Текст книги "Страстная Лилит"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
Когда они пили кофе в гостиной, Фрит продолжал уделять внимание миссис Гиллингем, предоставив Аманде и доктору Стокланду возможность поговорить друг с другом. Он наклонился в ее сторону и заговорил тихим голосом:
– Фрит сказал мне, что вы после смерти мужа остались в стесненных обстоятельствах.
Она про себя усмехнулась тому, как деликатно Фрит описал обстоятельства. Не могла же она выдать его, рассказав правду доктору Стокланду? И она кивнула. Он продолжал:
– Он сказал мне, что вы ищете какую-нибудь работу... что-то подходящее для молодой дамы в вашем положении.
– Да, это так, – согласилась она.
– Говорил ли он вам что-нибудь о моих обстоятельствах?
– Ни слова.
– Полагаю, он посчитал, что будет лучше, если я расскажу. Я живу на этой же улице. Моя специальность – болезни сердца.
– Понимаю.
– Моя жена страдает от болезни сердца и поэтому не в состоянии вести активный образ жизни. Она нуждается в компаньонке, в такой молодой, как вы. В ком-нибудь привлекательном, кто бы мог ей читать, разговаривать и просто быть с ней. Я думаю, вы вполне поладили бы. Видите ли, когда-то она была очень жизнерадостной, очень живой. Нынешнее ее состоящее является для нее чудовищным испытанием. Не согласитесь ли прийти и увидеться с ней?
– Вы предлагаете мне работу?
– Да, если вы и моя жена решите, что вы друг другу понравились и вам будет хорошо вместе. Так вы придете увидеться с ней?
– Как любезно со стороны Фрита так хлопотать ради меня. – У нее навернулись слезы, он это заметил и быстро отвел взгляд.
Глядя на очень красивое и современное резное украшение над камином, он сказал:
– Я знаю, что вы отнесетесь к ней с сочувствием. А это, понимаете ли, не так-то легко. Я уверен, что моя жена будет рада подружиться с вами. На самом деле, как только я увидел вас, я сразу же понял, что, если бы вас удалось убедить принять предложение, это было бы для нас – для жены и меня – большой удачей.
– Мне бы хотелось надеяться, что я понравлюсь вашей жене. Я очень нуждаюсь в работе. Я так вам признательна...
– Могу я ей сказать, что вы придете навестить ее завтра? – спросил он. – Приходите к чаю. Вы бы могли тогда все решить между собой.
– Спасибо. Я с удовольствием приду.
Она улыбнулась, так как Фрит в это время смотрел на нее и, отвечая на ее улыбку, забавно поднял бровь.
* * *
На следующий день Аманда навестила миссис Стокланд. Дом Стокландов был гораздо больше дома Фрита. Пока она поднималась на крыльцо и звонила в дверь, сердце ее учащенно билось. Дверь открыл слуга.
– Я миссис Треморни, – сказала она. – Я надеюсь, миссис Стокланд ждет меня.
– Пожалуйста, пройдите сюда, мадам.
Ее проводили в гостиную на втором этаже. Слуга постучал, и Аманда услышала голос – высокий, почти девичий, ответивший «Войдите».
В первые же секунды Аманда заметила роскошное убранство комнаты: дорогие ковры покрывали полгостиной, заставленной тяжелой современной мебелью. Она тут же заметила изысканную чайную посуду на столе, этажерку с безделушками, украшения из бронзы, нефрита и слоновой кости в разных местах комнаты. Зеркало в позолоченной раме, висевшее над камином, отражало гостиную, а на каминной полке стояли позолоченные часы.
– Простите, миссис Треморни, что я не встаю. Сегодня один из моих плохих дней.
Голос раздавался из кресла, в нем она увидела жену доктора. Это была крупная женщина тридцати с лишним лет, склонная к полноте и к излишествам в нарядах, спереди ее волосы были подстрижены и лежали челкой, а остальные были зачесаны наверх в высокую прическу; в ушах висели серьги, а блуза была вся сплошь в кружевных рюшах и розовых атласных бантиках; на пальцах сияли кольца, на запястьях – браслеты, а на шее поблескивала подвеска из аквамарина.
– Здравствуйте, – сказала Аманда, беря ее протянутую руку.
– Садитесь, пожалуйста. Вы совсем юная.
– Мне двадцать лет.
– Выглядите вы моложе. Я слышала, вы вдова.
– Да.
– Ваш муж умер, стало быть, молодым. Это печально. Вы должны рассказать мне об этом подробнее. Я люблю слушать рассказы о людских бедах. Конечно, я сама очень больна. Надеюсь, Хескет сказал вам об этом. У меня, знаете ли, больное сердце. Благодаря этому мы и встретились. Его отца пригласили лечить меня. Он был специалистом по сердечным недугам. Это было так давно... Мое недомогание тогда едва давало о себе знать. Я просто слегка задыхалась, думали, что это из-за туго затянутого корсета. Конечно, тогда я вовсе не была больна. Это началось после замужества.
– Как это печально.
– Пожалуйста, позвоните. Надеюсь, Стокланд сказал им, чтобы сюда принесли чай. Я велела принести его сюда, как только вы придете... да ведь, – ее лицо вдруг стало почти сердитым, они не всегда обращают внимание на то, что я говорю. Пожалуйста, позвоните. Спасибо. Садитесь. Итак, вы хотите быть моей компаньонкой? А также и сиделкой, по словам Хескета. Вы ухаживали за своим мужем, как он сказал. Изредка я нуждаюсь в сиделке. Я, знаете ли, очень больна. В это нельзя поверить, верно? С сердечниками всегда так. То вы на ногах, то сваливаетесь через минуту. И больной по-настоящему не выглядите. Это у меня наследственное. Мой отец от этого умер. Ox...
В комнату вошла служанка.
– Вы звонили, мадам?
– Чай... чай! – ответила, выражая нетерпение, миссис Стокланд. – Я приказывала принести его, как только придет миссис Треморни.
– Его вот-вот подадут, мадам.
Миссис Стокланд вскинула голову; серьги бились об ее шею, на висках вздулись вены.
– Хорошо, Сара. Но не заставляйте меня больше ждать. Я этого не потерплю.
Сара вышла, а жена доктора повернулась к Аманде.
– Вы должны мне все рассказать о себе. Можете себе представить, как мне грустно, как тяжело... быть не в состоянии вести светскую жизнь, как я привыкла. Когда я была несколько моложе... до замужества... я столько времени проводила на балах и самых веселых приемах. Я всегда оказывалась в центре событий. Только представьте себе, каково сейчас... быть оторванной... так редко выходить. Да и то лишь проехаться вокруг парка. О, вот и чай.
Она мрачно смотрела, как его вносили.
– Можешь быть свободна, Сара. Миссис Треморни разольет, верно, миссис Треморни? И мы можем поговорить. Я жажду услышать о вас все. Боюсь, что я покажусь вам излишне любопытной. Мне нравится узнавать подробности о жизни людей. Что мне еще остается... живя уединенно?
– Вам чай с сахаром? Со сливками?
– С сахаром, пожалуйста... и побольше сливок. О, они принесли только индийский чай. А ведь знают, что иногда я люблю китайский. Миссис Треморни, мне кажется, это делается, чтобы мучить меня. Я вам скажу... Но неважно. А то вы подумаете, что у нас странный дом, и откажетесь жить у нас... Я очень хочу, чтобы вы остались. Хескет говорит, что вы будете мне читать. Это будет так приятно. И сможете быть компаньонкой-сиделкой. Бывает так одиноко. Люди перестают навещать вас, когда узнают, что вы больны. Люди чудовищно эгоистичны... все... все! О, пожалуйста, передайте мне одну из тех лепешек. Они без изюма! Да, ладно. Надеюсь, вы не против лепешек без изюма.
– Они очень вкусные. Миссис Стокланд, будьте любезны сказать мне, каковы будут мои обязанности, если вы решите принять меня на работу.
– Обязанности? О, заботиться обо мне, бедненькой. Мы будем вместе. В конце концов, в доме только прислуга. Хескет постоянно занят... так он говорит. Никогда нет времени побыть со мной. – Аманда снова заметила мелькнувшее на лице сердитое выражение. – Понимаете ли, пациенты. Он говорит, что они требовательны. А потом он постоянно читает... изучает. Сердечные болезни. Думаю, он надеется вылечить меня. – Она покачала головой, и серьги снова шевельнулись и засверкали. – Но это неизлечимо. Я видела, что случилось с моим отцом. – Ее лицо потемнело от подавленного настроения.
– Вы любите читать?
– Я думаю, что могла бы заинтересоваться книгами, если бы мне их читали. Я так устаю читать сама... Мои глаза... Ах, я вижу, что вы смотрите на мой портрет.
Аманда смотрела только на свою предполагаемую работодательницу, но теперь она уже достаточно узнала ее, чтобы понять, что ее внимание пытаются привлечь к картине. На ней была изображена красивая молодая девушка, и можно было лишь догадываться, что женщина, сидящая в кресле, была моделью для этого портрета. Как она может на него смотреть, удивлялась Аманда, если она явно придает такое большое значение своему внешнему виду! Лицо на портрете было округлым – возможно, слегка полноватым, с намеком на будущую полноту; рыжеватые волосы были разделены прямым пробором и, гладко зачесанные, обрамляли лицо, на затылке они были собраны в узел. Красивые покатые плечи были обнажены, а сине-зеленый цвет вечернего платья гармонировал с рыжеватыми волосами.
– Он восхитителен.
– Вы меня узнали? Значит, я не очень изменилась.
– Я сразу же увидела, кто это.
Аманда поняла, что она сказала то, что нужно, и что, если она начнет работать в этом доме, самой трудной задачей для нее станет выбор слов.
Неожиданно миссис Стокланд изменилась и стала очень походить на юную девушку на портрете.
– Я помню, как позировала для этого портрета. Художник был малоизвестным в то время. Известность пришла позднее. Я убеждена, что мой портрет немного этому поспособствовал. Он висел в академии. Помню, как им любовались. Он, конечно, был в меня влюблен. Я помню, как толпились у этой картины люди. Это была картина года.
– Я охотно этому верю. Он не может не привлечь внимания.
– Привлекать внимание! Очаровательные слова! Я вижу, что с вами будет приятно. Хескет сказал мне, что вы жили в деревне. О Боже, вот, должно быть, тоска, не думаете? Я не могла бы жить в деревне. А вы приятельница Фрита Дейнсборо. Забавный человек! Вы должны мне рассказать все о своей жизни в деревне, хотя я предполагаю, что она была довольно скучной. Почти такая же скучная, как здесь... Да, пожалуйста, еще чашку. Чай слабо заварен. Они знают, что я люблю покрепче. Я думаю, они специально это делают. Возможно, пожив здесь какое-то время, вы найдете на них управу. Слуги – такие прохвосты, я считаю. Особенно когда они видят возможность хитрить... и никто их не приструнивает.
– Не стоит ли нам обсудить условия и все прочее? – предложила Аманда.
– Да, конечно. Вы будете, конечно, жить здесь; я бы хотела, чтобы ваша комната была рядом с моей. Ведь вы будете моей компаньонкой, верно? И есть вы будете с нами... и будете как бы членом нашей семьи, я полагаю.
– Я бы не хотела навязывать свое общество. Я бы могла иногда есть у себя... если это более удобно. Вы бы не хотели, чтобы я была с вами постоянно...
– Смею вас заверить, все решит прислуга. Они вершат всем в этом доме. Передайте-ка мне мой веер, миссис Треморни.
Ее лицо очень раскраснелось, и она начала обмахиваться разрисованным японским веером, переданным ей Амандой. Глядя на нее, Аманда почувствовала неожиданное желание бежать из этой тесной комнаты, от этой женщины с отталкивающим лицом; она уже догадалась, что жизнь в качестве компаньонки-сиделки этой женщины будет полна трудностей.
Миссис Стокланд, откинувшись в кресле, обмахивала себя веером и говорила о жалованье и привилегиях, предлагая весьма, после жизни в мансарде миссис Мерфи, комфортабельное существование; тем не менее Аманда не чувствовала радости от полученного предложения и начинала сомневаться в том, что поступит правильно, приняв его.
– Теперь лучше, – сказала миссис Стокланд. – Меня иногда бросает в жар. Я постоянно боюсь, что у меня будет один из тяжелых приступов. Мне нельзя возбуждаться. В этом все дело. Я должна сохранять спокойствие. Люди не помнят об этом, понимаете ли. Они меня огорчают, не думая, какой от этого может быть вред.
Тут Аманда совсем приуныла. Эта женщина ее встревожила, но что ей оставалось делать? Фрит для нее это устроил, и она должна быть благодарна. Она должна принять предложение. По крайней мере, должна попытаться. Миссис Стокланд – инвалид, без сомнения, капризный. Почему ей вдруг захотелось убежать из-за духоты в комнате? Из-за портрета? Из-за странного блеска в глазах этой женщины, ее жалости к самой себе, постоянных упреков в адрес отсутствующих людей, которые не могут за себя постоять? Она представила себе кроткого инвалида и теперь никак не могла привести мысли в порядок.
Миссис Стокланд уронила веер и беспомощно смотрела на него, поэтому Аманда его подняла; когда она протянула его миссис Стокланд, их лица на мгновение сблизились. Аманда взглянула на пылающие щеки и блестящие глаза и тут же ощутила запах алкоголя; она поняла, что ее предполагаемая хозяйка должна была изрядно выпить, чтобы это ощущалось даже после чая; она догадалась, что определенная степень опьянения является причиной ее странного поведения.
Опьянение! Аманда представила себе людей, которых она видела сидящими на тротуарах у пивных, их странные, потерянные или порочные лица, некоторые красные от возбуждения, другие бледные от тоски. Почему она не разглядела этого сразу у этой женщины?
«Я не могу здесь остаться, – подумала она. – Это было бы невозможно. Я никогда не могла бы жить с ней».
В это время в комнату вошел доктор Стокланд. Теперь она поняла причину его усталости, его грустного вида. Он стал таким из-за этой женщины.
– А, миссис Треморни, – сказал он. – Я полагал, что застану вас здесь. – Он взял ее руку и задержал в своей. Взгляд его был тревожным. Он совсем не походил на того человека, которого она встретила в доме Фрита накануне вечером. Он нервничал.
– Миссис Треморни рассказывала мне все о себе, – сказала его жена. – Как она ухаживала за своим бедным больным мужем, и жила в деревне, и как тяготилась жизнью там. Она собирается с большим удовольствием быть со мной. Я уверена, что для меня все станет немного приятнее. Я в этом нуждаюсь. – Теперь она держалась недоброжелательно, и эта недоброжелательность относилась к нему.
«Я не смогу жить в этом доме, – подумала Аманда. – Ведь видно, что это было бы невозможно. Я не смогу ей угодить, ей никто не смог бы угодить. И она ненавидит своего мужа».
– Не осталось ли немного чаю? – спросил он, улыбнувшись Аманде. – Я рад, что вы хорошо провели вместе время.
Аманда передала ему чашку чая и заметила, что его рука слегка дрожала.
– Миссис Треморни собирается жить в комнате рядом с моей, – сказала миссис Стокланд. – Мы все это уже решили.
– Я очень рад.
– Ну... – начала Аманда.
Он тревожно взглянул на нее, и она была тронута больше, чем следовало бы.
– Мы сделаем все возможное, чтобы вам было удобно, – сказал он. – Моей жене, как вы, без сомнения, поняли, необходимо дружеское общение. Ей необходимо дружеское общение с интеллигентным человеком, миссис Треморни. Я весьма рад, что вы будете жить у нас. Вы уже приняли решение, не так ли?
Это был подходящий момент ответить, что она еще не решила, что ей нужно немного времени, чтобы подумать. Она посмотрела на них обоих; обе пары глаз настаивали, чтобы она согласилась, широко открытые и затуманенные глаза женщины и печальные, тоскливые глаза мужчины. Она отдавала себе отчет в своей слабости, над которой смеялись Фрит и Лилит.
– Мы надеемся, что вы согласитесь, – продолжил он. – Это будет так важно для нас обоих.
Он выглядел таким серьезным, таким усталым и надеющимся, как будто говорил: «Помогите мне. Позабавьте ее. Освободите меня от нее хоть ненадолго. Дайте мне возможность не думать о ней».
Неуверенным голосом она ответила:
– Пожалуй, да... конечно, я согласна.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Аманда лежала в постели и не могла уснуть. Ей была предоставлена удобная комната в доме на Уимпоул-стрит. Она находилась на третьем этаже прямо над гостиной, рядом со спальней Беллы Стокланд.
– Я хочу, – сказала Белла, – чтобы вы слышали, если я вас позову. Мне так уютнее.
Комната была обставлена богато, как все комнаты в этом доме. Ковер был мягким, кровать – из резного красного дерева, гардины – из темно-синего бархата. На тяжелом туалетном столе находилось большое зеркало, отражавшее комнату с ее высоким потолком и лепным плафоном посередине; при малейшем похолодании в камине разводили огонь.
Слуги были с ней предупредительны. Ее положение, должно быть, очень отличалось от положения мисс Робинсон. Все в доме, включая Беллу, сознавали, как велика роль Аманды, потому что, как оказалось, она одна умела делать то, что не удавалось больше никому в доме: она могла гасить вспышки раздражения Беллы и восстанавливать мир и покой. Все остальные, включая ее мужа – и, возможно, он на самом деле больше других, – могли малейшим замечанием взбесить хозяйку дома, а когда она сердилась, бушевала в ярости или плакала от жалости к себе, жизнь в этом доме казалась невыносимой.
Огонь в камине уже угасал, и было, должно быть, уже за полночь. Аманда была крайне утомлена – потому что все ее дни были утомительны, – и все же она не могла уснуть.
Она знала, почему не шел сон. Это было потому, что его не было дома. Впервые за шесть месяцев, с тех пор как она пришла в этот дом, его не оказалось дома; ей было не по себе истого, что комната в конце коридора была пуста.
«Я думаю, – размышляла она, – что мне следует расстаться этим домом, он населен призраками». Великолепная обстановка придавала ему облик солидной респектабельности, и это вводило в заблуждение. Дом был полон ненависти. Прислуга ненавидела свою хозяйку. Она была так непредсказуема, что ей невозможно было угодить. Их кротость была напускной, и они ненавидели Беллу Стокланд. Но им было жаль ее мужа.
А что доктор? Он держался бодро и учтиво, свою жену всегда успокаивал и никогда не позволял себе гневаться на нее.
Был один случай, когда Аманда была готова сообщить ему что она должна уйти, но он, уловив ее настроение, сказал: «Миссис Треморни, я затрудняюсь найти слова, чтобы поблагодарить вас, как бы мне хотелось. Вы успокаивающе действуете на мою жену. С тех пор как вы появились, она чувствует себя счастливее. Я надеюсь, что вы долго будете с нами».
С тех пор у нее возникло новое чувство неловкости. Она поняла, что его благодарность была чрезмерной в сравнении с тем, что она была способна делать. Если подумать, как он умен и как важна его работа, то окажется, что он вдвойне достоин жалости из-за своей беспомощности в отношении жены. Фрит ей сказал, что Хескет Стокланд является одним из «сердечных» светил Лондона и что он очень популярен. Большая частная практика и работа в крупнейшем госпитале в восточной части Лондона занимали все его время. Как странно и как грустно, что человек, который в состоянии так много сделать для страждущего человечества, не умеет обращаться с одной больной женщиной.
Почему он женился на ней? Этот вопрос Аманда задавала себе постоянно. Эта женитьба казалась несообразной. Он такой серьезный, а она такая легкомысленная. Аманда, бывало, смотрела на картину в гостиной и понимала, что эта веселая юная девушка и нанявшая ее женщина – разные люди. Время и страдание произвели эту ужасную подмену.
Ночью, казалось, легче оценивать положение дел. Возрастала ли с каждым днем ее неприязнь к Белле по мере того, как возрастала ее жалость к мужу Беллы?
Бывали дни, когда Белла обедала в своей комнате, тогда Аманда с доктором оставались за столом вдвоем. В таких случаях он становился менее серьезным и напряженным, более непринужденным, чем при Белле. Он старался разговорить Аманду и мало-помалу услышал всю историю ее жизни. Она не собиралась многое ему рассказывать, но он каким-то образом вытянул из нее все. Теперь он знал о ее жизни в поместье Леев; она передала ему атмосферу страха, тяготевшую над ней в детстве. Он прекрасно ее понял, так как сам ощущал в своем доме страх, несколько иного рода. Она рассказала ему о Лилит и о том, как они уехали из Корнуолла; рассказала и об их приключениях в Лондоне. Он удивлялся, ужасался и восторгался, слушая ее рассказы.
Ее общества он никогда не искал, и все же она не могла не видеть, что он рад их встречам наедине. Но это, уверяла себя Аманда, из-за отсутствия жены, а не из-за ее присутствия. Как ей было его жаль! Он жил в постоянном страхе ожидания выходок своей жены. При ней он, казалось, постоянно нервничал, ожидая какого-нибудь взрыва, который он трогательно старался предотвратить.
Аманда многое узнала о них от Беллы, потому что Белла говорила о себе постоянно – но ее муж неизбежно возникал в этих воспоминаниях. Они читали мало, ибо Белла могла сосредоточиваться лишь на себе, и, казалось, какую бы книгу они ни взяли, любое какое-нибудь событие напоминало ей случай из ее жизни, и она говорила.
– Это мне напоминает... Отложите книгу и давайте поговорим...
И тут начиналось одно из тех воспоминаний о прошлом, которые возбуждали ее не меньше хранимых ею у себя в шкафу в спальне алкогольных напитков, производя то же оживление, переходившее немного спустя в тоску или, что еще хуже, в неистовый гнев, направленный якобы против кого-нибудь из домочадцев, но в действительности против самой жизни, нанесшей любительнице весело пожить удар в виде болезни, результатом которой должна быть ранняя смерть.
Аманда узнала о загородном доме, где, как выяснилось, забавы следовали одна за другой. Белла была обожаемым ребенком родителей, во всем потакающих детям; она росла в уверенности, что все ее желания должны выполняться.
Она, должно быть, была замечательно хороша собой в то время – картина свидетельствовала об этом. У нее было много поклонников, появившихся, едва ей исполнилось шестнадцать лет. «Как пчелы, – будто бы сказал ее отец, – вокруг гелиотропа».
– Ах, если бы вы могли меня тогда видеть! Я, бывало, танцевала всю ночь, а утром уже была готова веселиться весь следующий день.
Одной из ее любимых забав было размышлять, что бы случилось, если бы она вышла замуж за лорда Бэнксайда, или сэра Джеральда Тора, или за одного из троих других мужчин, кто просили ее руки.
– Уверена, я могла бы выйти замуж двадцать раз. О, и даже больше того. – Она начинала загибать пальцы. – Я была помолвлена четыре раза. Мой отец говорил, что я слишком разборчива. А потом мои родители начали волноваться из-за того, что я унаследовала его сердечную болезнь. Я помню, как они, бывало, наблюдали за мной. Я стала задыхаться, и однажды у меня случился сердечный приступ. Они пригласили доктора...
– Он тоже был в вас влюблен? – слегка иронично спросила Аманда.
– Ну, отчасти. Ему было под шестьдесят, но он всегда говорил такие приятные вещи. А они были им недовольны и поэтому решили обратиться к специалисту. Хескет был сыном этого специалиста. Тогда он еще только учился. Наши семьи познакомились. Возможно, мне не следовало выходить замуж. Или уж если выйти... то за кого-нибудь другого. Хескет постоянно говорит: «Ты не должна делать это...» Или: «Ты не должна делать то». А ведь именно «это» и «то» я и хочу делать. «Это слишком возбудит тебя». Или: «Для тебя это вредно». Иногда я думаю, что лучше умереть, чем продолжать жить так безотрадно, как советует мне Хескет.
– Это потому, что он о вас заботится, хочет, чтобы вы хорошо себя чувствовали, – успокаивала ее Аманда.
– О да, я понимаю. Но кто захочет быть здоровым и жить так скучно? – Ее глаза начинали наполняться слезами, которых все боялись не меньше, чем ее приступов ярости, это были слезы жалости к самой себе. – Иногда мне хотелось бы умереть, хотелось бы устроить бал и танцевать, танцевать... как я танцевала прежде... танцевать и танцевать, пока я не упаду замертво.
– Но вы не будете танцевать до упаду, – практично заметила Аманда. – Это романтичная картинка. Вы начнете задыхаться... и не сможете танцевать. Вам станет плохо, начнется приступ. Нельзя танцевать, а потом изящно и очаровательно лечь и умереть.
– Какая вы недобрая!
Подобную «недоброту» она принимала лишь со стороны Аманды, но больше ни с чьей. Спокойный здравый смысл Аманды ее не злил. Возможно, благодаря тому, что и в этом случае чувствовалось, что она жалеет и понимает Беллу больше, чем кто-либо другой.
«Да, – снова подумала Аманда, глядя на угасающие огоньки в камине, – мне следует уйти отсюда».
Шести месяцев пребывания в этом доме ей хватило, чтобы понять, что она должна его покинуть, что чем дольше она будет здесь, тем труднее ей будет уйти, но не из-за жалости к больной, а из жалости к мужу больной.
У нее был выбор – она могла бы выйти замуж за Фрита. Она была уверена, что после небольшого намека с ее стороны он бы снова сделал ей предложение. Она могла бы выйти замуж и за Давида Янга. Она представила себе жизнь в приятном загородном доме – возвращение к той жизни, в которой прошло ее детство, Лилит могла бы ей помочь. Аманда изредка навещала Лилит, и Лилит хотелось, чтобы она приходила, когда Сэма не было дома. Она никогда не спрашивала о Фрите, и Фрит никогда не говорил о ней. Аманда догадывалась, что они часто вспоминали друг друга. Они должны были бы пожениться. Но должны ли? Это была старая классовая проблема; от нее не уйти. Лилит и Фрит принадлежали к двум разным классам, разным мирам. Можно ли было объединить эти миры? Возможно, некоторые люди смогли бы. Аманде были понятны доводы Фрита, но она не могла не сочувствовать взглядам Лилит. Поэтому ей было трудно всецело поддерживать одну или другую сторону; поэтому-то она не могла быть всем сердцем предана общему делу, как Уильям был предан или как хотел быть предан Давид. Она не могла отдать свою преданность одной воюющей стороне. Все в мире было так перемешано. Слишком много было оттенков у черного и белого, слишком много степеней у добра и зла. Ей было жаль Хескета, но и Беллу ей было жаль. И вот она здесь, по-прежнему у доктора и его жены.
Лежа в своей комнате, она слышала какое-то движение в соседней. Это ходила Белла. Аманда услышала звук открываемой дверцы шкафа, затем раздалось позвякивание склянок. Значит, Белла не могла заснуть, а ее средство от бессонницы находилось у нее в шкафу.
Аманда вздрогнула. После обеда Белла выпила три бокала портвейна. Когда доктор был дома, он всегда следил, чтобы она пила умеренно; вино и алкогольные напитки он старался прятать.
Аманда часто замечала, как лукаво поглядывала на него Белла, когда он запирал буфет, догадываясь, что Белла думала о запасе в своем собственном шкафу.
Этот шкаф в спальне пополнялся слугами. Белла считала себя умной и хитрой. Она по очереди посылала слуг покупать для себя джин или виски, убеждая себя, что они держат язык за зубами. Иногда, обнаружив винный погребок открытым, она с ликованием приносила какую-нибудь бутылку для пополнения своего запаса в шкафу. Тайна этого дома, несомненно, находилась в шкафу у Беллы.
Часто Аманда слышала, как доктор входил в комнату жены; до нее доносились их спорящие голоса – то выговаривающий, то умоляющий его голос и ее, скандальный и ворчливый.
Но сегодня его там не было, и она пила.
Аманда представляла его в те ночи, когда он был в своей комнате по другую сторону от спальни Беллы, сказавшей Аманде, что они уже много лет живут отдельно. Он, должно быть, так же, как она теперь, лежит без сна, прислушиваясь к звуку открывающейся дверцы шкафа, к звяканью стекла.
«Я должна выбраться отсюда», – в двадцатый раз за вечер думала Аманда.
Ее встревожил звон разбившегося стекла, и, выбравшись из постели и завернувшись в халат, она вышла в коридор. У комнаты Беллы она остановилась, поколебавшись секунду или две, прежде чем постучать. Ответа не было.
– Миссис Стокланд, – спросила она, – у вас все в порядке? Так как и на этот раз ответа не последовало, она открыла дверь и вошла. Белла сидела в кресле. Разбитый бокал лежал у ее ног, она улыбнулась и махнула Аманде рукой.
– Я как раз немного выпила. Почувствовала жажду... ужасно захотелось выпить. Поднялась из постели и что-то выпила...
Аманда собрала куски разбитого стекла.
– Я все уберу, – сказала она, – где-то должна быть тряпка. Белла кивнула. Взгляд у нее был тусклый, она смеялась, не сердилась, и то слава Богу.
Аманда нашла тряпку и промокнула ковер. Взгляд ее упал на шкаф с открытой дверцей. В нем было несколько бутылок и бокалов. Белла уловила ее взгляд.
– У меня есть ключ... – пробормотала она. – Он хотел бы заполучить его, но я его не отдам. Кот за дверь... как там дальше? Мыши в пляс! Я маленькая мышка. Мышка! Так, бывало, звал меня мой отец. Говорил, что я его любимая мышка. Но мышка попалась в лапы коту и кот не разрешает ей больше веселиться. Не позволяет ей танцевать... не позволяет ее друзьям оставаться в доме... пытался отобрать ключ от шкафа...
– Вам это вредно, – сказала Аманда. – Позвольте, я помогу вам лечь в постель.
– Виски... – пробормотала Белла.
– Вы уже достаточно выпили.
– Вот и он так говорит... Пытался взять мой ключ. Почему это я не могу выпить капельку виски, если мне хочется, а? Ответьте мне.
– Вам это вредно, – сказала Аманда. – Идемте. Позвольте, я помогу вам лечь в постель. Потом, возможно, мы дадим вам горячего молока.
– Горячее молоко! Горячее молоко! Вы такая же зануда, как и он. Не желаю горячего молока. Хочу виски... говорят вам.
Аманда подняла ее на ноги, отворачиваясь от нее из-за запаха перегара. В таком состоянии она еще никогда Беллу не видела. Она была очень пьяна – так пьяна, что, казалось, едва понимает, о чем говорит. Часто ли это случалось за ночь? Он в таком состоянии часто ее видел?
К счастью, Бэлла не буйствовала. Она была полусонной, и Аманде удалось уложить ее в постель. Она со всех сторон заботливо укрыла ее одеялом, как ребенка.
– Виски... – бормотала Белла.
– Довольно.
– Такая же зануда, как он... Но ключ у меня, верно?
– Дайте мне его, и я закрою дверцу шкафа. Белла лукаво улыбнулась.
– Ключ держу при себе. Это мой ключ. Он хотел бы заполучить ключ. Пусть закрывает все, что ему вздумается, лишь бы мой ключ был при мне. Он жесток со мной, да-да. Он не позволяет мне немного выпить, когда мне так хочется. Вы такая же. Вы и Хескет... вы тут заодно. Вы тоже против меня.
Вот и хорошо знакомое настроение, мания преследования. Весь мир против нее. Уж сколько раз она говорила это Аманде!
– Мы хотим вам помочь, – сказала Аманда. – Мы хотим, чтобы вы чувствовали себя как можно лучше, а если вы будете много пить, вы будете чувствовать себя плохо.
– Я выпила не слишком много. Чуть-чуть. Один глоток... пожалуйста. Дайте мне один глоток...
Ее веки почти сомкнулись. Как ужасно она теперь выглядит – опустившаяся, подурневшая, рыжие волосы потеряли блеск и висят вокруг лица неряшливыми прядями, глаза воспалились, лицо в багровых пятнах, рот полуоткрыт.
– Не дадите... не дадите мне его? Вы и Хескет... вы тут заодно. – Неожиданно она будто проснулась. – Конечно, заодно. Вы думаете, что я не знаю. Вы думаете, что я слепая. Я видела, как он смотрит на вас. Он думает: «Как бы мне хотелось не быть женатым на Белле. От Беллы ничего хорошего. Она больна. Она пьет... жизнь с ней ужасна. Мне следовало жениться на какой-нибудь спокойной женщине, скромной и скучной, которая бы думала, что это чудесно быть женой приобретающего известность врача... которая бы интересовалась моей работой». Вот что он думает. Вам меня не обмануть. Я заметила это. Он думает, вот Аманда Треморни. Она хорошенькая, у нее красивые светлые волосы и голубые глаза... и покорная. Без забот... Я знаю его лучше, чем он полагает.
