Текст книги "Подозреваемые"

Автор книги: Вильям Дж. Каунитц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– Чего вы хотите? – взмолилась женщина.

Скэнлон взглянул на Хиггинс. На ней было черное хлопковое платье и мешковатая пестрая куртка. «Умеет же одеться», – подумал он, переводя взор на Донну Хант.

– Почему вы не попросили меня вернуть этот снимок, когда были у меня в кабинете?

Она неловко засмеялась.

– Я боялась. – Ее взгляд остановился на фотографии в руках Скэнлона. – Пожалуйста, уберите эту мерзость. Пожалуйста!

Он спрятал снимок в карман.

– Может быть, вернуть ее вам?

– Господи, ну конечно. Если Гарольд или дети найдут ее… – Она тихо заплакала.

Скэнлон чувствовал себя крутым легавым, запугивающим несчастную домохозяйку, которую ни разу не штрафовали даже за нарушение правил движения. В такие минуты Служба была ему ненавистна.

– Вы можете получить снимок, но взамен мне кое-что нужно от вас.

Донна Хант насторожилась.

– Что?

– Ваш муж – бухгалтер в «Лавджой компани». Мне необходимо знать, кто ее хозяин, но не говорите вашему мужу, что я этим интересовался.

Донна Хант прижала ладонь к груди.

– Неужели Гарольд во что-то впутался?

– Нет, – заверил ее Скэнлон. – Он совершенно ни при чем.

Немного успокоившись, она произнесла:

– Гарольд никогда не обсуждает со мной свою работу, и я не знаю кто владелец компании. Если я начну расспрашивать его, он удивится, и я буду вынуждена объяснить, почему интересуюсь его фирмой.

– Ваш муж хранит дома какие-нибудь деловые бумаги? – спросила Хиггинс.

– Внизу у него есть кабинет, он иногда работает там.

Поднявшись, хозяйка проводила детективов в кабинет Гарольда Ханта. Их глазам предстала небольшая комната с салатовыми стенами. Чувствовалось, что здесь давно не убирали: на полу стояла полная корзинка для бумаг, слой пыли покрывал письменный стол и полки. Донна Хант присела на ступеньку лестницы и следила за тем, как двое детективов просматривали деловые бумаги ее мужа.

Хиггинс проверяла ящики стола, а Скэнлон рылся в документах на полке. Они были похожи на стервятников, быстро, но дотошно просматривали все бумаги, следуя неписаному закону полиции: не оставлять следов.

На верхней полке они обнаружили старые записи, счета с открытой датой, балансовые расчеты, банковские чеки и долгосрочные векселя. Через полчаса напряженных поисков Скэнлон заключил:

– Ничего.

– У меня тоже ничего. – Хиггинс устало вздохнула.

Скэнлон посмотрел на сидевшую на лестнице Донну Хант. Ее зеленые глаза были прикованы к часам.

– Где-нибудь еще есть его бумаги? – спросил он хозяйку.

Донна Хант пожала хрупкими плечами.

– Насколько я знаю, нет. Все, что Гарольд хранит дома, находится в этом кабинете. Уже почти шесть. – Она с тревогой посмотрела на циферблат. – Гарольд может вернуться с минуты на минуту.

Полицейским понадобилось несколько минут, чтобы навести порядок. Они оставили все в том же виде, в каком застали. Так требовала служебная заповедь. Вместе со свидетельницей они поднялись на кухню. Донна Хант остановилась у раковины, не сводя вопрошающих глаз со Скэнлона.

Хиггинс тоже с любопытством взглянула на него.

Скэнлон увидел в их глазах один и тот же вопрос: вернет ли он фотографию, как обещал. Снимок, доказательство побочной связи, мог разрушить семью Донны Хант. Скэнлон посмотрел в наполненные слезами глаза Донны Хант и подумал: «Эта женщина не убийца. Она уже достаточно поплатилась за свою связь с Галлахером». Он подошел к ней и отдал фотографию.

– Прощайте, миссис Хант.

Оркестр играл «Лунную серенаду».

Скэнлон сидел в кресле и наблюдал за танцующими. Дискотека только началась. Он незаметно влился в круг танцоров и растворился среди них. Ему хотелось забыться, выкинуть из головы дела и перенестись в дальние страны. Он рассматривал женщин, танцевавших рядом, в надежде найти подружку на вечер, и думал о разговоре с Салли де Несто, о том, как обсуждал с нею свои неурядицы. Как было бы здорово вновь стать полноценным мужчиной, быть с Джейн Стомер, вернуться к нормальной половой жизни.

Музыка гремела. Скэнлон медленно передвигался по танцевальной площадке. В нескольких футах стояла женщина лет тридцати семи, с неровными зубами. Она смотрела на Скэнлона, но отвернулась, когда он улыбнулся ей. Скэнлон протиснулся мимо нее на пятачок для танцев.

Обнаженная Джейн Стомер стояла перед ним, протягивая руки. Он сидел на чужой кровати в незнакомой комнате. На лице Джейн, тронутом легким румянцем, играла нежная улыбка. Скэнлон устремился к ней, но Джейн мягко отстранилась и сказала: «Оставайся на месте, Скэнлон. Я сама приду к тебе». Как же прекрасно она произносит его имя. Как радостно быть с нею, видеть ее восхитительное тело, вновь и вновь утолять страсть. Что это? Где они? Когда они были вместе? Неужели это был только сон? Нет, это невозможно. Все было так реально. Они занимались любовью. Это было незабываемо, волшебно, чудесно.

– Джейн, я люблю тебя, я хочу тебя.

– Да, Скэнлон, да. Сейчас. Я хочу быть с тобой.

Пусть это не кончается. Он хотел снова и снова наслаждаться созерцанием этой картины. Но не мог.

Скэнлон рывком сел на кровати. Только сон? Но он был так реален. Можно было поклясться, что все это произошло на самом деле. Он почувствовал себя неуютно и сбросил простыню.

– Сукин сын! – закричал он в своей пустой мансарде, скатился с кровати, скомкал и отшвырнул белье и запрыгал на одной ноге в душ.

Глава 18

Скэнлон мерил шагами дежурку 93-го участка, сунув руки в карманы и вслушиваясь в тягостную тишину. Он взглянул на часы: 03.46. Минуло уже 226 минут нового дня. Ночные шумы проникали через открытые окна: взрывались шутихи, вдалеке скрипели автопокрышки, где-то кричала женщина. Ночная смена спала в комнате отдыха участка. Зазвонил телефон, и чья-то ленивая рука протянулась с койки, схватила трубку. Неразборчивые слова доносились из-за матового стекла двери в спальню. Скэнлон закурил «Де Нобили», вошел в свой кабинет. Приняв душ, он опять лег и попытался уснуть, но не смог. Грешные сны. Это звучало как название песни. А если жизнь личная приносит одни расстройства, надо одеваться и бежать на службу. Так он и поступил.

Голова словно налилась свинцом, и он туго соображал. Список людей, который дала ему Луиза Бардвелл, чтобы подтвердить свое алиби, был проверен. Все заявили, что в день убийства Галлахера она была с мужем в Сан-Франциско. Донна Хант была слишком маленького роста, вряд ли это она кормила голубей. Он напомнил себе: проверить место работы Линды Циммерман. Джордж Харрис? Мог ли он быть как-то замешан? Но где мотив? Скэнлон шагал из угла в угол. «Де Нобили» погасла, намокла и омерзительно воняла. Он вытащил сигару изо рта и бросил в ближайшую корзинку для мусора. Краем глаза он заметил, что на доске объявлений нет места. Он остановился, сделал несколько неуверенных шагов к доске; его взгляд был прикован к объявлению ассоциации лейтенантов, в котором предлагалось внести пожертвования в фонд памяти Джозефа П. Галлахера.

«Интересно, – подумал он. – Интересно!»

Тем же утром, в девять часов, Тони Скэнлон торопливо вошел в пышное фойе дома 250 по Бродвею, в Лоуэр-Манхэттене. Выходя из лифта на двадцать первом этаже, он сразу увидел последствия взрыва бомбы: опаленные стены, искореженные двери, висевшие на петлях. Он пошел по широкому коридору к охраннику в униформе, стоявшему перед кабинетами добровольной ассоциации патрульных полицейских города Нью-Йорка.

– Ваше удостоверение личности, – попросил коренастый охранник.

Скэнлон показал документы. Охранник сравнил лицо на растрескавшейся карточке с лицом человека, стоявшего перед ним. Возвращая кожаный чехол, охранник сказал:

– Распишитесь в гостевом журнале, Лу.

Приемная была маленькой и почти без мебели. Убранство исчерпывалось парой дерматиновых стульев и двумя кадками с пожухлой зеленью. Сторож, в нелепо огромных очках в роговой оправе, жевал резинку. Открыв окошко, он спросил с бруклинским выговором:

– Чем могу служить?

– Я – лейтенант Скэнлон. Луи Котелок и Кастрюля ждет меня.

Сторож открыл двери, ведущие в административные кабинеты ДАПП.

Патрульный полицейский Луи Мастри, член правления ДАПП от патрульного участка южного Бруклина, был крутым уличным полицейским и горластым борцом за права блюстителей порядка. Но на Службе он славился не профсоюзным пылом и не рвением, проявленным на улицах, а своим увлечением – стряпней. Везде, куда бы его ни переводили по службе, слава повара неизменно опережала его, и в итоге большую часть своего рабочего времени он проводил в подвале здания полицейского участка, стряпая для нарядов.

Как-то раз во время вечерней смены, спустя полгода после того, как Луи Мастри выпустили из академии, старый ирландец из 62-го участка повернулся к телефонисту и сказал: «Позови-ка этого мальчика. Как бишь его? Луи Котелок и Кастрюля? Отзови парня с дежурства, мне что-то пришла охота отведать его спагетти». С тех пор на Службе Луи Мастри величали не иначе как Луи Котелок и Кастрюля.

– Лу, как дела? – закричал Луи Котелок и Кастрюля из дальнего конца своего просторного углового кабинета. Он стоял над тремя жаровнями перед оборудованным кондиционером окном. На нем был синий передник с надписью «Шеф-повар».

– Нормально, Луи. Как семья? – спросил Скэнлон, заметив полицейские памятки, раскиданные по всему кабинету.

– Все замечательно. Луи Младший – студент-второкурсник в университете Олбани, а Мария – первокурсница в Сент-Джон. И женушка, как всегда, прекрасна.

– Время идет, – сказал Скэнлон, подходя к жаровням.

– Я готовлю соусы к обеду. Оставайся, поешь с нами. Я готовлю «скампи а-ля романо».

– Я бы с удовольствием, но не могу. У меня сегодня большая повестка дня.

Он пересек комнату и подошел к полицейским фуражкам, лежавшим на подоконнике. Взяв присланную из Лондона, Скэнлон нахлобучил ее и спросил:

– Как я выгляжу?

Луи Котелок и Кастрюля бросил на него взгляд через плечо.

– Прямо загляденье. – Он снова занялся соусом. – Можешь представить себе такую фуражку на нью-йоркском патрульном? Любой осел использовал бы ее как мишень для учебной стрельбы.

– Ты прав, – согласился Скэнлон, снимая фуражку и кладя ее на место.

Он взял другую, рассмотрел белую выпуклую эмблему впереди.

– А эта откуда? – спросил он, поднимая ее над головой.

Луи Котелок и Кастрюля повернулся, чтобы взглянуть.

– Это – полиция Токио.

Он отрегулировал пламя в жаровнях, подошел к своему столу и сел.

Скэнлон положил фуражку на подоконник, подошел к стулу перед столом члена правления и выразительно посмотрел на него.

– Мне нравится атмосфера твоей прихожей.

– Она в стиле декадентского искусства гетто. Какой-то осел забрался в женский туалет и спрятал бомбу в бачке. Нам повезло, что там никого не было, когда она взорвалась.

Скэнлон рассматривал лицо сидевшего перед ним человека, его серые глаза и темные волосы с проседью.

– Я пришел, потому что мне нужны твои знания, Луи.

– Давай выкладывай.

Луи Котелок и Кастрюля щелкнул пальцами и поспешил к жаровням. Взял банку и бросил что-то в кипящий соус.

– Я чуть не забыл положить душицу, – сказал он, возвращаясь к столу.

– Я хочу, чтобы наш разговор остался между нами, Луи.

Лук Котелок и Кастрюля насторожился.

– Тебя не было видно на двух последних собраниях общины.

Скэнлон ответил по-итальянски:

– У меня куча своих забот.

– У нас у всех есть заботы, – сказал Луи, вперив в лейтенанта строгий взгляд. – Скажи, то, что ты хочешь сохранить в тайне, способно навредить полицейским?

Скэнлон болезненно поморщился.

– Луи!

– Что ты хочешь узнать, парень?

– Ты член правления полицейского пенсионного фонда, не так ли?

– Только не говори, что хочешь уйти на пенсию по инвалидности.

– Нет, Луи, я мог это сделать, когда потерял ногу. Я остаюсь на Службе до конца. – Он подался вперед и заглянул в глаза члена правления. – Ты, должно быть, хорошо знаком со страховкой, которая полагается родным после гибели при исполнении служебных обязанностей.

– Да, а что?

– Лейтенант, сорока четырех лет, двадцать два года на Службе, погиб при исполнении. Это сколько получается?

Луи Котелок и Кастрюля закрыл глаза и тяжело вздохнул.

– Ходят слухи, что могут быть некоторые осложнения.

– Сколько, Луи?

Член правления ответил по-итальянски:

– Неужели ты действительно думаешь о том, что и у меня на уме?

– Я ничего не думаю. Сколько?

Луи Котелок и Кастрюля взял ручку и начал царапать цифры на листке блокнота.

– Я случайно знаю, что твой вымышленный лейтенант был членом и ДАПП и ДАЛ и поэтому имел страховку в обеих организациях. ДАПП заплатит семьдесят пять тысяч, а ДАЛ – сто. Кроме того, семье погибшего при исполнении положено единовременное пособие в размере годового оклада. По самым грубым подсчетам, это еще пятьдесят тысяч. Итак, для начала у нас двести двадцать пять штук.

Они переглянулись.

Луи Котелок и Кастрюля поднялся, чтобы проверить свои соусы. Он добавил специй в одну из кастрюль и вернулся на место.

– У вдовы будет возможность выбирать между пенсией и страховкой с разовой выплатой. Почти всегда мы рекомендуем страховку.

– Почему?

– Потому, что пенсия выплачивается ежемесячно, пока вдова жива, и выплаты прекращаются, если она умирает или опять выходит замуж. А при выплате страховки получается сразу кругленькая сумма.

– А что с налогами?

– Их почти нет. Несколько долларов местного налога и налога штата, вот и все.

– Как и все на Службе, я знаю, что страховка существует, но я не знаю ее условий и что она обеспечивает. Объясни мне, пожалуйста.

– Страховка началась несколько лет назад, когда закон штата потребовал обеспечить пенсионные права парней, погибших на Службе через двадцать лет после поступления. По этой страховке твой лейтенант вышел в отставку за день до гибели. При таком стаже ему полагается годовая пенсия в двадцать семь тысяч. Пенсионный отдел посмотрит в статистические таблицы и увидит, что он мог бы прожить в среднем еще шестнадцать лет. Тогда они умножат его годовую пенсию на продолжительность жизни. – Луи Котелок и Кастрюля произвел вычисления в блокноте. – Это значит четыреста тридцать две тысячи в придачу к групповой страховке и годовой зарплате, которую выплачивают из бюджета города. Все вместе это составит шестьсот пятьдесят семь тысяч. И к этому можно добавить какую-нибудь личную страховку, если она у него была.

Скэнлон обмяк в кресле и хлопнул себя ладонью по лбу.

– Вдовы полицейских, погибших при исполнении служебных обязанностей, – богатые женщины!

– Деньгами мужа не вернешь, а если у них есть дети, которых надо растить и посылать в колледж, эти деньги быстро растают.

Скэнлон продолжал размышлять.

– А как насчет денежных пожертвований коллег и просто знакомых?

– Это неплохое подспорье. Если дело было громким, сочувствие общественности гарантировано, особенно когда остаются дети, да еще один из них недоразвитый, а у второго болезнь Дауна. Иногда суммы пожертвований выражаются шестизначными цифрами.

– Спасибо, Луи, – сказал Скэнлон, вставая и подходя к жаровням.

Он взял деревянную ложку, зачерпнул немного соуса, проглотил.

– Недурно, Луи, недурно. Но, по-моему, можно добавить еще немного чесноку.

Продолговатое лицо комиссара Роберто Гомеса выражало тревогу, когда он слушал доклад Скэнлона о последних новостях в деле Галлахера – Циммерман.

Кроме него в кабинете на четырнадцатом этаже были непосредственный начальник Скэнлона, заместитель начальника следственного управления Маккензи, и инспектор Шмидт, Герман Германец.

– К черту, Скэнлон! – вскричал комиссар, сердито хлопнув ладонью по столу. – У вас нет никаких доказательств, подкрепляющих вашу новую версию. Нам не с чем пойти в суд. Вы не хуже меня знаете, что суд не принимает показания, полученные под гипнозом.

– Комиссар, – возразил Скэнлон, – необходимо отработать версию о страховке. Она может привести к какому-то результату, а может и не привести. Что касается гипноза, то использовать его разрешено. И благодаря ему мы узнали, что преступление совершено женщиной.

– А если не женщиной? – подал голос Маккензи. – Тогда все расследование пойдет по ложному пути.

– Я отрабатываю все версии до конца, даже если они ведут в тупик, как было в случае с Эдди Хэмилом.

– Объясните мне свою новую версию, – попросил комиссар Скэнлона. – Вы думаете, что Галлахера могли убить из-за страховки и что сержант Джордж Харрис и миссис Галлахер загримировались и убили ее мужа. Такова ваша главная мысль?

– Да.

– Тогда ответьте мне, лейтенант, – сказал комиссар, – кто и почему убил доктора Циммермана и его жену?

– Не знаю, – ответил Скэнлон, внутренне напрягаясь.

– Допустим на минуту, что я поверил в вашу новую теорию, хотя я сразу заявляю, что не верю в нее. Как вы будете продолжать расследование? – спросил Гомес.

– Если преступник, который убил Галлахера и Йетту Циммерман, и впрямь был женщиной, и если этой женщиной была миссис Галлахер, и если Джордж Харрис был соучастником, тогда мы знаем, где искать необходимые для обвинения улики.

– Слишком много «если», – сказал Гомес.

– Объясните мне, пожалуйста, о каких уликах вы говорите? – обратился Маккензи к Скэнлону.

– Ружье, из которого были убиты Галлахер и Йетта Циммерман, ковбойские сапоги, которые оставили след на крыше «Кингсли-Армс», винтовка, из которой убили доктора и его жену, и грим, которым пользовались, чтобы сделать женщину похожей на мужчину.

– Господи, вы думаете, что они до сих пор хранят все это? Да они избавились от всего сразу после убийства! – заявил Маккензи.

– Не думаю, что у них было время выбросить их. По крайней мере, не все, – возразил Скэнлон. – Они с самого начала были в центре внимания, и не думаю, чтобы они рискнули выбросить улики, боясь, что их застанут за этим делом. Кроме того, Харрис – самоуверенный тип, который считает себя умнее всех. Люди, подобные ему, не могут даже представить себе, что их поймают. Они слишком умны.

Комиссар неуверенно проговорил:

– Неужели человек, который гримируется тщательнейшим образом, может позабыть про часы на руке, которые наверняка сразу выдадут его?

– А почему бы и нет? – ответил Скэнлон. – Такое бывает сплошь и рядом. Пусть они умны, пусть дотошно готовятся к преступлению, все равно какую-нибудь мелочь да и упустят. У миссис Галлахер были длинные рукава, и она, наверное, забыла о часах на руке.

– Зачем тогда убивать Йетту Циммерман? – спросил Маккензи.

– Чтобы создать видимость ограбления и сбить нас со следа, – сказал Скэнлон. – У Галлахера хватало выслуги лет, так что миссис Галлахер все равно получила бы страховку. Но подстроить несчастный случай очень трудно. Самый удобный способ убить полицейского – убрать его при исполнении служебных обязанностей. Помимо всего прочего, это принесет еще и пожертвования. Но куда важнее сбить нас со следа, заставить искать несуществующих преступников.

Воцарилось молчание, все размышляли над словами Скэнлона. Участие сержанта полиции в преднамеренном убийстве собрата-офицера в их глазах было последним предательством.

Герман Германец заерзал на стуле.

– Я постоянно думаю о докторе и его жене: почему убили их?

– Как я уже сказал, не знаю, – ответил Скэнлон. – Но если подумать, есть, как минимум, два объяснения.

– Слушаю, – сказал комиссар Гомес.

– Во-первых, есть вероятность, что Харрис и миссис Галлахер не были до конца знакомы с условиями страховки. Они могли предполагать, что получат ее, только если Галлахер погибнет при исполнении служебных обязанностей. А когда поняли, что все выглядит недостаточно убедительно, решили убить врача и его жену.

– Но каким образом это помогло бы им убедить всех? – недоверчиво спросил Маккензи.

– Их убийство указывает, что Йетта Циммерман была целью первого нападения, и подтверждает, что Галлахер погиб, защищая Йетту, а значит, при исполнении служебных обязанностей.

– А второе объяснение? – спросил комиссар.

– Хотели сбить нас со следа и вынудить закрыть дело потому, что следствие выдохлось.

Маккензи топнул ногой.

– Вы вообще-то понимаете, что говорите?

– Да, понимаю, – ответил Скэнлон.

Огорченный комиссар поднялся, подошел к окну, раздвинул белые жалюзи и выглянул на улицу.

– Когда я пришел на Службу, комиссаром полиции был Стив Кеннеди. Я помню, как его разжаловали в патрульные и послали в мой участок, когда он получил три штрафные карточки за превышение скорости. А посмотрите на Службу сейчас, – посетовал он. – Мы вынуждены принимать на работу болванов, женщин-карликов и людей с уголовным прошлым. – Он ударил ногой по стене. – Неудивительно, что на Службе происходят такие веши. – Гомес тяжело опустился в кресло. – Полагаю, вы намерены распутывать эту новую ниточку?

– Надо думать, – ответил Скэнлон.

– Тогда слушайте меня внимательно, лейтенант. Я не желаю, чтобы вы беспокоили Харриса и миссис Галлахер, пока у вас не будет убедительных доказательств. Гипноза, фоторобота и следов на крыше недостаточно. Я хочу иметь что-нибудь ощутимое, такое, с чем можно пойти в суд. Миссис Галлахер – вдова героя, а Харрис – полицейский, да еще орденоносец. Я понятно выражаюсь?

– Да.

– В таком случае, каков будет ваш следующий ход? – спросил Гомес Скэнлона.

– Я составил список всех городских магазинов, торгующих театральным гримом. Мои детективы проверяют их. Я распорядился, чтобы они показывали фотографии Харриса и миссис Галлахер владельцам магазинов.

– Как вы раздобыли фотографии?

– Харриса – в картотеке полиций, а миссис Галлахер – в журнале.

– Почему театральный грим? – спросил Маккензи.

– Потому, что если преступником была женщина, она наверняка покупала свой камуфляж не в дешевой лавочке для актеров-любителей.

Откинувшись на спинку кресла, комиссар закрыл глаза и потер ладонью лоб.

– Что еще вы сделали?

– Я послал людей проверить владельцев «Лавджой компани».

– Почему? – спросил комиссар, потирая переносицу.

– Мы узнали, что Галлахер регулярно посещал «Санторини-дайнер» в течение нескольких недель. Этот ресторан находится рядом с «Лавджой компани». Галлахер ходил в ресторан во время дежурств. Он имел доступ к продукции компании. Здесь должна быть какая-то связь, и я хочу узнать, какая. Это может и не иметь значения, но может оказаться очень важным, – сказал Скэнлон.

– Что еще? – спросил комиссар, не открывая глаз. Его обманчиво спокойная речь заставила Скэнлона и Германа Германца понимающе переглянуться.

– Я по собственному почину попросил инспектора Шмидта прийти сюда, поскольку Харрис – его подчиненный. Я хочу, чтобы инспектор Шмидт постоянно занимал чем-нибудь Харриса, давал ему глупые задания. Я начинаю расследование, и лучше, если он не будет путаться под ногами.

– Вы думаете, между Харрисом и миссис Галлахер что-то было? – спросил комиссар.

– Не знаю, – ответил Скэнлон. – Но если это так и если она не знала о его романе с Луизой Бардвелл, тогда мы попробуем вбить клин между ними.

– Прежде чем вбивать клинья, принесите мне убедительные доказательства их причастности к преступлению, – сказал Гомес.

– Вы думали о возможности прослушивания их телефонов? – спросил Маккензи.

– Я решил, что лучше этого не делать, – ответил Скэнлон.

– Почему? – удивился комиссар.

– Из-за параграфа 700.50 уголовного законодательства. Когда истекает срок прослушивания, полагается уведомить абонента о том, что оно велось. Следствие может продлиться больше двух месяцев, а я не хочу, чтобы они узнали, что их подозревают.

– Вам понадобятся еще люди, – сказал комиссар. – Я дам вам в помощь несколько человек из особого отдела.

– Если можно, я не буду их брать. Я уверен, что их участие ничем не поможет следствию.

– Почему? – растерялся комиссар.

Скэнлон объяснил:

– Потому, что в особом отделе сидят льстивые и лживые дураки, считающие всех остальных полицейских своими врагами. И потому, что мои детективы вовсе не ангелы и никто из них не сможет работать с людьми из особого отдела.

Рассерженный комиссар уже раскрыл рот, чтобы дать Скэнлону выволочку, но тут голос подал Герман Германец:

– Комиссар, может быть, неблагоразумно втягивать в это дело особый отдел, тем более сейчас?

– А почему нет, черт побери?

– Потому, что, если мы сумеем расследовать это дело, вы будете отмечены как непосредственный координатор служебного расследования, давшего возможность произвести аресты, а это поможет нам смягчить последствия неизбежной в таком деле нежелательной огласки. Но этого удастся добиться, только если вы сами возглавите следствие по делу.

Комиссар с досадой проговорил:

– Начальник особого отдела докладывает непосредственно мне.

– Я знаю об этом, – сказал инспектор. – Но я также знаю, что прокурор имеет своих шпионов в особом отделе, которые докладывают непосредственно ему. И по указке прислужников он сможет перехватить дело Галлахера – Циммерман, как только появятся малейшие намеки на подкуп полиции. – Его глубоко посаженные глаза сверкнули. – Так зачем сообщать ему? Если он уцепится за это дело, то начнет муссировать его, чтобы продвинуться в ряды властей предержащих. И тогда мы окажемся на виду, не сможем следить за тем, что происходит, и, что куда хуже, не сумеем уберечь собственные задницы.

– Прокурору можно сообщить позже, – добавил Скэнлон, лукаво улыбаясь. – Особенно если расследование стоит на месте. Просто передайте ему эстафету и отступитесь.

Комиссар полиции пристально смотрел на черный письменный прибор из оникса на своем столе, украшенный изображением полицейских значков разного достоинства – от патрульного до комиссара. Ему преподнесли этот прибор на банкете латиноамериканской ассоциации по случаю выборов «Человека года» за 1983 год.

Скэнлон заметил печаль в глазах комиссара и догадался, о чем тот думает. Пройдя долгий и трудный путь от патрульного на улице до четырнадцатого этажа, он слишком засиделся на Службе, совершив очень распространенную ошибку. Он хотел уйти в отставку, но так, чтобы получить пенсию комиссара полиции. Еще один скандал, и мэр, вероятно, потребует его досрочной отставки. Ему надо продержаться еще пять долгих месяцев, полных всяческих опасностей.

Гомес посмотрел на Скэнлона, взглянул ему в глаза и почувствовал, что тот прочел его мысли.

– Где вы раздобудете людей для этой работы, лейтенант?

– Я возьму несколько детективов у лейтенанта Фейбла из Девятнадцатого участка. Это будет совместное расследование, координируемое лично комиссаром полиции, – сказал Скэнлон.

На миловидном лице комиссара появилась кривая улыбка.

– А вы хитрец, Скэнлон.

– Трудно выжить в этом мире, шеф, – ответил Скэнлон.

– И не говорите, – согласился Гомес. – Но давайте не отклоняться от темы. Пусть кто-нибудь расскажет мне, как мы скроем это дело от начальника следственного управления.

– Я думаю, что теперь это невозможно, – сказал Скэнлон.

– Голдберга придется подключить к расследованию, – сказал комиссар. – Но это уже моя забота.

Скэнлон и Герман Германец вышли на ярко освещенную солнцем улицу и двинулись вдоль аркады, соединявшей управление полицией с площадью Полис-Плаза.

Скэнлон повернул направо и уселся на один из бетонных блоков. Герман Германец присел рядом.

– Непонятно, для чего комиссар задержал Маккензи? – спросил инспектор.

– Я полагаю, что он хотел обсудить, как бы половчее подключить к делу начальника следственного управления, – ответил Скэнлон.

– Ловкого способа уже нет. Слишком много произошло.

– Бобби что-нибудь придумает. Ему это всегда удается.

Скэнлон поднял глаза на клен, на котором набухли почки.

Герман Германец взглянул на Скэнлона.

– Спасибо, что так представил мою роль в этом расследовании. Ты, наверное, спас мою карьеру.

– Когда вы позволили мне взять данные картотеки по Галлахеру, я обещал, что помогу вам, если представится возможность.

Инспектор горько улыбнулся и сказал:

– На Службе многие горазды обещать, но не держат слова.

Они сидели и молча смотрели на прохожих; полицейские сновали вокруг здания, гражданские служащие шли на перерыв в кафе. Доносилась скрипичная музыка. Замечая знакомых, Скэнлон и Герман приветствовали их взмахом руки и вопросом: «Как дела?» Потом инспектор подался вперед и зажал коленями свои громадные ручищи.

– Маккензи, может, и прав, а ты можешь ошибаться. Все, что у тебя есть, – это мотив, сходство фоторобота, несколько скорлупок от орешков и не принимаемые в качестве доказательства свидетельства, полученные под гипнозом.

– Мне больно осознавать это, – сказал Скэнлон, махнув рукой очередному знакомцу.

Он вынул «Де Нобили» и закурил.

– Но это ниточка, за которую стоит ухватиться.

– Ну что ж, наверное, ты прав.

– Харрис сказал мне, что он допросил всех из отряда Галлахера. Теперь мне самому придется проводить их опрос.

– Если ты начнешь спрашивать этих легавых, то Харрис наверняка узнает.

– Да, но мне не остается ничего другого.

– Может быть, тебе не следует говорить со всеми. Быть может, в отряде есть один-два парня, с которыми Галлахер был близок. Может быть… – Он щелкнул пальцами. – Его шофер!

– Черт! Как это я о нем не подумал. Конечно, Галлахер ездил в «Санторини-дайнер» с одним и тем же человеком. Это наверняка был его шофер.

К начальникам в нью-йоркской полиции прикрепляют полицейских, которые во время дежурств возят их. Каждый руководитель выбирает себе водителя сам. Шоферы должны обладать двумя ценными качествами: короткой памятью и коротким языком.

– Галлахера всегда возил Берт Нокарски, – сказал Герман Германец. – Если Галлахер был в чём-то замешан, Нокарски об этом знает.

– В какую смену работает Нокарски? – спросил Скэнлон, любуясь талией проходящей мимо женщины-полицейского.

– Нынче четверг. Клуб отдела борьбы с наркотиками собирается сегодня на свою ежемесячную встречу. Нокарски работает днем, так что наверняка придет.

– Харрис обычно бывает на этих встречах?

– Я сделаю так, что он будет очень занят и не сможет присутствовать там.

– Меня туда пропустят?

– Да. Ты будешь со мной. Там любят бывших работников и их гостей. – Германец взглянул на Скэнлона. – Знаешь, на этих встречах бывают «развлечения».

Скэнлон попыхал сигарой.

– Меня это не волнует.

Пеликанья шея лейтенанта Джека Фейбла покраснела от злости, пока он слушал рассказ Скэнлона о его подозрениях. Командир 19-го участка сидел и молча качал головой.

– Черт, да что же случилось с нашей Службой?

– К сожалению, ты прав, Джек, – сказал Скэнлон и добавил: – Я только что вернулся от комиссара. Он хочет, чтобы отныне и впредь расследование велось совместно.

Фейбл раздраженно взмахнул рукой.

– Вот это здорово! У меня уже есть один гребаный некрофил, считающий территорию Девятнадцатого участка своей вотчиной. Этот шизик разгуливает с топором по дорогим гостиницам, убивает людей и трахает трупы. Прошлой ночью уделал одну в гостинице «Астор», я из-за этого почти не спал сегодня. – Он откинулся на спинку стула и начал тереть усталые глаза. – Трудность состоит в том, что у меня нет людей для совместного расследования. Я отрядил пять человек ловить этого психа с топором, а один занимается убийством Циммерманов. Добавь сюда выходные и работу в суде, вот и получится, что даже для текущих дел не хватает людей.