Текст книги "Мессалина"

Автор книги: Виолен Вануйек (Ванойк)

Соавторы: Ги Раше
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Мнестер, я считаю наглостью то, что ты смеешь появляться перед императрицей в таком виде, – суровым тоном сказала она.

– Я всего лишь праздную триумф императора, – ответил он, пошатываясь и подаваясь вперед.

Жестом руки она выразила свое раздражение и продолжала:

– Ты думал над тем, о чем я тебя просила? Какое представление ты дашь в ближайшие дни?

– Я об этом не думал, – признался он.

– Да как ты можешь говорить мне такое, когда я предупредила тебя четыре месяца тому назад?

Мнестер пожал плечами и громко рыгнул.

Мессалина не могла унять гнева:

– Своей наглостью ты вполне заслуживаешь оков. В представлении, которое сегодня дается в амфитеатре, будет воссоздана победа, одержанная императором. Но на следующий день, после конных скачек в цирке, он будет ждать, что покажешь ты.

– Я, наверное, сыграю Пилада в «Оресте и Пиладе». Удобный случай показать триумфальный танец, который так любят римляне.

– Выбор я оставляю за тобой. Но более всего я рассчитываю на тебя в дни, когда будет проходить литературный конкурс, который Луций Вителлий намерен провести в Неаполе. У тебя будет прекрасная возможность встретить горячий прием неаполитанцев, которые особенно ценят твое искусство.

– Ты слишком требовательна, Мессалина, – вновь дерзко ответил Мнестер. – Ты считаешь, что артист может так вот просто танцевать или представлять перед публикой когда угодно, по приказу? Я сам решу в Неаполе, позволяют ли мне мое физическое состояние и душевный настрой предстать перед зрителями.

– Раз ты взял такой тон, я не желаю видеть тебя в Неаполе! – взорвалась Мессалина. – Клавдий непременно удивится твоему отсутствию, но я знаю, что ему сказать. Ты очень скоро забыл, что разговариваешь с императрицей Рима, только что удостоенной триумфа!

– За то, что завоевала Британию? – рассмеялся он.

– Довольно! Оставь этот насмешливый тон! Я приказываю тебе завтра показать сцены любви Одиссея и Цирцеи.

Мнестер тяжело опустился на ложе.

– Невозможно, – твердо сказал он. – Я не знаю здесь никого, кто бы мог сыграть роль Цирцеи.

– Тогда миф о Минотавре, – подсказала она, понемногу успокаиваясь.

– Ты считаешь меня круглым дураком? – проговорил он, подражая Клавдию. – Я терпеть не могу роль Тезея, ты же знаешь.

– Играй тогда Минотавра, – с усмешкой сказала она.

– Об этом не может быть и речи. Завтра будет видно, что я сыграю.

Он поднялся, развязным жестом приветствовал ее и, не дожидаясь позволения, удалился. Не будь Мессалина уверена, что отсутствие Мнестера на играх вызовет недовольство народа, она бы охотно обошлась без него.

В следующие два дня происходили новые шествия и столь многочисленные зрелища, что для еды оставалось только ночное время. Часть жителей Рима, в основном сенаторы и приглашенные, отправились вслед за императорской семьей в Неаполь, где должен был состояться литературный конкурс.

В бухту прибыли вечером, со стороны господствующих над Путеолами высот. Неаполитанцы залили ее светом факелов и светильников. С холмов, по которым вилась дорога, путешественникам открылся Байский залив, где сидевшие в барках факелоносцы расположились так, что образовали фразу: «Да здравствует император!» Отсветы огней многократно повторялись в волнистом зеркале вод залива.

Клавдий особенно любил Неаполь и его окрестности потому, что ощущал здесь милый его сердцу эллинский дух. Хотя город уже несколько веков назад стал римским, в нем, как и прежде, говорили по-гречески; здесь сохранились такие древние институты, как школы эфебов[7] и фратрии,[8] и здесь, как и встарь, раз в пять лет проводились игры, включающие атлетические состязания и музыкальные конкурсы. Вот почему Клавдий был в восторге от предложения Вителлия избрать это угодное богам место, чтобы продолжить там празднование триумфа, и безоговорочно одобрил решение консула о том, чтобы конкурсанты облачились в греческую одежду.

Клавдий провел ночь вместе с семьей в императорском дворце в Байях. Состязания должны были проходить в римском театре – недавней великолепной постройке, вмещающей большое число зрителей. Скамьи уже были переполнены, когда в ложе появились Клавдий и Мессалина с двумя детьми. Сразу за ними следовали Агриппина под руку со своим мужем Пассиеном Криспом и ее сын Луций Домиций. Дочь Германика предстала во всей своей величественной красе, одетая в тунику из белого шелка, тонко расшитую. Трудно было сказать, кому больше адресовывались рукоплескания толпы – ей или императрице.

Поэты лирические и трагические, гномические и элегические, большей частью пишущие на греческом языке, съехались из множества мест, от Сицилии до Греции, чтобы участвовать в этом грандиозном мероприятии, которое было объявлено уже тогда, когда стало известно о победах императора. Судьям пришлось произвести строгий отбор, дабы перед публикой предстали лучшие из участников. Однако те, кто не имел возможности выступить в стенах театра, выступали на городских площадях и одеонах в надежде добиться признания своего таланта.

Прослушав в течение нескольких часов, как конкурсанты декламируют свои стихи, зрители пожелали немного отдохнуть и посмотреть выступления мимов. В особенности они ждали Мнестера, которого, однако, нигде не было видно. Удивленный Клавдий повернулся к сидящему позади Нарциссу и вопросительно взглянул на него.

– Мнестера не будет, – ответил вольноотпущенник.

– Но по какой причине? Посмотри, народ требует его.

Нарцисс устремил на Мессалину умоляющий взгляд, и она поторопилась вмешаться.

– Мнестер был груб со мной, и я запретила ему появляться перед публикой. И потом, как он говорит, ему не нравится играть, повторяясь, много дней подряд.

– Как же он мог быть с тобой непочтительным, если ты покровительствуешь ему и даже предложила воздвигнуть статую в его честь? – удивился Клавдий.

– Успех вскружил ему голову. Он становится все более спесив и претенциозен.

Клавдий досадливо покачал головой. Затем встал и поднял руки, требуя тишины.

– Мнестер выступал в Риме два дня подряд, почувствовал себя усталым и не смог приехать в Неаполь, – объявил он.

Свистки и возгласы недовольства полетели со скамей, и это заставило Клавдия продолжить:

– Мне понятно ваше разочарование, но нельзя требовать слишком много от простого смертного. Знайте, что я намерен посвятить ему статую в Риме.

Сообщение было встречено аплодисментами, после чего император объявил:

– Чтобы завершить этот первый конкурсный день, прежде чем вы сможете насладиться искусством танцовщиц и мимов, которые готовятся выступить перед вами, послушайте стихи моего дорогого и высокочтимого брата Германика.

К вечеру Луций Домиций, разумеется уже начавший скучать, стал приставать к маленькому Британику. Встав перед ним, он принялся размахивать руками, изображая танцовщиков. Кое-кто из сидевших рядом зрителей заулыбался и даже зааплодировал – больше из подхалимства, чем от умиления перед проделками избалованного ребенка. Мессалина прогнала его: она терпеть не могла этого наглого мальчишку. Какой бы безобидной ни была его проказа, внимание к нему со стороны некоторых зрителей усилило ее неприязнь. Всю обратную дорогу в Байи она молчала, и лицо ее было сурово и непроницаемо. Но как только она осталась с Клавдием и Нарциссом, последовавшим за ними по приглашению императора в личные покои дворца, Мессалина дала волю своему гневу:

– Клавдий, ты проявляешь возмутительную слабость! Когда этот несносный мальчишка Домиций начинает танцевать, точно потешный карлик, подзадоривая Британика, ты ничего не находишь лучше, как улыбаться! Разве ты не видел, что народ восторгался им, словно он наследник трона, а до нашего сына никому и дела нет!

– Успокойся, Мессалина, – отвечал Клавдий. – Это всего лишь детские шалости, а те, кого ты называешь народом, просто несколько сидящих по соседству людей, которые захлопали, желая мне угодить.

– Раскрой же глаза, Клавдий! – не унималась Мессалина. – Народ обожает этого Домиция, а Агриппина красуется с ним, словно это она императрица!

– Опомнись, Месса! Ты выказываешь ревность, недостойную твоего положения. Императрица – ты, а если я улыбаюсь проказам этого ребенка, то вовсе не потому, что меньше люблю нашего.

– Если ты позволишь мне вмешаться, божественный Клавдий, – заговорил Нарцисс, – то я скажу, что императрица не так уж и заблуждается. Домиций плохо знает свое место, а его мать слишком потворствует его выходкам для того, чтобы его заметил народ. Следовало бы выделить Британика в глазах римлян, дав таким образом понять, что именно он предназначен стать однажды правителем империи.

Мессалина бросила на Нарцисса признательный взгляд сообщницы, меж тем как Клавдий отвечал, стоя к ним спиной:

– Мы сумеем заставить римский народ полюбить Британика.

Он собрался уходить, приглашая Нарцисса следовать за ним в рабочий кабинет, но Мессалина задержала его.

– Клавдий, я хочу воспользоваться присутствием Нарцисса и сказать тебе, что он мечтает получить квестуру.[9] – название финансовых магистратов в Риме. Городские квесторы заведовали казной, провинциальные – финансовым управлением провинций.] Несколькими словами он обмолвился мне об этом, а поскольку я знаю, что он наделен всеми необходимыми качествами, чтобы быть квестором, мне бы очень понравилось, если бы ты отнесся к его желанию со вниманием.

Клавдий обернулся и с удивлением уставился на отпущенника:

– Почему ты ни слова не говорил мне об этом?

– Цезарь, я не осмеливался, поскольку не считаю себя достойным занимать такой высокий пост.

– Мне нравится твоя скромность. Ты мой лучший советник, и ты очень хорошо исполняешь те важные обязанности по управлению империей, которые я на тебя возложил. Я считаю, что ты достоин быть квестором. Было бы хорошо, если бы ты представлял меня в сенате и зачитывал бы там мои послания.

Нарцисс с поклоном поблагодарил императора, затем, повернувшись к Мессалине, признательно посмотрел на нее. Провожая взглядом отпущенника, удаляющегося вслед за Клавдием, Мессалина подумала, что еще надежнее привязала к себе этого человека, который будет играть важную роль в управлении государством.

Глава XVIII

ЗАГОВОР

Сидя в позе погруженного в раздумья человека, Нарцисс играл в кости с Сосибием, учителем Британика, когда вошел раб и склонился перед ними.

– Императрица желает тебя видеть в ее доме на Квиринале, – объявил он Нарциссу.

– У Мессалины хороший вкус, и она щедра, – доверительно сказал Сосибий. – Я приятно провел утро в компании с ней, а когда прощался, – признаюсь, не без сожаления, – она вручила мне миллион сестерциев за то, чтобы я дал юному Британику самое лучшее образование, какое только возможно. Этот ребенок довольно хилый, но умный и симпатичный. Мне нравится с ним заниматься.

– Ты был бы привередой, если б отказался работать за такую сумму, – заметил, вставая, Нарцисс. – Закончим эту партию завтра.

– Жаль. Фортуна мне сегодня улыбается, – вздохнул Сосибий.

– В таком случае я благодарен императрице за то, что она прервала нашу игру, иначе бы ты меня разорил.

– Позволь мне в этом усомниться, – с улыбкой парировал Сосибий.

Нарцисс нашел Мессалину в зале, выходящем на террасу. Она возлежала на ложе и пила кипрское вино из золоченой чаши с рельефным изображением гроздьев винограда. Ее волосы, схваченные сзади широкой лентой, волнами спускались до самой талии.

Она пригласила его сесть рядом с ней и принялась дразнить пикантными словами и красноречивыми жестами, вполне уместными между любовниками, коими они теперь стали. Он обнял ее за талию и стал целовать лицо и губы. Но когда он попытался развязать пояс на ее тунике, то она вдруг прервала это приятное для него занятие.

– Потерпи, Нарцисс, – сказала она. – Сперва я хотела бы переговорить с тобой о деле, которое так меня тревожит, что я рискую испортить себе все удовольствие, если не узнаю прежде, можешь ли ты взять его решение на себя.

– Говори, Мессалина. Ты знаешь, я готов служить тебе во всем.

– Ты, как и я, заметил, что Луций Домиций становится все более популярным у римлян и его мать пользуется этим, чтобы покрасоваться перед народом.

– Надо быть слепцом, чтобы не замечать этого. Агриппина делается все большей интриганкой.

– Ты тоже заметил, как она любит появляться рядом с Клавдием, будто она императрица, и народ всякий раз устраивает ей овацию, при том что совсем не знает детей императора.

Нарцисс с важностью кивнул, и Мессалина продолжала:

– Британик очень мал, он моложе Луция. И выглядит болезненным мальчиком, может быть, поэтому народ его не любит.

– Возможно, – согласился Нарцисс. – Но главное, почему народ проявляет интерес к Агриппине, заключается в том, что она дочь Германика. Кажется, римляне живут в неизбывной тоске по нему. Он и вправду должен был бы стать их императором, но кто знает, не сделался бы он в конце концов таким же жестоким, как его сын Калигула, когда достиг власти?

– Кто знает? Но за свою жизнь Германик действительно проявил добрые качества, которые народ ценит и за которые он его даже в некоторой степени обожествил. Агриппина явно извлекает из этого выгоду и потому представляется мне опасной. Она пытается обольстить Клавдия и ищет любой случай, чтобы выставить перед народом своего сына во всем блеске. Я уверена, что это она уморила своего мужа, Пассиена Криспа, чтобы получить наследство, после того как он составил завещание в ее пользу. А Клавдий закрывает глаза и уши на все это.

Она положила в рот сливу и, съев ее, продолжала:

– Ясно, что этот Мнестер не более чем спесивец, способный развратничать с юнцами, но он был прав, когда советовал мне остерегаться Агриппины, как только та вернулась из ссылки.

– Мессалина, чего ты ждешь от меня?

– Я жду, что ты еще раз проявишь свою любовь и преданность, – ответила она, приложив свои влажные от сливового сока губы к его губам.

– Я тебя слушаю.

– Избавь меня навсегда от этого Домиция, который представляет угрозу для моего сына.

– Ты говоришь – навсегда?

– Я повторяю – навсегда.

– Это может иметь очень серьезные последствия. Я еще не знаю, как взяться за дело, но тут всегда есть риск потерпеть провал. Опасность в том, что Агриппина может заподозрить тебя в намерении погубить ее сына. Она обвинит именно тебя.

– Изыщи способ, чтобы я никоим образом не была замешана в этом деле. Я полностью доверяю тебе, Нарцисс, и уверена, что у тебя все получится… ради любви ко мне, – добавила она, сама развязывая наконец свой пояс.

День уже клонился к вечеру, когда Нарцисс покинул Мессалину, чтобы возвратиться к себе домой, в Палатинский дворец. Подходя к форуму, он увидел, что там собралась толпа и слушает оратора, с жаром говорившего, стоя на трибуне. Нарцисс сошел с колесницы и, протиснувшись сквозь толпу, узнал Азиния Галла, внука Азиния Поллиона, знаменитого оратора и историка, покровителя Вергилия и Горация, друга Августа. Мать Азиния Галла, Випсания Агриппина, была дочерью великого Агриппы, соратника Августа, и Август выдал ее замуж за своего приемного сына Тиберия; вторично она вышла замуж за сына Азиния Поллиона.

– Римляне! – громко и отчетливо говорил Галл, – я повторю вам вслед за Корвином, внуком консула Валерия Мессалы: с тех пор как Тиберий узурпировал власть римского народа, все мы живем в страхе. Никто из нас не ведает, получит или нет, прежде чем наступит новый день, цезарев приказ предать самого себя смерти. Так погиб мой отец, несправедливо казненный Тиберием, – и он не единственный, кого постигла эта участь. Надо ли напоминать вам все преступления, в коих был повинен Калигула, и пришлось даже пойти на убийство, чтобы избавить мир от этого безумца! А сам Клавдий разве уже не лишил жизни многих римлян, начиная с сенатора, отчима императрицы? Простое подозрение, основанное на клевете, может привести к казни любого из нас, и мы не сможем защитить себя в законном суде. Так избавимся же от правящей семьи! Пусть Клавдий вернется к своим ученым занятиям, а мы выберем человека мудрого и добродетельного, чтобы вручить ему консульскую власть.

Одобрительный ропот прокатился по толпе, как вдруг какая-то женщина, без сомнения сторонница Клавдия, воскликнула:

– Ecce asinus in tegulis, вот осел на крыше, который предлагает нам посягнуть на власть! Ex gallo ova! Ему невдомек, что от петуха можно получить только петушиные яйца!

Собравшиеся на площади расхохотались на выкрики женщины, прибегнувшей к игре слов, поскольку имя Азиния Галла почти буквально означает «осел» и «петух».

Нарцисс поспешил вернуться во дворец, где встретил префекта претория; он рассказал ему о том, какую речь он только что слышал на площади, и посоветовал арестовать подстрекателей. Он шел по залам дворца, когда увидел Палланта, идущего ему навстречу.

– Нарцисс! Куда же ты исчез? – обеспокоенно спросил его приятель. – Цезарь велит искать тебя повсюду. Ты ему нужен. Только что прибыл посланник сирийского легата. Император в данный момент совещается с Луцием Вителлием, Посидом и Каллистом. Поторопись присоединиться к ним.

Клавдий, прихрамывая, ходил взад и вперед по кабинету; советники огорченно смотрели на него.

– Но в конце концов, чем занят Нарцисс? – в отчаянии прошипел император. – Куда он исчез? Невероятно, что его уже столько времени не могут найти!

– Цезарь, – выступил вперед Вителлий, – может, ты примешь решение, не дожидаясь его мнения?..

– Мне важно знать, что он обо всем этом думает. К тому же только он один способен составить письмо Вибию Марсу.

– Ты звал меня, божественный Клавдий, и вот я здесь, – проговорил Нарцисс, входя в кабинет.

– Нарцисс! Наконец-то! Где же ты пропадал?

– На форуме, где был на страже интересов и жизни цезаря. Азиний Галл и Статилий Корвин выступали с речью перед толпой, пытаясь поднять против тебя народ.

– Против меня? – встревожился Клавдий. – Но чего они хотят?

– Вернуть тебя на положение частного лица и поставить во главе империи угодного им человека, – ответил Нарцисс.

Услышав это, Каллист рассмеялся:

– Мы все знаем этого Азиния Галла. Слова «осел «и «петух», слившиеся в его имя, на редкость подходят ему. Не думаю, чтобы он мог быть тебе опасен, божественный Клавдий.

– Я вовсе не Галла опасаюсь, – ответил император. – Я скорее думаю о Статилии Корвине. Меня удивляет, что двоюродный брат императрицы замышляет заговор. Если он ввязался в такое дело, значит, у него есть мощная поддержка. Я хотел бы сам его допросить. Но сейчас, Нарцисс, я позвал тебя для другого. Садись, нам надо поговорить о делах в Сирии и Армении, и возьми тростник. Мне необходимо ответить сирийскому легату, который предлагает отправить к нему царя Митридата. Он находит, что настал благоприятный момент, чтобы помочь царю вернуться на армянский трон. Я желал бы, чтобы он со всеми подробностями описал мне положение в Парфии, а мы подумаем, сможем ли помочь Митридату вернуть царство, которое он завоевал при Тиберии и которое у него отнял Калигула, посадив его в Риме под стражу. Что ты об этом думаешь?

Нарцисс не замедлил с похвалой отозваться о том, что он называл «мудростью цезаря», и помог составить послание Вибию Марсу. Потом он постарался как можно скорее проститься с императором, поскольку, даже составляя письмо сирийскому легату, он не переставал думать о весьма щекотливом и опасном поручении, данном ему Мессалиной.

Рим уже давно окутала ночь. Императорский дворец потонул во мраке, лишь несколько светильников горело в галереях и помещениях стражи. Можно было, однако, заметить приглушенный свет, движущийся по коридорам и портикам в направлении жилища Нарцисса. Свет остановился возле двери в его комнату. В дверь тихонько постучали, и ее открыл сам Нарцисс. На пороге стояли два человека огромного роста, похожие на гладиаторов. Нарцисс впустил их в комнату и, оглядевшись кругом, запер дверь.

– Время подходящее, – шепотом сказал он. – Вы должны действовать быстро и бесшумно. Потом я выведу вас из дворца через потайную дверь. Вот половина обещанной суммы. Другую получите тогда, когда все будет сделано. Где комната, знаете?

Мужчины кивнули.

Нарцисс добавил:

– Мать спит в соседней. Смотрите, не разбудите ее. Это вам.

Один из мужчин взял мешочек с золотыми монетами, после чего они сразу же удалились.

Агриппина и ее сын часто останавливались в Риме по пути в Антий, где они жили. Прийдя в портик, куда выходили покои, в которых Клавдий поселил их, мужчины загасили светильники и остановились перед дверью в комнату Луция. От Нарцисса они знали, что вход из комнаты ребенка в ту, где спала Агриппина, закрыт простым занавесом. Действовать предстояло быстро и в полной тишине.

Дверь бесшумно отворилась. Светильник, подвешенный к треножнику, бросал мерцающий свет на постель, в которой спал ребенок. Судя по размеренному дыханию, сон его был глубок. Человек, шедший впереди, знал, что нужно успеть задушить ребенка, пока он не проснулся. Его сообщник встал возле занавеса на входе в спальню Агриппины, чтобы преградить ей путь, если она попытается войти, а убийца тем временем склонился над ложем и откинул одеяло, чтобы лучше видеть свою жертву. Он приблизил раскрытые ладони к тонкой шейке мальчика, как вдруг какое-то шипение приковало его к месту: прямо перед ним на стоящем у изголовья ларце подняла голову змея. Сообщник, тоже увидевший змею, выхватил из-за пояса кинжал:

– Быстро души, я убью ее…

– Юпитер против нас… – пробормотал другой.

Он положил руки на шею ребенка, но они так сильно дрожали, что он не мог сдавить горло, и Луций, быстро проснувшись, закричал. Сообщник одним ударом кинжала снес змее голову, но вдруг их охватила паника, и оба бросились наутек, меж тем как Агриппина, разбуженная криками, устремилась в комнату сына. Сев на постель Луция, она взяла его на руки и, лаская, ощупывала, чтобы убедиться, что он цел и невредим. Когда появилась стража, обоих наемных убийц уже не было и следа. Ребенок рыдал над своей бедной змеей, пятнистое тело которой лежало в самом плачевном виде на ларце, возле корзинки, где находилась ее нора.

– Не плачь, – успокаивала сына Агриппина. – Мы подарим тебе другую змею. А из этой сделаем браслет, и ты будешь носить его в знак благодарности богам за то, что они спасли тебе жизнь.

Вскоре явился префект дворца в сопровождении Клавдия и Мессалины; о случившемся их известила стража. На расспросы Луций смог ответить лишь то, что видел в комнате двух мужчин, которые быстро убежали, но описать их внешность не мог. Он сидел, прижавшись к матери, а та бросала вокруг себя яростные взгляды, чаще всего останавливая их на Мессалине.

– Ничего не понимаю, – говорил Клавдий. – Кто мог так возненавидеть твоего сына, что пожелал его убить? Ему, наверное, приснилось…

– Приснилось?! – негодующе воскликнула Агриппина. – Может, он сам во сне и голову змее оторвал? Бедной, ни в чем не повинной твари, которую он так любил!

– Правда, – согласился Клавдий. – Но возможно ли это? В моем дворце, невзирая на стражу!

– Убийцу сюда впустили, – уверенно сказала Агриппина. – О несчастная семья Германика! Отец был отравлен, мать, братья, сестры пали в расцвете лет от рук предателей. И моему сыну грозит та же участь? Ему, невинному ребенку! А что станет с его матерью?

– Агриппина, – прервал ее Клавдий, – не надо так предаваться отчаянию. Не доказано, что мой брат Германик был отравлен, а Юлия отправилась в ссылку за то, что совершила серьезный проступок. Здоровье не позволило ей вернуться. Успокойся, мы найдем виновных, и они немедленно понесут заслуженное наказание.

Мессалина выдержала взгляд Агриппины, вновь остановившийся на ней. Она чувствовала, что Агриппина подозревает ее в организации покушения, и мысленно проклинала Нарцисса за то, что в своем стремлении поскорее выполнить ее волю он был так неосторожен.

– Добрый мой дядюшка, – обратилась Агриппина к Клавдию, упав перед ним на колени и взяв его руки в свои, – поклянись водами Стикса, что ты сдержишь свое обещание, кто бы ни оказался виновником! – Что за необходимость мне клясться? – раздраженно проговорил Клавдий. – Ложись и спи спокойно. Я поставлю стражу возле ваших дверей.

– Не будешь ли ты так добр, чтобы выслушать меня с глазу на глаз? – спросила Агриппина.

– Сейчас для этого момент неподходящий. Завтра, если хочешь, я уделю тебе довольно времени.

– Дядюшка, дело мне представляется достаточно важным, чтобы ты выслушал меня теперь же. Умоляю тебя. Речь идет о нашей безопасности, но в особенности о твоей.

Она попала в самую точку, заговорив об опасности, которая может грозить императору; тотчас он сделал знак присутствующим. Осталась одна Мессалина, обеспокоенная предстоящими откровениями Агриппины. «Она, конечно, станет обвинять меня», – подумалось ей. И все же Мессалина была вполне уверена в своем влиянии на Клавдия и не испытывала большого страха.

– Я слушаю тебя, – сказал Клавдий, садясь на табурет возле ложа.

– Дядюшка, – настойчиво проговорила Агриппина, – я просила переговорить с тобой наедине.

– Разве мы не одни? – удивился Клавдий.

Агриппина жестом головы указала на императрицу, стоявшую чуть поодаль, скрестив руки на груди и высокомерно глядя на родственницу.

Клавдий повернулся и попросил ее удалиться.

– Оказывается, я лишняя в этом милом семейном кругу, – сказала Мессалина. – Что это за тайна, о которой хочет поведать тебе племянница, что она не может сказать о ней в присутствии самых близких людей?

– Это дело касается только моего дяди и меня, – резко ответила Агриппина.

– Месса, возвращайся к себе, – приказал Клавдий с твердостью в голосе, поразившей его жену.

– Повинуюсь цезарю, – сухо бросила она.

Агриппина, вконец презрев церемонии, направилась к двери и открыла ее, дабы убедиться, что вышедшая из комнаты императрица не осталась за дверью подслушать разговор. Затем она вернулась к сыну, заботливо уложила его и опустилась на подушку у ног Клавдия.

– Я хочу поговорить с тобой, – начала она, положив ему руки на колени, – потому что не хочу тебя потерять. Ты знаешь, какую бесконечную нежность я испытываю к тебе. Ты неизменно был со мной так добр и великодушен с той поры, как позволил вернуться из ссылки!

Клавдий, очарованный этими словами признательности, положил свою руку ей на голову, меж тем как она продолжала:

– И я не думаю, что ошибаюсь, видя, что и ты испытываешь ко мне некоторую привязанность.

– Это правда, Агриппина, я с симпатией отношусь к тебе. Я нахожу тебя очень красивой и щедро наделенной теми качествами, которые делают честь римским матронам, – заявил Клавдий, охваченный волнением от близости племянницы.

– В таком случае я могу надеяться, что не прогневаю тебя, если буду откровенна. Знай, что никто здесь не осмелится говорить с тобой так правдиво, как нужно, чтобы поставить тебя в известность о том, что творится в твоей собственной семье.

– Что означают эти загадочные слова? – встревожился Клавдий.

– Я хотела поговорить с тобой о Мессалине.

– О Мессалине?

– Увы! – с сожалением вздохнула она. – Я не знаю, как сказать тебе то, что мне известно о ней, и не вызвать твоего гнева.

– Почему я должен гневаться на тебя? Говори откровенно. Ты зашла слишком далеко, чтобы теперь что-то скрывать.

Агриппина была слишком хитра, чтобы довольствоваться повторением слухов о распутстве Мессалины, она знала, что Клавдий не придаст им значения.

– Мне стало известно, – начала она, – что арестованы Азиний Галл и Статилий Корвин.

– Верно, – подтвердил Клавдий, удивленный, что она заговорила об этом. – Они сознались, что были вовлечены в заговор Фурием Скрибонианом, легатом Далмации. Они были в большом отчаянии оттого, что дали себя таким образом провести, и я поверил в их искренность.

– Боюсь, однако, что они признались тебе не во всем.

– Что ты хочешь сказать?

– Знай же, что Мессалина – сообщница своего двоюродного брата Статилия Корвина. Я не питаю никакой злобы к Мессе, люблю ее как сестру и не забыла, что отчасти благодаря ей вернулась из этой ужасной ссылки. Как ты понимаешь, мне очень досадно говорить тебе о ее предательстве, но любовь, которую я испытываю к своему дяде и императору, сильнее той, которую я способна испытывать к Мессалине.

– Кто мог рассказать тебе такую чепуху?

– И все-таки это чистая правда. Я узнала, что Мессалина была любовницей Статилия.

– Такой слух ходит по городу, – согласился Клавдий, – но известно, что его пустил Мнестер, чтобы отомстить императрице за какую-то пустячную обиду. Я презираю такую месть, но хочу быть к Мнестеру снисходительным и простить его, он большой талант.

– Клавдий, поверь мне, это не просто сплетни…

– Послушай, Агриппина, – прервал он ее тоном любезным, однако не допускающим возражений, – невозможно осудить императрицу на основании слухов. Я признателен тебе за то, что из любви ко мне ты захотела меня предупредить, но тебя ввели в заблуждение. Может, ты имеешь другие доказательства ее вины?

– Мне казалось, что я представила тебе достаточное доказательство. Но поскольку ты не хочешь этому верить…

– Разумеется, нет, – твердо сказал он, вставая.

Клавдий поцеловал Агриппину в лоб и, пожелав ей спокойно провести остаток ночи, удалился. Агриппина склонилась над постелью сына, удостоверилась, что он заснул, и пошла к себе. Она утешалась тем, что было бы глупо надеяться убедить Клавдия, прибегнув к простому оговору. И все же ее радовала мысль о зерне сомнения, которое она заронила в его голову и которое обязательно прорастет, если она будет медленно и терпеливо действовать.

Клавдий, подойдя к порогу своей комнаты, в последний момент передумал и направился к Мессалине. Он нашел ее спящей на ложе; рядом спала Октавия. Это зрелище умилило его. Клавдию отрадно было думать, что к нему благоволит Венера, давшая в жены такую красивую и благоразумную женщину. Когда он шел по комнате, залитой тусклым светом ночного светильника, Мессалина открыла глаза. Она знала, что Клавдий придет к ней, и напустила на себя умиротворенный вид, стремясь скрыть свою тревогу.

– Клавдий, возлюбленный мой повелитель, – прошептала она. – Я счастлива, что ты пришел поцеловать меня перед сном.

– Мне доставляет удовольствие видеть тебя спящей рядом с нашим милым дитя.

– Кажется, большая тайна, которую хотела доверить тебе наша племянница, не слишком тебя взволновала?

– Она хотела сообщить мне некоторые подробности заговора Галла и Корвина, не зная, что я их уже допросил.

Клавдий посчитал, что лучше уж обмануть Мессалину и не восстанавливать ее и далее против Агриппины, что непременно произойдет, если передать ей суть их разговора. Он сел на край ложа, и Мессалина удивленно спросила:

– А как ей удалось прознать о заговоре?

– Я об этом не спрашивал.