Текст книги "Ночь и день"

Автор книги: Вирджиния Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

– И что, сильно кухарка порезала палец? – поинтересовалась тетя Элинор. Конечно, она задала этот вопрос Кэтрин.

– О, это я просто для примера так выразилась, – сказала миссис Хилбери. – Но даже если б она отрезала руку, Кэтрин сумела бы пришить ее обратно, – добавила она, бросив нежный взгляд на дочь, которая, как ей показалось, выглядела сегодня немного грустной. – Однако это все ужасно, – продолжила она, откладывая салфетку и отодвигая стул. – Давайте лучше придумаем для беседы наверху тему повеселее.

* * *

Наверху в гостиной Кассандру ожидали новые источники радости: изысканность и уют комнаты, возможность испытать свою волшебную палочку на новых человеческих существах. Но приглушенные голоса и задумчивое молчание женщин, красота, сиявшая – для Кассандры, по крайней мере – даже в черном атласе платьев и снизках крупного янтаря на морщинистых шеях, заставили ее передумать и предпочесть веселой болтовне разговор полушепотом и наблюдение за окружающими. Она с удовольствием окунулась в атмосферу, где взрослые дамы могли свободно обсуждать личные вопросы, – и эти дамы отныне приняли ее в свой круг. Ее настроение переменилось: здесь она стала нежной и благожелательной, словно так же, как они, преисполнилась заботы о мире, который, судя по всему, требовал неусыпного внимания, мудрого руководства и чуткой критики тети Мэгги и тети Элинор. Через некоторое время она заметила, что Кэтрин не принимает участие в разговоре, и, разом отбросив мудрость, нежность и чуткость, принялась хохотать.

– Над чем ты смеешься? – спросила Кэтрин.

Шутка была такой глупой и непочтительной, что не стоило объяснять.

– Ни над чем – совершенно идиотская шутка, но если ты чуть прикроешь глаза и посмотришь вон туда…

Кэтрин прищурила глаза и посмотрела, но не в том направлении, и Кассандра засмеялась еще громче и шепотом пояснила, что сквозь ресницы тетя Элинор – вылитый попугай, который живет у них в клетке в Стогдон-Хаусе, но тут вошли джентльмены, и Родни направился прямиком к дамам и пожелал узнать, над чем они смеются.

– Нет, даже не упрашивайте, я решительно отказываюсь отвечать! – сказала Кассандра и, сложив руки на груди, повернулась к нему.

Ему и в голову не пришло, что она смеется над ним. Конечно же нет, она смеется просто потому, что мир такой восхитительный, такой чудесный!

– Это было жестоко – дать мне прочувствовать варварскую сущность моего пола, – ответил он, сделав вид, что придерживает воображаемый котелок или трость. – Мы обсудили все, что есть в мире скучного, а теперь я никогда не смогу узнать то, что мне интереснее более всего на свете!

– Нет-нет, вы нас не обманете! – воскликнула Кассандра. – Мы обе знаем, что вы прекрасно провели время. Верно, Кэтрин?

– Нет, – ответила та. – Думаю, он говорит правду. Он не слишком любит политику.

Уильям мигом перестал паясничать и серьезно заметил:

– Терпеть не могу политику.

– А мне кажется, ни один мужчина не вправе так говорить, – строго сказала Кассандра.

– Согласен. Я хотел сказать, что терпеть не могу политиков, – быстро поправился он.

– Думаю, Кассандра относится к так называемым феминисткам, – сказала Кэтрин. – Или, вернее, относилась к ним полгода назад, и я не поручусь, что она и сейчас придерживается тех же взглядов. И в этом секрет ее очарования: никогда не угадаешь.

И Кэтрин улыбнулась ей, как могла бы улыбнуться старшая сестра.

– Кэтрин, рядом с тобой я чувствую себя совсем ребенком! – воскликнула Кассандра.

– Нет-нет, она совсем не это хотела сказать, – возразил Родни. – Мне кажется, у женщин перед нами есть в этом смысле огромное преимущество. Пытаясь как следует разобраться в чем-то одном, мы упускаем из виду множество важных вещей.

– Уильям отлично знает греческий, – заметила Кэтрин. – А еще он неплохо разбирается в живописи и превосходно – в музыке. Прекрасно образован – пожалуй, самый образованный человек из всех моих знакомых.

– И еще он поэт, – добавила Кассандра.

– Ах да, про пьесу я забыла, – ответила Кэтрин. Она отвернулась, словно увидев в дальнем углу комнаты нечто достойное ее внимания, и отошла, оставив их наедине.

Наступила минутная пауза: Кассандра молча смотрела вслед Кэтрин. А затем произнесла:

– Генри сказал бы, что сцена должна быть не больше этой гостиной. Он хочет, чтобы на сцене одновременно и пели, и плясали, и играли – полная противоположность Вагнеру, понимаете?

Они сели рядом. Кэтрин, дойдя до окна, обернулась – Уильям и Кассандра о чем-то оживленно беседовали.

Дело, ради которого Кэтрин подошла к окну – поправить ли занавеску или передвинуть кресло, – забылось или в нем вовсе не было необходимости, и она осталась бесцельно стоять у окна. Старшее поколение собралось у камина: самодостаточное общество людей средних лет, занятых собственными проблемами. Они прекрасно рассказывали истории и благосклонно их выслушивали, но ей с ними было скучно.

«Если кто-нибудь спросит, я скажу, что смотрю на реку», – подумала Кэтрин: как было принято в семье, она всегда была готова заплатить за каждый свой проступок правдоподобной ложью. Она раздвинула жалюзи и посмотрела на реку. Однако ночь выдалась темной, и реки почти не было видно. По улице ехали машины, медленно прогуливались парочки, держась как можно ближе к ограде, хотя деревья стояли еще без листьев и не отбрасывали тени, в которой можно было укрыться. Кэтрин остро почувствовала свое одиночество. Мучительный день с каждой минутой все больше убеждал ее в том, что все произойдет именно так, как она и предполагала. Ее преследовали интонации, жесты, взгляды – даже не оборачиваясь в ту сторону, она знала, что Уильям в эти минуты приятно проводит время в обществе Кассандры и они все больше и больше проникаются симпатией друг к другу. Кэтрин глядела в окно, изо всех сил желая забыть личные неудачи, вообще забыть о себе. Она смотрела в темное небо и слышала шум голосов за спиной. Она слышала их, как слышала бы голоса людей из другого мира, мира, бывшего здесь прежде ее собственного, мира-прелюдии, мира, предваряющего реальность, – словно мертвая слушала голоса живых. Никогда еще ей не казалась такой очевидной зыбкая природа реальности, никогда еще жизнь так явно не сводилась к четырем стенам, меж которых все сущее было лишь игрой света и тени, а вовне не было ничего – или же ничего, кроме тьмы. Ей казалось, что она вышла из круга, в границах которого свет иллюзий делал притягательным желание и любовь – и продолжает делать для кого-то, не для нее. Но эти грустные размышления не принесли ей спокойствия. Она по-прежнему слышала голоса в комнате. Ее по-прежнему томили желания. Нужно избавиться от них. Ей хотелось то мчаться по улице, не важно куда, то вдруг хотелось, чтобы рядом был кто-то, а в следующее мгновение этот кто-то превратился в Мэри Датчет. Она задернула шторы с такой силой, что они схлестнулись посреди окна.

– А, вот она где, – сказал мистер Хилбери, который, переваливаясь с пятки на носок, стоял спиной к камину. – Иди сюда, Кэтрин. Я не заметил, куда ты пропала. От наших детей, – шутливо произнес он, – должна быть польза. Так вот, я хочу, чтобы ты сходила в мой кабинет – третий шкаф справа от двери. Достань воспоминания Трелони [73] о Шелли и принеси мне. И тогда, Пейтон, вам придется признать при всех, что вы ошибались.

– Воспоминания Трелони о Шелли. Третий шкаф справа от двери, – повторила Кэтрин.

По дороге к выходу она прошла мимо Уильяма и Кассандры. В конце концов, пусть дети играют и строят волшебные замки, не будем им мешать, думала она.

– Постой, Кэтрин, – сказал Уильям, когда она проходила мимо, – позволь я схожу.

Секунду поколебавшсь, он поднялся и вышел, и она поняла, что это стоило ему немалых усилий. Опершись коленом о диван возле Кассандры, она поглядела на ее лицо, разгоряченное после недавнего разговора.

– Ты – счастлива? – спросила она.

– Нет слов! – воскликнула Кассандра. – Конечно, мы по-разному думаем почти обо всем на свете, но мне кажется, он самый умный мужчина из всех, кого я знаю… А ты – самая красивая из женщин, – добавила она, глядя на Кэтрин, и, пока она смотрела, лицо ее утрачивало живость и наконец стало почти печальным – словно примеривая на себя меланхолию Кэтрин, самую утонченную черту ее образа.

– О, сейчас еще только десять, – мрачно произнесла Кэтрин.

– Так поздно! И?.. – Она не поняла.

– В полночь мои кони превратятся в крыс, и я убегу. Иллюзия растает. Но я покорна судьбе. Надо ковать железо, пока горячо.

Кассандра смотрела на нее с веселым недоумением.

– Кэтрин говорит о крысах, и о железе, и всяких странных вещах, – сказала она, когда вернулся Уильям. Кстати, вернулся он очень быстро. – Вы ее понимаете?

Уильям промолчал, и, судя по тому, как он нахмурился, было ясно, что он не расположен сейчас ломать над этим голову. Кэтрин тотчас выпрямилась и сказала уже серьезно:

– И все же я убегаю. Надеюсь, вы все объясните остальным, если будут спрашивать. Постараюсь не опаздывать – мне надо кое с кем встретиться.

– Ночью? – воскликнула Кассандра.

– С кем встретиться? – насторожился Уильям.

– С другом, – бросила она, отворачиваясь.

Она знала: он хочет, чтобы она осталась, – разумеется, не с ним, но рядом, на всякий случай.

– У Кэтрин множество друзей, – произнес Уильям с запинкой, когда она вышла, и снова сел на диван.

Вскоре Кэтрин уже быстро мчалась на такси – как ей и хотелось – по освещенным улицам. Ей нравились свет, и скорость, и чувство одиночества вне дома, было приятно знать, что в конце концов она приедет к Мэри, в ее одинокую квартирку под самой крышей. Она взбежала по каменным ступеням, мельком заметив, как странно выглядят ее синяя шелковая юбка и синие туфли на фоне грязного камня, в дрожавшем неверном свете газовых рожков.

А через секунду Мэри уже открывала дверь. Увидев Кэтрин, она не удивилась, но слегка растерялась, однако радушно приветствовала гостью. Чтобы не тратить время на объяснения, Кэтрин сразу прошла в гостиную, где и увидела юношу – тот полулежал в кресле, держа какую-то бумажку в руке, в которую он поглядывал, явно намереваясь продолжить свою речь, прерванную приходом Кэтрин.

Явление незнакомой дамы в роскошном вечернем платье смутило его: он вытащил трубку изо рта и неуклюже привстал, но тут же сел обратно.

– Вы ужинали в городе? – спросила Мэри.

– Вы работали? – спросила Кэтрин одновременно с ней.

Молодой человек покачал головой, словно желая показать, что он здесь ни при чем.

– Не совсем, – ответила Мэри. – Мистер Баснетт принес бумаги, и мы их просматривали, но уже почти закончили… Расскажите про ваш вечер.

Прическа Мэри была немного растрепана, словно во время разговора она теребила волосы, ее костюм чем-то напоминал платье русской крестьянки. Она вновь опустилась в кресло, с которого, похоже, не вставала последние несколько часов: в блюдце на подлокотнике скопилась целая куча окурков. Мистер Баснетт, совсем еще молоденький юноша со здоровым цветом лица, выпуклым лбом и гладко зачесанными назад волосами, относился к тем «очень способным молодым людям», которые, как правильно предположил мистер Клактон, влияют на Мэри Датчет. Он не так давно закончил университет и увлекся идеей реформации общества. Вместе с другими очень способными молодыми людьми он составил проект создания школ для рабочих, слияния рабочего и среднего класса, а также совместной борьбы этих двух сил, объединенных в общество просвещенной демократии, против капитала. Проект уже достиг стадии аренды офиса и найма секретаря, и мистера Баснетта отрядили к Мэри, чтобы изложить ей идею и предложить должность секретарши, к которой, разумеется, по чисто принципиальным соображениям, прилагалось мизерное жалованье. С семи вечера он зачитывал ей вслух бумаги, в которых пространно излагались основные догматы новых реформаторов, но чтение так часто прерывалось обсуждением и так часто требовалось сообщить Мэри на условиях строжайшей секретности подробности об отдельных личностях и дьявольских кознях, что они едва добрались до середины рукописи. Оба не заметили, что беседа длилась более трех часов. Они были настолько поглощены разговором, что забыли подложить дров в камин, и все же мистер Баснетт со своим рассказом и Мэри со своими вопросами старались держаться в формальных рамках, направляя ход беседы в нужное русло и не давая мысли отвлекаться. Почти все ее вопросы начинались с «правильно ли я поняла, что…», а его ответы неизменно представляли точку зрения некоего «мы».

Мистер Баснетт уже почти успел убедить Мэри в том, что и она тоже относится к этому «мы» и разделяет «наши» взгляды и представления о «нашем» обществе и политике, разительно отличающемся от общества в целом, в высшем смысле, конечно.

Появление Кэтрин было абсолютно неуместным и напомнило Мэри о таких вещах, о которых она предпочла бы не вспоминать.

– Так вы ужинали в городе? – спросила она вновь, с легкой улыбкой рассматривая синий шелк платья и туфельки, расшитые жемчугом.

– Нет, дома. Вы начинаете новое дело? – нерешительно спросила Кэтрин, глядя на бумаги.

– Мы начинаем, – ответил мистер Баснетт.

– Я подумываю о том, чтобы уйти с Расселл-сквер, – пояснила Мэри.

– Понятно. Вы будете работать где-то еще?

– Что ж, боюсь, мне нравится работать, – сказала Мэри.

– Боитесь! – вставил мистер Баснетт, давая понять, что ни один разумный человек не может бояться своей любви к работе.

– Да, – сказала Кэтрин, словно в ответ на его мысль. – Я бы тоже хотела чем-нибудь заняться – чем-нибудь таким, что мне будет интересно.

– Да, это самое главное, – сказал мистер Баснетт. Он внимательно посмотрел на нее и принялся набивать трубку.

– Но вам будет не хватать времени, – заметила Мэри. – Я хочу сказать, есть разная работа. Никто не работает так много, как мать с маленькими детьми.

– О да! – сказал мистер Баснетт. – Именно женщин с младенцами мы и собираемся охватить.

Он взглянул на свой листок, скатал его в трубочку и уставился на огонь. Кэтрин поняла, что в его присутствии нужно говорить прямо, сдержанно и конкретно, иначе ее просто не поймут, а о чем-то придется умолчать. Но мистер Баснетт лишь с виду такой сухарь, решила она, потому что у него очень умный и понимающий взгляд. Это ей понравилось.

– И когда все узнают? – спросила она.

– Что вы имеете в виду – о нас? – переспросил он с улыбкой.

– Это зависит от многих вещей, – сказала Мэри.

Похоже, конспираторы обрадовались, что кто-то всерьез заинтересовался их планами.

– Создавая общество вроде того, которое хотели бы создать, а пока ничего более мы сказать вам не можем, – начал мистер Баснетт, слегка вздернув подбородок, – следует помнить о двух вещах: о прессе и о народе. Прочие общества, которые называть не стоит, канули в Лету, потому что адресовались исключительно ко всяким чудакам. Если вам не нужно общество взаимных восторгов, которое умирает, как только его члены обнаружат недостатки друг друга, следует привлечь на свою сторону прессу. И обратиться к народу.

– В этом и сложность, – задумчиво произнесла Мэри.

– И тогда за дело примется она, – сказал мистер Баснетт, кивая в сторону Мэри. – Из всех нас только она – капиталист. Она может посвятить этой работе все свое время. Я служу в конторе и могу заниматься проектом только в свободное время. Вы, случайно, не ищете работу? – спросил он Кэтрин со странной смесью уважения и недоверия.

– В ближайшее время ее работой будет замужество, – ответила за нее Мэри.

– А, понятно, – сказал мистер Баснетт.

Он допускал такую возможность: и он, и его друзья уже обдумали женский вопрос, как и многие другие, и определили ему почетное место в своей схеме мироустройства. Несмотря на грубость его манер, Кэтрин почувствовала это – мир, на страже которого будут стоять Мэри Датчет и мистер Баснетт, показался ей правильным, хотя вовсе не красивым и отнюдь не романтичным – или, образно говоря, таким, где на горизонте тянутся ряды деревьев, связанные полосами синего тумана. Потому что на долю секунды в его лице, обращенном к огню, она увидела лицо настоящего мужчины, которого сегодня еще можно встретить, хотя чаще попадаются на глаза служащий, адвокат, правительственный чиновник или рабочий. Не то чтобы в мистере Баснетте, дни свои отдававшем торговле, а вечера – благу общества, осталось много от того идеала; но в этот миг его юность и пыл – пусть умозрительный, пусть ограниченный – превознесли его над прочими людьми. Перебрав в уме те крохи обрывочных сведений, что ей довелось услышать, Кэтрин задалась вопросом: какую цель может преследовать такое общество? Затем вспомнила, что своим приходом помешала им заниматься делом, и поднялась – и, все еще размышляя об этом обществе, сказала мистеру Баснетту:

– Что ж, надеюсь, вы меня позовете, когда придет время.

Он кивнул и вынул трубку изо рта, но, не найдя, что сказать, опять закурил. Впрочем, он был бы рад, если б Кэтрин осталась.

Мэри пришлось проводить гостью вниз, и, поскольку не было видно ни одного такси, они постояли некоторое время, глядя по сторонам.

– Возвращайтесь, – посоветовала Кэтрин, вспомнив о мистере Баснетте и его бумагах.

– Вам не стоит бродить по улице одной в таком платье, – сказала Мэри.

Однако на самом деле она стояла рядом с Кэтрин не потому, что хотела поймать такси. К несчастью, мистер Баснетт и его бумаги были не главным в ее жизни, а только давали возможность отвлечься от чего-то более важного, и это особенно ясно стало теперь, когда они с Кэтрин остались на улице одни. Обе они – женщины.

– Вы виделись с Ральфом? – вдруг спросила она.

– Да, – ответила Кэтрин, но не смогла вспомнить, где и когда она его видела. И не сразу поняла, почему Мэри спрашивает ее о Ральфе.

– Наверное, я ревную, – сказала Мэри.

– Но это нелепо, – сказала Кэтрин, взяла Мэри под руку, и они медленно направились в сторону проспекта. – Дайте-ка вспомню: мы с ним ездили в Кью и решили, что будем дружить. Вот, собственно, и все.

Мэри надеялась, что Кэтрин расскажет что-нибудь еще. Но Кэтрин молчала.

– При чем здесь дружба! – воскликнула наконец Мэри. Неожиданно для себя она начала злиться. – Вы же сами знаете, что не в этом дело. Какая дружба? Я, конечно, не имею права вмешиваться… – Она умолкла. – Но только я не хочу, чтобы Ральф страдал.

– Мне кажется, он в состоянии сам о себе позаботиться, – заметила Кэтрин.

Сами того не желая, теперь они стали соперницами.

– Думаете, стоит рискнуть? – помолчав немного, сказала Мэри.

– Как знать, – ответила Кэтрин.

– Вы хоть когда-нибудь думали о других? – в сердцах воскликнула Мэри.

– Я не могу бродить с вами по Лондону, обсуждая свои чувства. А вот и такси… Нет, там кто-то есть.

– Давайте не будем ссориться, – сказала Мэри.

– По-вашему, я должна была сказать ему, что не хочу быть ему другом? – спросила Кэтрин. – Сказать ему об этом теперь? Но как я ему это объясню?

– Разумеется, вы не должны ничего такого ему говорить, – ответила Мэри, немного успокоившись.

– Но наверное, мне все же следует это сделать.

– Кэтрин, я сказала так сгоряча. Мне не стоило говорить вам это.

– Все это ерунда, – ответила Кэтрин. – Я уверена. Не стоит об этом думать.

Она говорила слишком резко, однако это не касалось Мэри Датчет. Былая враждебность прошла, но теперь мрачная тень трудностей закрывала им горизонты будущего, в котором каждой из них предстояло найти свой собственный путь.

– Нет, нет, не стоит, – повторила Кэтрин. – Представим, что вы правы и что о дружбе речи быть не может. Положим, он влюблен в меня. Мне этого не нужно. И все же мне кажется, вы преувеличиваете, – добавила она. – Любовь – это еще не все, и брак – это одна из тех вещей…

Тем временем они вышли на главную улицу и стояли, глядя на омнибусы и на прохожих, которые в этот момент были лучшей иллюстрацией слов Кэтрин о многообразии человеческих устремлений. Обе чувствовали себя странно далекими от всего этого – это была минута полной отчужденности, когда даже счастье и обычная жизнь кажутся лишней обузой. Им ничего этого уже не надо – пусть придут и все заберут – им уже все равно.

– Я не собираюсь вас учить, – сказала Мэри, первой очнувшись и нарушив молчание после долгой паузы, когда Кэтрин не смогла дать определение браку. – Я это вот к чему: мне кажется, следует точно знать, чего вы хотите. Хотя, – добавила она, – я не сомневаюсь, что вы и так знаете.

На самом деле она вовсе не была в этом уверена, и смущало ее не только то, что она знала о предстоящем замужестве Кэтрин, ее смущала сама эта девушка, которая шла сейчас рядом, держа ее под руку, загадочная и непостижимая.

Они пошли обратно и вскоре стояли у каменной лестницы, ведущей в квартиру Мэри. Несколько мгновений обе молчали.

– Вам пора. Он ждет вас, чтобы продолжить чтение, – сказала Кэтрин.

Она взглянула на освещенное окно под самой крышей; они обе молча смотрели на него минуты две. Ряд полукруглых ступеней исчезал в темноте холла.

Мэри поднялась на несколько ступенек и замерла, глядя на Кэтрин сверху вниз.

– Мне кажется, вы недооцениваете силу этого чувства, – проговорила она медленно и чуть смущенно. Она поднялась еще на ступеньку и вновь взглянула на фигуру на границе света и тени, с обращенным вверх бледным лицом. Пока Мэри медлила, подъехало такси, Кэтрин обернулась, остановила его и проговорила, открывая дверцу:

– Не забудьте, я тоже хочу вступить в ваше общество. Не забудьте, – добавила она чуть громче и захлопнула дверцу.

Мэри шаг за шагом поднималась по лестнице, с усилием, будто преодолевая необыкновенно крутой подъем. Ей было трудно расстаться с Кэтрин, и каждый шаг был победой. Мэри принуждала и подбадривала себя, словно восходила на горную вершину. Она понимала, что мистер Баснетт, сидевший где-то там наверху со стопкой документов, протянет ей руку помощи – если только она сумеет до нее дотянуться. Это придало ей сил.

Когда она распахнула дверь, мистер Баснетт поднял глаза.

– Я продолжу с места, на котором остановился, – сказал он. – Если что-то будет непонятно – спрашивайте.

Дожидаясь ее, он перечитал документ, делая карандашом пометки на полях, и теперь продолжил чтение так, словно никто их не прерывал. Мэри села в глубокое кресло, закурила сигарету и, нахмурившись, слушала, как он читает.

Кэтрин уютно устроилась в углу машины, которая увозила ее в Челси, она чувствовала усталость, но в то же время ей было приятно вспоминать о деловитой, трезвой рациональности, которой недавно стала свидетелем. Это успокаивало. В дом она постаралась войти как можно тише, надеясь, что прислуга уже легла спать. Но, оказалось, ее путешествие заняло не так много времени: судя по звукам, веселье было еще в разгаре. Где-то наверху открылась дверь, и она юркнула в нижнюю комнату на случай, если это означает, что мистер Пейтон уходит. С места, где она стояла, были видны ступеньки, но сама она оставалась невидимой. Кто-то спускался: это был Уильям Родни. Он выглядел странно, двигался как лунатик: беззвучно шевелил губами, словно разучивал роль. Медленно, шаг за шагом, он спускался вниз, опираясь рукой о перила. Родни был явно не в себе, и ей стало неловко оттого, что она за ним подглядывала. Не смея больше прятаться, она вышла в холл. Он вздрогнул и застыл на месте.

– Кэтрин! – воскликнул он. – Ты выходила?

– Да. Они все еще наверху?

Он не ответил и вместе с ней прошел в комнату, где она только что пряталась, – дверь была открыта.

– Это было так прекрасно, что не могу описать, – сказал он. – Я безумно счастлив…

Едва ли он обращался к ней, поэтому она ничего не ответила. С минуту они молча стояли друг против друга по разные стороны стола. Затем Родни спросил, порывисто и быстро:

– Но скажи мне, что ты об этом думаешь? Как ты полагаешь, Кэтрин, есть ли надежда, что я ей нравлюсь? Скажи, Кэтрин!

Но она не успела ответить: им помешали. Наверху над лестницей распахнулась дверь, и Уильям вздрогнул. Затем он быстро вышел в холл и произнес бодро и неестественно громко:

– Доброй ночи, Кэтрин. Иди спать. Увидимся завтра. Надеюсь, я смогу завтра прийти.

И вышел на улицу. Кэтрин стала подниматься наверх и увидела на лестничной площадке Кассандру. В руках у нее были две или три книги, и она наклонилась, разглядывая корешки томов, стоявших в низеньком шкафчике. Никогда не знаешь заранее, сказала она, что захочется почитать перед сном: поэзию, прозу, метафизику или мемуары.

– А ты что читаешь в постели, Кэтрин? – спросила она, пока они плечо к плечу шли по лестнице.

– То одно, то другое, – уклончиво ответила Кэтрин.

Кассандра взглянула на нее.

– Знаешь, ты очень странная, – сказала она. – Но мне все кажутся немного странными. Думаю, это потому что я в Лондоне.

– И Уильям тоже странный? – спросила Кэтрин.

– Наверное… немного, – ответила Кассандра. – Странный, но совершенно замечательный. Сегодня вечером я буду читать Мильтона. Это был один из самых счастливых вечеров в моей жизни, Кэтрин, – добавила она, глядя с застенчивым обожанием на красивое лицо кузины.

Глава XXVII

В Лондоне в первые дни весны наступает пора цветения: бутоны, словно соревнуясь, расправляют трепещущие лепестки – белые, лиловые, розовые, – эти цветы земли так и манят пройтись по Бонд-стрит и окрестностям: там посмотреть на картину, здесь послушать симфонию или просто потолкаться в шумной разномастной толпе возбужденных, ярко одетых людей. Но вся эта пышность ничто в сравнении с медленной, но мощной тягой к жизни более прозаических плодов земли. И не важно, служит ли причиной благородное стремление поделиться с миром или же подобное оживление скорее результат бездушного нетерпения и суеты, только полученный эффект, покуда он длится, заставляет всех тех, кто еще молод и неопытен, смотреть на мир как на огромный восточный базар с развевающимися флажками и прилавками, на которых высятся горы всякого заморского добра, свезенного с четырех частей света исключительно ради их удовольствия.

Пока Кассандра Отуэй порхала по Лондону, запасшись шиллингами, открывающими турникеты, или белыми карточками [74] , позволяющими не замечать турникетов, город представлялся ей одним потрясающе изобильным и гостеприимным домом. Побывав в Национальной галерее или Хертфорд-хаусе [75] или послушав Брамса или Бетховена у «Бехштейна» [76] , она возвращалась на Чейни-Уок, предвкушая новую встречу с кем-нибудь из тех, кто был в ее представлении духовно причастен к чему-то несоизмеримо высокому, которое она называла одним словом: «настоящее». О Хилбери говорили, что «они знают всех», и это чересчур смелое утверждение поддерживалось в нескольких домах в пределах небольшого радиуса, где примерно раз в месяц по вечерам зажигались парадные люстры, после трех часов дня распахивались двери, а их хозяева готовились встретить Хилбери в своих гостиных. Обитатели этих домов отличались некой свободой и властностью манер, указывающей на то, что все, что связано с изящными искусствами, музыкой или государственным управлением, находится исключительно в их ведении и в этих стенах, и с легкой снисходительной улыбкой смотрели на все остальное человечество, вынужденное топтаться у ворот и предъявлять общую плату за вход. И вдруг эти двери распахнулись перед Кассандрой. Естественно, она подвергала критике то, что происходит внутри, и не раз ей приходили на память слова Генри, однако нередко она находила что возразить брату в его отсутствие и охотно приписывала словам соседа по столу или рассказам доброй пожилой дамы, которая знавала еще ее бабушку, некий глубокий смысл. Ради блеска пытливых глаз ей готовы были простить и грубоватость речи, и некоторую сумбурность. Было совершенно очевидно, что через год-другой, набравшись опыта, побывав у хороших модисток и огражденная от дурного влияния, она станет бесценным приобретением. Пожилые дамы, которые сидят обычно в уголке бальной залы, пытливо изучают человеческие экземпляры и дышат так ровно, что ожерелья, вздымающиеся и опадающие у них на груди, кажутся проявлением некой природной силы, словно волны, набегающие на океан человечества, заключили с улыбкой, что у нее получится. Имея в виду, что она, по всей вероятности, выйдет за одного из молодых людей, мать которого пользовалась у них уважением.

Уильям Родни не уставал придумывать все новые занятия. Он знал все о маленьких галереях, концертах для избранных и закрытых спектаклях и находил время водить туда Кэтрин и Кассандру, а после поил их чаем или угощал ужином у себя в квартире. Таким образом, каждый из четырнадцати дней в Лондоне обещал быть по-своему ярким на фоне обычных городских будней. Но приближалось воскресенье – день, который традиционно посвящался вылазкам на природу. И погода тому благоприятствовала. Но Кассандра отвергла Хэмптон-Корт, Гринвич, Ричмонд, а также Кью ради Зоологического сада. Когда-то она интересовалась психологией животных и до сих пор помнила кое-что о врожденных инстинктах. Итак, в воскресное утро Кэтрин, Кассандра и Уильям Родни отправились в зоосад. Когда машина подъезжала к воротам, Кэтрин высунулась и помахала рукой молодому человеку, быстро шагавшему в том же направлении.

– Это Ральф Денем! – воскликнула она. – Я попросила его встретить нас здесь.

Оказалось, она и о билете для него позаботилась заранее – так что Уильям, возразивший было, что его не пустят, вынужден был примолкнуть. Но по взглядам, которыми обменялись мужчины, было понятно, что произойдет дальше. К тому времени, когда они подходили к большому вольеру посмотреть на птиц, Уильям и Кассандра уже сильно отстали, а Ральф с Кэтрин ушли далеко вперед. Все это было частью плана, в разработке которого Уильям тоже принимал участие, но все равно сердце у него было не на месте. Кэтрин все же могла бы предупредить, что пригласила на прогулку и Денема.

– Один из приятелей Кэтрин, – буркнул он недовольно.

Он был встревожен, и Кассандра это заметила. Они вдвоем стояли у вольера с дикой свиньей, привезенной откуда-то с Востока, Кассандра тихонько тыкала в чудище кончиком зонтика, и постепенно каким-то образом тысячи мелких наблюдений свелись к одной догадке. Счастливы ли те двое? – подумала Кассандра, но тотчас же устыдилась этого вопроса: ну не глупо ли с ее стороны подходить с банальными мерками к редким и возвышенным чувствам, связывающим такую исключительную пару. Тем не менее ее манера поведения изменилась, как будто женское чутье подсказало, что Уильям, возможно, захочет ей довериться. Она уже не вспоминала о врожденных инстинктах и о чередовании голубых глаз с карими и целиком отдалась своей новой роли – женщины-утешительницы, желая лишь одного: только бы Кэтрин и Денем подольше не приближались! Так ребенок, играющий во взрослую жизнь, хочет, чтобы мама подольше не возвращалась и не портила игру. Но может, она как раз и перестала играть во взрослую женщину, с испугом поняв, что действительно повзрослела?