Текст книги "Жало Скорпиона"

Автор книги: Вильям Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

– Можно позвонить от вас, чтобы за мной машину прислали из Комарова? – спросил Шишкарев. – Не торчать же мне одному в городе до поезда?

– Вас доставят на нашей...

– А говорят, что у милиции денег на бензин нет, – хмыкнул Арнольд Семенович.

– Мы не милиция, – спокойно заметил Селезнев. – Я слышал, от вас ушел начальник охраны Михаил Егорович Леонов?

– Вы все знаете! – рассмеялся Шишкарев.

– Если бы так, – горестно разведя руками, вздохнул Селезнев. Однако взгляд его генеральному «Радия» явно не понравился.

– Леонов ушел руководить частным детективным агентством, – сказал Арнольд Семенович. – Не могли бы вы мне порекомендовать кого-либо на его место?

– Это можно, – охотно согласился полковник, отлично понимая, что это просто треп: Шишкареву совсем не к чему в своей охране иметь сотрудника контрразведки.

Вроде бы все закончилось благополучно, к величайшему удовольствию генерального директора «Радия», однако он почему-то медлил подниматься с удобного кресла. Вскоре стало ясно почему.

– Я понимаю, Владимир Иванович, у вас вряд ли что узнаешь... – дипломатично начал он, пристально глядя в глаза полковнику. – Мой бывший зам Яков Ильич Додин, стервец, накапал на меня?

– Ваш друг? – сделал удивленные глаза Селезнев.

– Друг? – тоже разыграл удивление Арнольд Семенович.– Да я его за финансовые махинации с работы уволил! Чего же вы его не взяли за жабры?

– Вы ведь нам ничего, Арнольд Семенович, об этом не сообщили, – добродушно ответил полковник.

– Вот этот носатый жулик мог торговать любыми тайнами, – горячо заговорил Шишкарев. – Он ненавидел Россию, русских и давно собирался уехать отсюда. Как говорил, из этой Богом проклятой Восточной Колумбии.

– Почему же вы его держали? Да еще на такой ответственной должности?

– Надо отдать ему должное, – уже мягче заговорил Шишкарев. – В финансах он разбирался, как Бог! И связи у него были большие, так что как работник он был просто незаменим.

– И много он у вас в «Радии» украл? – полюбопытствовал Владимир Иванович.

– Я ведь тоже не лыком шит! – усмехнулся Шишкарев. – Не давал ему руки запускать в наш карман. Он деньги делал на всем. Оказывается, был связан еще с несколькими коммерческими фирмами...

– А может, с мафией?

– Темный человек был, – вздохнул Арнольд Семенович. – Перед его отъездом... я ему и руку не подавал...

– Однако в Пулково вы его у трапа «Боинга» облобызали, как лучшего друга! – не удержался полковник. – И горючую мужскую слезу смахнули со своей щеки.

Шишкарев воззрился на него, открыл было рот, но ничего не сказал. Встав с кожаного кресла, глухо произнес:

– Будем считать инцидент исчерпанным?

– Приношу свои извинения за испорченный субботний вечер.

Расстались они, однако, не пожав друг другу руки. Арнольд Семенович, торжествуя победу над этим умным человеком, тем не менее отлично понимал, что тот ему и на йоту не верит, а Селезнев, отдавая должное хитрости и изворотливости генерального «Радия», знал, что тот лишь на этот раз одурачил его.

Сразу после ухода Шишкарева, которого проводил до машины дежурный офицер, зашел Князев.

– Рыбка выскользнула из рук? – все сразу сообразив, с горечью произнес он.

– Как ты нежно: рыбка! – усмехнулся Владимир Иванович. – Уж! Точнее, змея. Он оказался хитрее, чем я думал: обезопасил себя со всех сторон. Ты пистолет ему вернул?

– С этим у него все в порядке, – ответил Артур. – Как же: ценный для государства человек! Вернул я ему «магнум». У него ведь все заграничное, даже оружие.

– Теперь еще осторожнее станет... – будто рассуждая сам с собой, продолжал Селезнев. – Мы только, выходит, спугнули его?

– Ну, положим, воровать эти чертовы редкоземельные металлы он на какое-то время перестанет. Если вообще их воровал. У нас доказательств нет. Кстати, что это такое – редкоземельные металлы... Что их, с Луны доставляют?

И тут начальник удивил Князева! Со знанием дела популярно объяснил, что редкоземельные элементы, так правильно их называют ученые, представляют собой огромную ценность, потому что используются в самых сложных электронно-вычислительных машинах, компьютерах, в ракето– и самолетостроении. К редкоземельным элементам относятся скандий, иттрий, лантан, монацит. В земной коре они встречаются редко, оттого и получили свое общее название. К радиоактивным редкоземельным металлам относятся уран и плутоний. Дорогими они являются еще и потому, что выделять их из руды очень трудно и сложно. Охотников в мире за этими металлами много, потому и большие деньги за них платят. Они могут быть в слитках, растворенными в кислоте, порошкообразными. В контейнере Шишкарева находился скандий в небольших слитках желтоватого цвета.

– А этот... скандий в контейнере... случайно не радиоактивный? Я ведь его открывал? – спросил Артур.

– Фирма «Радий» не работает с радиоактивными изотопами, – успокоил коллегу полковник.

– Владимир Иванович, Кристина может уйти от него? – взглянул на шефа Князев.

– Шишкарев сам «уйдет» ее, – усмехнулся полковник. – Ты думаешь, он не вычислит, кто его заложил?

– Но ведь Кристина отказалась поехать с немцами к нему на дачу, – возразил Артур. – Правда, она была в кабинете Шишкарева, когда он открывал сейф и доставал контейнер с этим... скандием.

– Твоя Кристина молодец! А вот мы с тобой малость оплошали: хитрюга Арнольд все продумал. Может, он и впрямь не немцам хотел продать скандий. А отвез бы в Москву и там сделал свой гешефт.

– Все вроде бы совпадало: контейнер из сейфа, приглашенные на дачу немцы, а они наверняка были заинтересованы в этих металлах. Он же сам сказал, что его «Радий» ведет дела с их фирмой?

– У тебя есть человек в «Радии»?

– Кристина...

– Да я не о ней! – отмахнулся Владимир Иванович. – Кто будет следить за Шишкаревым?

– Есть такой человек,– сказал Князев.

– Ну и отлично! Пока Арнольд, как говорится, ляжет на дно, но рано или поздно снова займется своим подпольным бизнесом... Никуда не денется, голубчик! Кто запустил раз-два руку в государственный карман, тот не остановится – ладони все время будут чесаться.

Из Москвы генеральный директор привез документ, удостоверяющий, что представленный на анализ редкоземельный металл скандий – химический элемент III группы Периодической системы Менделеева – полностью отвечает всем предъявляемым к нему требованиям. Контейнер был поставлен в сейф рядом с другими. В этот же день Арнольд Семенович вызвал к себе начальника отдела кадров и предложил ему немедленно уволить программистку Кристину Евгеньевну Васильеву по сокращению штатов. В ответ на удивленный взгляд вышколенного кадровика из бывших военных – все в «Радии» знали, что генеральный ухлестывает за красивой программисткой, – с кислой улыбкой сказал:

– Скоро компьютеров у нас будет больше, чем людей... Хватит нам и трех программистов!

– Так точно, – вытянулся перед мрачным шефом кадровик. Он бы и честь отдал, да вспомнил что без фуражки, а в армии с первого дня внушали новобранцам, что к пустой голове руку не прикладывают... «Почему же тогда американские военные отдают честь и без головного убора?..» – выходя на полусогнутых из шикарного кабинета генерального директора, подумал кадровик.

Глава четырнадцатая
ХРУЩ И ЛЯГУШОНОК

Ломов не сомневался, что в тот злосчастный вечер напоролся на «волкодава» из органов. Боксер-разрядник, он умел драться и, став бандитом, никогда еще не испытывал такого сокрушительного поражения. Правда, жертвы его вообще почти не оказывали сопротивления, но и в схватках с другими бандитами – разборки между ними случались не так уж редко – Хрущ одерживал верх над равными себе по силе бывшими спортсменами. Ему, дураку, сразу бы сообразить, что программистка из «Аиста» все еще находится под охраной ментов или «волкодавов» из спецподразделения, которые сорвали операцию по уничтожению генерального директора Иванова, а он почему-то решил, что это новый ухажер Васильевой из «Радия», куда она перешла работать.

Прав был Яков Раздобудько, когда предупреждал своего помощника, что надо оставить в покое эту опасную бабенку! Так нет, не послушался... Для своего шефа он придумал сказочку, дескать, у парка Победы его поздно вечером зацепил пьяный водитель на серебристой «Вольво». Не отклонись в самый последний момент – и быть бы ему, Хрущу, трупом, а так отделался сломанной рукой и потерей двух передних зубов, когда по асфальту мордой проехался...

– Все под Богом ходим... – сказал Хмель. – Надо же, правую руку! Какой ты теперь, Миша, боевик?

– Через месяц-полтора буду как огурчик, пообещал помощник.

– Лечись, лечись, Миша, – глядя на руку в гипсе и на перевязи, заметил босс. – Может, на Канары прошвырнешься на недельку? Там и зубы вставишь? Только не вздумай – золотые! Фиксатым станешь, приметным. Лучше уж фарфоровые...

Очень уж ласковым показался шеф Хрущу. Хитрый мужик, вряд ли поверил в сказочку о пьяной «Вольво». Но и признаться Раздобудько, что пострадал из-за Кристинки, было бы неразумно. Хмель не прощал тех, кто ослушивался его приказов. Да и как бы стал он относиться к своему помощнику, если бы узнал, что с ним запросто справился какой-то мусор? Ну, положим, спец, но все равно от этого не легче. Для себя Ломов решил, что разобьется в лепешку, а этого «волкодава» с физиономией школьного учителя он достанет и сделает... Хрущ не из тех, кто прощает кровные обиды!..

Эти невеселые мысли не давали ему покоя. Шагая по своей квадратной комнате на улице Восстания, он представлял себе, что сделает с Кристининым любовником: подкараулит у ее или у его дома на Фонтанке и... Черт возьми, врукопашную вряд ли одолеет. Да тот и не даст приблизиться к себе, можно подумать, что у него глаза на затылке. Может, замочить? Из пушки? Но если хоть что-то дойдет до Раздобудько, то конец его карьере в банде. Рука уже почти не болела: врачиха сказала, что кость срослась правильно, скоро гипс снимут, но владеть кулаком правой, как прежде, он будет не скоро, минимум два-три месяца пройдут, прежде чем перелом лучевой кости выше локтя намертво зарубцуется, обрастет костной тканью.

Безделье томило его, пытался читать – он мог лишь перед сном одолеть несколько десятков страниц крутого детектива, – не получалось. Смешно было вникать в придумки писателей-детективщиков! Наворотят черт, те что, такого в жизни и не бывает, хотя и приятно сознавать, что ты тоже относишься к разряду неуловимых, жестоких бандитов, с которыми ни милиция, ни ОМОН ничего поделать не могут. Про «быков», что орудуют у торговых ларьков, все верно, «бригадиры» тоже похожи, но вот главарей банд писатели изображают неправильно. Некие чудовища, которые чуть ли не пьют кровь своих несчастных жертв! Взять хотя бы Яшу Раздобудько: во-первых, он сам уже давно не участвует в вылазках и схватках – он планирует бандитские операции и налеты на крупные объекты, склады, офисы. Да и внешне выглядит вполне преуспевающим бизнесменом: носит костюмы с галстуками, длинные кашемировые пальто, ездит на сверкающем «мерседесе», ему пожимают руку чиновники из мэрии, генеральные директора, банкиры. – Зачем Хмелю марать руки в крови жертв, когда у него своя армия? Да и он, Михаил, работает кулаками лишь для того, чтобы сохранить спортивную форму, – всю грязную работу делают «быки» и «бригадиры».

Ладно, время есть, и он, Хрущ, что-нибудь придумает, чтобы отомстить своему смертельному врагу. Только кровью смываются подобные обиды. Придется пока забыть и про красотку Кристину, пусть милуется со своим спецом. До поры до времени... Разве что позвонить в магазинчик по соседству, где работает сисястая Ниночка Примакова? После больницы он уже застоялся как конь в стойле... А рука? Она в этом деле не помеха. Набрав номер он вызвал из-за прилавка подружку, приказал ей захватить с собой бутылку «Кремлевской», импортного бутылочного пива и хорошей закуски – и на цирлах к нему!

– Сейчас не могу, – ответила продавщица. – До конца работы час... Потерпи, Мишенька! И потом у нас «Кремлевской» нет – нужно в другой магазин забежать...

«Вот оно что значит – запустил свои дела... – усмехнулся про себя Ломов. – Раньше бы, сшибая с ног покупателей, бросилась ко мне, а теперь: «Потерпи, Мишенька!»

– Полседьмого чтобы как штык была, – ворчливо сказал он в трубку.

Ломову не пришло и в голову посмотреть в глазок, когда раздался мелодичный звонок гонга. Он ждал Ниночку Примакову, и та предстала перед ним в раме крепкой, под дуб двери: круглые карие глаза испуганно округлены, обычно розовое лицо бледное, руки судорожно сжимают пластиковый пакет с надписью «Мальборо».

– Миша, я...

В следующий момент она влетела в прихожую, чуть не сбив его с ног, а вслед за ней вскочил типичный бритоголовый «бык» в кожаной куртке и широких брюках, на ногах – дешевые из кожзаменителя кроссовки. Эту рожу Хрущ никогда раньше не видел. В правой руке молодца сверкала финка. Такие еще «пиками» зовут. Белые глаза тоже округлены, вместо губ – красная полоска широкого лягушачьего рта. Рот раскрылся и хрипло проквакал:

– Эй ты, лоб, не дергайся и не махай граблями... У меня к тебе разговор.

– Ну что ж, побазарим, – отступая от двери, чтобы они прошли в прихожую, спокойно ответил Михаил. Он нисколько не испугался, но зато здорово удивился! К нему, Хрущу, пришел какой-то сопляк «бык» с лягушачьим ртом качать права! Судя по убитому Нинкиному виду, этот придурок запугал ее ножом и заставил молчать.

– Мишаня... – лепетала Примакова, тараща на него испуганные глаза. – Я не хотела, а он... – быстрый взгляд на долговязого парня с финкой. – Заставил. Он слышал, как мы с тобой договаривались по телефону...

– Заткнись, курва! – грубо рявкнул парень, не спуская настороженного взгляда с Хруща. И финку-то он держал не так, как надо: прямым тычком еще может достать, а полоснуть по горлу было бы несподручно...

Пятясь, Михаил провел их на кухню. Он уже догадывался, что привело к нему этого придурка с бегающими глазами: втюрился в Нинку и сейчас будет давить на него, Хруща, чтобы отвалил от нее. Типичная блатата из «новой волны». Сколько ему? Двадцать? Двадцать два? Неужели не слышал про него, Михаила Ломова, и потому осмелился со своей вшивой пикой заявиться к нему домой, использовав вместо щита эту пухленькую дурочку с круглыми зенками? Он же мог достать парня левой клешней, но стало любопытно: что сейчас лепить будет? Какую лапшу на уши вешать?..

– Я знаю, что ты крутой, – хрипловато заквакал тот. – Не была бы ручонка сломана, запросто сделал меня, а сейчас – ты слабак, Хрущ, ясно?

Ломов молча смотрел на него. Значит, знает его, Хруща.

– Чего же ты хочешь, козел? – поинтересовался Михаил. У него даже язык не повернулся назвать его «быком». Лягушонком, пожалуй, было бы точнее...

– Ты не очень-то, Хрущ! – еще больше сузил белые глаза незваный гость. – Я ведь отчаянный – могу и ножичком пощекотать!

– Я думаю, ты тогда, козел, и до вечера не проживешь, – с презрением обронил Ломов, едва заметно шевельнув плечом. Левая рука его при этом движении отошла назад.

– Я тебе говорила, Петя, не суйся к Мише, – вступила в разговор Нина. – Приключений ищешь на свою голову?

– Я тоже крутой, – разжал тонкие губы Петя. – Одного летом замочил вот этой финкой.

Они такие, эти «отмороженные», мог и замочить, глаза-то у него дурные, и, наверное, не трус, раз напролом полез к нему, Хрущу. Профессиональные бандиты не любили этих битых фраеров: у них нет никакой дисциплины, подвержены приступам дикой ярости. «Отмороженные» чаще всего формируются из дебилов, которых родители зачали в нетрезвом состоянии. Да их и не берут в серьезные банды – крутятся возле рынков, ларьков, ночами кодлой грабят запоздалых прохожих, а кто окажет сопротивление, могут и замочить. Насчет этого у них не заржавеет... Странно, что он сунулся сюда один. Такие нападают кучей. Правда, знает, подлюга, что рука сломана! Ну, а Нинка тут ни при чем, наверное, ножом запугал ее.

– Что тебе надо-то, лягушонок? – стал терять терпение Хрущ. – Выкладывай и вали отсюда, пока цел.

– Ты меня так не зови, – окрысился тот. – Не то...

– Что «не то»? – усмехнулся Михаил. – Проткнешь насквозь пикой?

– Говорю, я отчаянный! – дернул маленькой головой Петя.

– Ну-ну, гони туфту...

– Я беру под контроль магазин,– он метнул взгляд на девушку, – в котором работает эта чувиха, пол, Хрущ?

– Бери, – презрительно мотнул головой Ломов. Господи, какой болван! Влез на чужую территорию и надеется, что это ему с рук сойдет.

– И Нинке больше не звони – она моя, пол? – Петя облизнул синеватые губы. – Моя маруха.

– Он каждый день приходит в магазин, – не то пожаловалась, не то просто поставила его, Ломова, в известность девушка. – Заведующая ему теперь отстегивает... Ты-то у нас уже давно не был?

– Мне все платят, на кого я накат сделал, – похвастался Петя. Видя, что Ломов спокойно стоит, прислонившись к шкафу, а больная рука висит на уровне груди, он почувствовал себя еще увереннее, перестал нацеливаться острием финки в горло хозяину. От грубой кожи его куртки несло рыбьим жиром, на худом подбородке завивались светлые волосинки. Вот именно в это уязвимое место и обрушил свой левый булыжник-кулак Ломов. Он не сомневался, что этот проверенный неоднократно удар отключит дохляка. Глухо стукнулась о линолеум выпавшая из руки придурка финка, а сам он, подогнув ноги в коленках и закатив глаза, сунулся башкой в грудь Хруща. Брезгливо оттолкнув его на середину кухни, Михаил поднял нож и сунул в карман просторных брюк. Хотел было ногой ударить поверженного в морду, но вспомнил, что на нем тапочки, и не стал мараться.

– Где ты подцепила этого «отмороженного» с бритой башкой?

– Я подцепила? – возмущенно всплеснула руками Примакова. – Да он мне уже с полмесяца не дает проходу! Не могу уже харю его противную видеть! Белоглазый лопух!

– А ко мне привела?

– Так он ножом пригрозил! И может запросто ткнуть, я видела, как одного парня во дворе у склада пырнул... Когда выпьет, прямо бешеный. Как ты его, Миша, одним ударом! Я даже не заметила, как ты рукой взмахнул.

Ломов приподнял Петю за воротник кожаной куртки, доволок до дверей, отворил их и вышвырнул на лестничную площадку. Подумав, снова вышел туда и отволок отключившегося парня на площадку ниже, прислонил спиной к ребристой батарее парового отопления, похлопал по впалым щекам и, оглядываясь на двери, прошипел:

– Еще раз попадешься, вонючий глист, на глаза – прибью! Слышишь, Лягушонок?

Нина уже выкладывала на кухонный стол водку, закуску. Успела снять с себя синее пальто с серебристым воротником, надеть тапочки. Взглянув на мрачного Хруща блестящими глазами, улыбнулась:

– Говорила ему, дурачку, что к тебе лучше не лезть... Не послушал. Очухался хоть?

– Трахалась с ним? – сурово посмотрел на нее Михаил.

– Он пообещал грудь отрезать, если я...

– Не туберкулезник, часом, он?

– Да вроде нет, – улыбка сползла с круглого, глазастого лица. – С чего ты взял? Не гляди, что на вид дохлый, – он не слабак.

– Вот жизнь! – наливая себе в стакан из литровой бутылки «Кремлевской», сказал Ломов. – Всего на месяц отошел от дел... и вон какие пироги: магазинчик на Восстания какое-то быдло оккупировало, мою бабу прямо из-под меня увели...

– Не увели, Мишенька, – хихикнула Примакова, – я же тут, с тобой! Мишенька, а как же ты со сломанной рукой-то? Сможешь ли?

– Вот если бы штуку свою сломал, – сказал Хрущ. – А рука нашему с тобой делу не помеха, а? – и смачно шлепнул ее по округлому аппетитному заду.

Глава пятнадцатая
КАКОГО ЦВЕТА СЧАСТЬЕ?

– А ведь Арнольд Семенович сделал мне предложение, – сказала Кристина, любуясь из окна квартиры Князева на Фонтанку и кусок Аничкова моста с двумя бронзовыми конями. Она в замшевой юбке, колготках телесного цвета и шерстяном тонком свитере. Все это подчеркивает ее стройную фигуру, высокую грудь. Золотистые вьющиеся волосы спускаются на плечи.

– Завидный жених, – откликнулся Артур, возясь у окна с лазерным проигрывателем, в котором стал заедать приемник диск-компакта. Плохо выдвигается из аппарата!

– Правда, потом ему было стыдно за себя, что доверился мне, – продолжала она. – Может, он и великий комбинатор, Артур, все одно – неприятно быть шпионкой при человеке, который тебя боготворит. Знаешь, что он мне сказал, когда я, уволенная по сокращению штатов, покидала его «Радий»?

– Надо же! – усмехнулся Артур. – Он еще и прощальную речь произнес?

– Кристина Евгеньевна, сказал он, вам не идет быть Матой Хари. Вы так и передайте своим начальникам: большой грех использовать такую обаятельную женщину, как вы, в своих низких целях...

– А воровать и наживаться, чем он вот уже несколько лет занимается, – это высокая цель?

– Ты, конечно, умнее меня, – усмехнулась Кристина. – Нашелся бы что сказать. Я ничего не ответила, забрала документы, трудовую книжку и…

– ...и гордо вышла из офиса, хлопнув на прощание дверью, – ввернул Князев, нажимая на кнопку проигрывателя. Большую комнату с высоким потолком наполнила камерная хоровая музыка восемнадцатого века, Бортнянский. Артур любил классику, особенно камерные церковные хоры. Разве можно сравнить это великое искусство с дикими завываниями современных бардов, оглушающих зрителей электронными инструментами?

– Да нет, не хлопнула я, дорогой, дверью, – со вздохом произнесла Кристина, – я ушла скорее как побитая собака... – Она подошла к выпрямившемуся у проигрывателя Артура, прижалась лицом с погрустневшими синими глазами к его груди и попросила: – Милый, обещай больше не заставлять меня заниматься такими делами, а? И не надо громких слов о борьбе с преступниками, мафиози, взяточниками. Занимайся ты со своими друзьями всем этим, а я, Артур, женщина. Да, я пострадала от них, но ведь и что-то уже сделала, верно? Но больше не буду, не могу! Если бы ты знал, как горело у меня лицо, когда я чуть ли не бегом летела к себе домой от Шишкарева. Я понимаю, он бабник и все такое, но я ему нравилась по-настоящему, понимаешь? Он мог полюбить меня...

– А ты его?

– У меня есть ты, Артур, – помолчав, сказала она. – Зачем мне кто-нибудь другой?

– Но он мог бы дать тебе то, чего нет у меня – роскошь, богатство, повозил бы тебя по заграницам...

– Ты это серьезно, Артур? – Она отодвинулась от него, приподняла, пышноволосую голову и пристально посмотрела в его серые с зеленью глаза.

– Не терзайся, девочка, – поцеловал он ее в губы.– Я не верю, что вор, жулик, взяточник и тем более убийца может быть вместе с тем и неплохим человеком. Понимаешь, это несовместимо. Есть Добро и Зло. Они так же несоединимы, как лед и пламень.

– Арнольд еще и убийца? – Ее глаза стали еще больше.

– Я вообще. Может, Шишкарев еще и не потерянный человек... – сказал Артур. – Давай послушаем «Услыши, Боже, глас мое». Музыка написана Бортнянским более ста лет назад, а как за душу берет, а?

– Бортнянский... я про такого и не слышала, – послушав хор, тихо произнесла Кристина. – Нам с детского сада внушали, что Бога нет, а оказывается, великие композиторы, художники славили Бога и посвящали Ему свои лучшие произведения. Моя бабушка говорила, что старинная музыка, древнее искусство – это от Бога, а почти все современное – эти песни, кривляние на сцене полуголых девиц с микрофоном во рту, чернуха, порнография, фильмы – это от дьявола.

– Не думай об Арнольде – я уже видел его в машине с молоденькой девчонкой. Истинный самец на «Мерседесе»! Вез ее на дачу в Комарово, – сказал Князев. – На этот раз он вывернулся, хитер, черт, ничего не скажешь! Но в другой раз – попадется, если у него рыльце в пушку.

– Только без моей помощи!

– Кристина, поверь, я не хотел тебя и в это-то дело вовлекать. Обещаю, что больше никому не позволю использовать тебя в каких-то целях... Как принял тебя Иванов?

– Иван Иванович – замечательный дядька! – улыбнулась она. – Он меня повысил в должности, и зарплата у меня теперь точно такая же, как была в «Радии».

– Я даже знаю, что Саша Мордвин попал в твое подчинение...

– Артур, давай не будем вспоминать прошлое? Я имею в виду – тех людей, которые когда-то были с нами... Ну, ты понимаешь, о чем я?

– Прошлое, дорогая, за порог не выбросишь, как мусор, – дрогнувшим голосом произнес он. – Прошлое – это тоже наша жизнь. Ну а ревновать я тебя не буду, надеюсь, как и ты меня?

– Я даже не знаю, что это такое – ревность... Ну разве что из книг.

– Это потому, Кристиночка, что всегда мужчины тебя к кому-то ревновали... И еще... – он запнулся.

– Договаривай, – потребовала она.

– Может, ты еще по-настоящему никого не любила.

Она задумалась на секунду, потом взглянула ему в глаза:

– Я бы не вышла замуж за Игоря, если бы он мне не нравился.

– Нравиться и любить – это разные вещи, – немного приглушив музыку, сказал он.

– А ты любил?

– И жену, и дочь, – ответил он. – Но их нет, а жизнь продолжается. И Всевышний, руководящий нами, послал мне тебя... И до нас люди любили, разочаровывались, теряли любимых, вновь находили, а были и такие, что постригались после несчастий в монахи и посвящали себя Богу.

– Это музыка навеяла такие мысли...

– Может быть, – сказал он.

На дворе ноябрь, в начале месяца вдруг выпал в Санкт-Петербурге обильный снег, несколько дней продержался, задавая лихорадочную работу дворникам, а затем стал таять, лишь к вечеру подмораживало и дороги превращались в ледяные катки. И сейчас небо над Фонтанкой было низким, лохматым, моросил мелкий дождь, на асфальте блестели, отороченные ледяными корками, большие лужи. Проносящиеся по набережной машины разбрызгивали их, заставляя прохожих прижиматься к домам, а сверху на них нацеливались заостренные рубчатые сосульки. Морозы и оттепели выводили из строя водосточные трубы, некоторые не выдерживали ледяных пробок, их распирало на сочленениях, и целые секции обрушивались на тротуары.

Божественная музыка, льющаяся из колонок, настроила Кристину на лирический лад.

– Артур, ты мне никогда не рассказывал про своих родителей, – сказала она. – Можно подумать, что тебя в эту жизнь сказочный аист принес в плетеной корзинке.

– В плетеной? – рассеянно переспросил он. – Да, в сказках детей приносят в дом аисты в плетеных корзинках...

– Я в это верила до четвертого класса. Потом… Случайно увидела на даче в кустах, как взрослые дядя и тети делают на самом деле детей, – улыбнулась она.

Он какое-то время молча смотрел на смутно вырисовывающееся на темно-палевом фоне высокого окна ее красивое лицо. Синих глаз не было видно, как и губ. Захотелось встать и включить свет, но побоялся нарушать сказочную эту сумеречную тишину...

– Если не хочешь, то не рассказывай, – неправильно истолковала его молчание Кристина.

– Бога ради, если тебе это интересно, – улыбнулся он.

– Все, что касается тебя, мне интересно.

– Нет у меня родителей, – сказал он.

– Как нет? – изумилась Кристина. – Ты мальчик из пробирки? Или тебя, как Франкенштейна, создали?

– Я вижу, на тебя этот фильм произвел сильное впечатление, – улыбнулся Артур. – На днях по пятому Петербургскому каналу показывали этот мрачноватый фильм про человекообразное чудовище, сотворенное назло людям ученым в тайной лаборатории.

– Ты, Артур, весь соткан из тайн или просто дурачишь меня, – ее голос прозвучал из сгущавшегося сумрака обиженно.

– Я своих родителей никогда не видел и ничего про них не слышал, – продолжал он. – Я – подкидыш. Если и существует здесь какая-то тайна, то меня в нее не посвятили.

И он скупо поведал свою историю, о которой мало кому рассказывал, потому что эта история напоминала главу из старинных романов, когда поутру служанки находили на крыльце особняков корзинки с подкинутыми под дверь младенцами. Туда иногда клали записку с именем ребенка. Пятимесячного мальчика подбросили весной 1962 года не в корзинке, а в детской коляске и без всякой записки.

И не под дверь дома, а оставили коляску на гранитных ступеньках хорошо известного питерцам Большого дома на Литейном, 4. Наверное, это событие и определило всю дальнейшую судьбу Артура Князева. Ранним утром обнаружил коляску генерал из Комитета государственной безопасности. Сделав нагоняй постовому милиционеру, дежурившему на улице Каляева, генерал самолично вкатил коляску в лифт, а потом в свой кабинет, обитый дубовыми панелями. Может, генерала поразило, что светловолосый мальчуган не плакал, лишь таращил на него большие голубоватые глазенки и показывал в улыбке беззубые розовые десны. Он даже не обмочился, когда его извлекли из коляски и положили на черный диван в кабинете генерала, а когда тот нагнулся над ним, ребенок ухватился за его большой палец и, курлыкая, как голубь, долго не отпускал. Наверняка генерал любил детей, иначе с какой бы стати ему катить коляску в свой кабинет? Да и палец, цепко зажатый в розовом кулачке мальчика, он не сразу высвободил... Короче говоря, в тот летний день была небольшая суматоха в Большом доме: появилась женщина-врач, помощник разыскал по телефону детское учреждение, которое принимало подкидышей и сирот. Сделал ли генерал пометку в своем настольном календаре или нет, неизвестно, тем не менее он несколько лет интересовался судьбой подкидыша. И перед отъездом в Москву – генерала перевели туда с повышением – он на черной «Волге» с антеннами заехал в детдом попрощаться с пятилетним и очень серьезным мальчиком, которого назвали Артуром Князевым. Русоволосый глазастый мальчик с тонкими чертами лица спросил его:

– Ты мой папа? И у меня есть мама?

– Тебя здесь не обижают? – поинтересовался генерал.

– Нам воспитательница читает книжки: у всех мальчиков и девочек есть папы и мамы, даже у разных зверюшек, а у нас здесь, в детдоме, ни у кого нет папы и мамы. Почему так?

Что мог ответить суровый, прошедший Великую Отечественную войну генерал? Он повидал на своем веку немало сирот, беспризорников, в их полку на фронте любимцем всех солдат и офицеров был чем-то похожий на Артура десятилетний пацан, ставший сыном полка, мальчишка был награжден орденом Красной Звезды и несколькими медалями... Сейчас он в звании подполковника преподавал в Ленинградском суворовском училище, что на Садовой улице. И именно туда из закрытого детдома направился на «Волге» генерал. Он рассказал бывшему сыну полка о мальчике в детдоме, попросил хотя бы изредка навещать его, а когда дорастет до младшей группы – принять в суворовское училище, которое Артур Князев с Почетной грамотой и закончил. А потом Академия КГБ, спорт, работа в управлении, женитьба на Ирине, рождение дочери, переход к полковнику Селезневу...

А не наткнись генерал в 1962 году на гранитных ступеньках управления на коляску с подкидышем, возможно, судьба мальчишки и сложилась бы совсем по-другому. Уж не ощущал ли генерал вину? Не могло быть случайностью, что коляску с сиротой оставили именно у Большого дома. Не приложили ли руку его сотрудники тех далеких лет, воспитанные на жестоких традициях Дзержинского и Лаврентия Берии, к устранению родителей большеглазого мальчика? Тогда ведь это еще нередко случалось... А фамилию, имя и отчество он получил от заведующего специальным детским домом, почему-то уверовавшего, что попавший к нему по высокому распоряжению генерала мальчик был благородного происхождения. Да это и по его лицу, осанке было заметно. Порода-то, она всегда видна.