностранных дел.

– Теперь вы избавились от англичан, – начал было Иван, но Камал повел плечами:

– От англичан мы избавились, однако от их наследства нам еще долго не уйти. Ведь англичане ответственны за все, что творилось при прежних эмирах. Скоро тронемся в путь, и по дороге в Мазари-Шариф я расскажу вам о нашей стране. А пока давайте забудем о политике, – мягко улыбнулся он. – Вокруг нас предметы более осязаемые… – И Камал широким гостеприимным жестом указал на яства, расставленные на ковре.

КОРОЛЕВСКАЯ ОХОТА

19 февраля 1919 года в Лагмане, неподалеку от зимней резиденции афганского эмира, суетилось множество нарядно одетых людей. Конское ржание, лай гончих собак, человеческие голоса слились в невообразимый шум. Вернувшись с охоты, всадники спешивались с усталых лошадей, отдавая поводья прислуге.

Два молодых охотника, стоявшие в тени большого платана, насмешливо рассматривали пеструю толпу и над чем-то негромко смеялись.

– Как думаешь, Ибрагим, – спросил один из них своего спутника, – наш карлик не затерялся в лесу? Что-то его здесь не вижу, как ни напрягаю глаза!

– Тише, тише, – испуганно прошептал Ибрагим, – если карлик услышит твои слова, у него хватит силы одним ударом сабли отрубить тебе голову.

– Не волнуйся, не услышит. Им теперь не до нас. Охота была слишком успешной.

– В Лагмане даже деревья имеют уши, – Ибрагим многозначительно поднял руку.

Неожиданно шум стих, и все повернули головы направо – там появился одетый в английский костюм всадник на коне замечательной красоты. Это был тот самый «карлик», о котором только что говорили молодые охотники, – эмир Афганистана Хабибулла-хан. Он ловко спрыгнул с коня, и окружающие склонили головы перед его низкорослой, но мощной фигурой, внушавшей страх и почтение.

– Великий эмир опять показал нам, что такое настоящая охота, – осторожно поднимая голову, молвил угодливый придворный.

Эмир наградил его улыбкой, сделал знак высокому офицеру в круглой шапке с серебряным гербом следовать за ним и скрылся в своей палатке.

– Какие новости, Абдуррахман? Что пишет из Кабула наш сын Аманулла? – спросил эмир, устраиваясь поудобнее на уложенных одна на другую подушках.

– От Амануллы-хана никаких новостей, ваше величество, а вот Махмуд-бек Тарзи просит вашей аудиенции, – ответил офицер.

– Что у него? – недовольно скривился эмир.

Офицер пожал плечами.

– Подождет Махмуд-бек Тарзи, – заявил эмир надменно. – Вечно у него какие-то дела не ко времени. Успеем побеседовать с ним, когда вернемся в Кабул. Скажи мне лучше, Абдуррахман, что говорят о новой наложнице моего брата, Насруллы-хана, той, что ему подарил Сейид Алим-хан? Правда, что так уж она хороша собой?

– Говорят, необычайно. Но приближенные Насруллы-хана утверждают, будто все это пустые слухи и никакой наложницы Сейид Алим-хан ему не дарил.

Эмир усмехнулся, провел рукой по лицу, погладил густую бороду и сказал недовольно:

– Пить!

Офицер высунулся из палатки, что-то крикнул охраннику. Вскоре появился важный чиновник, за которым следовал слуга с серебряным самоваром в руках. Чиновник налил воду в пиалу и подал эмиру. Хабибулла-хан подозрительно посмотрел на пиалу, выпил воду и жестом велел унести самовар.

– Никому нельзя доверять, – сказал он офицеру. – Того и гляди отравят.

– Мне кажется, – робко заметил офицер, – ваше величество опасается напрасно.

– На все, конечно, воля аллаха, но разве ты забыл, что в прошлом веке только один афганский эмир умер своей смертью, – сказал Хабибулла-хан, слегка заикаясь. Он всегда начинал заикаться, когда волновался. Это было следствием страшного испуга, испытанного в детстве, когда малолетний наследник короны едва не погиб от коварно подсыпанного в его пищу яда.

– Ваше величество, – попытался успокоить его офицер. – Народ вас любит..

– Никогда не лги мне, Абдуррахман, – сказал эмир, сурово взглянув на офицера. – Меня не любят, а боятся. Это значительно лучше. – Он вдруг рассмеялся: – Знаешь, у тебя маленькие уши. В Турции это издавна считается верным признаком хорошего рода, а турки знают толк в приметах. Так ты говоришь – народ всем доволен? И последним повышением налогов тоже?

– Народ невежествен. Не все понимают, что это делается для пользы государства, – неуверенно начал офицер.

– Народа я не боюсь, – оборвал его Хабибулла-хан, – а вот тех, кто его мутит, следует остерегаться.

– Недовольные есть всегда…

– А все довольны быть и не могут, – задумчиво сказал эмир, – такой уж порядок аллах на земле завел. Недовольных нужно убеждать силой. Кстати, что выяснили насчет негодяя, которого арестовали в понедельник?

– Он распространял гнусные слухи, будто бы повышение налогов нужно для содержания гарема вашего величества и строительства нового дворца.

– Ну что ж, – рассеянно произнес эмир, перебирая желтые янтарные четки, – может быть, в тюрьме он научится лучше разбираться в государственных делах. Однако я не собираюсь из-за этого негодяя портить себе весь день. Пойдите и проверьте, все ли готово к обеду.

Офицер молча приложил руку ко лбу, поклонился и вышел из палатки.

Обед удался на славу, и Хабибулла-хан забыл обо всех своих печалях. В этот день, как обычно, эмир лег спать довольно рано. Караульные бдительно охраняли его сон. Была глубокая ночь, когда один из них спросил у своего товарища:

– Ты слышал шорох? Как бы не случилось беды… Может, заглянуть?

– А ты не ослышался? Ведь если разбудим эмира, нам не поздоровится…

Еще какое-то мгновение они прислушивались – шорох не повторялся. И вдруг внутри раздались выстрелы. В одно мгновение стражники распороли кинжалами застегнутый на ночь полог и ворвались внутрь.

Но было уже поздно. Хабибулла-хан лежал посреди ковра, раскинув руки. Его большие глаза были широко раскрыты. На лице эмира застыло выражение страха и изумления. Кровь темной извилистой струйкой стекала с виска. В задней стенке палатки зияла черная дыра. В возникшей суматохе о преследовании убийцы никто даже и не подумал.

Глава вторая

Поначалу Иван немного беспокоился, будут ли афганцы достаточно осмотрительны с грузом. Самолеты как-никак вещь тонкая. Однако его опасения быстро рассеялись. Носильщики действовали быстро и уверенно. Их сильные руки надежно подхватывали ящики и несли их на ровную площадку, где около больших кованых желтых сундуков-яхтанов, лениво развалясь, отдыхали верблюды и прогуливались три медлительных и спокойных индийских слона.

Один из носильщиков – рослый, крепко сбитый юноша лет восемнадцати, подойдя к Чучину, который был как раз с переводчиком, спросил у него с некоторым недоверием:

– Это правда, что вы можете летать?

– Кто тебе сказал? – усмехнулся Иван.

– Да вот солдаты говорят: «Он выше орла подняться может», Говорят, что знаменитый маг открыл вам тайну, как человеку превратиться в птицу.

Чучин внимательно посмотрел в темное, словно вылепленное из обожженной глины лицо юноши.

– И ты веришь?

– Не знаю. Я видел, как змей заклинают, как по горячим углям босиком ходят. В Кандагаре жил странный человек. Он умел творить всякие чудеса. Однажды разозлился на своего соседа и так посмотрел на него, что у того на лице появился рубец, как от плети. А вот чтобы люди, как птицы, летали, я никогда не видел, – совсем по-детски огорчился молодой носильщик. Глаза у него были серьезные и пытливые.

Чучину искренне захотелось помочь юноше разобраться, что к чему.

– А сам хочешь научиться летать? – положил он руку на мускулистое плечо носильщика.

Когда Аркадий перевел вопрос Чучина, юноша вздрогнул и Чучин увидел, как глаза его подернулись грустью:

– Конечно, только кто же меня научит? Это, наверное, страшная тайна. У меня и денег никогда не будет, чтобы за нее заплатить.

– Ну, – рассмеялся Иван, – какая же это тайна…

И он рассказал, как пятнадцатилетним парнишкой, впервые увидев парящий над Череповцом диковинный аппарат, решил, что обязательно будет авиатором. Не на него одного, на весь город появление аэроплана произвело ошеломляющее впечатление. Гомонящая толпа с восхищением смотрела на летчика. Ивану этот улыбающийся, одетый в черную кожаную куртку человек казался посланцем из другого мира.

– Значит, и я смогу научиться летать? – радостно воскликнул носильщик.

– Сможешь, и тебе не придется превращаться в птицу, – заверил его Иван. – Здесь, в ящиках, аэропланы. Они и поднимают людей в воздух.

– В этом ящике аэроплан? – встрепенулся молодой афганец.

– Нет, – снова рассмеялся Чучин. – В этом только двигатель. А двигатель – сердце самолета. С ним надо обращаться очень бережно.

Юноша понимающе кивнул и побежал к берегу. Вымазав ладонь в пепле потухшего костра, он приложил ее к лицу, а затем к ящику.

Тут уже настала очередь Ивана удивиться.

– А это еще зачем?

Юноша обернулся и что-то прокричал.

– Он говорит: моя рука будет охранять самолетный двигатель моих друзей, – с улыбкой перевел Аркадий.

Дорога на Мазари-Шариф, по которой тронулся в путь караван, ничем не отличалась от туркестанских – такая же унылая, раскаленная лучами знойного солнца, разбитая в пыль копытами вьючных животных.

Когда река и прибрежные чинары остались позади, растаяли в полуденном мареве, журналист на своем коне догнал Ивана.

– Камал, – обратился к нему Чучин, – вы обещали рассказать мне о своей стране, о тех переменах, которые происходят сегодня.

Журналист на мгновение задумался.

– О силе дерева судят по его корням, о характере народа – по его истории. Вся наша история – это борьба за свободу и независимость, против чужеземных колонизаторов. Вы учились в Англии и должны знать, что британские правители всегда считали нашу страну своей так же, как Индию. В 1838 году наше народное плохо вооруженное ополчение разгромило вторгшиеся первоклассные по тем временам войска англичан. Захватчики потерпели поражение и во вторую англо-афганскую войну, которая шла почти два года в конце прошлого века. Однако из-за мягкотелости тогдашнего эмира, которому деньги были нужнее на собственные развлечения, чем на защиту родины, англичанам удалось установить контроль над внешней политикой Афганистана и диктовать нам свою волю. – Иван понимал почти все, что он говорил, – английским владел неплохо, да и речь Камала была размеренной, неторопливой и четкой.

Камал помолчал, устремив взгляд вдаль, туда, где за пыльными дюнами гордо высились увенчанные снежными шапками неприступные отроги Гиндукуша, а затем продолжал:

– Избавиться от британского господства стало мечтой каждого афганца.

– Каждого? – перебил Чучин. – Но вы сами говорили, что предыдущий эмир Хабибулла был недоволен нападками Махмуд-бека Тарзи на англичан. Значит, он был их сторонником?

– О нет, – энергично запротестовал Камал. – Все гораздо сложнее. Хабибулла-хан, например, знал много иностранных языков, в том числе и английский. Но говорить на нем считал ниже своего достоинства. Правда, находились люди, которые обвиняли эмира в том, что он пляшет под дудку англичан, но, мне кажется, он просто не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы избавиться от их господства. К тому же для человека, привыкшего к лести и поклонению…

Камал замолчал, не докончив фразы, и Чучину показалось, что он испугался, – слишком разоткровенничался и недостаточно почтительно говорил о бывшем правителе.

Внезапный порыв ветра обдал всадников жаркой волной песка и пыли. Иван закашлялся. Он никак не мог свыкнуться с тем, что песок тут повсюду. Его ели с хлебом, пили с водой, он забивался в ноздри и уши, разъедал глаза, проникал под одежду. И не было от этой напасти никакой защиты.

Камал протянул ему фляжку. Иван сделал глоток и поперхнулся.

– Что это?

– Аб-дуг. Сметана, разбавленная водой, – объяснил журналист. – Лучшее средство от жажды.

Они остановились, и караван начал медленно их обходить. В голове колонны чинно шествовали слоны, на которых были погружены самолетные крылья. Следом шел верблюд с двумя тяжелыми яхтанами. Голова животного была высоко и горделиво поднята. За его хвост привязан другой, за ним – третий. На верблюжьих шеях, обвязанных разноцветными плетеными ремнями, в такт шагам мерно позвякивали медные колокольчики, звук которых вливался в причудливую и унылую мелодию пустыни. Королевские гвардейцы на низкорослых конях ехали по обе стороны каравана в полном парадном обмундировании, казалось, не замечая ни жары, ни песка, который все сыпал и сыпал в лицо усиливающийся ветер.

– Как бы не было бури, – встревоженно сказал Камал, из-под ладони глядя на небо.

И, как бы подтверждая его опасения, загомонили, переговариваясь между собой, погонщики, плотнее сдвигая караван в цепочку.

– Будь она неладна, эта погода… – пробурчал Иван, предчувствуя долгую стоянку.

НАСРУЛЛА-ХАН ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЕ

Притороченный к седлу деревянный футляр раскрылся, и украшенный изящной резьбой маленький пузатый сосуд с водой упал на дорогу. Всадник, офицер из охраны эмира, не заметил этого, а если бы и заметил, то все равно не остановил бы коня, чтобы поднять сосуд. Абдуррахман не мог терять ни секунды. Он все гнал и гнал коня и успокоился лишь тогда, когда перед его глазами показались высокие стены Джелалабада с видневшимися из-за них верхушками пальм.

Вихрем влетел Абдуррахман во дворец эмира и остановился посреди просторного светлого зала перед величественно-спокойным сановником.

– Я должен немедленно видеть его высочество Насруллу-хана, – задыхаясь, произнес Абдуррахман.

Ни один мускул не дрогнул на лице сановника. Он продолжал хранить молчание.

– Разве вы не слышите, что я говорю?! – повысил голос прибывший.

– Зачем так кричать, Абдуррахман? – услышал он знакомый голос. – Разве ты забыл, что сказано в Коране? Самый неприятный из голосов – это голос осла. – Говоря это, в зал вошел Насрулла-хан. Абдуррахман почтительно склонился перед ним.

Насрулла-хан степенно приблизился к нему и, испытующее глядя в глаза, неожиданно резко спросил:

– Так что у тебя? Что привело тебя в такое состояние? Отвечай же, не заставляй меня ждать!

– Ваше высочество… Великий эмир Хабибулла-хан убит…

– Молчи, несчастный! – Как бы пытаясь заслониться от этих слов, поднял руку Насрулла-хан. – Как ты смеешь произносить такие речи! Казнить его, немедленно казнить за эти слова! – театрально вскричал он.

– Все, что сделает ваше высочество, будет мудрым и справедливым, но, преисполненный неизмеримым горем, я вынужден повторить, что великий Хабибулла-хан убит сегодня ночью, – сказал Абдуррахман и склонил голову.

– Как это случилось? – все еще не опуская воздетых рук, спросил Насрулла-хан. – Убийца схвачен? Кто он? – В его словах Абдуррахман уловил тень беспокойства.

– Убийцы сбежали, но их, без сомнения, схватят, – с пылом ответил офицер. – Я не стал дожидаться результатов погони. Мне казалось, прежде всего надо предупредить вас. Теперь судьба великого государства Афганистана в ваших руках.

– Почему в моих? – с деланным сомнением произнес Насрулла-хан. – У моего брата – аллах, прими его душу! – остались дети Инаятулла-хан и Аманулла-хан. Они наследники власти.

– Они прекрасные люди и истинные мусульмане, – почтительно молвил офицер, – но еще молоды и горячи. Ими надо руководить. Только вы, ваше величество, – словно нечаянно оговорился Абдуррахман, – способны взять на себя тяжкое бремя государственной власти.

– Ты даешь мне совет, Абдуррахман? – высокомерно спросил Насрулла-хан.

– Простите, ваше высочество, – подчеркнуто смиренно склонил голову офицер. – Я хотел только сказать, что…

Насрулла-хан величественным жестом остановил его.

– Ты слишком неосторожен, Абдуррахман. Иди и запомни, я не люблю людей, забывающих свое место.

Абдуррахман еще покорнее согнулся перед Насруллой-ханом и, пятясь, удалился. Насрулла-хан проводил его взглядом.

– Старательный офицер. Мой брат ценил его, – сказал он, обращаясь к безучастно стоящему у окна сановнику, и спросил: – Что будем делать? Надо срочно принимать какое-то решение.

– Прежде всего следует вернуть Инаятуллу-хана, – оживился тот. – Он только что выехал в Кабул. Я думаю, Инаятуллу-хана не придется долго уговаривать. Он сам откажется от притязаний на власть.

– А может, форсировать события? – нервно потирая руки, сказал Насрулла-хан.

– Вряд ли это достойно вас. Лучше подождать до вечера. Сегодня же вас будут умолять взять власть в свои руки.

– А если нет? – с ноткой сомнения в голосе возразил Насрулла-хан.

– Будут, – со спокойной убежденностью ответил сановник. – У них нет выбора. Муллы хорошо понимают, чем им грозит приход на престол Амануллы-хана. Да и в армии далеко не все от него в восторге.

– Он и вправду чересчур горяч, – пренебрежительно сказал Насрулла-хан. – Все твердит о реформах. Окружил себя юнцами со вздорными идеями. Они не понимают, что живут не в Европе и даже не в Турции. А в Афганистане свои законы, и их надо уважать. Нам нужны твердая рука и сильная воля, а не реформы. Именно воли не хватало моему брату. А все-таки, – взглянул на собеседника, – может быть, нам поторопиться?

– Нет, – покачал головой сановник. – Государственные решения подобны плодам, – они должны созреть, и тогда спелый плед сам упадет к ногам терпеливого.

– Или сгниет на корню, – возразил Насрулла-хан. – Мы рискуем – я хорошо знаю своего племянника. Он спит и видит тот день, когда сможет приступить к своим реформам.

Сановник спокойно выдержал взгляд Насруллы-хана:

– Нужно срочно созвать вождей шинварийских племен. Если мы гарантируем обещанные им привилегии, они пойдут на смерть ради вас. Нужно дать им оружие. Я, – добавил сановник, – уверен в них больше, чем в джелалабадском гарнизоне.

– Шинварийским вождям? – задумчиво повторил Насрулла-хан.

– А почему бы и нет? – удивился сановник. – Что вас смущает?

– Я опасаюсь, они поймут, какая сила у них в руках. Если от их действий будет зависеть, кому править Афганистаном, неизвестно, на чьей стороне они выступят… Боюсь, этот мальчишка и их заразил своими бредовыми идеями.

– Если кто-нибудь из вождей забудет о своем долге, – надменно произнес сановник, – мы найдем способ объяснить другим вождям, что он зарвался и хочет лишить их власти и богатства.

Взгляд Насруллы-хана упал на большой перстень, который он носил на безымянном пальце левой руки.

– У меня потускнела бирюза, – произнес он. – Дурное предзнаменование. Впрочем, – решительно взглянул он на сановника, – мы уже не можем остановиться…

В тот же день Насрулла-хан провозгласил себя эмиром. На следующее утро войска джелалабадского гарнизона приветствовали нового правителя Афганистана. В своем первом фирмане он приказывал Аманулле-хану привести к присяге на верность новому эмиру население столицы, чиновников правительства и войска кабульского гарнизона.