Текст книги "Ночь и день"

Автор книги: Вирджиния Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

«Многих вещей она просто не понимает», – думал он, поглядывая на отложенное письмо к Кассандре. Что помешало ему дописать это письмо, за которое он взялся с таким удовольствием? Причина в том, что в любую минуту в комнату могла войти Кэтрин. И то, что они связаны некими обязательствами, сейчас воспринималось как досадная помеха. Он решил оставить письмо на виду, пусть Кэтрин сама увидит, а он при случае честно расскажет, что давал Кассандре свою пьесу в надежде узнать ее мнение. Возможно – но совершенно необязательно, – она рассердится; и, как только он пришел к этой неутешительной мысли, в дверь постучали: явилась Кэтрин. Они холодно поцеловались; она не извинилась за опоздание. И все же ее присутствие его странно растрогало – однако он твердо решил не сдаваться и по возможности держаться с ней строго. Предоставив ей возможность самой снять пальто, он принялся хлопотать у стола.

– У меня для тебя есть новость, Кэтрин, – начал он торопливо, как только они сели ужинать. – Мне не удастся взять отпуск в апреле, свадьбу придется на какое-то время отложить.

Кэтрин чуть вздрогнула, словно очнувшись от собственных мыслей.

– Ничего страшного. Я хочу сказать, мы же не договорились о сроках аренды дома, – ответила она. – Но почему? Что случилось?

Оказалось, один из его коллег серьезно захворал и, вероятно, будет отсутствовать на службе несколько месяцев, если не полгода, и в таком случае им придется серьезно пересмотреть планы. Он говорил самым обыденным тоном, как бы между прочим, и это показалось ей странным. Она пригляделась к нему, но того, что он устал от нее, не заметила. Может, она недостаточно хорошо одета? Нет, тут придраться вроде бы не к чему. Или это из-за ее опоздания? Она взглянула на часы.

– Хорошо, что мы еще не сняли дом, – задумчиво сказала она.

– Да, я тоже так думаю; боюсь, теперь у меня будет меньше свободного времени, чем раньше.

Что ж, подумала она, может, это и к лучшему, хотя почему к лучшему – было пока неясно. Однако огонек, чуть затеплившийся, пока она шла сюда, заметно поутих: причиной была не столько сама новость, сколько поведение Родни. Она готовилась встретить сопротивление, с которым легче справиться, нежели… но она не могла бы сказать, с чем ей нужно справляться. За едой они говорили о разных незначащих вещах – негромко и сдержанно. Она не особенно разбиралась в музыке, но ей нравилось слушать, как он рассказывает, и, пока он говорил, представляла себе тихие семейные вечера у камина, которые будут проходить вот так же, за разговорами – или за книгой, потому что тогда она будет много читать, каждой незанятой клеточкой разума жадно впитывая знания, которых ей так не хватало. И наконец она совсем успокоилась. Но вдруг Уильям не выдержал. Она подняла на него недоумевающий взгляд, поскольку настроилась на приятные размышления.

– Куда мне адресовать письмо для Кассандры? – спросил он. Теперь сомнений быть не могло: с ним действительно сегодня что-то не то. – Потому что мы подружились, – добавил он.

– Она дома, где же ей еще быть? – ответила Кэтрин.

– И очень жаль, что она сидит там безвылазно, – сказал Уильям. – Почему бы тебе не пригласить ее в гости – повидать свет, послушать хорошую музыку? Я сейчас закончу письмо, если ты не возражаешь, так как меня очень беспокоит то, что она услышит завтра.

Кэтрин вжалась в спинку кресла, Родни меж тем положил письмо на колени и продолжил:

– Стиль, как ты знаешь, это то, чем мы склонны пренебрегать… – рассуждал он, чувствуя на себе взгляд Кэтрин, только вот какой – недовольный или безразличный, – он не мог понять.

На самом деле она чувствовала себя загнанной в ловушку – и это раздражало Кэтрин, поскольку нарушило все ее планы. Теперешнее равнодушие, если не сказать враждебность, со стороны Уильяма давало возможность разойтись без ссоры, раз и навсегда. Мэри и то было легче, думала она, там требовалось сделать один простой шаг – и все. На самом деле она подозревала, что вся эта хваленая утонченность, сдержанность и деликатность, которой отличались ее родные и близкие, объясняется неким изъяном характера. К примеру, хотя ей очень нравилась Кассандра, ее бесшабашный образ жизни поражал Кэтрин полнейшим легкомыслием: сперва та увлекалась социализмом, затем шелковичными червями, а теперь вот музыкой; последнее увлечение, как она подозревала, и вызвало внезапный интерес к ней Уильяма. Раньше Уильям, оставаясь с ней наедине, никогда не отвлекался на писание каких-то писем.

И постепенно пришла ясность – как будто за тучами вдруг открылось окошко, – что, возможно – нет, не возможно, а даже наверняка, – привязанность, которую она раньше принимала как должное, оказалась не так уж сильна или вообще прошла. Она внимательно посмотрела на него, словно ожидала увидеть в его лице признаки своего нового открытия. Весь его облик был исполнен внутреннего благородства, интеллекта и душевной чуткости, что было прекрасно, вне сомнений, но только все эти достойные качества сейчас, казалось, принадлежали постороннему. Поглощенный своим делом, Уильям показался ей чужим и отстраненным, – так бывает, когда смотришь на человека, беседующего за стеклянной стеной.

Он продолжал писать, не поднимая глаз. А она не решалась спросить его о чувствах, на которые не имела права. Уверенность в том, что он отдалился от нее, наполняла ее отчаянием – что ж, вот вам лучшее доказательство того, что человек бесконечно одинок! – сейчас Кэтрин поняла это с предельной ясностью. Она отвернулась к камину – казалось, даже физически они слишком далеко друг от друга, чтобы заговорить, духовно же ей не от кого было ждать понимания, все мечты ее подвели, и во всей Вселенной не осталось ничего настоящего, во что можно было бы верить, кроме абстрактных идей – цифр, законов, звезд, фактов, – но опорой ей они быть не могли, поскольку она не обладала достаточными знаниями и к тому же робела.

Поняв, что неловкое молчание затянулось по его вине, Родни оторвался от бумаг, надеясь сгладить все доброй шуткой или даже попросить прощения, однако увиденное повергло его в замешательство. Кэтрин, казалось, никак не оценивает его поведения – ей было безразлично. Судя по выражению лица, она думала о чем-то своем. Из-за ее равнодушия, свойственного в такой ситуации скорее мужчинам, нежели женщинам, у него исчезло желание сгладить неловкость и вновь вернулось ощущение полной беспомощности. Он невольно сравнивал Кэтрин с Кассандрой, какой он ее запомнил: живой, энергичной, взбалмошной. Кэтрин была сдержанной, холодной, молчаливой, отличие разительное, но все же она много значила для него, и ему было не все равно, как он выглядит в ее глазах.

Минуту спустя она странно поглядела на него, как будто только что заметила его присутствие.

– Ты закончил письмо? – спросила она весело, как показалось ему, без тени ревности.

– Нет, отложу до лучших времен, – ответил он. – Сегодня я почему-то не в настроении. Не могу найти нужные слова, получается как-то нескладно.

– Да ведь Кассандра не заметит, складно ты напишешь или нескладно, – сказала Кэтрин.

– Я в этом не уверен. Осмелюсь заметить, у нее неплохое литературное чутье.

– Возможно, – равнодушно произнесла Кэтрин. – Кстати, в последнее время ты стал пренебрегать моим образованием. Может, ты почитаешь мне что-нибудь? Позволь, я выберу книгу.

С этими словами она подошла к книжным полкам и принялась оглядывать ряды книг. Все лучше, думала она, чем ссора или тягостное молчание, которое все больше и больше отдаляет их друг от друга. Перебирая книги одну за другой, она с горькой иронией думала о том, как самонадеянна была всего лишь час назад, пытаясь спланировать их жизненный путь и при этом не имея ни малейшего представления о том, где они находятся, что чувствуют и даже любит ее Уильям или нет. Позиция Мэри казалась ей правильной и даже завидной – если, конечно, она ее правильно поняла, – и впрямь в жизни женщины все может быть так просто.

– Свифт, – сказала она наконец, вытащив том наугад, чтобы покончить хотя бы с этим вопросом. – Давай почитаем Свифта.

Родни взял у нее книгу, заложил пальцем страницу, но по-прежнему молчал. Лицо его было задумчиво, словно он мысленно взвешивал что-то, но пока не мог сказать ничего определенного.

Кэтрин, усаживаясь рядом с ним, бросила на него настороженный взгляд. На что она надеялась или чего страшилась – этого она не могла бы объяснить; главным, пожалуй, было совершенно непонятное и непозволительное желание убедиться, что он ее по-прежнему любит. Придирки, жалобы, мелочные расспросы – ко всему такому она давно привыкла, но эта погруженность в себя, за которой угадывалась внутренняя сила, была ей внове. Она не знала, чего ждать.

Наконец Уильям заговорил.

– Это немного странно, тебе не кажется? – Он попытался рассуждать. – Я хочу сказать, большинство людей сильно огорчились бы, узнав, что их свадьба на полгода откладывается. А вот мы – нет; чем ты это объясняешь?

Он говорил тоном беспристрастного судьи.

– Я объяснил бы это тем, – продолжил он, не дожидаясь ответа, – что наши отношения начисто лишены романтики. Отчасти это, конечно, из-за того, что мы давно знаем друг друга; но я думаю, тут не только это. Мне кажется, все дело в несходстве темпераментов: ты, на мой взгляд, немного холодна, а я, подозреваю, несколько эгоцентричен. И потому у нас нет ни малейших иллюзий относительно друг друга, хотя это и странно. Не стану отрицать: большинство удачных браков как раз и держатся на таком взаимопонимании. Но сегодня утром меня это поразило, и я подумал: действительно странно, когда Уилсон заметил, что я не слишком расстроен. К слову сказать, ты уверена, что мы еще не давали согласия на аренду того дома?

– У меня сохранились письма, и завтра я их просмотрю, но, полагаю, там все в порядке.

– Благодарю. А насчет психологической проблемы, – сказал он, словно продолжая некое исследование, не имеющее к нему самому ни малейшего отношения, – бесспорно, каждый из нас способен на чувство… назовем его для простоты романтической увлеченностью… к третьим лицам, во всяком случае, относительно себя я почти не сомневаюсь.

Пожалуй, впервые за все время их знакомства Уильям так взвешенно и совершенно спокойно говорил о собственных чувствах. Обычно он избегал подобных откровений – отшучивался или менял тему беседы, впрочем, так обычно и поступают мужчины, вернее, джентльмены, когда находят предмет разговора недостойным или сомнительным. И то, что он вдруг решил объясниться, ее заинтриговало, заставив забыть об уязвленной гордости. Почему-то ей тоже стало с ним значительно проще: может, потому, что они теперь на равных? – задумалась она. Его слова были интересны ей, поскольку помогали понять собственные проблемы.

– Что такое романтика? – задумчиво проговорила она.

– Хороший вопрос. Я ни разу не встречал определения, которое меня бы устроило, но попадались и очень неплохие. – И он бросил взгляд в сторону книг.

– Это подразумевает не знание другого человека, а скорее полное незнание, – решилась она предположить.

– Некоторые считают, что в литературе романтика – это вопрос дистанции, то есть…

– В искусстве – возможно. Но для людей, наверное…

– У тебя ведь нет личного опыта? – спросил он, задержав на ней взгляд.

– Мне кажется, я нахожусь под сильным романтическим влиянием, – произнесла она задумчиво. – Но кажется, в моей жизни ей почти нет места, – добавила она.

Кэтрин представила свои будни: как ей постоянно приходится быть рассудительной, собранной, правильной – в доме, где властвует ее романтичная мать. Да, но ее романтика – не та романтика. Это мечта, эхо, отзвук; можно облечь ее в форму и цвет, услышать в мелодических нотах, но только не в словах; нет, только не в словах. Она вздохнула.

– Разве не странно, – закончил свою речь Уильям, – что ни ты ко мне, ни я к тебе этого не чувствуем?

Кэтрин согласилась, что странно – очень; но куда более странно то, что она вообще обсуждает это с Уильямом. Неужели между ними возможны совершенно новые взаимоотношения? Ей казалось, Уильям помогает ей понять то, чего она никогда раньше не понимала; и вместе с благодарностью возникло почти сестринское желание помочь и ему тоже – да, почти сестринское, поскольку все же было немного обидно, что его отношение к ней лишено романтики.

– Мне кажется, если б ты так полюбил кого-то, то был бы с ней очень счастлив, – сказала она.

– Ты полагаешь, романтика может пережить близкое знакомство с предметом любви? – спросил он с легкой иронией, как будто интересуется так, вообще.

Уильям хотел избежать откровенности, которой очень боялся. Требовалась большая осмотрительность, чтобы не вышло чего-нибудь вроде той безобразной сцены, о которой он не мог вспомнить без стыда, – среди вереска и опавших листьев. И все же каждая фраза приносила ему облегчение. Он начинал понимать кое-что о собственных желаниях, до сих пор неясных ему самому, и о причинах трудностей с Кэтрин. Он начинал этот разговор с явным желанием задеть ее, наказать, но это мстительное чувство прошло, более того, теперь ему казалось, что только с помощью Кэтрин он все узнает наверняка. Главное теперь – не спешить. На свете множество вещей, о которых ему трудно говорить, – например, это имя: Кассандра. Как трудно оторвать взгляд от той пылающей угольной долины среди высоких гор, в самом центре камина. О, пусть Кэтрин еще что-нибудь скажет! Она ведь сказала, что он может быть счастлив, если так полюбит…

– Не исключаю, что с тобой такое может случиться, – ответила она на его риторический вопрос, – я даже представляю девушку определенного типа… – и запнулась, заметив, что он внимательно слушает ее, пытаясь скрыть сильнейшее волнение. Значит, все же есть кто-то – какая-то девушка… Кассандра? Да, возможно.

– Девушку, – продолжала она самым будничным тоном, какой только могла изобразить, – вроде Кассандры Отуэй например. Кассандра – самая интересная из Отуэев, не считая Генри, конечно. Но Кассандра мне даже больше нравится. Она не просто умна, у нее есть характер; она – личность.

– Но эти кошмарные червяки! – воскликнул Уильям с нервным смешком; он чуть вздрогнул, и Кэтрин это заметила.

Да, значит, Кассандра. Она машинально и меланхолично продолжила:

– Ты мог бы уговорить ее заняться… чем-то еще. Ей нравится музыка, кажется, она пишет стихи, и, несомненно, в ней есть какое-то обаяние…

Она помедлила, будто пытаясь сформулировать, в чем именно заключается обаяние кузины.

Мгновение спустя Уильям воскликнул:

– Она ведь добрая?

– Ужасно. Она обожает Генри. Если при этом учесть, где они живут – дядя Френсис с его перепадами настроения…

– О Боже… – прошептал Уильям.

– И у вас так много общего.

– Дорогая Кэтрин! – опомнился Уильям, он наконец оторвал взгляд от камина и выпрямился в кресле. – Я, право же, не понимаю, о чем мы говорим. Уверяю тебя… – Он был очень смущен.

Вспомнив о книге, которую все это время так и держал в руке, он открыл «Путешествия Гулливера» и уставился на оглавление, как бы пытаясь выбрать главу, наиболее подходящую для чтения вслух. Кэтрин наблюдала за ним – похоже, его волнение передалось и ей. В то же время она понимала, что стоит ему найти нужную страницу, взять очки, откашляться и начать чтение – и они оба навсегда упустят возможность, которая, может, никогда больше не повторится.

– Мы говорим о том, что чрезвычайно интересно нам обоим, – сказала она. – Нельзя ли продолжить разговор, а Свифта отложить на другой раз? У меня для Свифта неподходящее настроение, и в таком состоянии я не знаю, стоит ли вообще кого-нибудь читать – тем более Свифта.

Доводы, ловко привязанные к литературе, на него подействовали. Он пошел ставить книгу на место в шкаф и, повернувшись к Кэтрин спиной, постарался собраться с мыслями.

Однако попытка самоанализа дала тревожный результат: его внутренний мир при ближайшем рассмотрении оказался, так сказать, неизведанной территорией. Иными словами, в нем обнаружились чувства, которых он раньше за собой не замечал, и сам себя увидел не таким, каким привык видеть, – его унесло и закружило море неведомых и волнующих возможностей. Он пару раз прошелся по комнате и наконец плюхнулся в кресло рядом с Кэтрин. Никогда еще не чувствовал он ничего подобного. Надо ей довериться – и будь что будет. Он снимает с себя всякую ответственность. В смятении он чуть было не крикнул ей: «Ты, ты одна разбередила все эти подлые и низменные чувства, так теперь и разбирайся с ними!»

Однако ее присутствие успокоило его, буря чуть поутихла, и осталась только твердая уверенность, что рядом с ней он – в безопасности, она видит его насквозь и найдет, что ему нужно, и сама же вручит ему.

– Я сделаю все, что скажешь, – вымолвил он. – Я весь в твоей власти, Кэтрин.

– Тогда попытайся описать, что ты чувствуешь, – потребовала она.

– Но, Боже, я чувствую тысячи вещей каждую секунду. Я даже сам не знаю, что чувствую. Это было тогда, на вересковой пустоши… тогда… – Уильям замолчал; он не сказал ей, что случилось тогда. – Ты, как всегда, взывала к разуму, и это, как всегда, меня убедило – на время, – но где правда теперь, я не знаю, видит Бог! – воскликнул он.

– Может быть, правда, что ты влюбился – или почти влюбился – в Кассандру? – осторожно спросила Кэтрин.

Уильям опустил голову. После минутного молчания он прошептал:

– Думаю, ты права, Кэтрин.

Она вздохнула. Все это время она надеялась, вопреки всему и с каждой минутой все сильнее цепляясь за эту надежду, что не так закончится их разговор. Поборов минутную вспышку гнева – нежданную и нежеланную, – она собрала остаток сил, чтобы сказать, что поможет ему, насколько это возможно, и только начала облекать эту мысль в слова, как в дверь постучали – и оба испуганно вздрогнули, до того они были напряжены.

– Кэтрин, я преклоняюсь перед тобой, – выдохнул он полушепотом.

– Да, – сказала она, резко отстраняясь, – однако надо открыть дверь.

Глава XXIII

Когда Ральф Денем вошел в комнату и увидел Кэтрин – она сидела к нему спиной, – его словно обдало жаром – так иногда путник после захода солнца, спустившись с ветреного холма, вдруг из промозглого холода попадает в волны тепла, накопленного за день землей и напоенного сладким ароматом луговых трав, – словно солнце вновь пригревает, хотя на небе уже светит луна. Он робел, он трепетал, но твердым шагом подошел к окну и положил пальто. Старательно пристроил трость в складках шторы. Он так был занят собственными ощущениями и этими приготовлениями, что не успел присмотреться к присутствующим в комнате и понять, в каком они настроении. Заметил лишь, что оба взволнованы (о чем говорили и блеск глаз, и разрумянившиеся лица) – как и положено действующим лицам этой прекрасной драмы, что составляет суть жизни Кэтрин Хилбери. «Красота и страсть – ее родная стихия», – подумал он.

Она едва обратила на него внимание, а может, обратила и потому старалась быть невозмутимой, хотя на самом деле на душе у нее было тревожно. Уильям, однако, не мог так быстро справиться с волнением, и тогда она решила подбодрить его, сказав несколько фраз о возрасте здания и об архитекторе. Приняв ее подсказку, он принялся рыться в шкафу и наконец извлек на свет и выложил на стол для всеобщего обозрения какие-то чертежи.

То ли увлекшись разглядыванием чертежей, то ли еще по какой причине, только никто из них в первые минуты не решался заговорить. Однако многолетний опыт хозяйки салона не прошел даром, и Кэтрин все же произнесла что-то подходящее случаю и тут же убрала руку со стола: ей показалось, что он качается. Уильям с радостью подхватил спасительную тему, сказав, что и он того же мнения, Денем поддержал его, тоже чуть громче, чем следовало бы, – после чего они отодвинули чертежи и пересели поближе к камину.

– Мне здесь нравится – это, наверно, единственное место в Лондоне, где я хотел бы жить, – заметил Денем.

«А мне негде жить», – подумала Кэтрин, но кивнула, давая понять, что согласна с ним.

– Я уверен, при желании вы могли бы снять здесь квартиру, – сказал Родни.

– Нет, я навсегда покидаю Лондон – я снял коттедж, о котором вам тогда рассказывал.

Но, похоже, его собеседники не придали этим словам большого значения.

– Неужели? Как жаль… Вы должны мне сообщить свой новый адрес. Но вы же, конечно, не хотите сказать, что все бросаете?..

– Полагаю, вы тоже вскоре переедете, – заметил Денем.

Уильям так смутился, не зная, что сказать, что Кэтрин опять пришла ему на выручку.

– А где находится этот ваш коттедж? – спросила она.

Денем повернулся к ней – их взгляды встретились, и только тогда Кэтрин наконец поняла, что говорит с тем самым Ральфом Денемом, о котором недавно шла речь, – и хотя не помнила всех подробностей, но только доверять ему не стоило. Это следовало из слов Мэри, хотя в чем там дело, сейчас не время разбираться – все это было где-то далеко, на том берегу сознания. От волнения все смешалось в памяти – ладно, она подумает об этом потом, в спокойной обстановке, а сейчас придется действовать по ситуации. И она заставила себя слушать то, что говорит Ральф. Он меж тем рассказывал, что снял коттедж в Норфолке, а она ответила, что ей знакомы – или не знакомы? – те места. Но уже в следующую минуту ее мысли обратились к Родни, и – странно, что это случилось именно сейчас, – он стал для нее таким близким, родным, казалось, с ним не нужны слова – они и без слов понимают друг друга. И лишь присутствие Ральфа не позволило ей поддаться искушению и взять Уильяма за руку, притянуть к себе, погладить по голове, потому что именно этого сейчас ей хотелось больше всего на свете, – или нет, больше всего на свете ей хочется остаться одной, – да, именно так. Как устала она от всех этих разговоров! Смертельно устала, так что едва может следить за ходом беседы. Ее о чем-то спросили, но она не расслышала, и за нее ответил Уильям.

– Но чем вы собираетесь заниматься в деревне? – сказала она первое, что пришло в голову, вмешиваясь в их беседу, которую слышала только наполовину, отчего мужчины посмотрели на нее с удивлением.

И как только она включилась в разговор, Уильям погрузился в молчание. Он перестал следить за репликами, хотя в паузах нервно вставлял «да-да». Время шло, и присутствие Ральфа все более тяготило его, потому что ему так много всего нужно сказать Кэтрин; каждая минута, когда он не мог говорить с ней, была мучением, накапливались сомнения, вопросы оставались без ответов – а ведь все это нужно было рассказать Кэтрин, потому что только она могла ему помочь. Если он не поговорит с ней наедине, то не сможет спокойно спать, он так и не поймет, что же наговорил в минуту безумия – или не совсем безумия – или что там на него нашло? Он кивал и нервно бормотал «да-да» и смотрел на Кэтрин – прекрасную, единственную, восхитительную. Но что-то новое появилось в выражении ее глаз, чего он раньше не замечал. И пока он придумывал поводы, чтобы остаться с ней наедине, она поднялась – это было для него неожиданностью, поскольку он рассчитывал, что Денема удастся выпроводить раньше. Ему оставалось теперь лишь одно: напроситься в провожатые.

Однако пока он подыскивал нужные слова – что оказалось непросто, поскольку мысли и чувства его находились в страшном раздоре, – случилось нечто непредвиденное.

Денем поднялся, взглянул на Кэтрин и сказал:

– Мне тоже пора. Может, пойдем вместе?

И прежде чем Уильям попытался задержать его – или лучше было задержать Кэтрин? – Денем подхватил шляпу, трость и уже открывал перед Кэтрин дверь. Уильяму осталось лишь выйти на лестницу и пожелать им доброй ночи. Он не посмел навязываться им в попутчики. Он не посмел просить ее остаться. Он лишь смотрел ей вслед, пока она медленно и осторожно спускалась по ступенькам, – лестница почти не освещалась, – и когда в последний раз мелькнули внизу два силуэта, два светлых профиля на фоне темной стены – Кэтрин и Денема, он ощутил такой приступ ревности, что, если б не был в домашних туфлях, бросился бы следом или крикнул бы вслед: «Погоди!» Но он не мог двинуться с места. На площадке Кэтрин обернулась, словно скрепляя напоследок их дружбу. Он метнул в нее взгляд, полный бешенства.

На мгновение Кэтрин замерла, а затем медленно вышла во двор. Она посмотрела направо, налево и даже на миг подняла глаза к небу. Денема она воспринимала исключительно как помеху собственным мыслям. Она думала, сколько ей предстоит пройти прежде, чем она окажется одна. Но когда они вышли на Стрэнд и не увидели ни одного кеба, Денем сказал:

– Пока подвозить нас некому, предлагаю немного пройтись.

– Да-да, – ответила она машинально, глядя мимо него.

Догадавшись, что ей не до разговоров, а может, отвлекшись на собственные переживания, Ральф больше ничего не сказал, и какое-то время они шли по Стрэнду в молчании. Ральф пытался привести в порядок мысли, чтобы, когда придет время, сказать что-то весомое и убедительное, но оттягивал этот момент, поскольку нужные слова не находились, да и место казалось неподходящим. На Стрэнде было людно. К тому же в любую минуту могло подъехать пустое такси. Ни слова не говоря, он свернул налево, на одну из боковых улочек, ведущих к реке. Ни в коем случае они не должны расстаться, прежде чем он объяснится, вот что главное. Он все заранее продумал, знал даже, с чего начнет и как продолжит мысль. Однако теперь, когда они остались одни, он никак не мог заставить себя с ней заговорить и даже в сердцах подумал, что она нарочно чинит ему препоны – зная ее чары, это нетрудно было предположить. Он собирался выложить ей все начистоту – и тогда они вместе решат, как быть дальше: оставаться ли ему навсегда ее пленником или освободиться раз и навсегда. Но минута за минутой проходили в молчании, и ровно ничего не происходило, хотя она была рядом – так явно, так зримо. Развевались шелка, трепетали перья на шляпке, она то шла чуть впереди, то отставала, и тогда он ее поджидал.

Молчание затягивалось, наконец Кэтрин обратила на него внимание. Вначале она досадовала на то, что, как назло, нет ни одного кеба, который освободил бы ее от нежеланного спутника, затем попыталась вспомнить, что именно говорила ей Мэри и почему из этого следовало, что он дурной человек, и, разумеется, не вспомнила, однако все это вместе с решительными манерами – зачем, например, он так поспешно свернул в переулок? – наводило на мысль, что она имеет дело с личностью сильной, хотя и малоприятной. Кэтрин остановилась и, поглядев по сторонам в поисках кеба, наконец заметила один – вдали.

– Не возражаете, если мы еще немного пройдемся? – предложил он. – Я хотел бы вам кое-что сказать.

– Хорошо, – ответила она, полагая, что его просьба имеет какое-то отношение к Мэри Датчет.

– У реки не так шумно, – сказал он и быстро перевел ее на другую сторону улицы. – На самом деле я просто хотел спросить… – начал он, но последовавшая за этим пауза оказалась такой долгой, что она успела рассмотреть его бледный профиль на фоне вечернего неба, узкие скулы, нос с горбинкой. И во время этой заминки к нему пришли совсем другие слова, не те, что он собирался произнести.

– Вы стали для меня идеалом с той самой минуты, как я впервые увидел вас. Я мечтал о вас, я не мог думать ни о ком, кроме вас, вы были смыслом моей жизни.

Эти слова, произнесенные странным сдавленным голосом, прозвучали так, словно он обращался к кому-то другому – не к девушке, которая стоит перед ним, а к некой фигуре, маячившей вдали.

– Да, я совсем потерял голову и понял, что должен объясниться с вами, иначе сойду с ума. Для меня вы самое прекрасное, самое настоящее, что есть в мире, – восторженно продолжал он, уже не выбирая слов, потому что все, что он хотел сказать, вдруг открылось ему с предельной ясностью. – Я вижу ваш образ всюду: в сиянии звезд, в речных волнах – во всем, что существует в мире, и это правда. И более того, я уверен, жизнь без вас невозможна. А сейчас я хочу…

До сих пор она слушала его с таким чувством, будто пропустила какое-то простое и весомое слово, без которого все сказанное теряло всякий смысл. Здесь какая-то ошибка, и надо немедленно остановить этот бессвязный поток, но как? Ей казалось, все сказанное предназначается не ей, а другой и к ней не имеет никакого отношения.

– Не понимаю, – сказала она. – Вы говорите то, чего на самом деле не думаете.

– Я отвечаю за каждое свое слово, – ответил он твердо и пристально посмотрел на нее.

И наконец в памяти всплыла фраза, которую она так долго пыталась вспомнить. «Ральф Денем любит вас» – вот что сказала Мэри Датчет. Глаза Кэтрин гневно сверкнули.

– Сегодня днем я виделась с Мэри Датчет! – воскликнула она.

Он вздрогнул от неожиданности, но тут же ответил:

– Полагаю, она рассказала вам, что я просил ее выйти за меня замуж?

– Нет.

– Тем не менее я сделал это. В тот день, когда встретил вас в Линкольне, – продолжал он. – Я собирался просить ее руки, но затем увидел за окном вас. После этого думать о женитьбе было уже невозможно. И все же я сделал это, но она знала, что я лгу, и ответила отказом. Тогда я думал – я и сейчас так думаю, – что я ей небезразличен. Я поступил очень дурно. И мне нечего сказать в свое оправдание.

– Да, – сказала Кэтрин. – Я тоже не вижу, что можно сказать в оправдание. Это было жестоко. – Но столь категоричным тоном она хотела убедить себя, не его. – Мне кажется, – продолжала она так же уверенно, – что надо быть честным. Такому поступку нет оправдания. – Она увидела перед собой грустное лицо Мэри Датчет.

После минутной паузы он сказал:

– Я не хочу сказать, что люблю вас. Я вас не люблю.

– Это я и так поняла, – ответила она в замешательстве.

– Я лишь хотел честно сказать о том, что не дает мне покоя, – добавил он.

– Ну так говорите, – помедлив секунду, сказала она.

Оба, как по команде, разом остановились и, опершись на парапет, стали смотреть на маслянистую серую воду.

– Вы сказали, надо быть честным, – начал Ральф. – Хорошо. Я попытаюсь изложить вам факты; но предупреждаю, вы сочтете меня безумцем. С тех пор как я впервые встретил вас четыре или пять месяцев назад, вы стали для меня, как это ни глупо звучит, идеалом – и это факт. Стыдно признаться, до чего я докатился. Это стало смыслом моей жизни. – Он оборвал себя. – Не зная о вас ничего, кроме того, что вы прекрасны, я начал думать, что между нами что-то есть, что у нас есть общие взгляды на некоторые вещи… Я часто думал о вас, представлял, что сказали бы вы или сделали, бродил по улицам и беседовал с вами – мечтал о вас. Это всего лишь вредная привычка, привычка школяра, глупый бред – так часто бывает, половина моих приятелей пережили подобное. Вот, теперь вы все знаете.