Текст книги "Страстная Лилит"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)
– Должно быть, непривычно... попадать в новый дом, – сказала она. – Впервые... я имею в виду.
Лилит возразила:
– Я не боюсь.
Джейн вцепилась в руку Лилит и потащила ее к двери. Старшая сестра собиралась прочесть нотацию по поводу того, как следует обращаться к господам. В дверях Лилит обернулась. Аманда наблюдала за ней. Лилит хотелось состроить ей гримасу, как раньше, но на этот раз она не решилась.
* * *
Лаура Лей сидела у лампы за пяльцами. Ее игла мелькала над вышивкой; казалось, что она полностью занята своей работой, но на самом деле ее занимал только муж. Если он был в комнате, она только о нем и думала. Сейчас мистер Лей удобно устроился в кресле, и губы его слегка шевелились, так как он читал про себя Библию. Он был очень хорошим человеком, Лаура знала это, и ей очень повезло, что она вышла за него замуж. Она сожалела, что, будучи слишком слаба здоровьем, не смогла родить ему много детей, которых ему хотелось бы иметь. У нее случилось четыре выкидыша и родила она лишь одного ребенка, да и то дочь.
Тем не менее, ей следовало бы гордиться своим хрупким здоровьем. Все же это довольно благородно быть слабой; она следовала моде своего времени: за столом ела очень мало, часто просила принести ей поесть в ее комнату самую малость на подносе, считая, что прием пищи отвратительная привычка и что есть надо лишь при необходимости, и то в уединении.
Ее дочь была трудным ребенком и слишком прямодушной для аристократки. Лаура раздумывала, так ли уж подходит для нее общество детей Холфордов и Дейнсборо. Две дочери доктора и Алиса Дейнсборо были милыми, спокойными девочками, но Фрит Дейнсборо суматошный, взбалмошный мальчик – гоняет верхом на лошади по всей округе... Никому бы в голову не пришло, что он сын священнослужителя; хотя надо признать, что его преподобие Чарлз Дейнсборо не типичный священнослужитель. Он тоже любит верховую езду, хорошее вино и, несомненно, любит хорошо поесть. Его считают обаятельным мужчиной, и все полагают, что Фрит в этом отношении пошел в отца.
Среди женской прислуги царило возбуждение, когда Фрит с сестрой приезжали к Аманде на чай, подававшийся в классной комнате. Повариха обычно пекла по такому случаю кекс с кокосовым орехом, потому что мастер Фрит любил кокосовый кекс; даже мисс Робинсон начинала подхихикивать и говорила, что хоть он и сумасбродный мальчишка, но почему-то на него невозможно долго сердиться. Если бы он не был отпрыском рода Дейнсборо – Чарлз Дейнсборо был младшим сыном лорда и, конечно, церковное жалованье было не единственным его доходом, – Лаура усомнилась бы в том, что Аманде подобает дружить с Фритом. В то же время ее занимало, не переняла ли она от него свою нелепую прямоту, или эту никчемную привычку уделять внимание бездомным псам и босоногим детям. Конечно, ее дед заботился о бедных, главным образом о бедных женщинах – это следует с сожалением признать, – возможно, отсюда и начались эти его пристрастия.
Аманда была источником беспокойства не только для своей матери, но и для того прекрасного человека, который теперь сидел и читал свою Библию, потому что они боялись, оба боялись, что Аманда пойдет в деда. Волосы у нее были такого же цвета, а считается, что цвет волос часто говорит о характере. Например, рыжеволосые имеют репутацию вспыльчивых людей.
Миссис Лей и ее муж никогда не обсуждали отца мистера Лея. Это была одна из тем, которую считалось неприличным обсуждать из-за того, что отец мистера Лея вел безнравственную жизнь и не только пьянствовал, но и изменял жене.
Она знала, что ее муж каждый вечер благодарил Бога за то, что призвал его отца к себе; а так как мистер Лей был человеком милосердным, то к своим благодарственным молитвам он добавлял просьбу о спасении души своего отца.
У Лауры всегда пробегал мороз по коже, когда она проходила в галерее мимо его портрета: глаза совсем как у Аманды и волосы над высоким лбом росли точно так же. Правда, у Аманды рот казался нежным, тогда как рот ее деда был просто чувственным; но Аманда еще дитя, а в лице ее уже можно заметить определенное своеволие, характерное для деда, явно выражающее, что ему безразлично, что о нем думали в округе, он себе в удовольствиях не отказывал; и точно такое же выражение появлялось на лице Аманды, когда она была, как говорила ее мать, «настроена спорить», если она упорно хотела что-то разузнать, а получала не удовлетворяющие ее ответы, которые приняли бы все должным образом воспитанные дети или должны были бы принять.
Не далее как сегодня днем Лаура вздыхала над неряшливой вышивкой Аманды, на которой осталось красное пятнышко там, где ребенок уколол пальчик. Аманда никогда не станет хорошей рукодельницей. «Это образец узора вышивки моей матери, – сказала Лаура. – Она закончила его, когда ей было шесть лет – ровно в два раза меньше, чем тебе сейчас. Тебе не стыдно?»
Аманда критически посмотрела на аккуратные крестики на вышивке, гласившей, что Господь является Пастырем Матильды Бартлетт и что она закончила узор в шестой день января 1806 года новой эры.
– Возможно, – ответила Аманда, – в будущем моя вышивка будет иметь большую ценность, потому что на ней осталась моя кровь.
– Это совершенно омерзительно, – воскликнула Лаура, содрогаясь. – Если бы твой отец услышал то, что ты сказала, он бы тебя высек.
Казалось, Аманда раскаивается; она не хотела вызвать раздражение, слова вырвались непроизвольно.
Вышивка Аманды находилась теперь в рабочей корзинке Лауры, и она раздумывала, не должна ли она показать ее мистеру Лею. Он очень строг и, возможно, велит оставаться Аманде в своей комнате, пока узор не будет закончен. Он всегда думает о благе Аманды. И все же она колебалась, стоит ли обращать его внимание на ошибки Аманды; она боялась, что, сделай она так, это напомнит ему о том, что их единственным ребенком является девочка, к тому же не очень удачная. Каждый вечер он молился о ниспослании им ребенка. К сожалению, в этом случае, как и во многих других, требовались не только молитвы. Лаура вздохнула, стараясь не привлечь его внимания. Она так и не решила, что делать с Амандой. Ее жизнь состояла из таких трудных проблем, они мучили ее непрестанно; из-за них лоб ее избороздили морщины.
Мистер Лей прервал ход ее мыслей:
– Пожалуйста, позвоните служанкам, любовь моя. Надо добавить угля.
Она послушно встала и подошла к вышитому шнуру от звонка.
– Простите... я не заметила.
Он ничего не ответил и продолжал читать, шевеля губами. В дверь постучали, и вошла Джейн.
– Джейн, пожалуйста, добавьте угля.
– Да, мэм.
Уголь принесла сестра Джейн, Лилит, новая девушка, и Лаура тотчас ощутила беспокойство. Когда Джейн впервые пришла в дом, она ощутила то же самое; она наблюдала за мужем и гадала, о чем он думает каждый раз при появлении новой служанки. Он ничего не сказал, но Джейн пришла в дом по его распоряжению; а теперь он потребовал присутствия Лилит.
– Нам нужна новая служанка, миссис Лей, – сказал он. – Вам следует нанять одну из девушек Треморни.
Присутствие этих созданий в доме раздражало; но мистер Лей был добрым человеком и никогда не уклонялся от выполнения своих обязанностей.
И теперь, когда появилась Лилит, Лаура боялась, что она никогда не станет прилежна, как другие служанки.
– Положи уголь в камин, – приказала Лаура слабым голосом. Лилит явно неловкая. Ее еще учить и учить. Когда она ссыпала уголь в очаг, несколько кусков со стуком упали перед камином.
После ее ухода Лаура раздраженно заметила:
– Она новенькая. Еще не научилась. Мне бы хотелось, чтобы не было необходимости ее нанимать; в деревне так много приятных девушек.
Мистер Лей изобразил удивление.
– Я полагал, что вам известно мое мнение на этот счет.
– О... о, я не сомневаюсь, что вы правы... но...
– Я знаю, что я прав. Нам следует учиться нести свое бремя.
– Но... после всех этих лет. – Она испугалась собственной опрометчивости и пыталась как-то скрыть это. Она посмела критиковать его действия. Что это на нее нашло.
– Моя дорогая, – ответил он сурово, – поверьте, я знаю свой долг.
* * *
Семья собралась в столовой на молебен. Во главе стола на коленях стоял хозяин дома; рядом с ним в той же позе его жена, а по другую сторону от него – Аманда. Возле Аманды преклонила колени мисс Робинсон; ближе к другому концу стола, на почтительном расстоянии от хозяина, молился Стрит, совмещавший обязанности кучера и дворецкого, миссис Дерри, грум и конюх, два садовника и три служанки вместе с Лилит.
Мистер Лей молился, прижав к груди сомкнутые ладони и прикрыв глаза; но никогда не стоило полагать, что глаза его будут закрыты до окончания молебна; им было свойственно неожиданно открываться и замечать любой мелкий проступок среди его маленького прихода.
У Аманды болели колени; ей было трудно стоять не шевелясь, но, находясь совсем близко от отца, она не смела изменять положение, так как знала, что за самое незначительное отступление от правил ее накажут более сурово, чем любого из слуг за такую же оплошность. «Не забывай, – постоянно напоминали ей, – ты должна показывать пример».
Отец поднялся с колен, и началась десятиминутная проповедь, которую он произносил каждое утро. Он говорил о низости и греховности человеческой природы, имея в виду, конечно, тех, к кому он обращался; он делал бесконечные намеки на всевидящего ангела, всегда представлявшегося Аманде похожим на всезнающую и злобную мисс Робинсон. После этого Аманда отвлеклась от сути того, что он говорил, пока вдруг не вспомнила с ужасом, что во время ланча ее вполне могут спросить, что она думает о проповеди. За обеденным столом отец если и обращался к ней, то обычно вел разговор об уроках и молитвах; в нем была масса ловушек, и Аманда не знала, чего боялась больше – его разговоров или периодов меланхолического молчания. Ей стоило бы узнать у мисс Робинсон, что было главной темой его речи сегодня утром.
После проповеди произносилась еще одна молитва. Аманда, закрывшая лицо руками, наблюдала за всеми сквозь щелки между пальцами и заметила, что Лилит делает то же самое; глаза их встретились, и ни одна из них не смогла отвести взгляд.
Наконец молитва кончилась.
– Все свободны, – сказал отец; слуги пошли выполнять свои обязанности, мистер Лей занялся делами имения, миссис Лей отправилась дать распоряжения поварихе, проверить запасы кладовой и продолжить вышивание, а Аманда с мисс Робинсон приступили к урокам.
Аманда разложила книги по истории и спросила:
– Мисс Робинсон, что вы думаете о сегодняшней папиной проповеди?
– Очень хорошая проповедь и очень нужная.
– Вы думаете, первая часть была очень хорошей?
Мисс Робинсон негодующе, но не без нежности посмотрела на ученицу. Аманда не слушала проповедь. Мисс Робинсон вполне могла это понять, ведь она тоже заставляла себя слушать. Гувернантка начала объяснять основные мысли проповеди медленно и ясно, так, чтобы ребенок мог их запомнить. Мисс Робинсон любила свою подопечную, но сдерживала свои чувства, чтобы угодить хозяину и хозяйке дома, нанявшим ее, ибо лишь они решали, быть ли ей и дальше гувернанткой у них в доме.
Теперь ее волновало то, чтобы Аманда смогла правильно ответить во время ланча, если ее спросят о сегодняшней проповеди, так как невнимание ученицы неизбежно будет считаться недочетом учительницы.
Аманда изучала историю и немного всплакнула, читая о принцах в Тауэре, которые были примерно в ее возрасте, когда их убили. Сегодня утром их трагедия каким-то образом заставила Аманду думать о бедной мисс Робинсон, что, конечно, доказывало ее странности и то, что все были правы, когда говорили, что девушка до смешного сентиментальна. И все же мисс Робинсон ей было жаль больше, чем принцев. Несомненно, лучше быть принцем, задушенным в Тауэре, чем, как сказал Антонио:
...Несчастным пережить свое богатство
И с тусклым взором и с челом в морщинах
Влачить век нищеты...
Эти строки всегда заставляли ее плакать, потому что они, казалось, полностью подходят мисс Робинсон. Ничего удивительного, что изучение истории не давалось Аманде – события постоянно мешались у нее с современной жизнью.
– Вы снова плакали? – с тревогой спросила мисс Робинсон.
Никто и никогда не спрашивал Аманду о причине слез; казалось, они знали заранее, что не смогут понять эти причины. Мисс Робинсон не хотела, чтобы она шла вниз к ланчу с припухшими от слез глазами. Могло показаться, что уроки слишком трудны для нее, а мисс Робинсон боялась, что переутомление ученицы на уроках может вызвать мысль о некомпетентности гувернантки.
К счастью, в этот момент пришла Джейн, чтобы сказать, что верхом на лошадях приехали мастер Фрит и мисс Алиса Дейнсборо и спрашивают, не может ли мисс Аманда поехать с ними на утреннюю прогулку.
– Да, пожалуй, – сказала мисс Робинсон. – Вы хорошо поработали сегодня утром. И ветер высушит ваши слезы. Но, Аманда, пожалуйста, старайтесь не поддаваться так легко своим чувствам. Леди это не подобает.
– Я стараюсь... очень, мисс Робинсон.
Аманда спустилась вниз к конюшням и попросила молодого конюха оседлать для нее Гоббо. Лошади Дейнсборо нетерпеливо били копытами у замощенной коновязи, а Фрит и Алиса бегали в саду.
– Привет! – закричал Фрит. – Вот и Аманда.
Аманда пошла им навстречу. Фрит был высокий и очень красивый юноша. Ему было уже почти семнадцать лет – почти мужчина; Алиса считала, что он замечательный, ибо сама она была невысокой кроткой девочкой возраста Аманды.
– Здравствуй, Ниобея[2]2
Ниобея – согласно греческой мифологии, пострясенная гибелью детей, Ниобея окаменела от горя, а из ее глаз вечно лились слезы; олицетворение скорби.
[Закрыть]! – продолжал Фрит. Он был, по сути, очень добрым, но беззаботным – сперва говорил то, что приходило ему в голову, а потом думал.
– Ниобея? – спросила Алиса, которая, как говаривал Фрит, была безнадежно тупа во всем, кроме женских дел – рукоделия и порядка в кладовках. – Ты имеешь в виду Аманду?
Аманда потрогала свои щеки.
– Все еще заметно?
– Не имеет значения, – ответил Фрит. – Уже не очень заметно. И на Ниобею ты не похожа. Ты вовсе не гордячка, и я не думаю, что ты когда-нибудь над кем-либо насмехалась. Ты попросила приготовить себе Гоббо?
– Да.
– Ну, тогда идем.
– Фрит сказал, что мы должны приехать и спасти тебя от этого старого дракона, Робинсон, – заметила Алиса.
– Никакой она не дракон. Она на самом деле очень милая.
– О, Аманда, – вмешался Фрит, – ты бы и для дьявола нашла извинения.
Они выехали со двора и направились вниз с холма по дороге к морю. Утро было теплое, дул слабый юго-западный ветер; Аманда с удовольствием вдыхала смешанные запахи моря – пахли морские водоросли, соленая морская вода, промасленные снасти морских судов и еще что-то волнующее, чей запах, как говорили некоторые, морские ветры приносили из Испании.
Фрит ехал впереди, выбирая дорогу; он направлял лошадь по самым опасным тропам на отвесных скалах и изредка оглядывался, чтобы удостовериться, что с девочками все в порядке. Он привел их к отлогому морскому берегу.
– Наперегонки! – закричал Фрит, и они галопом поскакали по берегу, покрытому в то утро песком, хотя еще накануне здесь виднелись скалы. – Должно быть, ночью был сильный ветер, – заметил Фрит, – столько песку нанесло.
Он выиграл гонки; Аманда была уверена, что он всегда, когда захочет, будет победителем.
– Ваша беда, девочки, в том, – сказал Фрит, – что вы не даете лошадям волю. Вы боитесь. Вам не следует бояться.
Когда Фрит устал от гонок, они оставили пологий берег, и он снова ехал впереди них по тропе в скалах.
– Один неверный шаг, – воскликнул он ликующе, – и вы покатитесь... кубарем вместе с лошадьми, и это будет конец для мисс Аманды Лей или мисс Алисы Дейнсборо.
Не такой уж он бессердечный, думала Аманда, на самом деле он добрый. Просто он хочет постоянно привлекать внимание своей собственной храбростью, своей значительностью.
– Нам не надо этого говорить, – громко ответила она. – Мы знаем.
– Что вы знаете? – отозвался Фрит.
Этого она сказать не могла, все это было слишком сложно; кроме того, теперь он вел их «дорогой контрабандистов», тропой в скалах, которая за деревьями не была видна снизу. Они продирались сквозь заросли, и ветки могли бы исхлестать путников, если бы они осторожно не придерживали их; одна ветка, неожиданно вырвавшись, едва не стянула Алису с лошади.
Аманда сказала:
– У нас новая служанка. Она из домишек с западного берега гавани.
– Неужели опять из семьи Треморни? – спросила Алиса.
– Да... Лилит.
– У них там есть смугляночка, – заметил Фрит.
– Это она и есть.
– Они такие чумазые... все они, – неприязненно сказала Алиса.
– Она довольно странная, – начала Аманда.
– Странная? Почему ты так решила? – заинтересовался Фрит.
Но это снова было одно из тех смешанных чувств Аманды, которое она не могла выразить.
– О... я не знаю... просто странная, и все.
Они подъехали к домикам деревни Келлоу, и несколько ребятишек выбежали взглянуть на них и поклониться, прикоснувшись к волосам; они видели, как это делали их родители, приветствуя знатных людей.
Фрит бросил им несколько монет. Такой вот он был. Ему нравилось, что им восхищаются, но он хотел в то же время, чтобы его любили. И гордости он не был лишен, поэтому притворялся безразличным, когда дети визжали от удовольствия, и не оглядывался на них.
– Фрит, – спросила Аманда, – который час? Мне нельзя опаздывать к ланчу.
Фрит вынул часы и взглянул на них.
– Времени осталось мало, – ответил он, и они пустились галопом до усадьбы Леев.
Как бы высокомерно он ни держался, полностью подчинив себе всех в доме отца, в чем Аманда была уверена – ибо все знали, каким покладистым человеком был его преподобие достопочтенный Чарлз Дейнсборо, любивший непринужденность, комфорт и покой в своем доме, – Фрит тем не менее мог представить себе трудность положения Аманды и всей душой сочувствовать ей.
И все же, когда они прискакали к поместью Леев, она увидела, что у нее осталось всего десять минут на то, чтобы подняться к себе в комнату и переодеться к ланчу. Она въехала со стороны лужайки для выгула лошадей и, пока Гоббо шел по высокой траве, заметила, что за зеленой изгородью кто-то прячется.
Она подъехала, испугавшись и понимая, что это кто-то из деревенских, но кто бы это ни был, он нарушил право владения, а на нарушивших это правило, если их обнаруживали, ее отец налагал большой штраф. Кроме того, слуги так боялись отца, что, как все живущие в страхе, они, казалось, постоянно искали какого-нибудь козла отпущения, на которого они могли бы указать отцу, чтобы отвлечь его внимание от их собственных недостатков.
– Кто вы? – окликнула она. Но она сразу узнала его еще до того, как он ответил, – это был брат Лилит. – Вы... вы нарушили право владения, – продолжала она, подъезжая.
– Да, мисс... я хотел...
Она наклонилась вперед и улыбнулась ему одной из своих нежных улыбок, вызывавших к ней симпатии множества людей.
– Я пришел повидать Лилит, – сказал он.
– Лилит – твоя сестра, я знаю. Она вчера пришла к нам.
– Да, мисс.
– Вам следует быть осторожнее. Если вас обнаружат здесь... вас предадут слуги.
– Я знаю, мисс. Понимаете... мы – близнецы... Мы всегда были вместе... до сих пор.
– Близнецы! – воскликнула Аманда. – И ты пришел посмотреть, все ли у нее здесь в порядке?
Он кивнул.
– Вы могли бы подумать, что она такая, что не уживется, мисс. Но она уживется...
– О да. Она уживется.
Он улыбнулся, и Аманда поняла, что мальчик очень волнуется за сестру. Он боится, что она будет вести себя так необузданно и ее выставят вон.
– Она знает, что ты придешь повидать ее?
– Нет, мисс. Я надеялся, что она выйдет. Я надеялся, что представится случай увидеть ее...
– Я... я ей скажу. Но тебе не следует оставаться здесь. Тебя могут поймать. Спрячься за кустами. Я скажу сестре, что ты здесь. – Она заметила обожание в его взгляде, и ей это было приятно. Возможно, она немного походила на Фрита, старавшегося, чтобы деревенские дети восхищались им и любили его.
Она въехала в конюшню и передала Гоббо молодому конюху. Войдя в дом, она увидела, что у нее осталось всего пять минут на то, чтобы переодеться к ланчу.
Она бегом поднялась к себе в комнату и переодела платье. Мальчик должен будет подождать. Но как он может ждать, пока они позавтракают? Его могут схватить, если кто-нибудь из слуг окажется на лужайке для выгула лошадей. Она схватила шнурок от звонка и трижды резко дернула его. На звонок пришла Бесс.
– Мне срочно нужна Лилит. Скажите ей, чтобы она поторопилась. Это очень срочно.
Но Лилит задерживалась, часы тикали и тикали. Хоть бы в столовой произошла задержка с началом ланча. Наконец Лилит пришла, она вошла медленно и с вызывающим видом.
– Твой брат-близнец пришел повидать тебя, – сказала Аманда. – Он прячется на лужайке для выгула лошадей. Будь осторожна. Держись поближе к зеленой изгороди, и тебя не заметят. В это время дня там довольно спокойно.
Лилит, широко раскрыв глаза, с удивлением смотрела на нее.
– Иди скорее, – продолжала Аманда. – И будь осторожна. Аманда заторопилась мимо Лилит и вниз по лестнице в столовую.
Она открыла дверь; голос отца звучал громко, как всегда, когда он заканчивал благодарственную молитву. Они знали, что она вошла, но сделали вид, что не заметили ее появления, тем более что глаза их были закрыты и предполагалось, что они дружно благодарят Бога за предстоящее ниспослание им пищи.
Стрит стояла на коленях у буфета, тоже с закрытыми глазами. Бесс приоткрыла глаза и с сочувствием посмотрела на Аманду.
Закончив молиться, мистер Лей открыл глаза и холодно посмотрел на дочь.
– Папа, – начала Аманда, – мне очень жаль...
– Мне более чем жаль, – прервал он ее, – я глубоко скорблю. Чем можно объяснить такое поведение?
– Я... боюсь, что я задержалась вне дома.
– Ты задержалась! Ты ездила верхом, я полагаю, и так эгоистично была занята собственным удовольствием, что даже не подумала, как мы с твоей матерью страдаем. Ты заставляешь нас бояться, что мы не удостоились твоего уважения. Это, возможно, не важно в сравнении с твоим прегрешением перед Богом. Я обращался к Нему. А ты приходишь поздно и врываешься к нам. Ты приходишь поздно. Ты решила обойтись без благодарности нашему Господу за то, что стоит на моем столе.
– Папа... – безнадежно начала она. Но он отмахнулся от нее.
– Ты пришла разгоряченная, непричесанная. Не считай, что если я не придаю значения твоим оскорблениям в адрес нашей семьи, то я не придам значения такому поступку в отношении Бога. Немедленно отправляйся к себе в комнату. Ты не будешь принимать участие в трапезе, к которой не считаешь нужным являться вовремя. Ты будешь оставаться в своей комнате до тех пор, пока тебе не будет позволено выйти из нее.
Под укоряющим взглядом матери, испуганным взглядом мисс Робинсон и сочувствующими взглядами Стрита и Бесс Аманда вышла из столовой.
* * *
Мисс Робинсон поднялась к Аманде тотчас после ланча.
– Ваш отец очень сердит, – сказала она. – А ваша мать очень опечалена. Завтрак прошел в полном молчании. Я не нахожу слов. После всего, что я сделала...
Аманда обняла гувернантку:
– Мне очень жаль, Робби. Это не ваша вина. Я им скажу, что вашей вины в этом нет.
– Ваш отец велел вам немедленно прийти к нему в кабинет. Следует поторопиться. Но прежде всего причешитесь. Голова похожа на воронье гнездо. А руки чистые? Ну, торопитесь же, дитя. Крайне неразумно заставлять его ждать.
Аманда молча пригладила волосы; руки мыть не стала. Проходя по галерее, она взглянула на портрет деда, который, как ей часто думалось, слегка поддразнивал ее, подбивал ее быть смелее и не обращать внимания на то, что они считают ее такой скверной. Она спустилась по лестнице в холл и постучала в дверь кабинета отца.
Она не любила эту комнату. В ней было темнее, чем где бы то ни было в доме; ее окна были почти полностью закрыты плотными шторами неопределенного серо-коричневого цвета. В комнате преобладали блеклые тона; ничто в ней не напоминало о прежних владельцах; это был рабочий кабинет ее отца, обставленный по его вкусу.
Аманду попросили войти.
Он не сразу поднял голову, но, когда наконец посмотрел на нее, его взгляд был почти сочувствующим, а вернее, презрительно-сочувствующим.
– Вот как... ты пришла. Неужели ты – моя дочь? Возможно ли это? – Посыпались вопросы, на которые он не ждал ответа, поэтому она скромно стояла в длинном синем шерстяном платье, сжав за спиной руки и опустив глаза. – Почему ты опоздала ко второму завтраку? – спросил он.
– Я очень виновата, папа. Я забыла о времени.
– Ты забыла о времени! «Всему свое время». Иногда я не могу понять, что из тебя получится. Тебя не заботит, как ты огорчаешь меня и свою мать. Ты дурно себя ведешь, и иногда мне думается, что ты находишь наслаждение в своих дурных поступках. День за днем я наблюдаю, как ты почти радостно готовишь себе дорогу в ад. Я спрашиваю себя, что это за чудовище, которому я помог появиться на свет. Ты не чувствуешь никакой ответственности? Если ты огорчаешь меня, своего земного отца, то как должен быть огорчен твой Небесный Отец? Молчишь. Итак, ты сердишься?
– Нет, папа. Мне очень жаль, что я огорчила вас и Господа. Я не хотела делать этого.
– Сомневаюсь, что ты сожалеешь. Сомневаюсь, что ты когда-нибудь даже подумала о своей порочности.
Отец встал и, оперев руки о стол, наклонился в ее сторону. Он начал говорить о дороге в ад, о том, как люди сперва неосознанно скатываются по этой дороге, как дьявол подстерегает их на каждом шагу, всегда готовый завладеть их душами.
– Преклони колени вместе со мной, – закончил он наконец. – Мы будем просить Бога помочь тебе. Мы приложим все старания; мы бросим дьяволу вызов.
Она опустилась на колени. Даже ковры в его комнате были грубые; ему нравилось жить подобно монаху в келье. Он был так безупречен, что все другие казались ему порочными. Его голос звучал непрерывно, и когда он наконец дал ей знак подняться, она не помнила ничего из того, что он говорил, кроме того, что все это было о ее порочности.
Наконец он вынес приговор:
– Ты отправишься к себе в комнату и будешь сидеть и сегодня, и весь завтрашний день на хлебе и воде. Уроки учить будешь в своей комнате, выучишь наизусть двадцать пятый псалом и завтра вечером расскажешь его мне. Будешь сидеть на хлебе и воде до тех пор, пока не сможешь рассказать его без запинки. А теперь иди. И старайся исправиться. Не только ради меня, не только из любви к Богу, но и ради своей бессмертной души.
После ухода дочери мистер Лей сел к столу и закрыл лицо руками. Образ дочери, недавно стоявшей перед ним, был как живой перед его мысленным взором; ее рыжие волосы напоминали ему волосы его отца; взгляд ее глаз, как ни старалась она выглядеть смиренной, был если и не дерзок, то полон тайн. Он вспомнил поведение отца после одного из многих случаев его озорства, когда вся округа обсуждала ту, последнюю, скандальную его выходку. Он вспоминал, каким очаровательным старался быть отец, каким нежным и кающимся, какие комплименты расточал он жене, называя ее самым очаровательным существом в Корнуолле.
Ему казалось, что в лице Аманды он видел то же выражение. Порочность проявилась через поколение в этой девочке.
Он мог закрыть глаза и тотчас представить лицо отца, не красивое, а такое, каким оно было в последнее время, – покрасневшее от вина и расплывшееся от распутства; врачи пускали ему кровь, а он бушевал, так как они запретили ему пить виски; он вспомнил, как больной отец поднялся и искал бутылку с виски, спрятанную от него по приказу врачей. Он свалился с лестницы и лежал в холле со сломанной шеей, раздавленный всеми своими грехами.
Мистер Лей снова опустился на колени и молился за душу отца, которая, как он был убежден, обречена на вечную муку; молился и за то, чтобы ему было дано избавить дочь от ее сатанинской скрытности.
Он говорил об Аманде с Чарлзом Дейнсборо, но Дейнсборо, как он понял, слишком любил покой и комфорт, что не подобает настоящему служителю Господа. Мистер Лей с недоверием относился к его громкому, здоровому смеху и к его терпимости по отношению к собственным детям. «Аманда? – ответил Дейнсборо. – Славная малышка. Мои двое очень любят Аманду». Как будто благодаря тому, что девочка пришлась по душе двум его детям, она являет собой образец всех добродетелей. Дейнсборо слишком легкомысленный человек; он просто дурак. От него нечего ждать помощи.
В дверь робко постучала миссис Лей; он ответил, чтобы она вошла, но с колен не поднялся. Он сделал ей знак присоединиться к нему и снова громко молился за спасение их порочной дочери.
– Аминь, – наконец сказал он.
– Аминь, – эхом отозвалась Лаура.
– Наша дочь – трудная задача для нас, – сказал он, поднимаясь.
Лаура была ему благодарна за то, что он назвал Аманду их дочерью. Бывали моменты, когда он говорил «ваша дочь». Она посчитала это добрым знаком.
– Я боюсь за ее будущее, – продолжал он.
– Это так легко... когда человек молод и беззаботен... забыть о времени. Боюсь, что со мной это тоже случается.
– Ее учили почитать своих отца и мать, а она так глубоко нас оскорбила. Не могу сказать, что это впервые. Она нарушила одну из Божьих заповедей. «Почитай отца твоего и мать твою...» Не старайтесь оправдать свою дочь, миссис Лей. Если ей позволить нарушить одну заповедь, она может нарушить и другие. Ее порочность может усугубиться тем, что она единственный ребенок.
Лаура опустила глаза. Вот она, вторая тень, еще одна проблема, не дававшая ей покоя. Два выкидыша, а потом Аманда. Потом еще два выкидыша, а сына нет до сих пор. Она до ужаса боялась беременности. Ритуал, предшествующий тяжелым месяцам беременности, ее тоже отталкивал. Каждый вечер, когда они вместе сидели в гостиной, она страшилась услышать те слова: «Я приду к вам сегодня вечером, миссис Лей».
Вчера, глядя из своего окна, она увидела, как Джейн Треморни разговаривала с сыном фермера Полгарда, приехавшего на двуколке с пони и привезшего яйца и молоко; она наблюдала за неловким и застенчивым фермерским сыном, с которым заигрывала Джейн с грубоватыми шутками, к которым часто прибегают женщины низших классов в отношениях с молодыми мужчинами. Как они могут? Если бы они только знали! А им, похоже, это нравится; но они, конечно, не так утонченны, как благородные дамы.
– Я уверена, – торопливо сказала она, – что вы в этом случае поступили как должно. Я убеждена, что мы увидим ее, твердо стоящей на верном пути.
Он наклонил голову, а она продолжала стоять перед ним, горя желанием поскорее уйти и не смея сделать это, страшась услышать далее, что вечером он пожалует к ней.
Наступили сумерки, и Аманда была в комнате одна. «К Тебе, Господи, возношу душу мою; Боже мой, на Тебя уповаю, да не постыжусь, да не восторжествуют надо мною враги мои».
