Текст книги "Медное царство"
Автор книги: Виктория Князева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
Много чего произошло в жизни Яги на новой службе. Года будто проходили мимо нее – старушка не старела, напротив, с каждым днем чувствовала, как в нее вливаются все новые и новые силы. Появился у нее, откуда ни возьмись, и племянник, хотя сестра всеми силами открещивалась от родства с лешим. Впрочем, повнимательнее прислушавшись, как сестра разговаривает со старичком-с-ноготок, младшая Яга, усмехнувшись, поняла, в чем дело, но ничего не сказала. Племянник рос не по дням, а по часам, вот уже и седой волос пробился в бороде и усах. Но младшая Яга уже не обращала внимания на года, давно поняв, что время здесь течет совсем по-другому. Племянник работал лешим и по-совместительству начальником лесной заставы. Его служба заключалась в том, что изо дня в день сидел он в сторожевой будке и ждал-поджидал гостей, которые являлись с пропуском или без. Тех, у кого был пропуск, он пропускал без лишних вопросов, тем же, у кого такого не оказывалось, давал от ворот поворот. А потом с молодецким ухарством водил по Горе-лесу незадачливых посетителей, затаскивал в самые непроходимые дебри – одним словом, развлекался как мог. Женился леший на лесной красавице непонятного роду и племени – высока да стройна, косые глаза, острые ушки. За уши, видать, и полюбил девицу, потому что иначе как «моей длинноухой» жену не называл. Звалась она как-то странно – то ли Арфа, то ли Эльфа, кто ее разберет, – молодая жена говорила на каком-то странном наречии. Но недолго длилось семейное счастье, померла жена при родах, оставив лешему крохотную дочку. Та на свете тоже не задержалась, молодой отправилась вслед за матерью. После нее появилась у лешего новая забота – внучка Настенька, которая жила себе да поживала, годы шли, а она не подрастала, так и оставаясь год за годом дитятей. Полюбили внучку обе Бабы-яги, а сам леший, хоть и был строг, души в ней не чаял.
Меж тем младшая Баба-яга все так и служила в лесу, не подумывая ни о чем другом. А сила ее все росла, крепла. Начинала Яга чудесить с целебных травок, которых было здесь множество, потом пробовала себя и в заклинаниях – сначала каких попроще, потом все сложнее и сложнее. Соответствующую литературу добывал все тот же кот. И где он только ее брал – загадка. Наконец младшая Яга, достигнув изрядных высот в чародействе, решила сотворить что-то и вовсе из ряда вон выходящее. Посоветовалась с сестрой и племянником, вместе нашли нужные компоненты и как-то зимним утром вышли к лесному озеру. Набрали, накатали снега (тут и кот подсуетился, загребал всеми четырьмя лапами), слепили девочку-снегурочку. Вчетвером на разные голоса произнесли нужные заклинания, потом младшая Яга сама чего-то пошептала. Под вечер оставили снегурочку одну, а сами пошли домой. Ночью ударил мороз, закостенела, заледенела снежная девчушка, всадник черный промчался, коснулся ее полой одежды. Обогрело с утра снегурочку солнышко, спели птицы первую песенку – и забилось в ее груди горячее сердечко. Ожила снегурочка и заплакала. А тут и младшая Яга к ней спешит, верит и не верит, обнимает, к себе прижимает. Так и появилась у Яги дочка. Назвали снегурочку Василеной. Росла снежная девочка как на дрожжах – Баба-яга и опомниться не успела, как дочка уже стала молодой красавицей. От женихов не было отбоя, но всем Василена отказывала. Наконец посватался за нее сам царь Елисей. Тут сама Яга не выдержала: чего тут-то уж привередничать? И как Васи-лена ни плакала да как ни просила не выдавать ее за немилого – все было напрасно. Дала Яга слово, благословила дочку, обещала в гости быть… и с тех пор не было от Василены ни слуху ни духу.
Давно уже замолчала Баба-яга, а Иван все сидел и как завороженный смотрел куда-то невидящими глазами. Проносились перед ним странные, фантастические картины: была тут и красавица Василена, и лешие, и Проводник, ведущий куда-то испуганную старушку… Все как наяву предстало перед Ваниным взором. Чай остыл, Баба-яга молча налила новый, подвинула к Ивану тарелку с пирогами. Только тут он опомнился, взял большой пирог и откусил от него едва ли не половину. Спросил с набитым ртом:
– А кто он, царь Елисей?
– Чародей, – коротко ответила Яга, и Ваня понял, что больше задавать вопросов на эту тему не следует.
Помолчали. Наконец Иван спросил:
– А что, бабушка, про Светлану мою не знаешь ли чего?
Старушка развела руками:
– Не знаю, милый, не ведаю. Тут разве что моя старшая сестра тебе ответ даст. Ну и я, чем могу, помогу. Стоит в конюшне моей конь-огонь, золотые копыта. В два счета домчит тебя до сестры. И вот, – тут Яга сняла с пальца перстень, – возьми-ка себе на добрую службу. Этот перстень посильнее внучкиного будет – ни волк, ни другой зверь не тронут, ни пеший, ни конный помехой не будут. Только тут уж поспешать надобно, как бы ни был быстр мой конь, как бы ни был перстенек чудодейственен, а супротив всадника Темной Ноченьки нет никого сильнее.
Иван поклонился, поблагодарил Ягу и встал из-за стола. Та будто только этого и ждала.
– Настена! Давай отведи Иванушку к коню моему златогривому. Времени даром не теряйте, проводи Ваню чуток да и к дедушке поскорей возвращайся.
Настя звонко чмокнула бабушку в щеку, схватила Ваню за руку и потащила за собой. Признаться, живого коня Иван видел только издалека, а уж как к нему подступиться, тем более не знал. Настена похихикала, глядя на его жалкие попытки. Конь, несмотря на грозный вид, вел себя смирно, молча терпел Ваню, который пытался руками нащупать стремена и только время от времени встряхивал могучей головой. Наконец Иван с подачи Насти догадался, как надо на него взбираться. Кое-как уселся в седле, с ужасом понял, что держаться, собственно, не за что, и, несмотря на вопли Насти, вцепился в золотую гриву. Такого издевательства конь не вынес и, возмущенно заржав, сорвался с места вместе с побелевшим от страха Иваном.
Нет хуже человека, который впервые управляет транспортным средством. И неважно, о чем идет речь – об автомобиле, мотоцикле или лошади, – человек, впервые оказавшийся в седле, представляет собой жалкое зрелище. Ваня сидел ни жив ни мертв, пальцы, запущенные в золото гривы, занемели. Конь, почуяв неопытного наездника, мчался все быстрее и быстрее, взбрыкивал и давно бы уже сбросил Ивана, но тут не последнюю роль сыграл чудный перстенек. Не мог конь Златогрив причинить Ване вреда, как ни ярился и ни вставал на дыбы, в последний момент его что-то останавливало. И мчался он, почти не разбирая дороги, перескакивал озера, скакал по бурелому и колючему ельнику. Ветви деревьев нещадно стегали Ваню по лицу, кустарник рвал брюки, холодный ветер продувал насквозь, а под собой чувствовал Иван твердое седло, огромного коня, и душа его окончательно уходила в пятки.
Долго скакали через Горе-лес, солнышко совсем склонилось к закату. Послышался стук копыт, стал догонять красный всадник, некоторое время скакали бок о бок красный и златогривый кони. Тут уже сумел рассмотреть Иван красного всадника. Был он росту высокого, непомерно широк в плечах, рыжие волосы выбивались из-под пернатого шлема. Лицо всадника не отличалось особой красотой, было оно словно вырублено из камня. Широкий лоб, низко нависающие брови, глубоко запавшие смешливые глаза, в которых словно застыл отблеск пламени. Всадник усмехался и смотрел куда-то вперед, не удостоив Ивана и единым взглядом. Доспехи из красного металла сверкали так, что было больно глазам. По спине стекал плащ из темно-красной ткани, кровавыми всполохами играло на нем закатное зарево. Наконец всадник стегнул коня, и тот, заржав и лихорадочно поведя глазами, помчался быстрее ветра. Вскоре Иван потерял его из виду, и спустя секунду зашло солнце. Наступили сумерки, со всех сторон обступили зловещие тени. И все зашевелилось, все ожило в лесу, дышало, шепталось. У Вани ползли по спине мурашки, волосы едва не вставали дыбом. Ветер завывал как-то по-особенному жутко. Больше всего сейчас Ивану хотелось оказаться дома под теплым одеялом. Или, как вариант, в офисе, где все давно постыло, но хотя бы привычно и знакомо.
Впереди замаячил свет. Златогрив, заржав, поскакал еще быстрее, Ваня и опомниться не успел, как оказался на лесной полянке прямо перед небольшой избушкой. В окошке горела свеча, видимо, ее свет и озарял лес на много верст. Черт знает что такое здесь творится, но скорее всего все так и должно быть.
Ваня спешился, вернее, попытался это сделать. Конь покорно стоял, ожидая, пока Ваня высвободит ногу из стремени, распутает поводья и отпустит гриву. Наконец Иван, тихо шипя, кубарем скатился с седла, отбил себе все, что только можно, и с трудом встал на ноги. Услышав смех, поднял голову и увидел, что на крыльце стоит бабушка-старушка и смеется-заливается.
– Ну, витязь могучий, много повидала я чудес на своем веку, но ты всех переплюнул! – Старушка все не переставала хохотать. – Это ты всегда так с коня валишься или специально для меня решил показать этот номер?
– Здрасьте, – ответствовал на это Ваня.
Очевидно, вид у него был до того нелепый, что старушка, едва пришедшая в себя, зашлась в новом приступе хохота.
– Дело пытаешь или… ой, не могу… – она вытирала слезы фартуком, – или как? Одним словом, добрый молодец, чего это ты на ночь глядя ко мне в гости пожаловал?
– Да я это, – Иван не знал, что и говорить, – того… от сестры вашей…
Старушка наконец перестала разглядывать Ивана и обратила внимание на Златогрива.
– Вижу, что от сестры… На конокрада ты явно не тянешь.
Ваня молчал. Баба-яга, поняв, что больше ничего путного от него не дождешься, предложила зайти в дом, что Иван и сделал. В горнице Яги оказалось темно, свеча, которая сияла сквозь кусты и деревья, не освещала даже краешек стола. В потемках Баба-яга собирала на стол, долго возилась с самоваром, который отказывался закипать по мановению волшебных чар. Старуха ворчала на самовар, на себя, на гостей, которые являются не вовремя и не к месту. Пинала ногой тощую белую кошку, до того костлявую, что даже не верилось.
– Не в коня корм, – заметив Ванин взгляд, сообщила Яга, – ест, как лошадь, целыми днями.
Кошка только возмущенно фыркнула, изобразив оскорбленную невинность.
– Я Иван, – только и сумел выдавить из себя Ваня, который после долгой дороги не мог даже стоять.
Баба-яга понимающе кивнула и, не расспрашивая ни о чем, отвела его на кровать. Ваня с благодарностью пожал старушке руку, пробормотал что-то невнятное и повалился не раздеваясь. Уснул он раньше, чем за окном мелькнула тень черного всадника.
Что видел во сне, наутро вспомнить не мог. Кажется, снилась Аська-Чебурашка, а может, и вовсе не она. Долго валялся на кровати, чесал голову, думал, что неплохо бы залезть под душ – да только разве найдешь его здесь?
Наконец Баба-яга, забеспокоившись, почему гость так долго спит, заглянула к нему. Иван вскочил с кровати так поспешно, что Яга едва удержалась, чтобы не рассмеяться.
– Ну, друг мой, рассказывай, откуда и зачем прибыл, как коня любимого у сестры взял, перстенек-сестрин да колечко внучкино у тебя откуда.
– Я… – промычал Ваня, – в общем и целом я…
В конце концов, путаясь и сбиваясь, он в общих чертах описал Яге-средней сложившуюся ситуацию.
– И что мне теперь делать? – под конец речи взволнованно спросил он. – Где сейчас Света? Как мне найти ее?
Баба-яга не отвечала. Казалось, она глубоко задумалась, но это никак не мешало ей расставлять на столе тарелки и чашки.
– Завтракать садись, – тихо сказала она наконец.
Иван молча сел, взял какую-то ватрушку и стал есть. Баба-яга налила ему чай, подвинула сахар. Вкуса еды Ваня не разобрал, машинально отпивал глоток за глотком.
– Вот что, – неожиданно громким голосом сказала Яга так, что Ваня аж вздрогнул, – тебе помочь я не смогу.
Иван поник головой.
– Ты погоди горевать, – спешно добавила Баба-яга, потрепав Ваню по волосам, – сделаю, что в моих силах. Коня богатырского, среброгривого, я тебе дам. Оберег свой подарю, так и быть. А вот что иное – тут уж не обессудь. Не знаю, не ведаю я про твою невесту, и не слышала, и не видела. Разве что старшая сестра моя чем тебе поможет. Да вот только как добраться до нее – ума не приложу. Сколько лет живу здесь – и слыхом не слыхала. Может, она и вовсе сгинула со свету. Тут уж разве что Среброгрив мой тебя выведет, лес знает сызмальства. А там уж как повезет – может, встретишь, может, нет.
Иван, который было обрадовался, услышав, что от скачки на лошадях ему не отвертеться, затосковал. Баба-яга словно угадала его мысли, расхохоталась, хлопнула по плечу и отвела на конюшню. Стоял там богатырский конь, в холке дюже велик, из глаз искры сыплются, из ноздрей дым идет. Ваня вздрогнул. Такого зверя он не мог и представить, не то что подойти. Но волей-неволей пришлось взгромоздиться на спину, не без помощи, разумеется, помирающей со смеху Бабы-яги, наблюдающей за его жалкими потугами. Яга, между прочим, в дорогу дала ему ватрушек.
Хотел было Ваня схватиться за гриву, но вовремя вспомнил, какой эффект это возымело на золотого коня, и удержался от дальнейших покушений.
– За луку держись, – посоветовала Баба-яга, и Ваня с удивлением обнаружил, что так держаться гораздо удобнее.
А Яга уже протягивала ему кольцо с ярким камнем:
– Возьми-ка. Хоть и не бог весть какой силы, а все ж не так опасно в лесу будет. Знай, мил человек, поскачешь ты дорогой неезженой, тропкой нехоженой, всякое случиться в пути может. Береги коня пуще себя – он тебя из любой беды вывезет. Да только от всадника Темной Ноченьки и он не спасет. Быстр мой конь среброгривый, да черный конь быстрее, ловок мой конь, да тот ловчее. Ну, в путь-дорогу, да поможет тебе небо!
Иван, не отпуская луки седла, поклонился, хотел что-то сказать, но Баба-яга ударила коня рукой, и тот стрелой понесся через лес. Ваня, не ожидая от коня такой прыти, еле удержался в седле, наконец кое-как пристроился и даже стал смотреть по сторонам. А посмотреть было на что. Лес поредел, вместо елок тянулись теперь вершинами к небу стройные красавицы сосны.
Порыжелый мох сменила изумрудно-зеленая трава, тут и там виднелись крохотные ямы, доверху заполненные бирюзовой водой. Такие и озерами называть совестно, лужи не лужи, так, пруды посреди леса. Красивые, кто бы спорил, красивые на удивление зеркальная гладь воды, белые лилии. Кое-где плавали и какие-то странные птицы, крохотные, как синички, но расцветкой способные посрамить саму радугу. Закрапал дождик, Ваня поежился, подумал, не накинуть ли плащ, оставшийся от Проводника, но понял, что для этого нужно будет отпустить надежное седло. Чертыхнулся и решил мокнуть. Вскоре серебряные копыта коня заплескали по глубоким лужам. Даром что конь был на удивление высок – брызги долетали до Ваниной шеи, про ноги и говорить не стоит – заляпаны они были грязью по колено и выше. Мокнул Ваня и сверху, хорошо хоть не отличался он пышной шевелюрой, а то бы мокрые пряди падали прямо на лицо. За шиворот натекло изрядно воды, через некоторое время Иван был злой, как черт, и мокрый до нитки. Конь фыркал и тряс головой, дождь досаждал и ему. Серебряная грива намокла и стала почти черной.
Ваня вобрал голову в плечи, вообразив себя черепахой. По крайней мере, так дождь хотя бы не щекотал шею. Понял, что проголодался, вспомнил ватрушку, заботливо положенную бабой Ягой в карман. Задумчиво вытряхнул мокрое крошево с творогом, ругаться уже не было сил. Да и кого ругать? Дождь, некстати заставший его в пути, собственную глупость или коня, который несмотря ни на что скакал все быстрее и быстрее? Винить было некого, и Ваня вернулся к созерцанию окрестностей, даже не замечая, что день клонится к вечеру и вот-вот в путь-дорогу отправится красный всадник. Интересно, а где он живет от рассвета до заката?
Размышляя над этим вопросом, Иван и не заметил, как задремал прямо в седле. А между тем дождь кончился, выглянуло яркое солнышко, обогрело, высушило лес, гриву коня, даже Ванину одежду и то немножко привело в порядок. Правда, в ботинках по-прежнему было полно воды, но Ваня, убаюканный дорогой, спал и ничего не чувствовал. Тело занемело от неудобного положения, Иван ворочался, доводя тем самым Среброгрива до бешенства: мало того что наездник аховый, так еще и вертится волчком! Залез, усадили тебя в седло – так сиди смирно, не ерзай. Поди, не лихой всадник, чтобы малейшим движением тела направлять коня в нужную сторону. Сиди и не дергайся, одним словом.
Впервые в жизни Среброгрив пожалел, что не умеет говорить.
Разбудил почти высохшего Ивана уже знакомый красный всадник. Догонял, правда, он уже с трудом, чуял, что среброгривый конь могуч да вынослив, почти наравне с красным. Когда поравнялись, Ваня с удивлением увидел, что всадник ему улыбается и кивает, как старому знакомому. Иван кивнул в ответ, всадник рассмеялся, хлестнул коня и скрылся вдали. Зашло солнце.
В сумерках конь скакал все быстрее и быстрее, стук копыт превратился в монотонный гул, деревья по обеим сторонам слились в темные полосы. Метался конь, будто вспоминая дорогу: то резко забирал вправо, то, взбрыкнув, возвращался назад. Вот уже и сумерки стали совсем густыми, в лесу похолодало, а конь, дико поводя глазами, никак не мог определиться с направлением. Ваня с ужасом услыхал позади зловещий конский топот, а спустя секунду Среброгрив уже влетел на широкий двор и остановился, тяжело дыша. Ваня мешком свалился с коня и с облегчением стал осматриваться. Перед ним был высокий терем, который стоял прямо посреди леса. Кругом было тихо, только поплескивала вода в небольшом пруду да посвистывала где-то одинокая ночная птица. Ваня, сделав знак коню рукой, тихонько поднялся на крыльцо. И не успел еще взяться за ручку двери, как промчался мимо двора черный всадник. Наступила ночь. Ваня, глубоко вздохнув, открыл дверь и замер, изумленный увиденным. Снаружи терем был темен, внутри же в огромной зале жарко горели сотни свечей. Посреди стоял стол, крытый вышитой скатертью, со стен спускались почти до пола узорчатые ковры. Но долго Ивану осматриваться не пришлось, ибо ему навстречу вышла деваха красоты до того редкостной, что Ваня даже опешил.
– А где Баба-яга? – только и смог вымолвить он.
– Кому Яга, – девица кокетливо перекинула толстую косу на грудь, – а кому и Ягодка. Отвечай, зачем пожаловал.
– Да я это… того… – Иван совсем растерялся и даже не знал, с чего начать, – невесту ищу.
– Невесту? – Яга заинтересованно осмотрела его с головы до пят. – Так считай, уже нашел! Во, гляди, – она расправила плечи, – все при мне! И того, и этого, и еще борщ с галушками приготовить могу!
– Да я, понимаете, – Ваня смущенно потупился, – вы это… Яга… Ягодка… Оно, конечно, красавица вы писаная, и в другой раз я бы с радостью, но я вроде как… короче говоря, есть у меня уже невеста.
– Ишь какой, – обиженно протянула Яга, – все у него есть. А чего тогда ищешь? Вчерашний день?
– Нет… понимаете, пропала она. Исчезла… улетела.
– Постой-постой, – тут уж Яга почти развеселилась, – а ты не тот ли Ванька, который Светлояру-красавицу упустил?
– Тот. – Ваня совсем голову повесил.
– Ишь ты… Эдакую девицу днем с огнем не сыщешь, а ты вон что удумал – невестами раскидываться… Ладно, чего уж там. Помогу я твоему горю, чай, не чужая мне она, а внучка родная. Невестушка твоя, Светлояра-голубка ныне у отца своего, Елисея Бессмертовича, в тридевятом царстве, Медном государстве.
– Бессмертович – это фамилия? – как-то глупо поинтересовался Ваня.
Яга-Ягодка хитро прищурилась:
– Это состояние.
Ване было неловко. Чувствовал себя явно не в своей тарелке, видел, что Яга смеется над ним, но не как ее средняя сестра, не по-доброму, а высокомерно, ядовито. Хотел было порасспросить о своем деле, даже рот открыл, но тут девица сделала предостерегающий жест рукой и приветливо улыбнулась кому-то за Ваниной спиной. Иван обернулся.
Стоял на пороге избушки добрый молодец и снимал с плеч длинный черный плащ, подбитый белой тканью. Был незнакомец высок и плечист, струились по спине темные кудри. Черты лица тонкие, изящные, кожа белая, как мрамор, и лучистые глаза, цвет которых Ваня никак не мог разобрать. Удивительные глаза были у нового гостя! В обрамлении густых черных ресниц, с продолговатым разрезом, то иссиня-черные, словно ночное небо, то яркие, как звезды, а глянешь иной раз – и вовсе алые, пугающие. Улыбка блуждала по лицу незнакомца. И весь он был, несмотря на грозные доспехи, каким-то на редкость хрупким, трогательным, будто и не человек вовсе, а фарфоровая кукла. И голос у него оказался переливистым и хрустальным, будто звенел серебряный колокольчик:
– Здравствуй!
Яга улыбнулась так, что у Вани мурашки побежали по телу. Приняла от гостя плащ, взяла за белые руки и что-то заговорила. На Ивана они не обращали никакого внимания.
– Простите…
– Ну что еще? – Ягодка с неудовольствием покосилась на Ваню. – Ты еще здесь? Я ж тебе вроде все сказала. Чего тебе?
– Понимаете… – Иван набрался смелости и тихо заговорил: – Я вообще как бы не местный. Я сюда попал…
– Знаю, – поморщилась Яга, – чай, не совсем слепая. Говори короче, рассвет скоро.
– Я бы хотел… вы бы не могли…
– Ну чего?!
– Я так понимаю, – в разговор вступил молчавший до сих пор незнакомец, – Иванушка хочет, чтобы мы ему помогли. Так?
Иван кивнул. Тот продолжил, обращаясь к Яге:
– Ведь мы можем помочь?
Она только рукой махнула:
– Так бы сразу и говорил. А то начал издалече, поди пойми его. Так поможем, что ли, а, Темнополк?
Темнополк, глаза которого сейчас отсвечивали зловещим пламенем, ответил не сразу. Посмотрел на Ваню, взгляд его будто проникал сквозь плоть, до самого сердца доставал, посмотрел на Ягу… Помялся, будто подбирая нужные слова. Наконец сказал:
– Чистый он… понимаешь?
Яга усмехнулась:
– Чистый, говоришь?
– Да… душа не на месте, в голове ветер, в жизни успел черт-те чего наворотить, но не со зла, а по глупости.
– Странно, на вид и не скажешь. А что ж девка его?
– А, – Темнополк безнадежно махнул рукой, – тоже по дури. Не знал, что так получится. А с ней и вовсе все понятно, сама понимаешь: коли трижды заплачет, раньше, чем снова солнце взойдет, – заберет назад отец-батюшка, в светлице запрет до конца дней. Вот и…
– Ясно, – Яга покивала и уже ласковее посмотрела на Ваню, – так вот ты какой у нас… Ну что ж, думать будем, может, чего сообща и решим. Так, что ли?
Иван молчал.
– Тьфу ты какой! – Она всплеснула руками и ткнула Темнополка в бок. – Ты на него посмотри! Мы ему тут говорим что, дескать, чем можем, поможем, а он, поди ж ты, ни тебе ответа, ни привета!
– Спасибо, – виновато сказал Ваня.
Яга хмыкнула и пошла куда-то во внутренние покои. Иван остался наедине с Темнополком. Тот словно не обращал на Ваню внимания, молчал, полировал ногти расписным платком, насвистывал что-то. Наконец Ваня не выдержал:
– Скажите, кто вы?
– Темнополк, – усмехнулся тот и отправился вслед за Ягой.
Иван постоял, подумал и сел на лавку. Темнополк у самых дверей обернулся к нему, кашлянул и сказал тихо:
– Ты бы это, Иван… Не принято у нас на вы обращаться, ни к знакомцам, ни к незнакомцам, ни к царям, ни к простому народу. Так что, друг, имей это в виду. Я-то ничего, все понимаю, а другой кто и разобидеться может.
– Извини, – пробормотал Ваня, – я не знал.
Темнополк ушел. Иван остался один.
– Ну, – голова недовольной Яги высунулась из-за двери, – мы тебя долго ждать будем? Или особое приглашение нужно?
Ничего не понимающий Иван поднялся и отправился к ней. За дверью оказалась светлая горница, длинный стол, лавки, крытые коврами. И чего только на столе не стояло! У Вани глаза разбежались. Были тут и жареные целиком кабанчики, и утки с приставленными к ним павлиньими хвостами, были и такие чудные звери, которым и названия в мире нет. Пироги всех размеров и форм, со всевозможными начинками грудами лежали на огромных блюдах, горы из золоченых пряников поднимались едва ли не до потолка. В центре стола возвышался немыслимых размеров каравай, расписанный райскими цветами и птицами, а с краю, на особом месте, стоял целый город из цветного сахара.
Кроме Яги и Темнополка, за столом никого не было. Хозяйка молча кивнула Ване на лавку и протянула чашу с квасом. Иван отпил, подумал еще – надо отдавать чашу обратно? – да так и не решил и поставил рядом с собой. Яга, пьющая залпом, с презрением на него посмотрела, но тут же снова занялась Темнополком. Видно было, что связывало их нечто большее, чем просто дружба. Голодный же Ваня ничего не замечал. Очень хотелось есть, а как и к чему подступиться, он и понятия не имел. Человек, всю жизнь проживший в Москве, отлично умеющий обращаться с любыми столовыми приборами, был в недоумении. Иван знал толк в хорошем вине, умел есть палочками, разбирался в искусстве наливания коктейлей в особые бокалы, а сейчас не знал, куда девать руки и как подступиться к кушаньям. Перед ним стоял стол, ломящийся от разнообразной еды, Иван же не мог взять ни куска. Привыкнув к нелепым правилам, нормальным для своего времени, есть так, как велит сама природа, не умел. Наконец Ваня подумал, посмотрел на Ягу, наворачивающую за обе щеки без всяких вилок, и придвинул к себе блюдо со странным пернатым.
Разговор не клеился. Болтала Баба-яга, Темнополк все больше помалкивал, о Ване будто забыли. Наконец он осмелился и спросил:
– Простите… так что я могу сделать? И как вы… ты… помочь?
– Да что тут думать, – рот у Яги был набит, – делать надо… Сидит твоя раскрасавица у батюшки своего в Сторожевой башне. А стоит та Башня супротив царского дворца, приставлены к ней охраной змеи медные и богатыри дюже могучие. Ну, допустим, – тут она горделиво приосанилась, – мне эти доблестные стражи не помеха, но вот как ты прикажешь в саму башню пробраться, ежели там дверей нет? Впрочем, это не твоя забота… Темнополк!
Темнополк, молчащий до сих пор, задумчиво посмотрел на нее.
– Как думаешь?
– Кажется мне, – он улыбнулся одними глазами, – что не стоит сбрасывать Ивана со счетов. Он на редкость наивен, но не бесполезен. Посему… если мы решим ему помогать, стоит ввести в курс дела, так? Кстати, дорогая, – тут Темнополк взял руку Яги и поднес к губам, – а почему мы ему помогаем?
– Все потому же самому, – загадочно рассмеялась та, – свои у меня счеты с Елисеем… давние еще…
– Хорошо. И все же… объясни ему про дворец. Про Сторожевую башню. Хорошо?
– Ладно… Видишь ли, дружочек… да ты не стесняйся, сказ будет долгий, наливай себе полную чарку, – тут Яга сама протянула Ивану чашу с вином и начала рассказывать: – Жил-был на свете царь Елисей. Это ныне он вроде малость приутих, но давным-давно, много лет назад, был царь Елисей жесток на удивление. Боялись его окрестные державы как огня: и владыка дюже могучий, и всесильный чародей. Захочет – и мор нашлет на всю округу, захочет – так вызовет с высоких гор верное войско, и выкручивайся тогда, как знаешь. Поэтому с Елисеем не ссорились, дань и подарки богатые слали без ропота, как бы велики ни были запросы царя. Себе дороже такого врага заиметь: каждый это понимал. И жену молодую не пожалел жестокий царь, истомил, измучил красавицу Василену, племянницу мою. Сошла в могилу до срока, поговаривали, что, наслушавшись досужих домыслов, опоил ее царь колдовским зельем и, сонную, сбросил в синее море. Говорили также, что в пучине морской стала Василена владычицей морской, будто сам Симеон, хозяин вод соленых и пресных, взял ее в жены. Так ли, нет ли, кто знает, только оставила на земле Василена двенадцать прекрасных дочерей, одиннадцать белокрылых лебедушек и младшенькую – Светлояру, кроткую голубку.
Недолго тужил после смерти жены Елисей, недолго и вдовцом проходил – нашел себе за морем, в северном королевстве, невесту из знатного рода. Княжна Рогнеда, прекрасная, словно вешнее солнышко, но холодная, будто долгая зимняя ночь, и стала его избранницей. Была она довольно молода, но успела уже побывать замужем за князем Ингваром, который погиб в бою через три года после свадьбы, оставив Рогнеде двоих детей, Радонику и Пересвета. Были они прекрасны, как мать, и сильны, как отец; с малых лет познали искусство битвы, кроме того, знали толк во всех науках. В короткое время царь Елисей обручился с Рогнедой, возлюбил ее пуще себя самого. Даже будто нравом чуток присмирел, стал и к родным и к чужим все больше с лаской подходить. Всем была хороша новая царица, вот только люто невзлюбила она своих падчериц. Отец, царь Елисей, и раньше неровно относился к дочерям – то голубил да на руках носил, то слал прочь с глаз. А теперь и вовсе позабыл о них – все больше с молодой женой целовался и миловался да пасынка с падчерицей привечал.
Как-то раз Светлояра, голубкой обернувшись, заглянула в мачехины покои – больно любопытно ей стало, отчего царица, хоть и не молодка, да прекраснее ее в целом мире не найти. И такое увидела, что и света белого невзвидела: сбросила мачеха человеческую кожу, набросила на себя шкуру звериную и стала огромной волчицей, старой да страшной. Хотела было Светлояра броситься обратно к сестрам, но только приметила ее мачеха, бросилась на голубку, хочет когтями железными рвать и зубами острыми сердце из груди вынимать. Вырвалась Светлояра, вылетела в окно, быстрее ветра к самому морю синему примчалась, обернулась девицей-красавицей и заплакала горько:
– Ах ты, матушка моя родная, Василена прекрасная, зачем оставила дочь родную злой мачехе на растерзание? И не человек она вовсе, а зверь лесной, и меня и сестер она замучила!
Ничего не ответила Василена дочери, только всколыхнулось синее море, и вылетела из волн белая чайка. Вытерла слезы Светлояра, снова в голубку превратилась и полетела вслед за чайкой. Долго ли летели, нет ли, над лесами, над полями, над лугами заливными да горами высокими. Вот уже и Горе-лес вдали виднеется, слава про него ходила страшная, но не боялась его Светлояра, знала, что в лесу живут родные бабушки, которые в обиду не дадут. Да только как к тем бабушкам подступиться, коли царица Рогнеда догоняет! А уж с ней никому тягаться не под силу. Пролетели над самым лесом, чуть верхушек крыльями не касались. Опустилась на опушке лесной чайка на землю, обняла голубку крыльями. Обняла и исчезла, будто и не было ее. Светлояра осталась одна. Сбросила она свои перышки, пошла по тропинке, куда глаза глядят. Обогнал ее красный всадник – сам в красном и на красном коне, и только стук копыт затих – зашло, догорело ясно солнышко. Идет Светлояра, боится, озирается, сумерки кругом, дело к ночи, а ночью в лесу одной как быть? Смотрит: вдали будто свет не свет, огонь не огонь – гореть горит, а жара нет. Ближе подошла, смотрит: стоит домик, словно из лунного света соткан. Поднялась на крыльцо – кто знает, может, и тут живут добрые люди? Как зашла, сразу никого и не приметила, а потом видит: сидит в уголке старичок, до того крохотный, что диву даешься – и откуда только взялся такой? Поманил ее старичок пальцем, да и говорит:
