Текст книги "Мессалина"

Автор книги: Виолен Вануйек (Ванойк)

Соавторы: Ги Раше
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Я и правда уже выбрала мужчину, – призналась Мессалина, думая о Валерии Азиатике.

– Ты хорошо его знаешь?

– Увы, слишком мало, – вздохнула она.

– Этот человек – консульского звания?

– Ты сказал, что да… Я выбрала три аромата.

Повернувшись к магу, Мессалина показала на отставленные в сторону сосуды.

– Можешь сесть рядом с матерью, – сказал Симон.

Не торопясь, даже нарочито медленно, маг открыл коробочку и бросил несколько зерен мирры в очаг. Пьянящий дым постепенно распространился по комнате. Затем он налил немного благовонного масла, которое зашипело, и тонкая струйка дыма поднялась к потолку. Наконец, он влил в очаг немного ириса. Совершая ритуал, приятный тем, что по комнате распространялись разные тонкие запахи, он мысленно перебирал гостей. Он сразу исключил Гая Силия, проявившего к девушке неприязнь, которая, хоть он и пытался скрыть ее, все же не ускользнула от ее проницательного ума. Еще немного поразмыслив, он пришел к выводу, что Азиатик вряд ли настроен на женитьбу, хоть он и бывший консул. Когда густой дым начал рассеиваться, решение у мага уже было готово.

Тут он словно впал в транс и начал руками рисовать контуры человеческого лица.

– Клавдий… – прошептал он. – Клавдий… Это Клавдий!

Ни Мессалина, ни Лепида не осмеливались задавать вопросов, однако они совершенно не понимали, какую роль играет Клавдий в видениях Симона.

– Орел, – пробормотал маг. – Ну да, орел!

Мессалина бросила вопрошающий взгляд на мать, но та пожала плечами в знак того, что не больше дочери понимает смысл этих загадочных слов.

Симон продолжал:

– Приап… красный. Меч заслоняет лотос. Неизбежность! – воскликнул он.

Изумленная Лепида кинулась к нему:

– Что такое, Симон? Ты сказал «неизбежность». Речь идет о Мессалине? Ей грозит опасность?

Лепиде почудилось, что черные стены смыкаются над ними.

– Нет, успокойся, – ответил маг, вернувшись, похоже, к действительности и утирая платком лоб. – Я надеюсь, Мессалине удастся отвести от себя рок.

– Мог бы ты объяснить?

– Бог говорил, – высокопарно заявил Симон. – В дыме я видел лицо, и это было лицо Клавдия.

– Не хочешь ли ты сказать, что Клавдий – тот мужчина, который женится на моей дочери? – встревожилась Лепида.

– Боги предназначают его в супруги твоей дочери, – подтвердил Симон.

– Клавдий не молод, – пыталась возразить Лепида. – Говорят, что он глуп, развратен, да к тому же разорен. И внешность у него не из приятных. Я видела его очень редко, и в последний раз это было уже несколько лет назад, но я сомневаюсь, что он стал лучше.

– Лепида, ты рассуждаешь легкомысленно. Подумай скорее о том, что Клавдий – дядя нашего цезаря, покровитель Города и отец отечества.

Невысок престиж быть дядей императора-безумца, мысленно говорила Лепида, к тому же страдающего манией величия, дерзнувшего выстроить храм в свою честь и поместить в нем золотую статую, на которую каждый день надевали такую же одежду, как и у него, и глумящегося над Юпитером, сравнивая себя с ним.

Симон разгадал мысли Лепиды, мрачно глядевшей перед собой. Он сказал:

– Клавдий будет тем, кому достанется империя, в случае если боги возьмут от нас нашего цезаря, хотя мы все желаем ему долгой и счастливой жизни.

– Да, Калигуле ведь так и не удалось заиметь детей, а поскольку он умеет возбуждать к себе ненависть близких, время его правления может значительно сократиться, – признала Лепида, не утруждая себя тем, чтобы говорить обиняками.

– В таком случае ты можешь предугадать судьбу своей дочери… Ибо знай, что в клубах дыма я видел орла, а орел – это символ империи. Помнишь, когда Клавдий был избран консулом, на плечо ему сел орел? Авгуры тогда много говорили об этом на форуме.

– Я помню.

– Так вот, этот орел означал не то, что Клавдий становится консулом, а то, что консульство открывает ему путь к высшей власти. Клавдий будет императором!

– Стало быть, – вмешалась Мессалина, – если я выйду замуж за Клавдия, я, возможно, сделаюсь императрицей?

– Именно так. Более того, Клавдий единственный человек в Риме, который может предоставить тебе этот шанс, за исключением самого цезаря.

Мессалина вдруг увидела себя во дворце Тиберия, на Палатине, одетой в пурпур, с самыми восхитительными драгоценностями на руках и ногах. Перед ней проходит приветствующий ее народ, вереницы поклонников, целующих ей колени. Ей достаточно произнести одно слово, чтобы приговорить человека к смерти или к славе…

– Подумай еще, – продолжал Симон, – Клавдий настолько слаб и безволен, что его супруга будет деспотически властвовать над ним. Он будет для нее не господином, но рабом, и она сможет вести такую жизнь, какую захочет, не обращая внимания на супруга, дело которого – давать ей деньги. Вспомни, как вольготно жила Эмилия Петина. Надо бы, чтоб она стала примером для твоей дочери, ведь если Клавдий в конце концов развелся с ней, то лишь потому, что она слишком явно испытывала его терпение и обманывала его без всякого удержу.

– Я всегда говорю, что изменять мужу надо тайно. Незачем похваляться этим перед первым встречным.

– Если Мессалина хорошенько усвоит твои благоразумные советы, она будет долго властвовать над душой Клавдия, а возможно, и над империей, и замужество не явится помехой для удовольствий, к коим законно будет стремиться ее сердце, – заверил Симон.

– Что ты об этом думаешь, милое мое дитя? – обратилась Лепида к Мессалине.

Несмотря на молодость и свойственный ее годам пыл, Мессалина умела обуздывать свои чувства. Мысль о том, чтобы заиметь мужа, который будет у нее в повиновении, но при этом сможет дать ей самое высокое положение в обществе, сразу прельстила ее. Сделавшись замужней и свободной, она с легкостью приберет к рукам Валерия Азиатика, который, похоже, смотрит на нее как на капризное дитя. Она представила себе, что, когда она выйдет замуж за Клавдия, Азиатик без памяти влюбится в нее, а она станет относиться к нему с презрением. Он будет плакать у ее ног, и она ущемит его гордость, прежде чем окажет ему кое-какие милости, которые сделают из него раба, покорного ее прихотям. Польщенная такими перспективами, она заявила, что не прочь выйти замуж за Клавдия, и добавила:

– Тем более что Симон видел мое будущее и мне все равно предстоит стать женой Клавдия, хочу я этого или нет.

– В самом деле, моя дорогая девочка, лучше с легким сердцем принимать неминуемые события, чем печалиться из-за них. Но скажи мне, Симон, откуда берется твоя уверенность, что Клавдий захочет жениться на девушке без приданого, да еще своей родственнице… с которой он и познакомиться-то никогда не стремился?

Лепида чувствовала некоторое озлобление и против Калигулы, и против Клавдия. Антоний и Октавия доводились предками всем троим, но это не побуждало ни того, ни другого проявлять интерес к своей родственнице и ее материальным трудностям. Вместе с тем идея выдать Мессалину за Клавдия неожиданно пленила ее настолько, что она даже посетовала на себя за то, что не додумалась до этого раньше. В императорской семье родственные браки заключались часто, и всем это нравилось. Пример подал Антоний, племянник Юлия Цезаря, женившись на Октавии, внучатой племяннице диктатора.

– На сей счет не беспокойся, – уверенно сказал Симон. – Если боги так решили, Клавдию трудно будет пойти против их воли. Предоставьте все мне, я стану их Меркурием и извещу Клавдия о том, какое будущее ему уготовано.

Он проводил обеих женщин, пропитавшихся благовонными парами, в триклиний и с удовлетворением обнаружил, что Клавдий еще не вернулся. Оставив их с гостями, он поспешил в комнату, куда Клавдия увела Елена и где тот все еще спал. Маг с силой тряс его, пока он не открыл глаза. Зевнув и громко рыгнув, Клавдий приподнялся на ложе.

– Что случилось? – проворчал он. – Титаны захватили землю?

– Клавдий, это боги, да, именно боги привели тебя сегодня в дом к твоему покорному рабу.

– Что ты мелешь? – проговорил удивленный Клавдий и принялся тереть глаза.

– Да, Клавдий, на меня снизошло озарение, и я увидел твое будущее.

– А! Ну и что там?

– Я видел ту, которая должна стать твоей новой супругой.

– Если только это, то дай мне еще поспать, я не намерен так скоро жениться.

– Ты изменишь свои планы, когда увидишь ее. Это очень красивая девушка, красивее, чем Елена, и совсем молоденькая.

– Ты и впрямь меня заинтриговал.

– Ты же знаешь, Клавдий, что никто из нас, даже император, не может противиться воле богов. А боги решили таким образом, что ты женишься на этой девушке, они мне это объявили.

– Ну, раз боги так этого хотят! – вздохнул Клавдий, который легко поддавался расслабленности и сладострастию. – Тогда скажи, кто она? Богатая хоть?

– У нее не много имущества, но ваш союз принесет вам славу и богатство. Мы все игрушки в руках судьбы…

– Что касается меня, то я игрушка в руках моего племянника, и мне это уже начинает надоедать.

– Эти времена скоро кончатся. Судьба принизила тебя, чтобы потом вознести, и для начала она дает тебе супругу, из-за которой многие будут тебе завидовать.

– Хорошенькое дело, значит, новая супруга будет меня так же бесстыдно обманывать, как и предыдущая.

– Этого не бойся, она целомудренна и благоразумна.

– Так покажи мне это чудо. Красивую и добродетельную женщину найти труднее, чем жемчужину в мидии.

– Я теперь же покажу ее тебе. Молча иди за мной, чтоб она не заметила, что ты на нее смотришь. Потом скажешь свое мнение.

Солнце уже скрылось за горизонт, и ночь простерла в небе свое звездное покрывало. Рабы зажгли в триклинии светильники и, по распоряжению Елены, стали подавать сладкое вино перед блюдами, составляющими вечернюю трапезу. Симон и Клавдий бесшумно шли по портику, откуда они могли видеть растянувшихся на ложах и беседующих между собой гостей. Симон указал Клавдию на Мессалину, привставшую на ложе, чтобы взять чашу с вином, которую предложил ей молодой раб.

– Ты не обманул меня насчет ее красоты, – признался Клавдий, когда они удалились, боясь, как бы их разговор не был слышен в триклинии. – Без сомнения, это самая красивая женщина, которую я когда-либо видел. Но, мне кажется, я знаю матрону, которая рядом с ней: уж не она ли Домиция Лепида, моя двоюродная сестра?

– Она и есть, а прекрасная девушка – ее дочь Мессалина.

– Ты заставляешь меня сожалеть, что я не искал с ней встречи раньше.

– Не беда, благодаря мне ты познакомишься с ней уже сегодня вечером.

– Однако ты считаешь, что она захочет выйти за меня замуж, притом, что мне скоро пятьдесят и я почти разорен?

– Не стоит говорить ей о своих делах, во всяком случае, теперь. Ты положишь к себе в постель настоящее сокровище, если женишься на ней.

– Охотно верю. Но пожелает ли ее мать выдать ее за меня? Она, наверное, обижена, что я никогда не приглашал ее в гости. Я в последний раз видел ее несколько лет назад, она просила меня оказать ее мужу денежное содействие, хотя сама к тому времени растратила целое состояние!

– Ручаюсь, она согласится. И потом, я же тебе говорил, что таково решение бога – господина наших судеб.

– Если так, то я с радостью повинуюсь.

Клавдий наклонился, чтобы расправить складки своей туники, вновь надел упавший с головы цветочный венок и спросил у хозяина духов и гребень.

– Клавдий, – добавил Симон, – когда молодая супруга перешагнет порог твоего дома, я надеюсь, ты не забудешь, что этим счастьем ты обязан мне.

– Ты убедишься, что Клавдий умеет благодарить за услуги. Послушай-ка, пока мое имущество не распродано, я разрешаю тебе прийти в мой дом на Палатине и выбрать что-нибудь из мебели и дорогих сосудов. А теперь отведи меня к моей будущей супруге и посмотрим, будешь ли ты с ними так же убедителен, как только что со мной.

– Не волнуйся, я сделал так, что боги все им сообщили, а они даже не осознали этого. Так что теперь они убеждены, что ты предназначен стать счастливым супругом прекрасной Мессалины.

Глава VI

БАЙИ

Здесь все было спокойнее. Пешеходов не толкали всадники и легионеры, стучащие по мостовой своими грубыми башмаками. Нищие и проститутки не заговаривали нагло с прохожими. Иногда здесь можно было встретить рабов, сирийцев и нубийцев, несущих носилки, погонщиков мулов, тянущих за повод свою скотину, или удобно устроившихся в носилках матрон, которые, обмахиваясь веером, с любопытством разглядывали людей вокруг. В этом привилегированном месте можно было найти пустынный, молчащий форум, покинутый обсуждавшими свои дела магистратами, благоухающие сады, подобно садам Палатина или Марсова поля, где праздные люди дремали под сенью портиков. Но в здешних галереях было больше свежести и зелени, чем в портиках Октавии и Помпея, здесь стены внутри зданий украшало больше росписей, здесь было больше статуй – копий с шедевров Фидия, Лисиппа, Мирона, Праксителя и даже подлинные произведения Пасителя, жившего во времена Цезаря и Помпея. Здесь играли в кости и в бабки на крупные суммы, несмотря на законы, запрещающие азартные игры, и даже ставили на игроков. Ожидая открытия лупанаров в девятом часу, рисовали на земле шашечницу и играли черными и белыми камешками в «разбойничью игру» – если только не проводили все послеполуденное время в тавернах.

Место отдыха Байи дышало радостью жизни под ласковым солнцем, у соленого моря, среди зеленеющих скал. Все семьи, принадлежащие к римскому обществу, имели здесь роскошные дома, утопающие в садах с кипарисами и олеандрами. Путеоланский залив с возвышающейся над ним горой Павсилипп и прикрывающим его Мизенским мысом более услаждал взоры римлян, нежели обрывистый берег Сорренто, напротив острова Капри, или полные свежести горные долины в краях альбиков и сабинян. На высоких мысах, господствующих над прозрачной бирюзовой гладью моря, переливающейся под лучами солнца, располагались обширные виллы самых богатых римлян – с выстланными яшмой, порфиром или узорчатой мозаикой полами, с росписями на стенах, со статуями из паросского мрамора в просторных колоннадах. Здесь все дышало роскошью и наслаждением, дни протекали в любовном изнеможении и гастрономических удовольствиях, купании в банях и прогулках под сенью портиков, служивших удобным местом для сомнительных встреч.

Калигула велел соорудить понтонный мост длиною в три тысячи шестьсот шагов через залив между Байями и Путеоланским молом. Деревянный настил был покрыт землей так, что мост являл собою настоящую дорогу в море. Калигула, в венке из дубовых листьев, в болтающейся на плечах златотканой хламиде, со щитом в одной руке и мечом в другой, торжественно открыл этот необычный мост, проехав по нему на своем разубранном коне Инцитате. Множество римлян собралось в заливе, чтобы продемонстрировать свою любовь к цезарю, к ним присоединились и праздные жители богатой Кампании, так что огромная толпа с любопытством и тревогой наблюдала за эксцентричным поведением своего императора. На следующее утро он появился перед публикой в одежде возницы, на колеснице, запряженной парой великолепных коней. Впереди него ехал молодой парфянин со славным именем Дарий, отправленный в Рим в качестве заложника, а за императором следовала преторианская гвардия и приближенные – тоже на колесницах. Среди них можно было видеть сына Луция Вителлия Анния Винициана и трибунов преторианской когорты Корнелия Сабина и Кассия Херею. Последний был верным солдатом Германика. Калигула, которого он знал еще малым ребенком, относился к нему с полным доверием, хотя с некоторых пор безумный император стал то и дело осыпать его насмешками и оскорбительными словами, обзывать его трусом и неженкой, не подозревая, что этим роет себе могилу.

Толпа на всем пути бурно приветствовала императора. Калигула остановил колесницу перед трибуной, устроенной посреди моста, и взошел на нее с частью своей свиты. Он радостно приветствовал Клавдия, который ждал его в тени навеса вместе с Агриппиной, Юлией и Лепидом, мужем почившей Друзиллы.

– Браво, цезарь! – воскликнул Клавдий. – Тебя любят все больше и больше за то удовольствие, которое ты доставляешь народу.

– Не правда ли, император представил римлянам невиданное зрелище?

– Столь блистательным делом ты превзошел подвиги персидского царя, который велел навести понтонный мост между Азией и Европой, – усердствовал Клавдий.

– Так ты полагаешь, мой добрый дядюшка, что я более велик, чем Ксеркс и его отец Дарий?

– Кто посмеет сомневаться в этом, Великий Юпитер, покровитель Рима?

Ответ явно пришелся по душе Калигуле. Он приблизился к краю трибуны и обратился к преторианцам и народу с речью, в которой сравнил себя с Александром Великим, победителем персов, на том основании, что сам он победил парфян, чему доказательством был сопровождающий его молодой заложник.

Пока он говорил, кто-то из преторианцев привел на трибуну старика в греческой тунике и легком плаще, висящем у него на плечах.

– Посмотрите на этого человека, римляне, – сказал Калигула, указывая на старика. – Он – грек. Говорят, математик и звездочет. По звездам он прочитал мою судьбу. Так вот, он заявил моему деду, императору Тиберию, что Калигула скорей на коне проскачет через Байский залив, чем будет императором. Какая непростительная ошибка! Поглядите: на мне императорский пурпур, и я пересек на коне залив, да не один раз. Что ты на это скажешь, Трасилл?

Он торжествующе и вместе с тем свирепо взглянул на старика. Тот упал перед ним на колени и воскликнул:

– Я признаю мою ошибку, цезарь, я ошибся дважды. Вернее, ты оказался сильней судьбы, поскольку ты – бог и изменил свою собственную судьбу.

В порыве страха и подобострастия старик охватил ноги Калигулы и продолжал:

– Я всегда хорошо служил тебе и твоему божественному деду Тиберию, и еще божественному Августу. Ты знаешь о моей преданности, цезарь, и знаешь, что я готов броситься в море, чтобы доказать тебе мою любовь…

Калигула опустил на него жесткий и насмешливый взгляд:

– Я запрещаю кому бы то ни было впредь называть меня Калигулой, – прорычал он. – Не должен же я из-за того, что родился в военном лагере, таскать за собой это смешное прозвище – «сапожок».

Он сделал короткую паузу и медоточивым голосом заговорил вновь:

– Поднимись, Трасилл. Я не покушаюсь на твою жизнь, у меня не так много столь преданных людей, как ты. Но, видишь ли, Трасилл, я хочу испытать твою любовь к цезарю. Сейчас мы отправимся на Мизенский мыс, и я хочу увидеть, как ты кинешься в море из любви ко мне.

Старик побледнел, не смея возражать и ужасаясь тому, какие гибельные слова он произнес.

– Трасилл, – продолжал Калигула, глядя на мертвенно бледного старика, – узнал ли ты по звездам, что сегодня – день твоей смерти? В таком случае, радуйся, ты непременно останешься в живых, ведь ты всегда ошибаешься.

В толпе послышался ропот, когда четверо преторианцев потащили старика к стоящей у трибуны колеснице. Клавдий с трудом унял дрожь, охватившую его при мысли о том, что любое действие и слово, которое, казалось бы, должно понравиться императору, может повлечь за собой гибель сказавшего его. Так, во время болезни императора, столь пагубно повлиявшей на его рассудок, Афраний Потит неосторожно заявил, что охотно отдал бы свою жизнь, чтобы к цезарю вернулось здоровье, а Атаний Секунд, римский всадник, заверил, что, со своей стороны, готов для этого биться на арене. Едва Калигула поправился, как потребовал, чтобы оба они сдержали свое слово. «Высказывать свое мнение – и то большая неосторожность, – думал Клавдий. – Лучше держаться подальше от этого безумца. Но возможно ли это в моем случае?»

– Полагаю, дядюшка, что ты горишь желанием увидеть прыжок нашего звездочета?

Клавдий вздрогнул и пробормотал:

– Ты верно понял, цезарь, я буду счастлив видеть подобное зрелище.

– А вот народ, похоже, не столь удовлетворен. Он вроде бы даже не одобряет своего императора.

– Ты считаешь, цезарь, что он может отважиться на это?

Калигула задумался, потом подозвал начальника преторианской гвардии, что-то прошептал ему на ухо, что Клавдий тщетно пытался уловить, и, повернувшись к дяде, с веселым видом сказал:

– Пойдем же вблизи посмотрим на прыжок звездочета. Ты идешь со мной, дядюшка?

Клавдий постоял в нерешительности, слегка тряся головой, и все же счел более осторожным заявить, что поедет вместе со своим императором.

По приглашению Калигулы Клавдий сел рядом с ним в колесницу, и лошади поскакали рысью. Следом отправились колесницы придворных. Толпа молча наблюдала, как императорский кортеж проехал по мосту в направлении Байи и далее двинулся по каменистой, выжженной солнцем дороге. Они догнали колесницу, везшую старика, как раз в тот момент, когда она приближалась к оконечности мыса, господствующего над заливом. На мосту по-прежнему стояла толпа, с такой высоты походившая из-за своих разноцветных одежд на цветочную клумбу.

Калигула спрыгнул с колесницы, за ним тяжело спустился Клавдий. Только Агриппина и Юлия остались сидеть в своей повозке. Преторианцы привели Трасилла, который, смирившись со своей участью, держался с достоинством и даже горделиво. Какие-то угодливые придворные демонстрировали бурную радость. Один из них даже поздравил императора с тем, что его подданные столь преданы ему, что готовы совершить такой подвиг, как попробовать полететь. Но дальше всех пошел Геликон, заявив, что так можно было бы устраивать для народа красивые и не очень дорогие зрелища.

– Я приберег для вас еще и не такое зрелище, – ответил Калигула.

Он подошел к обрыву, чтобы полюбоваться причудливо изрезанным побережьем в цвету. Хрустально чистое, безмятежное, лазурное море доносило отзвуки своих таинственных глубин, где обитают тритоны и сидят на золотых тронах нереиды во дворце своего отца Нерея. Все молчали, слышался легкий шум ветерка, колыхавшего туники, стрекот кузнечиков и гудение пчел, перелетавших с цветка на цветок.

– Какой прекрасный вид, Трасилл, – сказал Калигула. – А знаешь ли ты, что у тебя есть знаменитый предшественник? Ведь не иначе, как у этого мыса трубач Мизен в троянской армии, пришедшей за Энеем в эти места, осмелился соперничать с богами, играя на своем инструменте. Тогда Тритон сбросил его в море… где он и утонул… он, как и я, не умел плавать. Но ты-то, Трасилл, я надеюсь, умеешь плавать?

Старик, которого преторианцы толчками заставили приблизиться к Калигуле, гордо смерил его взглядом. Император прищурился и с обычным своим язвительным смехом проговорил:

– Итак, Трасилл, сделай нам последнее предсказание: скажи, верно ли ты предвидел час своей смерти?

– Знай, Калигула, – отвечал ему старик громким и твердым голосом, – что момент нашей смерти известен одним лишь богам. Но тебе я могу предсказать, что за твои жестокие безумства тебя постигнет страшная, но заслуженная гибель из рук тех, кто в эту минуту смеется надо мной, желая угодить тебе. Ибо ты самый отвратительный тиран, которого изрыгала земля.

Сказав эти слова, заставившие Калигулу побледнеть, старик бросился в пропасть. Снизу послышался треск сломавшейся ветки и грохот падающих камней, которые тело увлекало за собой. Потом снова наступила тишина.

– Мне не следовало позволять так быстро умереть этому провозвестнику несчастий, – сквозь зубы процедил Калигула.

– Чего ты боишься? – заговорил находчивый Геликон. – Трасилл никогда не умел ни обнаруживать истину, ни предсказывать будущее. Ты сам заметил, что он всегда говорил обратное тому, что происходило в действительности.

Калигула уже приготовился ответить, когда с моря донесся глухой шум.

– Подойдите, подойдите, – велел Калигула приближенным. – Вот новое и притом бесплатное зрелище, за него сенаторам не придется выкладывать свои динарии.

Все подбежали к краю обрыва. Оттуда было видно, как преторианцы, исполняя приказание Калигулы, которое император дал их начальнику, прежде чем уехать на колеснице, сталкивали людей с моста, пронзали мечами тех, кто старался защититься, и били тех, кто, упав в море, пытался выбраться из воды и снова влезть на мост. – Раз они не желают воздавать хвалу цезарю, пусть, по крайней мере, у них будет причина проклинать его, – произнес Калигула в качестве надгробной речи.

Некоторое время он созерцал жуткое зрелище, потом резко отвернулся и объявил:

– Я голоден. Пора ехать обедать.

Он направился к Клавдию, который тряс головой, страшась новых безумств императора.

– Этот Трасилл был старый дурак, как и ты, мой дядюшка. Он помешался на математике, а ты – на истории! Пойдем-ка лучше со мной, познакомишься с Милонией.

– С Милонией? – переспросил Клавдий, который никогда не слышал о женщине с таким именем.

– Как, ты не знаешь, кто такая Милония? Юпитер, ты слышишь это? Он не знает, кто такая Милония, моя будущая супруга, мать будущего наследника империи!

Клавдий, не зная, как себя повести, важно покачал головой, в то время как Калигула, повернувшись к нему спиной, продолжал:

– Это я ее называю Милонией. А вообще-то ее зовут Цезония. Ее мать, Вестилия, имела семерых детей от шести мужей. Она сама уже мать трех дочерей. Я уверен, что она родит мне ребенка. Когда она забеременеет, я женюсь на ней.

Хотя Клавдий никогда не видел Цезонии, слухи о ее репутации долетали до его ушей. О ней говорили как о самой развратной женщине в Риме, что являлось немалой заслугой в городе, где все соперничали друг с другом в беспутстве.

В Байях Калигула жил на огромной, утопающей в садах императорской вилле, расположенной на возвышенностях, к югу от Города. Только избранные люди из его свиты получили приглашение сопровождать его.

В тенистых садах вокруг столов были расставлены ложа, на которых уже возлежали придворные женщины в ожидании прибытия императора. Когда Калигула появился, они встали, чтобы приветствовать его, а Цезония пошла ему навстречу.

– Цезония, – сказал Калигула, – я хочу представить тебе моего дядю, который будет и твоим, когда ты сделаешь меня отцом. Клавдий, ты должен знать, что семья Цезонии принадлежит к сенатскому сословию.

Клавдий попытался улыбнуться Цезонии, которую нашел некрасивой. В то же время ее вялые движения обнаруживали в ней и безудержную похотливость, и мягкую чувственность. Ее пухлые губы напрашивались на поцелуй, а томный взгляд призывал к наслаждению.

– Ты не можешь судить о ее красоте, когда она в этой длинной одежде, – сказал Калигула Клавдию. – Надо видеть ее обнаженной.

При этих словах он сам расстегнул брошь, удерживающую на плече складки столы, и платье упало на землю. Клавдий подивился тому, что Калигула влюбился в женщину уже не первой молодости, у которой после троекратных родов погрузнели грудь и живот. У нее были короткие ноги, а слишком мясистый зад подчеркивал ее невысокий рост.

– Гай, ты Юпитер и нашел свою Юнону, – заикаясь, пробормотал Клавдий.

Калигула воздел глаза к небу, где жалобно прокричала пролетавшая чайка.

– О Юпитер! – воскликнул он и взметнул руками. – Не указываешь ли ты мне на мою будущую супругу, которая подарит мне наследника?

Калигула сделал вид, что прислушивается; он уже не раз публично демонстрировал, что разговаривает с Юпитером.

– Что ты говоришь? – продолжал он. – Ты мне это подтверждаешь?

Затем, повернувшись к собравшимся, сказал:

– Вы все видели, друзья мои, что Юпитер возвещает мне женитьбу и мое грядущее отцовство, и, чтобы узнать это, я не нуждаюсь в авгурах и звездочетах.

Все зааплодировали, и Калигула обратился к Цезонии:

– Дядя сказал, что ты Юнона, но сейчас ты – Венера, а я – Марс. Как Венера, оставайся нагой, в одних только драгоценностях, чтобы каждый мог восхититься твоей красотой и позавидовать Гаю, который делит с тобой ложе. Какая прелестная шея, – прибавил он, гладя свою любовницу. – И все же стоит мне приказать – и ее перережут!

Цезония пожала плечами, привыкшая к дурным шуткам Калигулы.

Все заняли места на ложах, и рабы принялись снимать с гостей обувь, омывать им ноги, душить волосы, украшать головы венками из роз. Вместо того, чтобы занять предназначенное для него ложе, покрытое пурпуром, Калигула обошел столы, разглядывая присутствующих женщин, как если бы он был на невольничьем рынке или в лупанаре. В конце концов он остановился возле ложа, которое занимал Гней Домиций Корбуло, начавший свою карьеру еще при Тиберии и недавно назначенный консулом. Молодая супруга консула, лежавшая рядом с ним, опустила голову, но Калигула приподнял ее, взяв женщину за подбородок.

– Цезарь хочет оказать тебе честь, – тихо проговорил он.

Она посмотрела на мужа – тот закрыл глаза и покачал головой. Пока Калигула удалялся с жертвой своей похоти, рабы принесли лангустов и вульвы молодых свинок. Едва они начали подавать блюда, как вернулся Калигула, с красным лицом и взъерошенными волосами. Мимо него проходил раб с блюдом из почек в остром соусе, и Калигула, запустив туда руку, взял одну почку и сунул в рот. Соус потек у него по рукам и подбородку.

– Твоя жена слишком сдержанна, Корбуло, – заявил Калигула, направляясь к своему ложу рядом с Цезонией. – Полагаю, что ты вынужден пользоваться услугами куртизанок, если хочешь получать удовольствие, ведь дома тебя обслуживают плохо. К тому же у нее такие маленькие груди, что помещаются у меня в ладони. У Пираллиды они раз в пять больше.

Корбуло, не отвечая, потупил голову, а куртизанка Пираллида, из числа распутных подруг Калигулы, громко расхохоталась.

– Говорят, что педики любят маленькую грудь и маленький зад, когда общаются с женщиной, – заявила она. – Так им легче представить, что они с мальчиком. Но теперь мода на маленькую грудь и большой зад, это точно!

– А я вот люблю большую грудь и большие задницы, – отвечал Калигула, послав ей воздушный поцелуй. – Тем не менее я иной раз не пренебрегаю и хорошенькими мальчиками. Скажи, Херея, жена Корбуло тебя не соблазняет? У нее такие же крохотные груди, как у Мнестера.

Сотрапезники разразились смехом: Херея славился тем, что любил исключительно молодых мужчин.

Рабы подали свиное вымя, большие куски говядины, фаршированных зайцев – это несколько разрядило обстановку, поскольку Херея, ни говоря ни слова, отвернулся. Тогда Калигула обратил весь свой пыл на дядю, возлежавшего неподалеку.

– Клавдий, ты молчишь, мне кажется, ты совсем загрустил. За столом цезаря надо смеяться… А! Я знаю! Ты – один-одинешенек, женщины определенно бегут от твоей старости и глупости?

Клавдий не обиделся на племянника за насмешку – сегодня он был счастлив тем, что мог ему ответить и обмануть его ожидание.

– Цезарь, – сказал он, – я благодарю тебя за то, что ты дал мне возможность объявить о моей будущей женитьбе.

Калигула шумно рыгнул и засмеялся.

– О Венера, может ли это быть? Кто же на тебя позарился?

– Мессалина, – отвечал Клавдий, гордо выпятив грудь, – дочь Домиции Лепиды и Мессалы Барбата.