Текст книги "Фантазм (СИ)"

Автор книги: Виктория Абзалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Это глупо! У раба не может быть возражений на приказ хозяина, каким бы он не был. У раба не может быть недовольства… Но он не хотел. Айсен отчаянно НЕ хотел.

Совсем ничего.

Даже если его не будут пороть, не будут душить, даже если хозяин возьмет его аккуратно, – не хотел. Убедить себя потерпеть как всегда – не выходило. Юношу уже трясло, как в лихорадке, и он боялся, что просто забьется в припадке, когда мужчина дотронется до него. Шнур на шторе по-прежнему выглядел чересчур привлекательным.

Может быть… может быть этого все-таки не случится?! Только эта безумная надежда вопреки всему – еще не позволяла слезть с кровати, чтобы свить неумелую неуклюжую петлю и освободиться от своей доли. Ведь господин ни разу не дал понять, что хочет его!!!

Айсен видел, как восходит солнце. А потом, через некоторое время раздались шаги господина. В руках у него ничего не было, – ни склянок со снадобьями, ни бинтов, и, услышав короткий приказ, юноша понял, что опять упустил шанс избежать неизбежного…

Подопечный успешно выздоравливал, и забота о нем начинала уже тяготить Фейрана, тем более что серьезно беспокоили только последствия внутреннего воспаления. Собственно в этом-то и было все дело, заставляя за злостью скрывать неловкость.

А точнее в том, каким способом приходилось осуществлять лечение! Когда дотрагиваешься, проникаешь в бессознательное тело или в момент острой боли, чтобы облегчить ее – это одно. А вот изо дня в день совать руки в задний проход полностью сознающего его действия паренька, видя как перед тобой зазывно приоткрывается розовый анус, плавно расходится, пропуская в себя, и чувствуя при этом, как упругое мускульное колечко плотно обхватывает пальцы, как слегка подрагивают узкие бедра и сжимаются ягодицы, а затем мышцы снова мягко смыкаются, когда чужая твердая плоть покидает горячий тоннель… Это – совсем другое!! Совершенно!

Если бы мальчишка хотя бы вел себя иначе! Так нет, паршивец заливался алым румянцем, вспыхивал как маков цвет, розовел исфаханской розой на закате, стыдливо опуская пушистые ресницы, прикусывая пухлую губку и отводя с тоской и томлением темнеющие, как штормовое море, бездонные синие глаза…

Фейран начинал впадать в до поры скрываемое бешенство: тоже, выискался полевой цветочек! Стеснительный какой попался… Что там пальцы! В обоих его отверстиях наверняка не один десяток членов перебывал, а он еще краснеть не разучился! Уже хотелось самому со всей силы залепить мальчишке пощечину, чтобы вытряхнуть из этой точеной головки все его фантазии…

Вместо этого, Фейран при первой же возможности, едва дождавшись, чтобы парнишка немного оклемался и уже не лежал пластом, четко и кратко объяснил, какие процедуры Айсен должен будет делать теперь сам.

Рано он вздохнул с облегчением! Придя утром пораньше, потому что затем нужно было навестить больного в городе, мужчина с первого же взгляда понял, что что-то не так. Айсен сидел в уголке, скромно потупив глазки, и на жест подойти, никак не отреагировал.

– Ты не слышал меня?

Мальчик вздрогнул и начал теребить край рубашки.

– Тебе плохо? – в воздухе ощущался узнаваемый неприятный запах.

– Да… Н-нет… – пролепетал чертенок, еще ниже опустив голову, и совсем закрывшись волосами.

Фейран начинал раздражаться уже не на шутку.

– Так да или нет? Что ты мнешься!

Жалобный всхлип.

– Го-господин… я не… я не выполнил ваш приказ, – нежный голосок упал до почти неразличимого шепота и дополнился хрипотцой.

– Какой? – не сразу понял мужчина.

– Я не… не… – Айсен все-таки поднял голову, продемонстрировав румянец, на глазах становившийся все гуще, и тут же отвернулся. – Я не промывал себя… там… и…

Голос угас совсем, но и так было ясно, что мазь он тоже не наносил. У Фейрана челюсти свело от гнева: уж не подразумевает ли маленький засранец, что и дальше это следует выполнять ему?! И все же он нашел в себе силы сказать почти спокойно:

– Айсен, когда я говорю что-то сделать, я считаю, что это должно быть выполнено! Я дал это, чтобы тебе же было лучше. Мне сказать Хамиду, чтобы он проверял тебя?

– Нет, господин… – шепот был легче дуновения ветерка в полдень.

– Хорошо! – мужчина утратил терпение окончательно и говорил резко, в повышенном тоне. – Тогда прекрати жаться, разденься и стань здесь!

Он махнул в сторону забранного прихотливой решеткой окна, где было светлее.

…Как он поднялся, Айсен не помнил. Руки высвободили его из одежды независимо от сознания, которое цеплялось за какие-то мелочи – трещинка в полу, шорох оседающей смятой ткани, солнечный зайчик на стене от кувшина с водой – с упорством утопающего, хватающегося за любую щепку, чтобы не затянуло в глубину.

На что он надеялся, чего добился своим промедлением… лишь того, что господин зол теперь. Что сейчас его все равно возьмут, только уже быстро, грубо и на сухую… Совместив воспитание раба и удовлетворение потребности хозяина.

Господин милостив. Потом он залечит разрывы, прикажет убедиться, что к следующему разу раб готов должным образом, и будет брать снова и снова… пока вещь не надоест и не захочется новую.

Юноша уже стоял у окна и слышал радостный плеск фонтанчика во дворике. Руки с такой силой вцепились в решетку, что изгибы узора пропороли ладони, но приученное к послушанию тело подалось назад, прогибаясь в пояснице, ноги раздвинулись на удобную ширину… И только в груди что-то остро кололо, заставляя стучать в висках сотню звонких колокольчиков.

…А может быть и не будет. Может быть, он просто умрет сейчас… вот так, сам! Может эта тоненькая, дергающаяся все время, жилка наконец порвется, и ни один, даже самый искусный врач ее уже не сошьет…

А если нет, – почему-то он был уверен, что нет, что и эта его надежда не сбудется, – он потерпит всего один раз… Один. В конце концов, вот он шнур – прямо перед глазами… качается… манит!

Время словно остановилось, растягивая секунды в часы. Но вдруг Айсен ощутил на запястье жестокий захват и резкий рывок. Он очутился лицом к лицу с господином и различил только брызжущие зелеными искрами от неуправляемого бешенства глаза.

– Ты слишком высокого мнения о своей потасканной заднице!! – захват разжался, и господин почти отшвырнул его от себя, – Сученок!!!

Фейран удалился настолько быстро, что полы одеяния запутались у него за спиной. Айсен не мог бы сказать, сколько он пролежал так же, как и упал – ответ один: вечность. Мыслей не было, лишь какие-то обрывочные клочки.

Не тронул…

И не собирался.

Значит, он ошибся…

Ошибся!!! Просто ошибся…

Зато не ошибся раньше: господин его совсем не хотел. Как и прежде, он давал лишь лекарство. И во флакончиках тоже было лекарство, как бы оно не выглядело…

Пожалел…

Почему? Разве рабов – жалеют?

Нет, не жалеют. А господин все записывает… Наверное, просто лекарства новые и их надо попробовать на ком-то…

Вот теперь верно.

Правда, одно другому не мешает, но… –

Взгляд скользнул по искривленным пальцам на правой руке. Юноша приподнялся, проехался ободранной ладонью по волосам и – улыбнулся: головоломка сошлась!

Он практически на четвереньках добрался до небольшого тазика для умывания, плеснул воды и долго пытался разглядеть свое отражение. После чего опять сполз на пол, заходясь истерическим смехом.

Болезнь высушила черты, так что на когда-то симпатичной мордашке остались одни глаза… Что губы искусаны, запеклись, потрескались местами – и без зеркала известно. Так же как и то, что исхудал он почти вдвое, хотя пухленьким никогда не был.

Обломанные ногти, волосы острижены не клоками, но от прежней роскоши остались воспоминания! Зато в другом месте пробилась буйная поросль… и ноги уже не такие гладкие, неопрятные волоски в подмышках… И изобилие шрамов по всему костлявому телу, которые уже не убрать.

Само собой, что он тяжко оскорбил господина Фейрана, предположив, что тот может пожелать такое чучело!

Потасканная…

Брезгует!!!

Значит, не тронет.

Но… если не господин, то что же с ним будет?!

Зайдя к мальчику с завтраком, Хамид застал его по-прежнему голого и на полу. Айсен осип от плача и не был способен выговорить ни слова, только судорожно икал, глаза почти не открывались, а он все не мог остановиться, похоже выпуская из себя все слезы, накопившиеся за не такую уж долгую жизнь, и изредка переходя на совершенно дикий безумный хохот.

Даже сил шестидесятилетнего старика, хватило, чтобы переложить мальчика на постель. И уж конечно хватило понимания на то, чтобы плотно закутать его в покрывало и тихо укачивать до тех пор, пока тот не затих.

Старый и мудрый раб не мог сказать, не мог объяснить всего того, что хотел, но все же мог кое-что сделать. Когда Айсен достаточно успокоился и хотя бы выпил свежее, еще парное молоко, Хамид заставил его подняться и увел за собой.

Лучший рецепт, который он знал, чтобы голова не страдала, – это занять руки.

Часть вторая

***

Подразумевается, что у рабов не может быть обычных человеческих чувств. Полагается ли рабу испытывать что-то, кроме желания услужить хозяину и радости от исполнения его воли?

С последним у Айсена трудно было всегда, но он совершенно точно знал – раб НЕ должен радоваться, что он не может угодить хозяину!

А ведь его состояние даже трудно было назвать радостью – это было счастье, близкое к помешательству. Он готов был сделать самую грязную работу вплоть до чистки выгребных ям, безропотно выпил бы самое ядовитое снадобье, описывая исследователю, как именно оно разъедает его желудок… Прикажи ему господин Фейран сунуть руку в огонь – он бы сделал это без промедления, благодаря за милость!

Он не был согласен только на то единственное, для чего его предназначали, и что заполняло его жизнь, сколько он ее помнил.

С каких это пор, у вещи спрашивают согласия, чем ей быть?! Вторым полюсом, между которыми его безжалостно швыряло, – был даже не страх, а всепоглощающий запредельный ужас.

Что его ждет теперь? Он рассердил своего необычайно доброго господина и тот наверняка его накажет, а потом продаст! Зачем ему негодный раб…

А если раб не годен для господина, то что ждет его, кроме общего барака! Любой досмотрщик сразу же поймет, с чем имеет дело, но как раба для удовольствий его не удастся сбыть даже погонщику ослов, а ничего иного он не умеет… Тем более что правая кисть до сих пор не слушается, как следует.

И уж в общем бараке, после дня изнурительных трудов, его уже не защитит никто и ничто! Что с того, что он больше не красив… В таких местах на красоту не смотрят, главное, чтобы оставалось куда, как чахоточного Юсу!

Наверное, благодарность рабам испытывать тоже не положено, но Айсен был безмерно благодарен старику Хамиду, за то, что тот, найдя его тем утром, заставил мальчика встать. Иначе, в лучшем случае все закончилось бы той же петлей, а в худшем – сумасшествием, и уже другим шнурком на шее, взамен облюбованного. Раб же просто отвел юношу на кухню и посадил перебирать зерно.

Потом потребовалось перетрясти и перестелить полосатые плетеные половики, – что, само собой удобнее делать вдвоем… Последить за огнем, пока Хамид занят другим делом (подслеповатый старик и рад был бы поручить резку овощей к обеду более молодым глазам, но пока опасался доверять мальчику ножи)… Затем незаметно нагрянул сам обед: господина все не было, а Айсен просто не смог устоять перед изумительным запахом наваристой шурпы, разве что с ног не валящего любого неосторожно вдохнувшего… миски сметаны, в которой ложка стояла, душистого хлеба, запеченных в тандыре плодов… Он лишь не притронулся к подставленным сладостям, которые вообще терпеть не мог, зато вытаскал из будущего киселя все яблоки.

Юноша смутился, уяснив, что содержимое кринки не только было еще пригодно, но и предусматривалось совсем для другого, а Хамид беззвучно тряс плечами в хохоте. Развернул его и поставил натирать блюда до зеркального блеска.

После, все еще нездоровый мальчик заснул там же, на топчане в уголке, и не видел, как немой раб гневно шипел на нерасторопную девицу, приходящую с уборкой раз в два дня, чтобы дурная клуша, годная только стоять на огороде пугалом, не вздумала своей возней разбудить ребенка. Айсен спал и спал вполне спокойно.

А вот возвращаться на ночь в свою комнатку (и свою ли?!) ему было очень страшно! Тем более, господин Фейран тоже бодрствовал за колбами и ретортами, и их разделяла только тонкая внутренняя стена.

Подумав хорошенько, юноша все-таки взялся за мази и промывания и, прислушавшись к своим ощущениям, признал, что он непроходимый тупица! После настоя немного жгло, но потом ощущалось приятное онемение, которое исчезая, забирало с собой болезненность, а «крем» моментально впитался и высох, – проще было использовать в качестве смазки пальмовое масло из ламп!

Господин… лечил его?

Не как наложника. От воспоминания о ярости в зеленовато-ореховых глазах все еще потряхивало в ознобе.

Не как свое имущество: собственная ценность представлялась весьма сомнительной, и в этом вопросе Айсен трезво смотрел на мир. Золотой – небольшая цена для такого человека, а на составляющие для эликсиров и снадобий, хозяин потратился всяко куда больше, чем мог бы выручить теперь, перепродав раба… Не говоря уж о самих хлопотах. И для того, чтобы испытывать врачебные методы, необязательно вытаскивать этого раба с того света!

Айсен промучился еще одну бессонную ночь, а господин так больше и не вспомнил о нем, казалось, вообще забыв, что в его доме теперь два раба, а не один. Юноша думал о своей выходке со стыдом и смущением, но не мог не признать, что подобное положение дел его вполне устраивает. Ему нравилось помогать Хамиду: старик хорошо к нему относился, хотя не позволял просиживать в праздности. Без всяких других причин, он не надрывался от рассвета до заката, работа по дому не была непосильной и позволяла надеяться, что старая его жизнь, в которой он служил говорящим и двигающимся сосудом для сброса семени, дабы оно не ударило хозяевам в голову, – закончилась.

Судьба, словно скупая лавочница после царских барышей вдруг разбрасывалась подарками. Вероятно, старый раб заметил, с каким восторгом и завистью мальчик посматривает на небольшой, и тонко изукрашенный перламутром саз в покоях господина. По лицу было видно, как хочется пареньку до него дотронуться хотя бы пальцем, хотя бы на минутку, услышать нежный голос струн… но инструмент, подаренный Фейрану еще наставником, оставался лишь украшением и молчал. Неизвестно откуда, Хамид раздобыл где-то другой, поплоше, с облупившимся лаком и провисшими струнами, сунув его в одно прекрасное утро в руки мальчишке. Айсен сам онемел от такого подарка. Судя по всему, больше ничего в жизни ему для счастья не надо было.

Честно сказать, инструмент оставлял желать лучшего, но зато он был, а привычки привередничать у юноши не имелось никогда, и уж всяко не могло сохраниться после пережитого ада.

Айсен долго мучился, пытаясь его настроить, но тембр все равно не выходил каким следует, и звонкий звук оставался немного надтреснутым. Хамид слушал его и думал, что и саз и музыкант – как нельзя больше подходят друг другу. У обоих прежние владельцы не отличались бережностью в обращении, оставив раны, которые не исправишь так просто.

Айсен играл часто и подолгу, пробуя мелодии то так, то эдак. Прежний привычный саз, оставшийся в школе, имел шесть струн, а у этого было десять, и поначалу он часто забывался и ошибался, какие из струн здесь для основной темы, а которые для созвучий и фона. Раньше саз казался юноше куда легче тара, на котором он тоже умел играть, но подстраиваться под новый инструмент оказалось еще сложнее. Да и пальцы слушались пока плохо, быстро уставали от плектра.

Как и раньше, музыка была его сокровищем, драгоценностью, которую никто не мог отнять. Как бы потом не брали его тело, его музыку взять они не могли! Можно заставить сделать хоть десяток минетов подряд и самому садиться на член очередного незнакомца с довольным масленым взглядом, сжимаясь и разжимаясь внутри, чтобы тот получил удовольствие изысканнее и острее… можно! Но песня либо есть, либо нет, она приходит не по приказу и не из страха.

Он играл, надеясь, что от упорных тренировок к пальцам вернется былая ловкость. И просто играл, забывая обо всем, раскрываясь в мелодии всем тем, что у свободных называется душой, и в чем еще ему было отказано…

Последний аккорд рассыпался золотыми искрами в тягучей тишине полдня, Айсен открыл глаза и вздрогнул, увидев прямо перед собой господина, внимательно его разглядывающего. Мальчик мгновенно оказался на коленях:

– Господин, простите, что потревожил вас…

Фейран задумчиво посмотрел на взлохмаченную макушку у своих ног, но раздражение на музыку, упорно не дававшую сосредоточиться и заставившую его отложить записи об исследованиях многоуважаемого Ахмади Низама, куда-то исчезло. В конце концов, мальчик не сделал ничего плохого, а нежная грусть мелодии против воли тронула за душу. В синих глазищах прежде, чем они уставились в землю, мелькнул нешуточный испуг, который отозвался не слишком приятным ощущением.

Гнев давно утих, да и Айсен благоразумно не попадался ему на глаза, не то что не крутя бедрами перед носом и завлекая там, где не получилось прямо, но благоразумно стараясь совсем не напоминать о себе.

Вначале мужчина на полном серьезе намеревался, как только юный раб поправится, отправить его на торги, дав поручение агенту подыскать этому бесенку хорошего хозяина. За одно мгновение не изменишь то, что складывалось годами.

Однако теперь задумался, а мысль почему-то не вызвала энтузиазма. Сейчас Фейран отметил, что и выглядит мальчишка вполне пристойно, не пользуясь красками, как ему подобные, – вид накрашенных томных мордашек вызывал у него только отвращение и брезгливость. Раз уж смог раздобыть где-то целый саз, то уж охру для ногтей и сурьму – сумел бы и подавно. Неужели что-то в этой хорошенькой головке задержалось? Фейран почувствовал себя чуть ли не святым, наставляющим заблудшую душу, – во всяком случае, где-то рядом.

– Ничего страшного. Мне очень понравилась твоя песня. Ты хорошо играешь…

Мальчишка аж засветился от похвалы, тем более что она была искренней.

– У тебя ничего не болит еще? – в вопросе тоже ничего кроме участия не прозвучало.

– Нет, господин, – нежные щечки слегка порозовели, и мужчина почувствовал, что снова начинает злиться. Вот что у него за реакция на самый обычный вопрос! О чем подумал, спрашивается? Нет, и слышать о подобном не хочется…

– Хорошо. Играй, сколько хочешь.

Он развернулся прежде, чем парнишка опять что-нибудь ляпнул или вытворил, разозлив его еще больше. Может все-таки продать его, раз уж даже зверства прежнего хозяина его ничему не научили, и он то и дело лезет на рожон…

Правда, у него сейчас другие заботы, а какая-никакая помощь Хамиду кстати. В общем – не до него, если будет знать свое место!

***

Юноше казалось, что ему подарили солнце. Он летал по дому как на крыльях, и приходилось сдерживаться, чтобы босые ноги не пустились в пляс. Словно несколько коротких фраз заново подарили ему жизнь, и Айсен тогда еще долго сидел с бездумной улыбкой: неужели… Неужели после всего ужаса, что он перенес, его мечта вдруг стала явью? Господин совсем не хочет его, и вообще недолюбливает, но и продавать не торопится. А несколько раз слушал, как он играет, хотя никогда не приказывал специально развлекать себя.

Айсена это не беспокоило: его господин занятой человек, ученый, ему некогда тратить свое время на валяние на диване с кальяном. Зато хоть что-то в нем господину нравится, а значит, не продаст! Значит, он останется в этом доме, где на него никто не посягнет, а из других рабов и слуг лишь абсолютно безопасный Хамид – самый лучший Хамид из всех Хамидов!!

Да если кто-то появится… Он ведь будет на равных с ними и откуда бы им узнать, кем он был. Шрамы? Мало ли за что его пороли! Главное, что он останется в доме, где можно спокойно спать, не ожидая, что в любой момент за ним могут придти, и придется снова стоять на четвереньках под бездушными толчками, или на коленях, облизывая чужую плоть и давясь вязкими комками спермы…

Айсен был счастлив, и даже хмурые взгляды хозяина его не тревожили: того, чего он боялся, в них не было.

А вот в сердце старика Хамида поселился страх. За какой-то месяц, буквально на глазах, мальчик из замученной жертвы превратился в сказочного принца. Худоба ушла, сменившись на изящную стройность, страх больше не заставлял его сливаться с тенями на стенах, и движения влекли гибкой природной грацией. С посвежевшего оживившегося личика сошла болезненная бледность, оно тихо сияло невинной чистотой… У него в глазах блуждали звезды, а от мягкой, слегка застенчивой улыбки – солнце сияло ярче!

Одень его в парчу, шелка, выведи на площадь перед Каабой – к его ногам легло бы не одно царство!

А вместо того, на хрупкой шейке болтался ошейник, чтобы любому, кто его пожелает было удобно дернуть, бросить вниз и взять, как приспичило, не вспоминая о согласии… О любви и нежности и речи не велось! Тот, кто одним своим существованием славил величие Аллаха, оставался игрушкой для более убогих Его творений.

Случись что, много ли сможет сделать старый раб? И захочет ли господин Фейран стать для Айсена защитой…

Невзлюбил хозяин за что-то мальчишку! Нет, о наказаниях говорить не приходилось, но господин Фейран вообще человек добрый и таким не злоупотребляет. А вот то, что паренька он едва терпит, видно сразу. Старик шел на хитрости, подсылал Айсена вместо себя – молодым рукам, мол сподручнее… Пусть видит хозяин, что парень аккуратный, старательный, работящий и не ест хлеб даром, не нагличает.

Но на тихое «позвольте, господин» – следовали взгляды, которым было далеко до добрых. А ведь мальчишка не то что не сломал, не разбил ничего, слова поперек не сказал, – даже головы поднять не смел! У Айсена горело все, играл так, что казалось птицы на лету замирают, чтобы послушать, от скупого кивка расцветал улыбкой, а у господина брови сходились, как будто он его на воровстве поймал… Что-то тут не то было!

У Хамида руки опустились: что если беда уже пришла, что если как раз хозяину мальчик и приглянулся? Надоест ждать, когда Айсен отзовется и потянется – и без того долго щадил после припадка… Позовет к себе, возьмет, доломает, как тонкую веточку, даже не заметив… Что если прятать его надо было, а не выставлять – авось отвлекся бы господин, забыл.

Да разве скроешь розу? Как не отгораживай, аромат все равно есть! Старик ждал беды, и она пришла, хотя не совсем оттуда, откуда он думал.

Новый, такой уютный мирок Айсена разлетелся вдребезги самым обычным днем. Открыв дверь на настойчивый стук, он не без трепета увидел двоих франков: по счастью, не рыцарей – скорее купцов, богато и пышно одетых. Юноша поклонился низко, скрывая дрожь, пока еще легкую, и напоминая себе, что у него теперь есть хозяин. Хороший и добрый хозяин.

– Здесь ли живет уважаемый Фейран аб эль Рахман, ученик самого мудрейшего Омана абу Рашида? – витиевато поинтересовался тот, что был моложе, и почему-то его вопрос заставил второго мужчину удивленно поднять брови.

– Да, господин. Но господина Фейрана нет дома, и мне неизвестно, когда он вернется.

– Можем ли мы подождать его? – спросил старший мужчина.

Айсен растерялся, но вышедший Хамид уже кланялся, делая приглашающие жесты. Юноша быстро и ловко накрыл угощение, стараясь не ежиться под пристальным взглядом, который вызывал самые неприятные ассоциации. Мужчины переговаривались на языке, которого он не знал, и смысл разговора был недоступен, но постепенно им овладевали самые дурные предчувствия.

– Фейран? – между тем переспросил один из купцов.

– Не знаю, сменил ли он веру, но имя точно, – легкомысленно пожал плечами другой, в самом деле безотрывно следивший за юным рабом. – любопытно, узнаешь ли ты Тристана после стольких-то лет! Если бы на пристани он не поздоровался со мной первым и на «ланг д’ок», я бы спросил у него о времени намаза…

Мужчина лет сорока пяти, с черными, как смоль волосами и темно-карими внимательными глазами, выглядел задумчивым и расстроенным. В отличие от своего спутника, он разглядывал не раба, а саму обстановку, с грустью признавая, что его компаньон похоже прав, и хозяин дома, как видно, полностью перенял обычаи и привычки Востока.

– Давно ты видел его в последний раз, Ожье?

– Говорю же, Филипп, мы случайно столкнулись два года тому! Но судя по тому, что о нем так легко получилось узнать, твой брат все еще живет в Фессе и довольно известен как врач.

Да, только известен он, как некий Фейран. Видимо, поэтому долгие поиски и были безрезультатными, но кто бы мог подумать, что обида окажется настолько глубокой, что заставит молодого человека отречься от своего имени, семьи, родины, в конце концов!

Восхищенное цоканье Ожье ле Грие вывело его из раздумий: за пятнадцать лет на Востоке, тот успел достаточно проникнуться его духом, что бы по достоинству оценить выучку раба.

– Вот это школа! – вздохнул Ожье, когда ловкие порхающие руки замерли, и расставив напитки, мальчик бесшумно отступил.

Юный раб грациозно опустился на колени и застыл поодаль в ожидании приказаний гостей, потупив свои изумительные синие глазищи.

– Тристан всегда умел ценить красоту! – мужчина буквально пожирал откровенно плотоядным взглядом худощавую фигурку. – И где он раздобыл такое сокровище! Поди сюда!

Юноша заметно вздрогнул, но послушался и не заставил повторять дважды. Так же заинтересовавшийся Филипп с неудовольствием отметил, что мальчик объективно действительно очень красив: сухощавое, но не тощее, развитое тело, приятные соразмерные черты лица… Посадку головы можно было бы счесть горделивой, если бы голова эта с шапкой густых блестящих волос, не была постоянно опущена, как и следует хорошо вышколенному рабу. Ожье это немедленно исправил, бесцеремонно вздернув юношу за подбородок и с удовлетворением оценивая тонкое изящество черт.

Глаза мальчика оставались опущены к долу, и в тени от длинных густых ресниц, казались уже черными. Различить их выражение было невозможно.

– Готов поспорить, что ты из лучшей школы для рабов удовольствий в Фессе!

Филипп скривился: сцена не нравилась ему целиком, но Ожье никогда не отличало чувство такта, что правда, компенсировалось деловой хваткой. К тому же, аквитанец прекрасно знал о мальчиках для постели, и невыразительный, внешне безразличный ответ, его откровенно потряс.

– Господин прав.

Возвышающийся над ним крупный, даже несколько грузный мужчина довольно рассмеялся.

– Отойди к свету! – скомандовал он.

Ресницы дрогнули, но юноша снова не посмел ослушаться и встал под падающие из окна солнечные лучи.

– Разденься.

– Ожье!!

– Не мешай, Филипп! Правильно обученный раб это произведение искусства…

Филипп поднялся, но так ничего и не возразил, потому что мальчик покорно снял с себя рубашку.

– Дальше, дальше, – поторопил его Ожье.

Пальцы юноши мелко дрожали, отпуская на пол ткань. Теперь на нем не осталось ничего, кроме ошейника, и мужчина разразился восхищенными вздохами.

– Он великолепен! Повернись.

Пятерня уверенно погладила маленькие тугие ягодицы, пробежала по сеточке шрамов на беспомощно выгнувшейся спине, и мальчик уже не смог сдержаться, рванулся в сторону, натолкнулся на второго «гостя», едва не упал, и застыл, трепеща всем телом, когда Филипп ухватил его за плечо.

– А ты строптив, – воркующее протянул Ожье, опять тиская ягодицы, – Это интересно… Само совершенство!

Протестующий и гневный окрики раздались одновременно.

– Прекрати, наконец!

– Не знал, что теперь принято в отсутствие хозяина, шарить по его вещам!! – на пороге стоял Тристан.

Нет, Фейран, – плотный синий шелк халата с каким-то расплывчатым узором, белое полотно шамизы, изукрашенные сафьяновые туфли с загнутыми носами и расшитая бисером узорчатая высокая феска с белоснежным полотнищем тюрбана, спускающимся на затылок…

И с таким выражением лица впору только убивать врага, который вырезал у тебя всех родичей до седьмого колена, а перед тем на глазах изнасиловал мать, жену, всех сестер и дочерей, невзирая на возраст!

– Оденься и налей гостям вина! – голос, звенящий от бешенства, которое просто невозможно было бы скрыть, хлестнул по нервам обжигающе ледяной плетью, но каким-то образом помог Айсену устоять на ногах, приводя в чувство.

Юноша метнулся тенью, судорожно прижимая к груди подхваченную с пола одежду. Хозяин!! Пусть гневается, пусть сердится, в этот момент мальчику хотелось упасть перед ним и целовать ноги: за то, что вернулся, за то, что вмешался, прекратил ЭТО…

Раб не может не повиноваться приказам, тем более – оскорбить неповиновением гостей господина, но руки у него еще дрожали, пока он наполнял кубки. Само собой, Филиппу трудно было это не заметить: мальчишка, до того прислуживавший так, как будто исполнял изысканный диковинный танец, едва его не облил, просто ставя чашу на столик. А еще, пожалуй, никто, кроме него, – ни компаньон, оказавшийся вдруг таким ценителем восточных редкостей, ни Тристан, смотревший на него взглядом дикого леопарда из клетки, – не обратил внимания, как покраснели синие глубокие глаза от недозволенных рабу слез, и лишь одна хрустальная капелька скользнула по мертвенно бледной щечке…

– Да ладно тебе, не сердись! – торговца было ничем не пронять, – Красавчик так и напрашивается на грех!

Айсен совсем обмер, услышав продолжение. Вино лилось мимо, пачкая дорогой пушистый ковер, хотя лицо могло бы принадлежать статуе.

– Сколько ты заплатил за него? Сотню? Даю двести – купишь себе двух!

– Двести? – Фейран поглаживал небольшую сарацинскую бородку. – Значит, убедился, что он того стоит?

– Двести пятьдесят, – Филипп с удивлением услышал свой голос.

– Ха! – Ожье хлопнул себя по колену. – Точно, стоит! Этих куколок как хочешь клади – никакого толка, а у твоего пацанчика, кажется норов есть, – так веселее! Двести восемьдесят… За такую цену любимого наложника самого султана выкупить можно!

– У меня не караван-сарай! – отрезал Фейран, и рявкнул в сторону застывшего раба. – Пошел вон! Ишь, заслушался…

Мальчик опрометью вылетел из залы, не разбирая дороги. Споткнулся обо что-то, съехал по стене, зажимая ладонями рот, борясь с рвущимся из груди беззвучным криком отчаяния… Осознание, что он вовсе не в безопасности, что в любой момент все может начаться снова, сокрушило его, рвануло успокоившееся сердце со всех жил, разбило существо на мелкое, режущее острым стеклом, крошево. Оказывается, он, незаметно для себя, по-настоящему, глубоко – наивно поверил, что все плохое уже позади… Что ему нечего больше бояться…