Текст книги "Страстная Лилит"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
– Что это такое? – спросила Аманда. – Кто они? Взглянув, мисс Робинсон ответила:
– А, это рабочий люд... предлагают свои услуги.
– Нанимаются в услужение?
– Они хотят предложить себя... в качестве слуг.
– Продаются! – воскликнула Аманда. – Как сласти у женщины в киоске! Как куски бычьего мяса!
– Какие глупости! – возразила мисс Робинсон. – Пойдемте. Но Аманда не двинулась с места. Она хотела поближе узнать об этих нанимающихся людях, потому что она не могла избавиться от мысли о том, как бы это она стояла там, прося нанять ее и дать работу – любую работу у неизвестных ей людей.
Теперь она чувствовала себя неловко за свое недавнее ощущение счастья. Некоторые из людей были явно испуганы. Две маленькие девочки – им было не больше десяти лет – жались друг к другу, стараясь не заплакать. Рядом рослый мужчина демонстрировал свои мускулистые руки; а одна девушка, черноглазая и полноватая, с распущенными волосами, кокетливо улыбалась стоявшему около нее и расспрашивавшему ее мужчине. Аманда увидела, что этот человек ущипнул ее, а девушка рассмеялась.
– Что вы там разглядываете? – спросила мисс Робинсон. – Пошли немедленно.
Но Аманда перевела взгляд с девушки на юношу, с отсутствующим видом неловко стоявшего тут же; он выглядел убитым, потому что, в то время как остальные усердно показывали свои способности, он робел. Возмущение, злость и отчаяние сменили ее радость, ибо Аманда узнала в жалком, стоящем с безутешным видом юноше – Уильяма.
Мисс Робинсон дергала ее за руку.
– Идемте попробуем имбирную коврижку.
«Ему бы не хотелось, чтобы я видела его», – думала Аманда, следуя за гувернанткой.
Вся радость от ярмарки для нее пропала; жизнь не прекрасна, она безобразна. Возбуждение от этого дня, очарование Саломеи – все пропало, осталось лишь горестное лицо Уильяма.
Имбирная коврижка застревала у нее в горле. Что там происходит, на этом торговом помосте? Кто нанял Уильяма?
– Ты уже коврижку не хочешь? – спросила мисс Робинсон. – На тебя не угодишь!
– Мисс Робинсон, пойдемте в ту сторону...
– Но мы только что оттуда пришли. Нам незачем идти обратно.
– Но мне хочется...
– Я никогда не слышала ничего глупее. Мы должны найти Стрита. Уже пора в обратный путь.
Но Аманда не могла не вернуться к помосту для найма работников. Убежала, как трусиха. Она должна была подождать и посмотреть, что будет; она должна была поговорить с ним, сказать, что переживает вместе с ним.
Мисс Робинсон разглядывала на прилавке какие-то ленты. Аманда повернулась и побежала, расталкивая толпу и почти ничего не видя из-за слез. Прибежав к помосту, она горестно застыла около него, так как Уильяма там не было. Но почти тотчас она его увидела. Он стоял к ней спиной, но она поняла, что он был бесконечно печален, бесконечно подавлен. Он шел позади человека, о котором Лилит сказала Аманде, что это фермер Полгард.
Она стояла, глядя, как Уильям шел за фермером к поджидавшей их двуколке. В двуколке сидела женщина. У этой небольшой женщины был злобный вид; черная шляпа делала ее лицо жестоким. Аманда поняла, что это, должно быть, жена фермера, прогонявшая Лилит и Уильяма из-за стола, когда они еще не насытились.
Уильям забрался в двуколку. А Аманду звала мисс Робинсон, но она не слышала и очень удивилась, увидев раскрасневшуюся и негодующую гувернантку около себя. Мисс Робинсон потрясла ее за плечо.
– Что на вас нашло? Убегать ни с того ни с сего! Вовремя я вас увидела. В чем дело? В чем дело?
Аманда посмотрела грустными глазами в лицо мисс Робинсон, но ничего не смогла ей объяснить.
– Я не понимаю вас. Убежать, не сказав ни слова! Так... так бессмысленно... так своевольно. Идемте немедленно, мисс.
Они пошли искать Стрита, а когда сели в экипаж, то Аманда обнаружила, что в этой суматохе потеряла лакомство, которое мать просила купить для нее.
– Какая беззаботность! Какая неблагодарность! О Боже, какой трудный ребенок, – вздыхала мисс Робинсон.
Но Аманда ее не слушала; она тихонько плакала, пока экипаж вез их по проселочным дорогам.
3
Ферма Полгардов была одной из крупнейших в округе, а также одной из самых богатых. Одни говорили, что это благодаря умению фермера, Джоза Полгарда; другие считали, что источником является скупость Энни.
Полгардам повезло. У них было две дочери, работавшие на ферме и выполнявшие всю женскую работу по дому; а также три сына, занимавшиеся тяжелой мужской работой. Энни постоянно ворчала; ей нужна была еще одна дочь для молочной фермы, и если бы она могла родить еще двух или трех сыновей, то не было бы нужды нанимать работников.
Она была маленькой женщиной, эта Энни Полгард, а ее муж Джоз был крупным мужчиной и вспыльчивым тугодумом, гнев которого бывал безудержным и яростным, как у его быков. На ферме все, кроме Энни, боялись его; но все знали, что он боится Энни. Не то чтобы его сыновья не могли дать ему отпор. Том и Гарри были так же по-бычьи сильны, как и отец, а Фред, тонкий и низкорослый как мать, был выносливым и гибким. Что касается двух работников, Джима Берке и Уильяма Треморни, то, хотя они и не были задирами, как Полгарды, в силе они им не уступали. Всем было ясно, что, если они не угодят Джозу Полгарду, их могут прогнать с фермы, поэтому они сносили рукоприкладство. Ни один человек – если только у него не было собственного дохода – не мог спокойно думать о будущем без работы, что значило и без хлеба; а в те трудные времена любая доступная работа, независимо от связанных с нею тягот, была нарасхват.
Полгарды это прекрасных понимали и полностью использовали преимущества своего положения.
От Джоза поэтому все сносили, но радовались, узнав, что ему досталось от его маленькой строптивой жены. Сила Джоза была очевидна. Он был высокого роста, плотный, смуглый мужчина с густой копной вечно торчавших в стороны жестких, черных волос. Черные волосы, казалось, покрывали все его тело – они вылезали из ворота рубахи, торчали из носа и ушей, сплошь покрывали его лопатообразные руки. Когда он с пыхтением ходил по ферме – а дышал он тяжело, – он был похож на какое-то животное, дикое животное неизвестной и отталкивающей породы. Он, бывало, разъезжал или ходил по ферме с кнутовищем в руках, которым с удовольствием колотил своих лошадей, своих собак и своих работников и работниц. Было приятно сознавать, что он боится Энни.
Но еще страшнее, чем фермер, была его жена. Возможно, потому, что сила ее исходила из таинственного источника. Джоз являл собой образец жестокого человека, а в Энни, по общему мнению, сидел дьявол. Ее резкий голос слышался из кухни и молочной фермы – исключительно ее владений. Если ферма Полгардов была чистилищем, то кухня и молочная ферма были сущим адом.
Об Энни рассказывали следующее: она пришла на ферму двадцать пять лет тому назад с отцом, рабочим без постоянной работы, ходившим в поисках случайных заработков по всем деревням. Джоз был тогда молодым человеком, только что унаследовавшим от отца эту ферму. Рассказывают, что они пришли на ферму Полгардов и Джоз дал ее отцу работу в поле на несколько дней, а Энни, как он сказал, может пригодиться в доме. Они спали в одном из амбаров, по крайней мере старик спал, так говорила Милли Тардер, которая вела в то время хозяйство и надеялась выйти замуж за Джоза; но Энни, не теряя времени, соблазнила Джоза. Милли негодовала! Энни! Ни кожи, ни рожи, ни привлекательности, а по ее лицу любой мужчина, если у него есть мозги, мог увидеть, что она строптивая. У Джоза их, конечно, маловато, но он бы должен был даже с этой малостью понять то, что так заметно.
«Это было ненормально, – говаривала Милли даже теперь. – Она была не во вкусе Джоза». Но даже если он и позабавился, он мог бы завершить это подобающим образом. Нет, это было ненормально. Энни его околдовала. Она заявила: «Джоз Полгард, мне суждено стать хозяйкой этой фермы». И через два месяца так и случилось.
С фермой что-то сделалось, когда она пришла. Масло стало лучше, коровы стали давать больше молока. Что-то там было неладно, говорила Милли; но ведь Милли была пристрастна, потому что ей велено было убраться в тот самый день, когда Энни стала хозяйкой фермы.
Она была скупа, следила за каждым куском, чтобы никто лишнего не съел. «Удивительно, – говаривала Милли, – что она не заставляет соскребать грязь с башмаков и пускать ее в дело».
Джоз после женитьбы стал хуже. Казалось, что за ее власть над ним он должен отомстить другим. Он не такой языкастый, как она, но у него крепкая рука и кулак, как дубинка; и силен он, как бык, пусть даже мозги у него, как у осла. Если даже его ферма и была самой хорошей в округе, то менее удачливые, бывало, посмеивались и говорили: «Возможно, и так, но ведь с Энни Полгард в придачу!»
В это хозяйство приехал Уильям в тот октябрьский день. Только для того, чтобы не работать на этой ферме, предложил он свои услуги нанимателям на ярмарке, и нелепо, что все-таки Полгарды его наняли. Он был чувствительным и нервным и теперь казался подавленным и униженным. Тем не менее сведения, сообщенные ему Лилит, о том, что он является внуком старого мистера Лея, поддерживали его в течение ужасных месяцев – они и дружба с Томом Полгардом, старшим из сыновей фермера.
Длинные рабочие дни начинались, едва светало небо. Наполеон, мальчик из работного дома, которому приходилось хуже, чем всем, имел обязанность поднимать их. Наполеоном его звали шутя, в работном доме было слишком много Веллингтонов. Ему было одиннадцать лет; спал он в хибарке, которая была несравненно хуже амбара, где спали наемные рабочие. Энни Полгард, распоряжавшаяся этими делами, истово верила в необходимость классового разделения. Она была маткой в этом трудолюбивом улье; фермер был супругом-утешителем, обладавшим большой властью, но подчинялся ей; ниже рангом были сыновья, полностью подчинявшиеся ей и своему отцу; далее шли дочери; много ниже их всех находились наемные рабочие; а где-то ниже скота было место маленького Наполеона.
Говорили, что Наполеон полоумный, но это было не так: просто когда он сталкивался с кем-нибудь из старших, то от страха немел. В жизни он не знал ничего, кроме горя, полуголодного существования и физического насилия с тех пор, как себя помнил, поэтому у него постоянно был взгляд больного животного, ожидающего удара. Он любил всех, проявивших к нему доброту, а Уильяма просто боготворил за сострадание и отзывчивость, за то, что он был первым, показавшим бедному Наполеону, что в этом горестном мире существуют подобные чувства и переживания.
Наполеон работал всего лишь за содержание; это должно было продолжаться три года и называлось «быть в обучении»; после этого он имел право зарабатывать три пенса в неделю. Он знал, что никогда их не получит, потому что после трех лет его выставят на все четыре стороны, а Энни Полгард обратится снова в работный дом за другим мальчиком «для обучения». Наполеону никогда не позволялось садиться за стол; он забивался в какой-нибудь угол, а когда кормление за столом заканчивалось, на одну из тарелок собирались объедки и отдавались ему. Уильям не однажды клал себе в карман кусок ячменного хлеба, а потом незаметно отдавал мальчику.
Обязанностью Наполеона было просыпаться с рассветом и будить наемных работников. Они должны были подоить коров до завтрака, состоявшего из «лазурной похлебки с утопленниками». Позднее Энни Полгард прибавила по куску ячменного хлеба, потому что Джим Берке уже в начале дня упал от голода в обморок и, хотя можно было предположить, что Энни Полгард скажет: «Возьмем другого работника, у которого хватит ума не падать в обморок в начале дня», она смекнула, что рабочих, как и собак, надо кормить.
Работали без передышки все утро – Джоз за этим следил. Потом в полдень наступал перерыв на обед, и снова работа до четырех, когда они пили домашнее пиво с куском черствого хлеба. На ужин работникам давался кусок пирога с большой кружкой сидра.
Уильям в те дни жил с каким-то туманом в голове от горя; его оскорблял не труд, оскорбляло унижение. Никто, размышлял он, не имеет права обращаться с другими людьми так, как обращается с ними Джоз Полгард. Он всегда помнил, что, как бы ни тяжелы были его личные страдания, страдания Наполеона были острее. Временами Уильям подумывал оставить ферму, убежать куда глаза глядят. А пока старался облегчить Наполеону жизнь.
Том Полгард болтал с ним, когда они приводили в порядок зеленую изгородь или готовились к окоту овец. Будучи смелым, Уильям делился с Томом своими мыслями; он упомянул даже тех рабочих из Толпадла, которые так взбудоражили его воображение. Том слушал или делал вид, что слушает. Изредка он кивал головой и говорил: «Это так» или «Тут ты прав». Но Уильяму казалось, что его мысли были далеко. Однажды Уильям обнаружил подлинную причину дружбы Тома.
Это было в декабре, и они сбивали лед в кормушках для скота, когда Том сказал:
– Побудь пока здесь. Если отец спросит, где я, скажи ему, что я пошел к большому полю за кроликом, ладно?
Он ушел с довольным выражением лица, но, когда несколько часов спустя увидел Тома снова, на лице его был рубец от удара и выглядел он мрачным. Уильям частенько видел его с синяками от отцовского кулака или полосами от кнута, но никогда еще он не видел его таким злым.
Новость Уильяму сообщил Наполеон:
– Думаю, что они тебя за это обвинят.
– Что ты имеешь в виду, Нап?
– Ну, мастера Тома застали с твоей сестрой.
– Какой сестрой?
– Той, что в доме Леев. Старшая, Джейн.
– Джейн... и Том?
– Ну да. Хозяин увидел их вместе. В стоге сена. Она-то убежала... а Том не посмел.
Теперь Уильям понял, что Том одарил его своей дружбой потому, что он был братом Джейн. Когда он пришел к обеду, Энни Полгард с презрением взглянула на него. Когда все уселись за стол, она сказала Уильяму:
– Пойди и принеси мне корзину картошки. Вот... положи сюда.
Он взял корзину и вышел во двор, потом мимо голубятни и каретного сарая дошел до картофелехранилища. Наполняя корзину, он услышал, что она пришла за ним.
– Тут есть и испорченная картошка, – сказала она. – Отбери. Надо просушить.
Проголодавшийся после работы с утра, Уильям думал о кухонном столе и о еде, которой ему не видать, он знал это, так как должен будет начать работать вместе со всеми. Тут она начала говорить о том, что думала; она никогда не могла держать язык за зубами.
– Значит, твоя сестрица охотится за нашим Томом. Экое нахальство. Подумала бы прежде. Бесполезно приходить сюда и говорить, что наш Том должен на ней жениться... ничего не выйдет, Уилл Треморни. Я не позволю, чтобы мой парень женился на такой, как она. Ты бы сказал ей, чтобы она хорошенько подумала. Никогда об этом не слышала! Она собирается стать хозяйкой имения Полгардов, а? Занять мое место. Пусть попробует, узнает, что такое фермерский кнут, это уж точно. Когда увидишь свою сестру-судомойку, скажи ей, чтобы не пялилась на тех, кто ей не пара. Пусть пялится на кого угодно, но не на Тома. – Она подошла вплотную и злобно взглянула на него. – Думаю, это ты подстроил. Думаю, ты сказал Тому: «У меня есть сестра... которая не против...» – Она начала хохотать, а глаза ее стали бесстыдными и злыми; поток непристойностей так и лился из ее рта. – Она что, думает прийти в мой дом... занять мое место? Мои парни женятся, когда я им велю... и никак иначе... и женятся на тех, кого я выберу... на ровне себе, а не на нищей потаскушке из домишек в гавани.
Уильям продолжал перебирать картошку, не меняя выражения лица. Он постоит за свои права, когда придет время, но время еше не пришло и нет смысла проливать кровь без боя.
– Кроткий как ягненок... ах, ты, – сказала она. – Ни словечка в защиту. Что же, ты не дурак. Ступай на кухню и возьми с собой корзину. У тебя почти не осталось времени на еду, а?
Он ушел. Ему удалось проглотить что-то до начала работы, но он, казалось, вовсе не чувствовал голода.
* * *
В комнате у Аманды было темно. Ночник не горел. Отец не позволял его зажигать.
Когда она услышала, что открывается дверь в комнату, она не испугалась, потому что догадалась, кто пришел. У Лилит не пропало желание полежать в пуховой постели, и она часто приходила насладиться комфортом Аманды. В этот вечер у нее была новость, и она поделилась ею с Амандой, вытянувшись на ее кровати.
– Это про Джейн. Она говорит, что у нее сердце лопается, а все из-за Тома Полгарда.
Аманда вздрогнула при имени Полгардов; это случалось с ней с тех пор, как она увидела, что Уильям садится в двуколку фермера на ярмарке.
– Том Полгард любит Джейн?
– Да. Это было вчера. Они встретились на большом поле, как все эти месяцы, и, когда они целовались и миловались, заявился не кто-нибудь, а сам фермер. Джейн прибежала в слезах, говорит, еле удрала. Она боится, как бы он бедного Тома не убил.
– Ферма Полгардов ужасное место, Лилит.
– Точно. Старый фермер – сущий дьявол, а старая хозяйка и того хуже. Джейн говорит, что она никогда не позволит им пожениться.
– Они должны убежать. И Уильям тоже.
– Ничего ты не знаешь. Куда им бежать?
– Не могла бы бабушка Лил сделать что-нибудь для Уильяма?
– Она-то могла бы, да он не захочет, чтобы для него хлопотали. Он мог бы заняться контрабандой, как Ларкин, если бы хотел. Уильям против закона не пойдет. Путаник он. Потому как что закон для него сделал? Я те кое-что скажу, кузина Аманда, я дала обещание Джейн. Я отправлюсь к Полгардам и повидаю Тома... или Уильяма и передам то, что они мне поручат, вот что я сделаю.
– А что будет, если тебя поймают?
– Уж не думаешь ли ты, что я боюсь этих Полгардов... фермера или хозяйку?
– Лилит, ты должна быть осторожна, чтобы не попасться. Не могу забыть лицо этого фермера... и лицо жены тоже... в тот день, когда я увидела их в двуколке.
Лилит кивнула. Они вместе плакали, когда Аманда приехала с ярмарки домой и рассказала Лилит то, что увидела; это был первый и единственный раз, когда Аманда видела Лилит плачущей.
Лилит пнула балдахин над кроватью.
– Аманда, кузина Аманда, когда я буду завтра относить послание Джейн, пойдем со мной. Может быть, тебе повезет поговорить с Уильямом, он тебя ужасно уважает. Я считаю, что было бы здорово, если бы ты перемолвилась с ним.
– Ах, Лилит, непременно, непременно.
* * *
Пальцы мисс Робинсон дрожали, когда она пришивала кружевной воротничок к своему черному бархатному платью. Ее матушка говорила ей: «У тебя всегда должно быть вечернее платье для непредвиденного случая. Всякое бывает. А черный бархат очень прочный».
На самом деле прочен. Этот черный бархат выглядел так же хорошо, как и десять лет тому назад; не много было благоприятных возможностей его надеть.
Но сегодня утром миссис Лей пришла в комнату мисс Робинсон и сказала:
– Мисс Робинсон, не соблаговолите ли вы отобедать с нами сегодня вечером? Должен быть мистер Дейнсборо, а его сестра не сможет приехать с ним.
Мисс Робинсон с готовностью согласилась. Ей подумалось, что у миссис Лей был вид заговорщицы, как будто она задумала что-то, в чем должна принять участие мисс Робинсон.
Может ли это быть? Еще после смерти жены преподобного Чарлза Дейнсборо у мисс Робинсон появились надежды. К тому же она и сама дочь священника и англиканского вероисповедания, поэтому ее мечты на самом деле нельзя считать такими уж безумными. Мистеру Дейнсборо нужна жена, а Аманде скоро не нужна будет гувернантка. Может ли это быть, что семья Леев, зная, что скоро придется принимать решение о ее увольнении, решили обеспечить ей мужа? Сколько счастья дала бы она ему! Цыганка на ярмарке сказала, что у нее будет выбор из двух возможностей. Достаточно и одной, если бы это был Чарлз Дейнсборо!
Она была уверена, что поладит с его семьей, – они такие милые люди. И не станет она вмешиваться в то, как ведет дом мисс Дейнсборо; они подружатся. Та всегда ей нравилась, гораздо больше, чем несколько легкомысленная миссис Дейнсборо, которая, по ее убеждению, совершенно не подходила мужу.
Да и Фрит, которому скоро исполнится девятнадцать, приятный молодой человек, хотя и несколько пылкий. А его сестра Алиса, почти того же возраста, что и Аманда, – спокойный, милый ребенок. Как она была довольна, что всегда выказывала самую горячую заинтересованность в церковных делах.
Она сияла от возбуждения и ожидания, когда в комнату вошла встревоженная Аманда.
– Мисс Робинсон, сегодня вечером меня зовут к обеду.
– Вас? – удивилась мисс Робинсон. Аманда мрачно кивнула.
– Да. Мама только что сказала мне об этом. Я должна быть в своем новом шелковом голубом платье. Она просит вас проверить, все ли с ним в порядке. Почему они хотят, чтобы я была внизу? Вы не знаете?
Мисс Робинсон поджала губы, ее руки слегка задрожали.
– Полагаю, они считают, что вы уже достаточно взрослая и должны присутствовать за обедом.
– Значит, я всегда должна буду спускаться вниз обедать? Аманда представила себе два испытания за обеденным столом каждый день вместо одного.
– Это может быть особый случай. Правда, вам всего лишь пятнадцать, и я бы не подумала, что ваш отец пожелает видеть вас за обеденным столом со взрослыми. Возможно, на это есть причины. И я тоже буду там.
– Ах... Робби... вам хочется пойти! Почему вы хотите быть там?
– Дорогое дитя, это какое-то разнообразие. Весьма приятно изредка бывать на людях.
– А кто там будет?
– Полагаю, что это будет небольшой, привычный круг людей. Только пастор с сыном, я думаю.
– Фрит впервые будет на обеде. А что Алиса? Почему ее не пригласили?
– Дорогая моя, я не знаю, почему она не приглашена. Ну, позвольте взглянуть на ваше платье.
Голубое платье разложили на кровати. Разглядывая его, мисс Робинсон сказала:
– Думаю, у вас скоро будет настоящее бальное платье. Вероятно, ваши отец и мать строят планы на ваш счет.
Аманда пылко обняла гувернантку, но не потому, что хотела обнять ее, а потому, что не хотела видеть ее лицо.
– Пройдут еще годы и годы, Робби... годы и годы... – Она отошла. – Я рада, что вы тоже будете там, Робби. Это, конечно, странно... мы обе должны быть.
– Я иду, потому что не может присутствовать мисс Дейнсборо. Ей нездоровится, как я понимаю.
– Бедная мисс Дейнсборо! Я думала, она никогда не болеет. Мисс Робинсон таинственно улыбнулась. Может быть, все это организовала мисс Дейнсборо? Не считает ли она, что ее брату пора жениться? Мисс Дейнсборо так успешно справлялась с делами прихода – ведь бедная миссис Дейнсборо была в них совершенно беспомощна, – что, возможно, хочет расширить свою деятельность. В конце концов, никогда не знаешь, на что способны холостые мужчины – даже пасторы, – и может быть, мисс Дейнсборо решила, что было бы разумно быстрее выбрать вторую миссис Дейнсборо, пока пастор не совершил какую-нибудь глупость, выбрав жену самостоятельно.
Такие мысли тешили, и мисс Робинсон провела тот декабрьский день в хорошем настроении.
* * *
За обедом мисс Робинсон оказалась справа от пастора, который был с ней очень любезен в своей обычной оживленной манере. Как ему должно было быть приятно найти в ней такую приятную собеседницу в разговорах о церковных делах. Лаура Лей выглядела очень привлекательно в шелковом платье цвета сливы; И даже хозяин дома казался менее мрачным, чем обычно. Он произнес какую-то необыкновенную, длиннее обычной, молитву.
Стрит стоял и ждал, когда можно будет подавать на стол, рядом с ним ждала Бесс, а Ада и Джейн ходили в кухню и обратно. Аманда думала о том, что делает Лилит; она была уверена, что та рано или поздно появится, потому что с тех пор как она узнала о своем родстве с дворянами, она стала живо интересоваться их обычаями. Она придет под каким-нибудь предлогом, в этом Аманда не сомневалась.
Фрит улыбался Аманде; он выглядел старше того юноши, с которым она совершала прогулки верхом и который, когда последний раз приходил на чай, показал ей тело кролика, препарированное им самим. Он хочет стать хирургом, сказал он ей и Алисе по секрету; а с этим могут быть проблемы, так как, естественно, его тетушка – будучи самым волевым из его опекунов – захочет, чтобы он стал священником. Но Фрит был из тех молодых людей, которые делают то, что хотят, думала Аманда; об этом недвусмысленно говорил его волевой подбородок.
Подавали суп из фазана, и Пол Лей с пастором говорили в основном о делах прихода, о штормовых ветрах, бушевавших в нынешнем октябре сильнее обычного, и о том, что предстоящая зима будет трудной.
На рыбное подали два вида палтуса с соусом из омара. Когда всех обслужили, Лаура, будто бы уловив намек мужа, сказала:
– Это первый званый обед нашей дочери. Мистер Дейнсборо поднял свой бокал.
– Примите поздравления, дорогая Аманда.
– Благодарю вас, – ответила Аманда.
– И что же вы думаете о своем первом званом обеде? – спросил Фрит. Его глаза лукаво поблескивали, он очень изменился; видя его теперь среди взрослых, она обнаружила, что он стал совсем таким, как они. Он уже учился в колледже, повидал свет; он внутренне окреп и подготовился к бою с мисс Дейнсборо и, возможно, с отцом.
– Мне нравится, благодарю вас, – сдержанно ответила Аманда.
Она понимала, что ее родители и мисс Робинсон прислушивались к каждому ее слову, к каждой интонации; она чувствовала себя как на уроке, где она отвечает домашнее задание. Как же ей было подготовиться, если ее не предупредили ни о проверке, ни о смысле этой проверки?
– Моей дочери, – сказал отец, – уже исполнилось пятнадцать лет. Нам кажется, что для нее настало время изредка оставлять свою классную комнату, чтобы подготовиться к битвам в реальной жизни, если она с ними столкнется.
Аманда молчала; лицо ее раскраснелось; она чувствовала себя такой растерянной, не понимая, почему им захотелось, чтобы она пришла сегодня к обеду. Фрит продолжал улыбаться, а у нее от вина горели щеки. Если бы не присутствие отца, то было бы истинной правдой, что ей все это нравится.
К разговору снова приступили мужчины. Они заговорили о войне, которую Америка вела против Мексики; а к тому времени, когда появились отбивные котлеты из барашка, они обсуждали главные темы дня – отмену законов о торговле зерном и о достоинствах свободной торговли и протекционизме.
– Я вполне согласна. Мой отец был того же мнения, что и вы. Он тоже, разумеется, был священником.
– Это интересно, – сказал мистер Дейнсборо, который всегда и со всеми бывал любезен. – А где же был его приход?
– В Беркшире, – сияя, ответила мисс Робинсон, – небольшое местечко вблизи Ватиджа...
– Не тот ли это Джеймс Робинсон, кого я знал... да ведь это было почти сорок лет тому назад...
Отец мисс Робинсон, к несчастью, был не тем Джеймсом Робинсоном, но как отрадно было разговаривать таким вот образом с мистером Дейнсборо – не на благотворительном базаре и не в храме как прихожанке с пастором, а за одним обеденным столом.
Фрит разговаривал с мистером Леем, и по выражению лица мистера Лея было понятно, что он не согласен с тем, что говорил Фрит. Прислушиваясь, Аманда дивилась смелости Фрита; казалось, он совершенно не боится ее отца.
Они обсуждали некоего мистера Чарлза Диккенса – весьма неприятного, по мнению мистера Лея, человека, а по мнению Фрита – весьма интересного.
– Я бы, – говорил мистер Лей, – не позволил своей семье читать ничего из того, что пишет этот господин.
– Но почему, сэр?
– Действительно, почему? Потому что, мой дорогой юноша, то, что он пишет, я считаю неподходящим для женщин.
– Но, сэр, сравните его с Бальзаком и э-э...
– Не хочу его ни с кем сравнивать, и, разумеется, я еще меньше желал бы тратить свое время на французского выдумщика, который, как я догадываюсь, даже более неприятен, чем его английский собрат.
– Сэр, прошу меня простить, но вы очень много теряете.
– Я вас прощаю, Фрит, – ответил мистер Лей с достоинством. – Я прощаю вас, учитывая вашу молодость, неопытность и безответственность.
Фрит пожал плечами и вдруг улыбнулся Аманде.
– Хотя я не хочу марать свои мысли писаниной этого Диккенса, – продолжал мистер Лей, – я однажды прочел о нем кое – что, убедившее меня в том, что я не одинок в своем мнении. По-моему, это было в «Атенее». «Метеор, – писал автор, – которого мы видели промелькнувшим в небе, плюхнулся оземь и даже не взорвался яркими искрами...» – или что-то подобное. И после этого вы настаиваете на своем мнении о вашем мистере Диккенсе, Фрит?
– Я сохраняю высокое мнение о нем, а о критике у меня возникло очень плохое мнение.
Мистер Дейнсборо разразился привычным для него взрывом хохота.
– Фрит еще молод, – сказал он. – Он неистово любит и ненавидит. Такова молодость.
– На мой взгляд, это звучит слишком категорично, – суровс заметил мистер Лей.
Лаура сменила тему разговора, когда внесли цыплят.
– Я слышала, – сказала она, посмотрев на мужа, из чего Аманда сразу поняла, что слышала она это от него, – что Пиль совершил политическое самоубийство, отменив хлебные законы.
– Это, вне всякого сомнения, факт, – сказал мистер Дейнсборо.
– Он должен был бы это понять, когда снимал налоги, – уточнил мистер Лей. – А что будет теперь с нашими фермерами, как вы полагаете? Что они теперь получат за свое зерно – при такой конкуренции?
– Главное, – заметил Фрит, – то, что бедняки получат дешевый хлеб. Фермеры о себе позаботятся, я не сомневаюсь.
Мистер Дейнсборо удовлетворенно посмотрел на сына, а Лаура поспешила вмешаться:
– Не знаю, к чему мы придем. С подоходным налогом в семь пенсов на фунт... я на самом деле не знаю...
– Мы живем в печальное время! – поддержал ее мистер Дейнсборо веселым тоном, показывающим, что он вовсе не считает его печальным.
– И отнюдь, – присовокупил мистер Лей, строго глядя на Фрита, – не улучшающимся оттого, что этот радикальный господин Диккенс играет на чувствах безграмотных.
Фрит по натуре был спорщиком, но сегодня вечером он превзошел себя.
– Не безграмотных, сэр, – возразил он, – а грамотных. Он хочет, чтобы страдания безграмотных поняли грамотные.
Аманда была взволнована. Ей казалось, что Фрит мыслит так же, как и Уильям. Возможно, как и все молодые люди; возможно, борьба идет не между богатыми и бедными, а между старыми и молодыми.
– Фрит, – сказал его отец с улыбкой, – стал членом дискуссионного клуба колледжа; и ныне, стоит кому-либо в нашем доме высказать свое мнение, как он тут же возражает в надежде вовлечь нас в дискуссию.
– Ах, – заметила Лаура, – мне показалось что-то в этом роде. Так вот, Фрит, если вы будете продолжать в этом же духе, люди станут вас считать отъявленным спорщиком.
– Я полагаю, – ответил Фрит, – что я как раз такой и есть. Внесли лимонный пудинг, и Аманда заметила вошедшую Лилит, она несла миндальный соус. Стрит вытаращил на нее глаза. Он понял, что Лилит придумала это для того, чтобы удовлетворить свое любопытство. Она не имела права входить в столовую.
