Текст книги "Страстная Лилит"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Ее врагами, она понимала, были дьявол и его подручные, порочные люди, старавшиеся для него на земле.

Ей послышался какой-то звук. Она посмотрела на дверь и увидела, что створка медленно открывается.

– Кто там? – торопливо спросила она.

Дверь открылась, и появилась Лилит. Она нерешительно улыбнулась и двинулась к Аманде, держа правую руку за спиной.

– Одна? – прошептала Лилит.

– Да.

Лилит вынула из-за спины что-то, завернутое в столовую салфетку. Она положила сверток на стол и развернула салфетку, в которой лежал кусок пирога с мясом, картошкой и луком. Лилит отступила назад и с удовольствием смотрела на дело своих рук.

– Это тебе, – прошептала она.

– Ты это на кухне украла?

Лилит кивнула, снова улыбнувшись.

– О... но ты не должна красть.

– Да это не кража, – нетерпеливо сказала Лилит. – Это же тебе, какая же это кража. Я подумала, что ты голодная.

– Это так, но...

– Тогда не будь размазней, – презрительно заключила Лилит.

Аманда взяла пирог, и ее угрызения совести пропали, так как она была очень голодна. Она стала с аппетитом есть.

– Не беспокойся, – сказала Лилит. – Сколько бы они тебя здесь ни держали, я тебе буду приносить поесть, моя бедняжка.

– Ты... разговаривала со своим братом?

– Ну да. Я услышала про тебя на кухне. Они говорят, что леди так не поступают. А я про себя: «Бог ты мой, да ведь она это сделала ради меня и Уильяма».

Лилит была довольна. Она обнаружила, что девочка, которой она завидовала всю свою жизнь, была ничуть не счастливее ее самой; с ней так мало считались, что даже могли унизить в присутствии слуг, отослать в ее комнату, посадить на хлеб и воду. Только подумать, что они там едят жареного утенка и сыр, пироги и густые топленые сливки, а она в этой комнате на хлебе с водой! Лилит никогда бы такого не потерпела. Стало быть, не так уж это сладко быть дочерью дворянина. Она и сама не заметила, как у нее пропали все недобрые чувства к Аманде.

– Если бы кто-нибудь увидел, как ты это крадешь, – сказала Аманда, – тебя могли бы отправить к мировому судье.

Лилит беззаботно кивнула.

– Мой отец очень хороший человек, – продолжала Аманда. – Он такой добродетельный, что ему почти все кажутся порочными.

Лилит снова кивнула. Она повалилась на кровать Аманды и принялась разглядывать свои новые башмаки, которые ей нашла миссис Дерри.

– Пожалуйста, встань с моей постели, – сказала Аманда как можно строже.

Но Лилит только рассмеялась, и не думая подниматься. Тогда Аманда тоже нерешительно улыбнулась. Она поняла, что Лилит стала ее союзницей; она предлагала ей свою дружбу. Единственным условием при этом было то, что, когда они наедине, с ней следует обращаться как с ровней.

2

Прошел год с тех пор, как Лилит впервые попала в дом Леев. Она была не очень хорошей служанкой, всегда умудрявшейся куда-то исчезать, когда более всего нужна, и небрежно выполнявшей свои обязанности, что разрывало сердце миссис Дерри, как она выражалась. Миссис Дерри не один раз жаловалась на нее. «Мы должны смиренно нести свой крест», – ответила ей хозяйка; она, конечно, повторила слова хозяина. Это означало, что они должны терпеть эту маленькую негодницу. Одно миссис Дерри решила твердо – розог для негодницы она жалеть не будет; а розгой бывала ее сильная правая рука, от которой Лилит частенько летела через всю кухню.

«Она совершенно бессердечная, это дьявольское отродье», – говаривала миссис Дерри. А Лилит было безразлично. Она поднималась как ни в чем не бывало с побледневшим лицом, но с обычным своим вызывающим видом. Миссис Дерри знала, что у нее за спиной Лилит гримасничает, а никто не умел строить такие ужасные рожи, как Лилит Треморни.

Миссис Дерри пыхтела в своей кухне в бессильном гневе. Она считала, что у нее слабое сердце и что она вот-вот отдаст Богу душу. Она любила повторять: «Когда меня не станет, вы еще пожалеете». Ей всегда удавалось пугать так других, вызывая этими словами в воображении преследующий их огромный призрак поварихи, умершей из-за зловредности ее кухонных помощниц. Но на Лилит такие словеса не действовали.

Лилит была вполне довольна своей жизнью в золотой клетке; о хлебе насущном она думала мало, потому что пища, как деньги и удобства, теперь она это поняла, приобретают значение, когда их нет. Она была счастлива, потому что предпочитала свою жизнь жизни Аманды. Ведь золотоволосая дочь дворянина была в гораздо большей степени узницей, чем это может быть когда-нибудь с Лилит. Бедная маленькая узница! Ее отец, мать и гувернантка были ее тюремщиками; ей постоянно следовало помнить о том, что она – леди; она должна учиться по книгам; девочку часто отправляли в ее комнату на хлеб и воду, и ей приходилось полагаться на добрые услуги своей приятельницы и благодетельницы, девушки из кухни.

Благодаря Лилит жизнь Аманды стала разнообразнее. Лилит ее очаровала; она была вынуждена признать, что, кроме латинского, греческого и сложных процентов, существуют и другие знания; и Лилит обладала такими познаниями в лукавстве и ловкости.

Лилит подчеркивала, что у Аманды книжные знания; а она, Лилит, лучше представляет жизнь как она есть, и это более полезно.

Лилит приходила в комнату Аманды и за удовольствие полежать на ее кровати – на настоящем пуховике, так не похожем на постель самой Лилит, – рассказывала, бывало, о странном мире, о котором до ее прихода в дом Аманда знала совсем мало.

У Лилит была собственная философия. Она утверждала, что Аманде не стоит бояться наказания. Если Аманду запрут в ее комнате, Лилит найдет какой-нибудь способ прийти к ней; если они обрекут Аманду на хлеб и воду, она может быть уверена в том, что Лилит принесет ей что-нибудь вкусненькое из кладовой.

– Они никогда не заставят тебя голодать взаправду, – сказала Лилит. – Люди умирают от голода. Я видела таких. Маленьких детей из деревенских домишек... ноги, как птичьи лапки, а животы преогромные. Они едят траву, а это им вредно. Но тебя они до этого не доведут. Ты же их единственный ребенок, а дворяне ужасно ценят детей... даже девочек.

Аманда хотела услышать что-нибудь еще; ей хотелось знать о страданиях бедняков, о детях, евших траву и готовых подвергаться публичному избиению за одно или два яблока, украденных в чужом саду. Лилит самой пришлось испытать такой голод.

– Иногда погода стоит дурная, а в домах есть нечего, потому что лодки в море не могут выйти. Тогда и приходится довольствоваться одной соленой сардиной со дна бочки, а сардины на дне бочки сплошная соль. Мы с Уильямом работали на фермера Полгарда. Это... в полях... а солнце пекло... У меня спину так прихватило, думала, никогда не разогнусь. У Уильяма тоже. А внутри гложет... так бы и съела что угодно, и жизни за это что-то не жалко. Старая миссис Полгард – сущая свинья. «По одной картофелине на каждого, – бывало говорила она. – И ни единой больше. Знаю вас, хамов. Приходите к Полгардам жрать, а не работать». Так вот мы и сидели за столом в кухне... А до того должны были подавать еду старшим и садиться после того, как они выходили из-за стола. А старая миссис Полгард не давала нам рассиживаться там, чтобы мы не объелись. Нам приходилось торопиться есть и давиться пищей... пока она не начнет выкуривать нас опять в поле на работу.

– Вы ее ненавидели?

– Готовы были ее убить.

– Удивительно, что этого не случилось.

– Нельзя. За это повесят. За воровство лупят, а за убийство вешают. Ты что, не знала этого? Ты вообще знаешь что-нибудь?

– Ты не должна так говорить со мной, – заметила Аманда. – Это дерзость. Если ты будешь дерзить, я буду вынуждена отослать тебя отсюда.

Но Лилит продолжала рассказывать о том, что она видела, как на улицах Лискарда били воришку, при этом она улыбалась и поглаживала покрывало – маленькая и ловкая Шехерезада, рассказчица историй, таких же притягательных для Аманды, какими были те, другие, для султана Шахриара.

– Ну и вопил он, а на кровь бы ты поглядела!.. Вся дорога была ею залита. Он свистнул булку, вот что он сделал, а это заметили. Уильяму такое не нравится; Уильям не любит смотреть.

– Значит, Уильям добрый, – сказала Аманда.

– Ему было бы нипочем, если бы его поколотили... почти нипочем. Просто он не любит смотреть, как других бьют. Мы – разные. На его долю выпали все нежные кусочки, а на мою – все жесткие... потому что мы-то в утробе были вместе.

– Где?

– До рождения, мы же вместе росли. Ты разве не знаешь? Ты вообще знаешь что-нибудь? Я тебя как-нибудь сведу поглядеть на старую матушку Трело. Она сошла с ума, и ее посадили на цепь, укрепленную за стропило хижины. Все из-за того, что в сумасшедшем доме для нее нет места. Дверь не заперта, и можно войти и поглядеть на нее. Она щелкает на тебя зубами, как волк, и рычит, как лев.

Рассказывала она живо, заявляла, что знает все. Она могла говорить о рождении, о смерти, о любви; обо всех этих таинствах она готова была повествовать, валяясь на пуховой постели Аманды.

– Когда-нибудь, – заявляла Лилит, – я буду спать в пуховой постели... в моей собственной пуховой постели.

Наступил день, когда Аманда отправилась вместе с Лилит к домику, о котором она так много слышала; ей хотелось увидеть своими глазами старый стол, за которым Лилит сидела вместе со своими братьями и сестрами, и полку, на которой она спала; но больше всего ей хотелось поближе рассмотреть старую бабку Лил.

Стоял жаркий июнь, и цветущие изгороди были красными, голубыми и белыми от смолки, колокольчиков и полевых гвоздичек. Потоки разогретого воздуха струились, и казалось, что на вершине холма плещется озеро.

Они направились по большой дороге мимо фермы Полгардов. Лилит погрозила кулаком в сторону красного от конского щавеля луга.

– Погляди. Вот и фермерский дом, в котором живут старый Полгард и его уродина-жена. Свиньи... нахалы... оба. Так хочется, чтобы в сумерки им бы нечисть повстречалась и заморочила бы их. Надеюсь, их утащат эльфы.

Лилит обладала и такими знаниями; она разбиралась в странностях не только видимого мира, но и невидимого. Она знала все об эльфах в ярко-красных жакетиках и шапочках-колпачках.

Сейчас она шла вдоль дороги, приплясывая, и, когда они подошли к церкви Святого Мартина, она повернула налево и пустилась бежать вниз с холма.

– Сюда, – пела она. – Сюда.

Лилит ликовала. Она никогда раньше не брала с собой в свой домишко Аманду. Когда она возвращалась к родным, то рассказывала им о ее дружбе, но ей казалось, что они в это не очень верили.

– Не рассказывай нам сказки, – заметила мать. – Удивительно, что земля не разверзлась. – Отец слушал молча, а малыши сидели, раскрыв рты от удивления. Уильям просил рассказать все об имении Леев и обо всем, что говорила и делала Аманда. Бабка Лил тоже хотела все знать.

– Верно, верно, – приговаривала она. – У тебя там столько же прав, сколько и у нее.

Они вошли в городок, по мосту прошли на западную сторону гавани и побежали, пока не достигли домика Лилит. Бабка Лил сидела у двери, покуривая свою трубку.

– Это моя подружка Аманда, – сказала Лилит, а Аманда посмотрела в лицо старухе.

За последний год Аманда изменилась; она не утратила способности глубоко чувствовать, но научилась сдерживать свои чувства и слезы. Знакомство с миром Лилит расширило ее кругозор, и теперь она уже не испытывала жалости к бабке Лил, потому что редко видела такое выражение умиротворения на лицах, как у нее.

– Это настоящий праздник, – ответила бабка Лил, – когда благородная леди приходит навестить бедную старуху.

Несмотря на смиренность слов, Аманда чувствовала, что над ней подсмеиваются.

– Как вы себя чувствуете, миссис Треморни?

– Совершенно чудесно, моя прелестная королева; тем более после доброго приветствия из ваших благородных уст. Значит, вы – подружка моей внучки, как я слышала. Дайте-ка мне рассмотреть вас. – Старуха дала Лилит подержать свою трубку; потом потянула к себе Аманду и, обхватив ее лицо своими костлявыми руками, пристально взглянула на нее.

– Боже мой, – сказала она, – вы – его вылитый портрет. Затем она притянула девочку к себе и крепко поцеловала ее прямо в рот, отчего Аманда невольно в ужасе вскрикнула и вырвалась из объятий. С пылающим лицом она отступила назад, а старуха рассмеялась. Растерявшись, Аманда стояла как вкопанная, сожалея, что пришла, но не имея сил уйти с гордым видом.

– Как они там все поживают в усадьбе? – спросила бабка Лил. – Расскажите мне обо всем, моя королевна.

Аманда обрела голос:

– У нас у всех все хорошо, спасибо.

– А ваша бедная милая матушка? Когда она собирается подарить вам братика... или сестричку, а?

– Я... Я не знаю.

– Никогда! Скажу я вам. Никогда. – Тут раздался грубый смех старухи, будто распорядиться этим было в ее силах. – А ваш отец? Как ваш безгрешный отец?

– Хорошо, благодарю вас.

– А поступки твоего деда до сих пор его возмущают, а?

Она снова рассмеялась, обнажив при этом коричневые от табака, безобразные остатки зубов. Из дома вышел Уильям. Он резко остановился и покраснел, увидев, кто пришел их навестить.

– Не стой там, как баран, – сказала старуха. – Поклонись благородной даме. Поклонись так, будто ты – дворянин. Поцелуй ей руку и скажи, что она – красотка.

Уильям наклонил голову и стал еще больше походить на барана.

– Не каждый день выпадает случай поцеловать руку леди... хотя у тебя и есть на это право. У тебя есть на это право.

Уильям и Аманда робко смотрели друг на друга. Сердце Аманды бешено колотилось. Они ей далеки, члены этой семьи, дальше, чем недавно думалось.

Вдруг в ней возникло чувство жалости к этому неловкому юноше, стоявшему перед ней, как и тогда, когда она заметила его на лужайке у конюшен. Она протянула ему руку; он взял ее руку в свои, и она почувствовала, как груба кожа его рук, и подумала о работе до боли в спине на полях фермера Полгарда, о длинном кухонном столе, за которым они торопливо ели скудную еду; но вместо отвращения – она понимала, что это должно быть отвращение, – она чувствовала лишь жалость. Она улыбнулась ему, густо покраснев при этом, он поцеловал ей руку, а затем, будто устыдившись, повернулся и побежал прочь от дома и от громкого насмешливого хохота бабки Лил.

* * *

Миссис Дерри сказала:

– Джейн, ты можешь взять тот кусок пирога с собой домой... и то, что осталось от выпечки в среду. Сестру тоже можешь взять с собой. – Взгляд миссис Дерри, выражавший доброжелательство, когда она смотрела на Джейн, стал сердитым, когда она посмотрела на Лилит. – И мне было бы приятно, если бы ты ее там и оставила, – пробормотала она себе под нос.

Лилит скорчила рожу, лишь только миссис Дерри повернулась к ней спиной, а Джейн ужаснулась, что миссис Дерри это заметит.

Джейн была миловидной семнадцатилетней девушкой, слегка располневшей с тех пор, как начала работать в доме Леев. Она совсем не походила на Лилит и Уильяма; волосы у нее были русые, а глаза серые, и из-за не очень выразительной внешности ее было почти невозможно отличить от Бесс и Ады. Джейн была спокойной от природы; ее единственным желанием теперь, когда не надо было думать о еде, было жить спокойно... так считала Лилит и презирала старшую сестру. Лилит казалось, что Джейн вполне удовлетворена положением служанки, что она не против, что приходится кланяться и приседать, жить в страхе, что тебе могут отказать в работе в доме Леев. Она была неизменно вежлива с миссис Дерри, всегда готова услужить. Но в тот день Лилит обнаружила, что кое-что о Джейн ей не было известно.

Они вышли из дома, поднялись на холм к большой дороге и подошли к первому большому полю фермы Полгардов; и тут Джейн, взяв Лилит за руку и слегка запнувшись, спросила:

– Лилит, не поможешь ли ты мне?

Лилит с удивлением обернулась. У Джейн был возбужденный и таинственный вид, и Лилит подумала, что никогда раньше не видела сестру такой.

– Ну, – ответила Лилит, не двигаясь и разглядывая сестру. – Что такое?

– Отнеси это домой. – Джейн сунула пакет с едой в руки Лилит. – Не говори им, что я должна была прийти с тобой; а когда пойдешь обратно... подожди меня здесь, чтобы мы пошли обратно в дом вместе.

Глаза Лилит сузились.

– Почему? А ты куда?

– Это мои дела.

– И мои тоже... если я должна сказать, что ты не шла со мной, и ждать тебя.

Джейн была смущена. Она наморщила лоб, как делала это, когда что-то волновало ее.

– Ах, Лилит, что тебе стоит сделать это для меня?

– Я должна знать, в чем дело, тогда, может быть, и сделаю.

– Поклянешься, что ничего не скажешь? Лилит с готовностью кивнула.

– Ни единой душе. Ни Бесс, ни Аде... никому? Да, и Уильяму?

– Клянусь, – торжественно сказала Лилит.

– Ну, ты знаешь Тома Полгарда. – Джейн как-то глуповато улыбнулась, и Лилит начала кое о чем догадываться.

– Что, ты... и Том Полгард?..

Джейн кивнула. Потом она вдруг испугалась:

– Ты не должна и слова никому сказать. Будет ужасно, если ты это сделаешь. Что скажут его отец и мать?

– Свиньи! – Лилит плюнула на землю, стараясь сделать это так, как это, она видела, делают рыбаки. – Свиньи... эти двое.

– Прекрати эти разговоры, – урезонила ее Джейн.

Лилит приняла высокомерный вид. Джейн не должна говорить с ней таким образом. Лилит знает тайну Джейн; забавно знать тайны людей. Это дает человеку возможность властвовать. Власть! Вот что Лилит хотела больше всего. У нее была власть над Амандой, чтобы, пусть наедине, стать ей ровней. Теперь вот она завладела секретом Джейн, и Джейн не будет больше важничать из-за того, что она старшая сестра.

Лилит повторила:

– Свиньи... оба! Но, Джейн, ты хочешь выйти за него замуж? Джейн опечалилась.

– Ну, мы бы хотели... но они никогда нам этого не позволят.

– Вы должны убежать.

– Куда же нам бежать?

Лилит искоса посмотрела на сестру. Убежать... от сытой жизни? Оставить островки благополучия, которыми были дом Леев для Джейн и ферма отца для Тома Полгарда, потому что, подумала Лилит, миссис Полгард не гонит своего сына из-за стола; фермеры, не будучи дворянами, а занимая лишь ступеньку или две выше наемных рабочих, тем не менее очень ценили своих детей, особенно сыновей, как Том Полгард.

– Ну и что же вы будете делать? – требовательно спросила Лилит.

– А вот этого мы и не знаем.

– Ты собираешься сейчас встретиться с ним?

– Да, нам необходимо, Лилит. Но боязно, что кто-нибудь увидит. Бог знает, что скажут фермер и его хозяйка, если нас поймают. Нам очень надо повидаться, Лилит. Вот так-то.

– Ступай, коли так, – ответила Лилит. – Я про тебя не скажу. Пойду домой и скажу, что тебя не отпустили; а на обратном пути буду тебя здесь ждать.

– И правильно. Так и сделай. Но помни... ни словечка йи одной душе. Это очень опасно.

Лилит кивнула и пошла дальше одна, думая о них, о Джейн и Томе Полгарде, так похожих друг на друга скромных людях, которым требуется лишь еды вдоволь да спокойная жизнь; а теперь вот их так захватила эта любовь, что им нужно еще что-то, чего очень трудно будет добиться.

А почему это так? Внезапно злость охватила Лилит. Потому что фермер и его хозяйка считают Джейн Треморни не парой их сыну. Почему? Все это из-за несправедливостей жизни, когда некоторые рождаются в хижинах, некоторые на фермах, а другие, как Аманда, – в больших домах. Такие мысли заставляли Лилит ненавидеть белый свет.

Когда она добралась до дому, там была мать с маленькими детьми, а Уильям вышел в море с отцом. Они обедали песчанками, которых малыши собрали на берегу. Значит, с едой у них худо. Поэтому они были очень рады видеть Лилит, а еще больше пакет, который она принесла.

Она открывала его и смотрела на их сияющие глаза. Она сама отложила порции для Уильяма и отца. Когда Лилит делала все это, ее согревало удивительное, новое для нее чувство собственного могущества, значение которого она начала вполне понимать.

Как славно было смотреть на еду равнодушно, в то время как малыши завороженно глядели на нее, Лилит, как на богиню, а старая бабка многозначительно покашливала, гордясь ею.

– А что с Джейн-то?

– А ее не пустили.

Они понимающе кивнули. Глаза старой бабки сияли. Уже двое из их семьи оказались в доме Леев! Это было достижение, которому завидовала вся деревня; и все это благодаря ей!

Позднее Лилит сидела вместе со старухой около хижины и набивала ей трубку, как делала это, будучи маленькой.

– Так-так, моя красуля. Не жалей табаку, я его часто получаю, ты же знаешь.

– От Билла Ларкина, вот от кого, – сказала Лилит. – Его отец был когда-то твоим любовником и не забыл это.

Лилит хотелось говорить о любви, о чувстве, пришедшем к Джейн и превратившем ее из спокойной девушки в ту, которая готова навлечь на себя гнев Полгардов за часок, проведенный с их первенцем в поле. Старая бабка Лил всегда была готова порассуждать на свою любимую тему.

– Твоя правда, моя королевна. Старый Джек Ларкин, он на смертном одре сказал своему сыну Биллу, начавшему заниматься тем, на что он сам его и подтолкнул. «Билл, – говорит, – позаботься, чтобы у старой Лил Треморни всегда был табак... постоянно, как при мне... потому что мы с Лил много значили друг для друга в прежнее время... никого не было милей ее». Вот его слова.

Лилит подняла к ней лицо.

– А теперь ты старая... и уже не так мила?

– Слишком стара. Но так со всеми бывает.

– Ты была дурной женщиной, да? Бабка игриво ткнула Лилит кулачком.

– Поди поближе, я тебе шепну. Ты станешь ловкой, моя милая, точно. Ты будешь как я. Сообразительная. Когда другие будут плакать из-за невыносимого голода, ты будешь сидеть за столом с о-о-громным рыбным пирогом... и пирогом с ягнятиной, и с густыми топлеными сливками, как у благородных. И вино будет... сливянка и медовуха, чтобы запивать, как я. Я была хитрущая... и ты такой же будешь, королева моя. А говорят, за грехи расплачиваются смертью; врут. Я получала за то, что зовут грехом, сытое брюхо. Так-то вот. Кое-кто спал на соломе, а я на пуховике.

– Я лежала на пуховике. На Амандином. Я рассказываю ей всякую всячину, а она позволяет мне лежать на своей постели. Вдоволь еды и пуховики – самое главное на свете.

Старуха, шутя, ухватила своими скрюченными пальцами Лилит за кудри и слегка потрепала их.

– Ты взрослеешь, девонька. Сколько же тебе уже?

– Почти четырнадцать.

– Ну, в четырнадцать я уже промышляла. Но тогдашние четырнадцать – не то что нынешние. Тогда все было другим. В четырнадцать я была женщиной, а ты – всего лишь девчушка.

– Кто был твоим первым любовником?

– Коробейник... который ходит со своим добром. Красавец он был, моя маленькая, и путешествовал по деревням, да. Другие платили ему денежки за его товар, но не твоя старая бабушка. Видишь эту шаль? Это от него. Вытерлась, конечно, но все еще греет меня ночами. Мой коробейник все еще греет меня, хоть я и не знаю, где он нынче... но уж точно, что не на этом свете, потому что по его годам он мне в отцы годился, а я уже старуха. По ночам, когда дребезжат окна и падает снег, я кутаюсь в шаль и говорю: «Это та прекрасная старая шаль, которую подарил мне ты, мой коробейник». Я уже и имени его теперь не помню... хотя когда-то оно было для меня светом в окошке. Вот тебе и вся расплата за такой грех.

Лилит пощупала шаль. Когда-то она была потолще, но, как сказала бабка, она все еще защищает ее от сквозняков.

– Больше всего мне хочется знать... что было с мужчиной из дома Леев?

– Я... он был прекрасный человек... много лучше своего сына, который всего-навсего сопливый пуританин, постоянно думающий о загробном мире, вместо того чтобы наслаждаться в этом. Не мне судить, прав он или нет. Что скажет ему Бог, когда он предстанет перед Ним? И что Он скажет мне? Не знаю. Но если бы Он хотел, чтобы мы жили так, как твой хозяин, Он бы не создал Землю такой красивой. Вот что я Ему скажу, когда встречусь с Ним. Ах, скажу я, это как если бы кто-то позвал тебя на праздник... и стол полон яств, а ты от них отворачиваешься, чтобы есть морковку или репу, выдранные тобой из земли. Считаю, что Он бы мог обидеться за то, что они отвергнуты... ведь Он так старался сделать его красивым. Поэтому я Его не страшусь. Считаю, что Он и я лучше поймем друг друга, чем этот лицемерный хозяин поместья Леев, так-то.

– А ты расскажи мне об этом. Что случилось, когда ты туда попала?

– Он был красавец – светлые волосы, а борода скорее рыжая, чем светлая... и большие, лучистые глаза... как у мисс Аманды, только у нее они слишком добрые. Его глаза глядели на мир, будто не боялись ни Бога, ни мужчин и даже ни женщин. Таким вот он был. Я увидела его и поняла, что другого мне не надо... ни тогда, ни после. Он меня тоже углядел; и вскоре я уже спала в пуховой постели... в его пуховой постели.

– А что хозяйка?

– Она была не в счет. Больная и усталая бедняжка, вскоре умерла, и никто, казалось, не печалился. А был сын... нынешний хозяин... тихий, странный мальчик, маменькин сынок, как называл его отец. Поди сюда, любовь моя. Придвинься, моя королевна. Сейчас я поведаю тебе секрет... ты уже достаточно взрослая, чтобы знать кое-что, я берегла это для тебя. Ты меня слушаешь?

– Да, – нетерпеливо ответила Лилит.

– Это случилось, когда мне еще не было восемнадцати, помню. Понимаешь, у меня должен был родиться ребенок... мой и хозяина ребенок. Я ему сказала, а он ответил: «Не волнуйся, Лил. Все будет хорошо, вот увидишь». Так и было. Меня выдали замуж за твоего деда Треморни, и отец твой родился в законном браке; твоему деду Треморни хорошо заплатили, чтобы не задавал лишних вопросов. Вот такие вот были в прежние времена джентльмены, и вот как отнесся ко мне дед мисс Аманды. Жизнь в хижине, могу тебе сказать, была не то что в доме Леев. Сперва мне было тяжело. Но я наведывалась к нему, и в домишке нашем было тепло зимой и еды вдоволь круглый год. Я заботилась об этом... и у деда твоего ума хватало не задавать вопросов. Теперь вот, моя красуля, ты знаешь правду. Ты знаешь, почему у тебя столько же прав быть в том доме, как и у маленькой леди; ты вполне вправе нежиться в ее пуховой постели и не платить за свое удовольствие рассказами. У тебя есть право на собственную пуховую постель в этом доме... и однажды, кто знает, она будет у тебя.

– Значит, – сказала Лилит, – у нас с Амандой Лей один дедушка, потому что другой... за которого ты вышла... вовсе и не мой дед. Мой отец приходится братом хозяину.

– Это называется «сводный брат». Хотя тут и не совсем так. Понимаешь, хозяин, он – образованный джентльмен, рожденный в браке и все такое, а твой отец, он всю жизнь прожил... ради приличия... как сын другого человека.

– Но они же братья, бабушка, действительно братья.

– Это так.

– А я... кем я тогда прихожусь Аманде?

– Похоже, кузиной, а?

– Кузина!

Лилит вскочила и крепко обняла бабку.

– Я все хотела сказать тебе об этом, – сказала старуха. – А твой отец, он совсем не похож на своего отца... был обычным мальчишкой из хижины. Но ты, моя миленькая, ты вылитая я; а он такой спокойный. Уильям чем-то на него похож.

– Да, – ответила Лилит, – это так.

– Уильям слишком мягкий. Он не похож на своего деда; но и на меня он не похож... да и на мальчика из хижины тоже. Дай ему хорошую одежду и подучи его немного... пусть он поборет свою скромность, и вот тебе готовый джентльмен... мягкий джентльмен. Я таких видела. Пожалуй, он стал бы джентльменом, годящимся в мужья своей кузине и в наследники поместья Леев... потому что, похоже, сына-наследника не будет, а такое наследство лучше оставлять в семье.

Лилит сидела и слушала, глаза ее сузились, и казалось, что взгляд ее устремился прочь от хижины и от бабки Лил куда-то в будущее.

* * *

Дом Леев был тише и даже мрачнее, чем обычно. Аманда плакала и пыталась представить себе, что за жизнь будет без мамы, потому что мама серьезно заболела. Мисс Робинсон явно, полагала, что она умирает. Аманда могла заключить это по тому, как она покачивала головой и поджимала губы, и по овладевшей всеми остальными легкой печали, а еще больше – надежде, возраставшей ежедневно с быстротой гороховых побегов.

Лилит шепнула ей еще несколько месяцев тому назад:

– А что я тебе скажу-то. У тебя будет братик или сестричка... или, возможно, оба.

Аманда этому не поверила, но не хотела спрашивать Лилит, почему она так думает, ибо ей совсем не хотелось услышать в ответ презрительный вопрос: «Ты что, вообще ничего не знаешь? Незнайка». Но вскоре Аманда обнаружила, что Лилит была права.

Отец молился больше обычного; мама была явно испугана; она много плакала и просила Бога дать ей силы вынести страдания. Сомнений не было, что, хотя все делали вид, что ждут младенца, в действительности они ждали, что миссис Лей умрет.

Подперев подбородок руками, Аманда задумчиво разглядывала мисс Робинсон, которая, казалось, похорошела. Она выше обычного взбивала волосы и часто меняла новые кружевные воротнички. Когда отец заговаривал с ней во время ланча, она краснела и постоянно ссылалась на его короткую проповедь во время молебна.

Шли недели, и Лаура все больше времени проводила на своем диване или в своей спальне. Она чаще стала просить Аманду посидеть рядом и стала с ней нежна. Аманде хотелось от чего-то ее защитить, как будто сама она стала взрослой, а мать – ребенком.

Однажды ночью в августе по всему дому поднялась суматоха, но Аманде, надевшей халат, мисс Робинсон резко велела оставаться в постели. Волосы гувернантки были собраны в тоненький хвостик, а глаза горели от возбуждения. На следующее утро в доме появились две сиделки, а после полудня снова пришел доктор. Просочились новости, что случился выкидыш, а миссис Лей очень больна.

Ее болезнь затягивалась, и, думала Аманда, хотя следовало печалиться и тревожиться и делать это продолжительное время, но пребывать в этом состоянии до бесконечности человеку трудно. Из-за болезни матери отец часто не появлялся в столовой к ланчу, а мисс Робинсон вела себя то как любящая будущая мать, то как придирчивая гувернантка, поэтому у Аманды появилась возможность наслаждаться относительной свободой; и однажды, когда она сидела на диване у окна классной комнаты, она услышала, что кто-то бросает в окно камешки, а выглянув, увидела Лилит.

Лилит знаками звала ее вниз, давая понять, что ее ждет что-то очень срочное и приятное. Аманда спустилась к ней.

– Пошли, – сказала Лилит. – Это будет что-то особенное. Ты когда-нибудь каталась на телеге с сеном? – Аманда не каталась. – Сейчас у тебя есть возможность.

– Но, Лилит... где?.. Я должна быть в классной комнате... Лилит проигнорировала довод.

– Не будь размазней. Ты сможешь учиться завтра. А вот прокатиться на телеге с сеном в другой раз уже не сможешь. Уильям должен отвезти сено в Сент-Кейн. Я еду с ним.

– Тогда поезжай. Я не могу.

– Ух же и трусиха ты, Аманда. Ты же ничего не знаешь и нигде не была.