Текст книги "Страстная Лилит"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
– Смею вас заверить, что это можно уладить.
– О... спасибо... спасибо. Даже не знаю, как выразить свою благодарность.
– Вашу благодарность! Что тогда говорить о моей?
Их взгляды встретились, и они оба подумали о разделяющем их препятствии. Этим препятствием была Белла, и лишь после ее смерти они могли бы приблизиться друг к другу. Десять лет, думал он. А то и пятнадцать! Как можно выносить все это так долго? Она увидела на его лице выражение бесконечной безысходности.
– Я была очень счастлива здесь, – сказала она.
– Я надеюсь, что вы останетесь. Я надеюсь, что вы... подождете.
Она наклонила голову, угадав его мысли. Она трепетала от нежности и страха, потому что то, к чему они стремились, могло осуществиться лишь после смерти третьего человека.
– Я думаю, – торопливо сказал он, – что вам следует о горничной спросить мою жену. Я уверен, что вы легко ее уговорите.
– Да, конечно. Но мне хотелось прежде получить ваше согласие.
– Для вас все, что в моих силах... – начал он и запнулся. – Я, разумеется, очень рад помочь, – прибавил он.
* * *
Лею было восемнадцать месяцев, когда Лилит ушла с ним из ресторана «Марпит». Она готовилась к побегу спокойно и методично. Каждое утро, когда она выходила с Леем на прогулку, она прятала в его коляске кое-что из своей и его одежды и везла это на Уимпоул-стрит.
Аманде этот способ не нравился.
– Лилит, – наивно спросила она, – почему бы тебе не сказать ему? Не было бы это разумнее... добрее? Честнее?
– Может быть, и было бы честнее, – ответила Лилит. – Но никак не разумнее. Что касается доброты, то... не можем же мы из-за нее все испортить!
И вот настало то последнее утро. Она проснулась и с некоторым сожалением осмотрела спальню, в которой жила с Сэмом. Она сама удивилась этому ее сожалению. Возможно, причиной его было признание, что Сэм неплохой человек, что она жестоко оклеветала его. Все, что он делал, он делал из лучших побуждений. Просто его представление о лучшем не совпадало с ее представлением о том, что касалось их сына; но ныне она принимала в расчет лишь Лея. Она поднялась и взяла ребенка из кроватки.
– Поторапливайтесь, мистер Лей. Вы идете гулять далеко.
– Да-ли-и-ко-о! – закричал Лей.
С ее стороны это было глупо, Сэм мог о чем-то догадаться. Напрасная тревога – Сэм продолжал храпеть. Она надеялась, что он не проснется, потому что, когда он храпел, то выглядел наиболее непривлекательно, совершенно неподходяще для опекуна Лея. Когда она видит Сэма в таком вот состоянии, она может торжествовать: «Я права. Я знаю, что я права».
Она надела свой кринолин, раздумывая при этом, что ей надолго хватит припасенной одежды. Шляпку она взяла синюю с синими же лентами и красной розой; в одежде Лилит, как правило, присутствовал лишь красный цвет. Разумеется, она не похожа на прислугу! Это ее радовало, потому что она не собиралась долго оставаться служанкой. Жена доктора – страдающая неизлечимым недугом больная, она долго не протянет. Тогда Аманда станет женой доктора и признает Лилит как свою кузину и невестку, а Лея – крестником. Лилит полагала, что в этом случае она, возможно, станет экономкой Аманды – привилегированной экономкой, родственницей.
Она спланировала, как все должно идти, а разве не всегда получалось, как ей хотелось, пусть и с некоторыми отступлениями от плана?
В коляску она упрятала подаренные Сэмом украшения; некоторые из них были очень дорогими. Сэму нравилось видеть ее в ресторанчике, украшенную безделушками, подчеркивающими процветание их заведения, как он говорил. Взяла она их на всякий случай, потому что никогда не знаешь, что может понадобиться.
В это утро она нервничала и надеялась, что Сэм еще поспит. Она с ужасом думала, что он может обнаружить исчезновение большей части ее нарядов. Завтракала она вместе с Леем внизу, рядом с залом, а обслуживала их Фан.
Бедная добрая Фан! К тому же терпеливая. Все это для Фан будет счастьем; она сможет возобновить свои прежние отношения с Сэмом, и теперь этому все будут рады.
У Лилит не было аппетита, она постоянно поглядывала на часы. В это утро Лей вел себя несносно – фыркал на молоко и отплевывался, и едва не задохнулся, говоря Фан, что в это утро они собираются гулять далеко-далеко.
Лилит попросила Аманду написать письмо Сэму, что та и сделала. Она оставит ему письмо, но страшно, как бы он не обнаружил его до ее побега. Он не сможет легко прочесть его, но неизвестно, что он станет делать, когда поймет, что она натворила. Сейчас письмо лежит у нее за корсажем, царапая кожу.
– Ну, Лей, время выходить, – торопила она сына.
– Да-лико-о, да-ли-и-ко-о! – радостно напомнил он.
Сэм спустился как раз тогда, когда они готовы были выйти.
– Привет! Уходите? Рановато сегодня.
– Как обычно, – ответила она, наклонясь над коляской и старательно усаживая в нее Лея.
– Значит, я один припозднился.
Странно, но она почувствовала, что готова заплакать. Она не могла забыть, что он не такой уж и плохой. У него добрые намерения. Он вульгарен, но тут уж ничего не поделаешь. Он со слабостями; не мог устоять перед Фан. Может быть, и смог бы, но за это она на него не в обиде. Он искренне раскаивался, ему было совестно. И малютку он любит. Что он почувствует, когда поймет, что больше никогда его не увидит?
Она заколебалась. У него от этого разорвется сердце, потому что он безумно любит маленького Лея. В один из моментов непривычного для нее сомнения она почувствовала, что не может так поступить с Сэмом; ей придется предпринять что-то другое. Ей надо будет ему сказать: «Сэм, Лей должен быть воспитан, как я этого хочу. Но мне бы не хотелось, чтобы вы не виделись...»
Как она может говорить такое? Он ведь тайно будет учить мальчика разным штучкам, отчуждая его от матери и аристократических привычек.
Нет. Лей не будет страдать так, как страдала она. Никто и никогда не скажет ему: «Ты недостаточно хорош». Для него самое главное на свете – выучиться на джентльмена; и, не обращая внимания на чье-то разбитое сердце, она должна осуществлять свой план; если это будет сердце Сэма, ей будет очень жаль, но своего разбитого сердца ей было бы жаль еще больше.
В это утро ей бы хотелось не быть такой глупой размазней; Лилит хотела бы, чтобы ей в голову не лезли всякие трогательные воспоминания о ее первом появлении в этом ресторанчике, о том, как она сидела напротив Сэма и пила горячий кофе с сандвичами с ветчиной. Ей хотелось бы не помнить, как она вернулась к Сэму за утешением, после того как ее так жестоко обидел Фрит; ей хотелось бы не помнить, каким гордым он был в день их свадьбы и как подбирал слова, запинаясь от волнения, в своей трогательной речи перед завсегдатаями ресторана. Ей хотелось бы забыть его лицо в тот момент, когда он впервые взглянул на малютку.
Но все это чистое безрассудство и теперь не ко времени.
Сэм сказал:
– Прелестно выглядите сегодня... вы оба. – Он стоял, широко расставив ноги, наблюдая за ними, то похлопывая себя по бедру, то потирая руки. – Итак, ты идешь на прогулку, а, сын?
– Ба-а-лыдую прогулку, – ответил Лей.
– На большую, да? Прекрасно.
– До свидания, Сэм.
Поддавшись внезапному порыву, она поцеловала его. Это было, конечно, глупо.
– Вот это да! – сказал он, улыбаясь и причмокивая. – Что-то будет! Небеса обрушатся или что еще?
Тут он повернулся и так горячо обнял ее, что она испугалась, как бы он не услышал хруст спрятанного ею за корсажем конверта.
– Ты мне шляпу сбиваешь.
– Что такое шляпа, а? И без нее все узнают, что это идет по улице миссис Сэм Марпит. А уж мальчуган-то смотрится настоящим маленьким лордом или кем-то в этом роде.
– Прощай, Сэм. Нам надо идти.
– Пока-пока.
Она услышала, как он насвистывал, входя в ресторан. Направляясь из дома через заднюю дверь, она столкнулась с Фан и остановилась.
– Ты меня искала? – несколько удивленно спросила Фан.
– Нет... нет. Право, нет. Приглядывай за ним, Фан, ладно?
Фан казалась озадаченной.
– Прощай, – торопливо закончила Лилит и выкатила Лея на улицу. Там она несколько секунд помедлила, прежде чем вынуть из корсажа письмо и подсунуть его под дверь. Она почти бежала до конца улицы и замедлила шаг, только оказавшись в нескольких кварталах от ресторана «Марпит». Толкая коляску и украдкой оглядываясь, она начала разговаривать с Леем.
– Посмотри по сторонам, Лей. Вот где твое место. Видишь карету, дорогой? Однажды и ты поедешь в карете. Да, твое место здесь. Тебе нечего делать на грязных старых улицах. Ты будешь смотреть на них свысока, как это делают джентльмены. А на этот дом посмотри своими хорошенькими глазками, Лей. Это великолепный дом. И это твой новый дом. Здесь ты станешь учиться на джентльмена.
Аманда встретила ее в холле.
– О, Лилит, я так рада, что ты здесь. Я боялась, что тебе не удастся уйти.
– А мы вот и ушли.
– Стало быть, я напрасно волновалась. Идемте. Позвольте мне показать вам вашу комнату.
Лилит, ведя мальчика за руку, последовала за Амандой. Начиналась новая жизнь.
* * *
Лею нравился его новый дом. В первые дни он часто спрашивал об отце.
– О, Лей, с ним все в порядке. Перестань волноваться о нем.
– Домой? – говорил Лей, когда Лилит выводила его гулять.
– Не сегодня, дорогой.
Казалось, мальчик понимал ее страхи во время их прогулок, ее осмотрительность, осторожность, с которой она поворачивала за угол, а затем внимательно осматривала улицу. Это казалось Лею новой игрой; он начинал смеяться, и глаза его сияли.
Через несколько недель он, казалось, почти забыл отца и свой старый дом.
Бедный Сэм, думала Лилит. Что он мог сделать? Он не знал, где живет Аманда, потому что из осторожности она никогда не упоминала в разговоре с ним Уимпоул-стрит. Он догадается, что она у Аманды, но что толку, если он не знает, где живет Аманда?
Вскоре Лей перестал упоминать отца. Главными людьми в его жизни были мать и Аманда; слуги, игнорировавшие его первые несколько дней, вскоре были покорены его обаянием и начали соперничать ради удовольствия поиграть с ним. Был еще один человек, интересовавший Лея. Малыш, бывало, стоял у кухонного окна, разглядывая ноги поднимавшихся на парадное крыльцо людей. Ему особенно нравились те, что принадлежали этому человеку.
Однажды он стоял во внутреннем дворе, когда появился этот человек.
– Привет, приятель, – сказал Лей.
– Привет, – ответил человек.
Лей с трудом одолел две ступеньки, ведущие на дорожку, на которой стоял человек, и радостно засмеялся, нарушив запрет подниматься по этим ступенькам.
Потом он с серьезным видом достал из кармашка своего передничка печенье и, разломив его пополам, дал половинку человеку.
– Это тебе, приятель, – сказал он.
– Очень щедро с твоей стороны, – заметил человек. – Ты хочешь поделиться со мной?
Лей ответил:
– Это повариха испекла. Очень вкусно.
Человек положил печенье в карман, после чего Лей свою половинку тоже положил в кармашек передника.
– До свиданья, – сказал он.
– До свиданья, – ответил человек.
Лею нравился этот человек, и он старался увидеть его при любой возможности. В воображении мальчика образ его отца слился с образом этого человека.
Однажды он вышел из комнаты, в которой жил вместе с матерью, и смотрел сквозь перила вниз. Ему была видна вся лестница до самого низа; сто миль, подумал Лей и, тут же увидав человека, позвал его:
– Приятель! Приятель!
Человек услышал его, поднял голову и помахал рукой. Лей помахал в ответ.
– Осторожнее, – сказал человек. – Не упади.
– Осторожнее, приятель, – ответил Лей. – Ты тоже не упади.
Он часто выходил на лестничную площадку и смотрел вниз, ожидая этого человека.
Однажды он увидел, что тот вошел в комнату и закрыл за собой дверь; Лей поддался искушению, так как рядом никого не было; он осторожно спустился вниз и, подойдя к двери, в которую вошел человек, не мог удержаться, чтобы не дотронуться до дверной ручки. Он не хотел ее поворачивать, потому что мама говорила, что он ни в коем случае не должен входить ни в какую комнату. Но его пальцы сами повернули ручку, и дверь открылась; прежде чем он сообразил, что делает, Лей уже стоял на пороге комнаты.
Это была красивая комната, огонь плясал в камине, и кочерга и каминная решетка, которые, как он думал, сделаны из золота, казались красными и сияли. И вся комната казалась ярко-красной вперемежку с синим, и все было таким большим, что Лей вспомнил, что он маленький. Он бы немножко испугался, если бы за огромным столом не сидел этот человек, глядя на огромные книги.
– Привет, приятель, – робко сказал Лей.
– А, привет, – ответил человек. – Ты пришел навестить меня?
Лей приподнял плечи, что он делал, когда бывал очень доволен. Он осторожно закрыл за собой дверь и приложил к губам пальцы, как бы говоря: «Тише, приятель, потому что мне здесь нельзя находиться».
Лей подошел и остановился у стола. Его голова была как раз вровень со столом, так что, приподнявшись на цыпочках, он мог видеть книги и карандаши в стакане письменного прибора.
– Что ты делаешь, приятель? – спросил он.
– Читаю, – ответил человек, – пишу и изучаю кое-что. Лей подошел и положил руку на колено человека.
– Подними меня, приятель. Хочу посмотреть.
Человек поднял его, и он, усевшись на колено приятеля, начал разглядывать на столе удивительные вещи. Человек объяснил ему, как используют ручки с пером, чернила и пресс-папье. Он показал Лею чернильницу, сиявшую как золотая; потом он показывал ему картинки в большой книге. На этих цветных картинках были изображены человеческие тела и всякие странные вещи.
– Это что такое? – время от времени спрашивал Лей, тыча в страницу пухлым пальчиком.
– Это сердце. У тебя тоже есть такое.
– И у тебя, приятель?
– Да, у меня тоже. У всех есть. – Человек показал ему, как слушать биение сердца и как щупать на запястье пульс. – Это механизм, благодаря которому ты живешь, – сказал он.
Лей не понял, но ему нравилось смотреть на то, как двигались его губы, когда он говорил. Этот человек показал ему портреты других людей. Был такой доктор Дженнер, сказал он, который спас людей от оспы; а доктор Паре, живший давно, был знаменитым французским хирургом; и был доктор Гарвей, открывший, как движется кровь в телах людей.
– Я тоже доктор, – сказал человек.
– А я доктор, приятель?
– Нет, но ты мог бы стать доктором, когда вырастешь... возможно.
– Как ты?
– Думаю, что да. А возможно, даже лучше, потому что к тому времени люди будут знать много больше.
Лей не мог оторвать глаз от лица человека, когда тот говорил; и слова, которые он произносил, ему тоже очень нравились.
Лилит заволновалась. Одна из служанок видела, что ребенок вошел в дверь, и рассказала ей об этом. Лилит встревожилась. Лею было сказано, чтобы он не ходил из своей комнаты вниз и не поднимался вверх, когда бывал со служанками в хозяйственных помещениях. Если бы Лей начал мешать в доме, это могло бы сорвать все ее планы. Она торопливо направилась к библиотеке и постучала в дверь.
– Войдите, – раздался голос хозяина дома.
Открыв дверь и увидев своего сына за столом с доктором, Лилит по выражению лица последнего поняла, что он был доволен обществом Лея не меньше, чем Лей был доволен его обществом.
– Я... простите, сэр, – сказала Лилит. – Я понятия не имела, что он вас беспокоит. Ему было сказано, что в эти комнаты ему нельзя заходить.
Лей заговорщически поднял плечи и ободряюще улыбнулся доктору, как бы говоря: «Ничего страшного, приятель. Не бойся». А потом прошептал:
– На самом деле мама не сердится, приятель.
– Я знаю, что не сердится, – ответил доктор и снял его с колен.
– Мама, в этой книге много картинок, – задабривая ее, сказал Лей.
Лилит взяла мальчика за руку.
– Немедленно идем со мной и не смей больше приходить и беспокоить хозяина, – укоряющим тоном выговаривала она сыну.
– У вас смышленый сын, Лилит, – сказал доктор. – Вы можете им гордиться.
Лилит посмотрела на мальчика, и на лице ее была написана такая гордость, что доктор не мог ее не заметить.
– Спасибо, сэр.
Выйдя в холл, Лилит горячо обняла сына. Он такой бесценный, такой удивительный. Никто не может устоять перед ним; и, конечно, благодаря своему природному обаянию и ее твердой решимости он достигнет всего того, что она ему желает.
* * *
Жизнь в этом доме восхищала Лилит. Она начинала думать, что никогда еще не жила так интересно. Возможно, прежде бывало забавнее и разнообразнее, но никогда еще не жила она с таким подсознательным ощущением волшебства вокруг, никогда не было у нее такой уверенности в своей способности преуспеть.
Это был дом, полный странностей. Одна хозяйка – с ее болезнью и ее тайным шкафчиком с крепкими алкогольными напитками – сделала его таким; но когда вы примете во внимание, что ее муж ненавидит ее и жаждет от нее избавиться, когда вы примете во внимание, что он влюблен в кроткую Аманду, то начнете подумывать, что случится потом.
У Лилит вошло в привычку являться в комнату к Аманде, укладываться на ее постель и болтать с ней.
– Что это тебе напоминает? Прежние деньки, а? Ты помнишь, Аманда, как я пробиралась к тебе в комнату, когда ты бывала в немилости... и всегда приносила тебе из кухни лакомые кусочки?
– Да. Это напоминает мне те дни. О, Лилит, а тебя не удивляет все то, что случилось с тех пор?
Лилит, бывало, лежала и болтала ногами, будто снова превратилась в ребенка, а волосы падали ей на лицо; она лукаво улыбалась.
– И мы почти в том же положении.
– О нет, Лилит. Ты, может быть, и в прежнем, но я ведь тоже стала своеобразной служанкой.
– В этом доме, я уверена, никто не считает тебя служанкой. Особенно... хозяин. Я думаю, что он совершенно забыл, что ты сиделка-компаньонка... или кто ты там при его жене. Аманда зарделась.
– Нет, Лилит, – сказала она, – он этого не забыл. Лилит только улыбнулась.
– Слушай. Она опять за свое. Слышно, как она возится у шкафчика. Я полагаю, она каждую ночь напивается до одури.
– Это очень печально, – заметила Аманда.
– Она долго не протянет, если так будет продолжаться. Аманда подошла к камину и без нужды перемешала кочергой угли. Ей отчаянно хотелось переменить тему разговора.
– Что-то давно нет ничего от Фрита. Думаю, оттуда трудно писать. Там, должно быть, ужасно. И все же мне бы хотелось получить от него весточку.
Лилит подавленно молчала. Она по-прежнему много думала о нем. Ее начала интересовать эта война, на кухне удивлялись тому, как много она о ней знала. Когда она услышала о сражениях за Малахов курган и форты, то молчала несколько дней.
– Люди могли бы подумать, – сказал Шэклтон, – что у тебя на этой войне возлюбленный.
– Неужели? – резко ответила Лилит. – Скажи они это мне, я бы им посоветовала держать свои мысли при себе.
Она могла так разговаривать с Шэклтоном; он добивался ее благосклонности и много помогал ей выполнять свои обязанности. Втайне она его презирала, но он распоряжался всей прислугой, и так как мог быть полезен, она давала ему туманные обещания, которые и не думала выполнять.
– Я вот думаю, вернется ли он когда-нибудь? – продолжала Лилит разговор с Амандой.
– Я убеждена, что вернется, Лилит... Если он вернется... что ты будешь делать?
– Откуда я знаю?
– Он очень влюблен в тебя.
– Неужели? В таком случае он странно выражал свою любовь. Ежели б я кого любила, то хотела бы с ним создать семью. Я бы хотела жить с ним в одном доме, а ты, Аманда? А ты?
– Да, – ответила Аманда, отворачиваясь к камину.
– Даже ты, Аманда. А ведь у тебя по-настоящему и мужа-то не было, верно? Я считаю, что это не дело. Я считаю, что это несправедливо. Я считаю, что тебе следовало бы быть хозяйкой великолепного дома... такого дома, как этот, с множеством прислуги.
Широко открыв глаза, Аманда смотрела в камин; она не решалась взглянуть на Лилит, и Лилит, выскользнув из постели, опустилась около Аманды на колени и обняла ее.
– Ман. – Так она называла ее изредка – это имя дал ей Лей. – Ман, если ты когда-нибудь выйдешь замуж, не будет ли так, что мы расстанемся, нет? Мы всегда будем вместе... ты и я, а? Аманда так и не решилась взглянуть на Лилит, она продолжала смотреть в камин.
– Да, конечно, – сказала она. – Так должно быть всегда. Мы всегда будем вместе.
Из другой комнаты за стеной до них донеслось тихое, монотонное бормотание. Жена доктора, выпив, как обычно, разговаривала сама с собой.
– Она долго не протянет, – прошептала Лилит. – Как можно? Она совсем спивается. Я считаю, что это было бы большим избавлением, не думаешь?
– Так говорить нельзя, – резко сказала Аманда. Лилит вскочила.
– Ты права, Аманда. Говорить так нельзя. Так можно только думать!
* * *
Белле стало совсем плохо. Ее кожа пожелтела из-за какой-то болезни печени. Аманда проводила у ее постели дни и ночи. Доктор предписал ей на каждый день небольшое количество виски.
– Постепенно мы сократим дозу, – сказал он. – Она так привыкла к алкоголю, что было бы опасно лишить ее этой привычки.
Целую неделю Белла не вставала с постели и часто плакала от боли и тоски, вызванных болезнью; потом постепенно ее состояние начало улучшаться.
Однажды вечером, когда с ней была Аманда, в ее комнату пришел муж. Он проверил пульс жены и потрогал ее влажный и холодный лоб, после чего сказал Аманде:
– Ей значительно лучше. Я собираюсь дать ей снотворное, чтобы она спокойно спала ночью. Утром, после хорошего ночного отдыха, я полагаю, ее состояние еще улучшится.
Он дал ей снотворное; как уже было однажды, он стоял по одну сторону кровати больной, а Аманда – по другую, наблюдая, как спокойно засыпает Белла.
Хескет улыбнулся Аманде.
– Вы выглядите усталой, – сказал он.
– Я чувствую себя хорошо, спасибо.
– Как вы спали? Я знаю, что вам приходилось вставать часто ночами за последнюю неделю.
– Я хорошо сплю, спасибо.
– Не дать ли вам какое-нибудь средство, чтобы вы заснули быстрее? Что-нибудь успокаивающее и приятное?
– Вы думаете, оно мне необходимо?
– Да, – ответил он. – В виде исключения. Я приготовлю его.
– Спасибо. Я спущусь и возьму его.
– Пойдемте в библиотеку. Я дам его вам, и вы примете его непосредственно перед сном. – В библиотеке он сказал: – Присядьте. Я хочу немного поговорить с вами. – По ее глазам он заметил, что она встревожилась, и быстро прибавил: – Вам нечего бояться, Аманда. Или по крайней мере лишь того, что я могу сказать то, что не должен бы говорить.
– Тогда... тогда мне лучше уйти?
– Нет. Мы должны иногда разговаривать. Вы знаете, что с моей женой?
– Я знаю, что у нее больное сердце.
– Да, сердечные клапаны. Они закупориваются, и ток крови затрудняется. Закупорка постепенно увеличивается; но сердце очень выносливый орган, просто удивительно, как оно снова и снова оправляется.
– А вот эта ее болезнь... она повлияла на сердце?
Он пожал плечами.
– У нее разболелась печень. Нет сомнения, что из-за чрезмерных ее возлияний. Просто удивительно, что у нее хватило сил поправиться. Понимаете, мы сократили количество спиртного, и результат тут же сказался. Она очень крепкая. Она всегда была очень крепкой женщиной... вот только сердце.
– Вы имеете в виду, что она оправится после этой болезни и станет такой же крепкой, как была до нее?
– Я так не думаю. У нее ведь начались боли, знаете ли. И они будут усиливаться из-за болезни печени. Я предвижу, что приступы, подобные этому, повторятся. Закупорка сердечных клапанов скажется на других органах. О, Аманда, – сказал он вдруг, – было бы лучше, если бы она умерла сейчас. Что пользы выхаживать ее во время этих бесконечных приступов, видеть, как ей становится все хуже... наблюдать медленный процесс... ухудшение... так мучительно для нее... и для всех нас?
Аманда поднялась.
– Вам... вам не следует говорить такое.
– Простите меня, – сказал он. – Я устал. Мы оба устали. – Он подошел и остановился перед ней, положив ей на плечи руки; она вздрогнула. – Просто вся эта боль... эти страдания... и эта безысходность кажутся такими бессмысленными.
– Не для нее, – ответила Аманда. – Ей хочется жить.
– Как жить? Как она может хотеть жить, постоянно испытывая боль... нарастающую боль? Почему она так много пьет, как вы думаете? Потому что она устала от жизни... так же устала от жизни, как я.
– Пожалуйста, дайте мне то, что я должна принять, – сказала Аманда. – Мне надо идти. Это все потому, что вы утомлены.
– Я сейчас говорю то, что в мыслях я говорил, Аманда, много раз. Если бы я был свободен... – Он обнял ее, и она замерла на несколько мгновений.
– Мы должны ждать... ждать... – проговорила она, наконец.
– Ждать? – спросил он. – Как долго? Иногда я думаю... Иногда я думаю, как легко было бы...
Она отпрянула и в ужасе взглянула на него.
– Я должен рассказать вам обо всем, что я передумал. Я старался не думать о том, чего мне хочется. Я старался думать о том, что будет для нее лучше. Что это может быть, как вы думаете? Что могло бы быть самым хорошим для нее? Дать ей возможность легко, мирно, безболезненно заснуть... использовать свое умение помочь ей успокоиться? Или поддерживать в ней жизнь... снова и снова возвращать ее к жалкому состоянию, безысходности и чудовищной боли?
– Вы не должны так говорить.
– Я знаю. «Не убий». – Он невесело рассмеялся. – Временами у меня бывает непреодолимое желание нарушить эту заповедь. Чаще всего я понимаю, что законы устанавливаются потому, что они подходят для большинства случаев. Но, Аманда, всегда ли и для всех ли случаев они подходят?
– Я не знаю. Не могу сказать. Вы устали и заработались.
– Нет. У меня сейчас ясная голова. Она мирно спит. Завтра она проснется отдохнувшей. Я дал ей для этого нужную дозу. Если бы я дал ей этого снотворного побольше, она спала бы так же мирно. Разница была бы лишь в том, что назавтра она бы не проснулась.
– Это было бы убийством!
– Так ли это? Если бы я мог сказать себе с чистой совестью, что я думал только о ней, было бы это убийством? Я дал ей лекарство, чтобы временно избавить ее от боли; а если бы я дал ей лекарство, чтобы навсегда прекратить боль?
Аманда схватила его за руку.
– Разве вы уверены, что в этот момент вы думали бы только о ней?
– Я полагаю, Аманда, что да. Если бы она не болела и если бы не вела себя так невыносимо, как ныне, подобные мысли никогда бы ни на мгновение у меня не возникли. Я бы вам сказал: «Вы должны уйти. Оставаться неразумно. Я женат на женщине, которую я ненавижу, но я на ней женат, и так должно быть, пока мы живы». Я бы расстался с вами. Клянусь в этом. В таком случае мой долг был бы ясен. Но это не тот случай. Я наблюдаю, как она страдает... наблюдаю, как усиливаются ее страдания. Едва ли она нас переживет. Мы можем подождать, Аманда.
– Мы должны подождать, – воскликнула она.
Он подошел к столу, и, казалось, обрел привычное для него спокойствие.
– Вы правы, – сказал он. – Я устал. Я наговорил больше, чем следовало бы. Я открылся вам в своих чувствах. Теперь вы знаете, что с того времени, как вы появились в этом доме, я мечтал о другой жизни... о нормальной жизни, разумной и достойной. Этот ребенок... ребенок Лилит... заставил меня осознать, что я хочу детей. Но я женился на Изабелле, и этим все сказано. Я умоляю вас, не уходите. Я умоляю вас, не бойтесь. Оставайтесь в этом доме. Вы для меня большая поддержка. Клянусь вам, что я никогда не сделаю ничего против своей совести.
– Я уверена, что вы все сделаете, как надо. Я никогда ни на секунду в этом не сомневалась.
Хескет дал ей пакет с порошком.
– Выпейте это со стаканчиком воды и тогда будете хорошо спать.
– Спасибо вам.
– Я загляну и проверю, как она спит.
Они вместе поднялись по лестнице. Белла мирно спала. Ее лицо было менее желтым, чем прежде; она еле уловимо улыбалась во сне. Они вышли, и у двери Аманда пожелала ему спокойной ночи.
– Простите мне мои безумные слова, – сказал он. – Я не должен был взваливать на вас свои проблемы.
Поворачивая ручку двери, она ответила:
– Я рада, что вы открыли мне свою душу. Он улыбнулся.
– Спокойной ночи. Спокойной ночи, любовь моя. Аманда вошла к себе в комнату и закрыла дверь. С ее кровати поднялась Лилит, улыбавшаяся с понимающим видом.
* * *
После обострения болезни Беллы прошло несколько недель, она поправилась и, казалось, теперь снова стала самой собой – то болтливой, то агрессивной, то до слез жалеющей себя. Аманду иногда охватывала дрожь, когда она смотрела на эту женщину, на ее пухлые белые руки, которые тряслись, когда она поднимала чашку с чаем, когда украдкой поглядывала в сторону шкафчика. Аманда не могла не думать, не спрашивать себя: как долго?
Самым большим и любимым ее развлечением в это время было учить с Леем буквы. Ему только недавно исполнилось два года, и он был еще мал, чтобы учиться, но Лилит настаивала, а он был очень способным. Каждое утро, пока Белла спала, она и Лилит сидели, бывало, с мальчиком за столом в комнате Аманды, и Аманда писала буквы на грифельной доске. Лей, весь сосредоточившись, слегка высунув язык и зажав в маленькой толстой ручке карандаш, старался эти буквы копировать. Лилит с удовольствием наблюдала, вместе с Амандой наслаждаясь уроками и обучаясь вместе с Леем.
Лилит исполняла свои обязанности и думала свои думы, наблюдая между тем за успехами Лея в учебе, за ухудшением состояния Беллы – потому что она, казалось, приближала своим пьянством очередной приступ, за тем, как росла любовь между Хескетом и Амандой и как трудно им становилось ее сдерживать.
Настал день, когда Аманда сообщила новость Лилит, которая играла с Леем в своей комнате на верхнем этаже дома.
– Лилит, война окончена.
Лилит взглянула на Аманду из-за головы сына.
– Это значит, – сказала Аманда, – что Фрит и Давид Янг приедут теперь домой.
Лилит кивнула. Она неуверенно улыбнулась. Она была бы рада его увидеть, но эта новость не вызвала в ней того ликования, которого она сама ожидала. Она прижалась губами к темноволосой головке сына. Он главное в ее жизни, с жаром думала она, ныне и во веки веков.
Но когда несколько дней спустя родители Давида Янга прислали Аманде письмо, в котором сообщали, что их сын умер от ран в Скутари в последние недели войны, Лилит охватил страх, как бы подобная участь, о чем они пока еще не могли узнать, не постигла и Фрита.
Она все еще не разобралась в своих чувствах к нему.
* * *
Белла лежала в кровати, постанывая. Губы ее горели, а глаза были совершенно безумными; она дышала с большим трудом. Была глубокая ночь, мартовская ночь, ветер завывал за окнами. Доктор сидел у камина и наблюдал за женой.
За последний месяц многое произошло, так как был подписан мирный договор в Париже. Фрит вернется домой, но это будет, разумеется, через несколько месяцев. Он бы очень хотел, чтобы Фрит был теперь здесь. Ему хотелось поделиться с кем-нибудь своими мыслями. С Амандой он говорить не мог; на его взгляд, все это слишком ее касалось. Когда он был рядом с Амандой, в нем брали верх чувства. А все это он должен обдумать спокойно, здраво и предельно честно.
