Текст книги "Кельтская волчица"

Автор книги: Виктория Дьякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Ты приказал изобразить ее голову, чтобы никогда не забывать о ней? – спросила она Мазарина, пока оба охотника приводили горницу в порядок. Тот некоторое время молча смотрел в выбитое Демоном окно на расстилающийся за ним черный лес, озаренный сиянием Луны, потом пожал плечами и ответил, не поворачиваясь: – я не понимаю, какую голову, о чем ты, Софья?

– Когда она схватила меня, я заметила, что ее голова один в один похожа на голову Медузы, изображенную над камином в заброшенном монастыре, – объяснила княжна Андожская, подходя к нему ближе. Командор повернулся к ней, взгляд его черных глаз лучился на нее, мягкий и теплый.

– По – моему, ты забываешь, моя дорогая княжна, – проговорил он, – что Старо-Прилуцкий монастырь построил вовсе не я. Когда я появился здесь, на Белозерье монастырь существовал уже почти что триста лет.

– Но кто же отважился в православной обители изобразить лик античного существа? – недоуменно пожала плечами Софья.

– Это сделала его настоятельница Аксинья, – отвечал ей Командор все также невозмутимо, – не забывай, что комнаты, которые я занимаю теперь, прежде считались гостевыми – в них настоятельница помещала приезжих к себе высокопоставленных церковных визитеров. Там она соблазняла их, и в ласках, а особенно после них, они и сами нередко видели воочию, как схож лик Медузы с лицом их прекрасной любовницы. Многие из них, слывшие далеко не глупцами и даже святые подвижники, супротив всех принесенных обетов пленялись колдовскими чарами восхитительного тела настоятельницы, когда она представала перед ними обнаженной. После же они горько раскаивались, попадая во власть Демона, но уже не могли высвободиться из нее…

– Так значит Аксинья тоже… – Софья и сама побоялась выговорить вслух свою догадку

– Да, да. Ты права, – подтвердил ей Командор, – она тоже являлась воплощением Белиала на Белозерье. Пожалуй, что даже самым первым его воплощением, еще поперед княгини Евдокии Романовны. Ведь Старо-Прилуцкий монастырь пустовал с дней церковного раскола, когда он горел в первый раз. Тогда это был мужской монастырь, богатый и известный по всей округе. Поэтому, спускаясь по подземным его галереям, ты видишь захороненных там монахов, а не монахинь. Женский монастырь появился здесь гораздо позже, как раз тогда, когда я прибыл сюда по установлению из Петербурга, а вскоре вслед за мной явился сюда и Белиал. Ему очень нужен был хороший повод, чтобы обосноваться здесь. И повод такой нашелся. Белозерская молодуха Катерина, прозванная всеми Облепихой вместе со своей сестрой Фимкой занимались тайком ведовством и за то брали с окружного люда плату. Такие подружки вполне подходили для Белиала. Он подкараулил Катьку на зимних Катеринкиных гуляниях в Белозерске и внушил ей такую страсть к Семке-стрельцу, что та готова была на все, лишь бы Семку в любовники себе заполучить. Всяко пытались они с сестрой стрельца того соблазнить, но он больно уж сильно к другой девице прикипел – ничего у них не получалось. Вот тогда за дело взялся Белиал. С Семкой он справился быстро. Но устроил все так, что уж Семка тот сделался Облепихе не нужным, покорил ее Белиал красотой своею и стал ей ненаглядным возлюбленным до самого скончания дней ее.

Только в косоротую Облепиху воплощаться Демону вовсе было не интересно, он для себя получше развлечение нашел. Приняв образ наставницы Аксиньи, он затеял возродить Прилуцкий монастырь и сотворить из него рассадник греха. Вот тогда и приготовил он себе апартаменты, украсив их головой Медузы и прочими изысками. Кстати, Медуза над камином вовсе даже не проста – через ее открытый рот вполне хорошо слышится, что говорится в комнате. И Аксинья нередко пользовалась этой хитростью, спрятавшись в соседней келье. И через тот же открытый рот Медузы можно запускать сонный или отравленный дым, незаметный ни носу ни глазу – так она кое-кого намного досрочно отправила на свидание с Господом, а точнее с дружками своими Асмодеем и Азазелем, так как перед тем как усыпить – соблазнила.

Распутство монахинь в обители переполнило чашу терпения окрестного люда. Решили они покончить с бесовщиной своими силами. Напали на монастырь ночью да и сожгли его во второй раз, вместе с сестрами-распутницами. Однако Аксинья спаслась. Она давно уже проведала, что монахи, жившие в обители в старину, соорудили немало подземных ходов под ней, а один из них вел почти к самому болоту, где прежде стоял домик святых отшельников, молившихся там в уединении, подальше от мирского шума, а потом на месте лачуги их отстроился крестьянский двор, перешедший по наследству к бабкам Фимке да Облепихе. Вот по этому подземному ходу и бежала Аксинья из горящей обители прямо к бабке Облепихе в объятия, а притом еще всю церковную угварь драгоценную с собой прихватила.

После бунта Аксиньей больше уж явиться на Белозерье Демон не мог, так он подстерег молодую княжну Евдокию Ухтомскую – к ней и привязался, выискав новое себе воплощение. Ну, а с бабкой Облепихой дружбу он водил до самого конца, пока не отравил, наскучив ею.

– Боже, я ведь ничего не знала об этом, – Софья в отчаянии всплеснула руками. – Я бы ни за что не оставила здесь Ермилу с Данилкой!

– Да мы не в обиде, матушка Сергия, – откликнулся Данилка и крякнув вдарил кулаком по ножке деревянного стола, вставляя ее на место: – вот и порядочек, – удовлетворенно заметил он, – послужит еще. Мы покуда тебя матушка поджидали, с господином вот, – он бросил на Сан-Мазарина быстрый, зоркий взгляд и отряхнул руки: – мы тута у бабки нашей Облепихи столько добра наглядели, вона в том подполе лежит. Сундуков там у нее – хоть на царское приданое выставляй, а средь прочего икона Иверская из монастыря сгоревшего…

– Господин с ревизией из Белозерска прибыл, – только сейчас Софья вспомнила о том, что никак не представила графа де Сан-Мазарииа княжеским дворовым и потому растерялась: ведь она не могла рассказать по правде, кто он таков.

– Я по государеву указу ревизию пахотных земель провожу, – пришел ей на помощь Командор, – государь наш Александр Павлович реформы обширные готовит, вот и хочет знать у кого что есть на хозяйстве…

– А… – Данила как-то равнодушно пожал плечами, – так ведь это Вам к нашему барину надобно. У нас с Ермилой какое хозяйство – все княжеское. Вы уж в усадьбе были? Как там у боярыни Елены Михайловны здоровьице?

– Нет, господин ревизор в усадьбу еще не добрался, он на месте осматривался, – ответила за Командора, сообразив, Софья, – а в усадьбу он своего секретаря направил, Петра Петровича Сверчкова. Он там пока один справляется. А Елене Михайловне лучше стало, мне доподлинно известно, – продолжала она, – она уж и с постели встает и на поварне всем верховодит к обеду да ужину, как бывало.

– Ну и славненько, – обрадовался Данилка, – Господи, спаси! – он повернулся и покрестился на образ в углу. Потом уселся на лавку рядом с молчаливым Ермилой. Спросил осторожно, похлопывая себя ладонями по коленям:

– А чего ж с добром Облепихиным делать, а, матушка? Ворованное все?

– Про то князю Федору Ивановичу доложить следует, – отвечала Софья, взглянув на Командора, – а уж там, как повелит князь. Все, что из монастыря украдено надобно обратно в обитель вернуть.

– Верно, верно, – обрадовался Данилка, – только вот когда мы князя-то увидим? Сколько нам еще здесь быть-то должно, матушка?

На мгновение воцарилась тишина. Одинокая свеча в углу избы перед черной безликой доской, бывшей сто лет назад иконой, все горела, мотался огонь – из пазов избы продувало над божницей ветхой. Двигались тени по темным бревенчатым стенам, вскидывались по углам – не то рука, не то нога. В тишине казалось слышалось кряхтенье давно уже померших приживальцев Облепихиных – вши, клопы, приговаривали они, почесываясь от зуду, наказанье человеку от Господа, а бороться с божьим наказанием – грех душе.

– Сколько вам оставаться здесь? – проговорила Софья неуверенно и присев на лавку против Данилки, пожала плечами: – Я и сама не знаю. Вроде про себя понимаю, что дальше нечего тянуть. Пора уж известить князя Федора Ивановича, что погиб на охоте сынок его Арсений, а вот все духу не хватает. Как представлю, что убью в родителях его старых последнюю надежду, как заголосят они в рев – сердце останавливается, так жалко их. Ладно бы он хоть не покусан был. А так… Как без кожи на лице да на голове старикам покажешь – ведь на месте кончатся от ужаса…

– Но ведь в яме сырой, без молитвы, без родительской слезинки – и того хуже, – подал голос Ермила, – рано или поздно выплывет правда-то, никуда ее не спрячешь.

– Что верно, то верно говоришь ты, Ермила Тимофеевич, – вздохнув, согласился с ним Данилка, – нам то с тобой каково? Что ж так никогда в усадьбу глаз не казать, по лесам шататься? Князь Арсений Федорович пропал, да и мы вслед за ним – выходит. Ну, как бабка Пелагея тоже в старости лет от горя умом тронется, да и мать моя тоже – за что ей такое? А уж про Дуняшу, зазнобу мою, и подумать страшно. Позабудет-другого найдет, – пригорюнившись, молодой охотник поник головой. Ермила же только кивнул равнодушно, он по-прежнему пребывал в отрешении, словно ядовитые чары прекрасной Жюльетты все еще витали над ним.

– А того, – вдруг встрепенулся Данилка, – а Буренку мы – то что искать тоже не пойдем? Может она вовсе болезная, так ей к дохтуру надо. Что ж она так и будет слоняться по лесам?

– По лесам она слоняться не будет, – проговорил, нарушив долгое свое молчание Командор. – Я так полагаю, вы и сами сообразите, что рассказывать всему народу окрестному, чего видели да слышали на Облепихином дворе не нужно. Никакая она не мадам де Бодрикур. Она – воплощение нечистой силы. А фамилию де Бодрикур она приобрела себе, удушив ядом красавицу-герцогиню в Пуату, которая как раз носила такую фамилию и вдовствовала бездетной. Так что в усадьбу в ближайшее время французская гувернантка не вернется. Что ж касается ее здоровья, – он мрачно усмехнулся, – ее здоровью позавидует дюжина мужчин, сил у нее предостаточно и в лесу она не заблудится.

– Во-на как! – присвистнул Данилка и подтолкнул Ермилу под бок локтем: – ну, так если и Буренка нечистая сила, то теперь я и сам готов креститься, что была белая волчица, чего ж ей не быть! Зря я сомневался.

– Где ты похоронила Арсения? – спросил Сан-Мазарин, взглянув Софье прямо в глаза, – ты помнишь это место?

– Конечно, помню. Да если я и забуду, они-то помнят, – она кивнула на обоих охотников, – с закрытыми глазами найдут, не то что в темноте. Верно, Данилка? – спросила у молодого.

– Верно, так и есть, – подтвердил тот, раскачивая ногами в стоптанных сапогах.

– Надо посмотреть на него, – продолжал Командор, – вполне может оказаться возможным, что покусы волчицы удастся скрыть и придать погибшему юноше прежний его облик. Тогда можно смело отвезти его в усадьбу и пусть отпоют и похоронят со всеми обрядами.

– Ты, верно, знаешь такие способы? – с робкой надеждой осведомилась Софья.

– Неужто ты все еще во мне сомневаешься? – в ровном невозмутимом голосе Командора послышался упрек, он перешел на французский, чтобы оба охотника не поняли, что он собирается сказать дальше: – Ты все время сомневаешься во мне, София. Я уж не говорю о том, что ты удосужилась не один раз поверить в россказни Демона, ты и сама не отстаешь от него в вымыслах – чего только стоят твои подозрения, будто я намеренно изобразил сестрицу Мазарин, чтобы любоваться ею ночами в покоях…

– Я признаюсь, что испугалась зря, – проговорила София, отвечая Командору на его языке, – но мне казалось, что она во многом подготовлена лучше, чтобы понравиться тебе. Во многих ее магических и ученых знаниях, например…

– Мазарин не известно ничего такого, чтобы не было бы известно мне, – на бледных губах Командора промелькнула быстрая, едва заметная улыбка: – к тому же все ее знания отдают изрядной примесью безумия. Ведь она видит мир только с одной стороны – со стороны дома на Черных холмах, со стороны Люциферова царства. Единственное, в чем мне очень тяжко тягаться с ней, так это ее неутомимое и тонкое коварство, обитель всех дьявольских, испорченных натур. Именно потому до сих пор со всей моей недоверчивостью и осторожностью, мне не всегда удается раскрывать ее ловушки. И до сих пор так и не удалось найти и уничтожить Халила. Но тебе следует знать, София, ты не должна сомневаться в моей любви к тебе. Это же, верно, только глупость, моя дорогая! Настоящая женщина, таинственная и безыскусная одновременно – с ней не сравнится никакое исчадие ада, потому что жизнь, Софья, всегда побеждает смерть. Потому я прошу тебя, забудь свою ревность к Мазарин. Ведь тем самым ты создаешь ей пристанище в своем сердце и препятствуешь мне найти верный путь к Халилу. Мне тоже необходимо знать, что ты не сомневаешься во мне, – он с теплотой сжал ее руку. Потом взор его блестящих черных глаз, отливающих при блеклом свете перламутром, снова обратился к лесу за окном.

– Я не слышу ни единого движения зверя, ни единого шороха птицы, – проговорил он.

– Это что-то значит? – спросила она тревожно, ощущая что сердце, пока вроде и без причины забилось сильнее.

– Да, кое что значит, – подтвердил Командор, – во всяком случае то, что Демон все еще бродит вокруг дома, он не ушел на остров. Демонам удается часто принимать облик того или иного зверя, но у них в отличие от светлых ангелов никогда не получается заключить союз с истинными природными тварями. Они могут двигаться целой ордой, их не выдаст ни одна треснувшая веточка, даже листья не зашуршат. Но единственное, что говорит об их присутствии – птицы перестаю петь, а звери прячутся или проявляют отчаянное беспокойство. Внезапная тишина в лесу всегда говорит о присутствии злых сил.

– Но почему же она не идет на болотный остров? – озадаченно спросила Софья. Командор не успел ответить. Наскучив слушать чужую, непонятную речь, Данилка отдернул вышитую меленькими поблекшими цветками запону па поставце, взял оттуда деревянные плошки. Притянул с кладовки неоткрытый еще жбан хмельного пива – взамен прежнего, разлитого Жюльеттой по полу, – а ири нем большой кусок просоленной яловичины да два каравая ржаного хлеба. Все это он водрузил на стол и принялся строгать охотничьим ножом, напевая под нос скоморошьи приговорки.

– Коль сегодня не пойдем Арсения Федоровича выкапывать, – откусив мяса, поделился он соображением с Ермилой, – до света ждать придется, то надо ж и подкрепиться после драки-то с нечистой силой. Вот и господина ревизора угостим с радостью, – вы присаживайтесь к нам, матушка Сергия, да мусью зовите, мы так очень даже с радостью угостим. Или господин пива не пьет?

– Ты пьешь пиво мужицкое, Мазарин? – с улыбкой спросила у Командора София, – не побрезгуешь?

– Тамплиеры, моя дорогая княжна, – отвечал он, откидывая черный бархатный плащ с оторочкой из седой лисы, – никогда брезгливы не были. Хлебом сушеным и водой затхлой подолгу в походах довольствовались. Потому за угощение – благодарен, не откажусь.

– Так присаживайся с нами, мусью ревизор, – пригласил Данилка, с широкой улыбкой разливая пиво по плошкам, – как тебе у нас на Белозерье? Дивно, небось? Все не по-вашенски, не по-столичному. Я вот в Белозерске всего раза два бывал. Тама Аникеев кабак стоит, видал, поди, – продолжал он все также задорно, – вроде здешнего Облепихина двора. Отстроен не хуже. Теперича так и не строят вовсе. В старину-то, господин ревизор, лесу не жалели, фундамент при всякой избенке каменный клали. Пол земляной, потолок курной и крыша с дымником. Печь как здесь – разгородит всю горницу пополам, от нее палата на ту и на другую сторону. В зиму лютую любо погреться на них. Двери ж как в сарай, хоть на тройке поезжай – колесом косяк не заденешь… – не слушая веселую, разбитную Данилкину болтовню, Софья со все нарастающей тревогой следила взором за Командором. Тот внешне сохранял привычное для себя спокойствие, пиво пил, на разговоры молодого охотника далее головой кивал. Но уж зная Мазарина почти что сотню лет, она была уверена, что внутренне он остается в крайнем напряжении. И было от чего. Сообщение о том, что Демон все же не ушел за болото мгновенно лишило Софью наступившего было расслабления сил. Неужели у Жюльетты еще хватит сил для дальнейшей схватки? Назойливый, всепроникающий запах болотной воды ветер приносил постоянно, но сколько не вслушивалась Софья, она по-прежнему не могла уловить ни единого спасительного шороха в лесу – весь лес как будто замер. Поговорив о питухах, которые извечно устаивали в Белозерских кабаках смуты и их голых выгоняли на улицу, когда уж вовсе не оставалось ничего, что в карты да на выпивку можно было бы заложить, Данилка снова завел речь о молодом князе Арсении Федоровиче:

– Вот ведь как бывает, – рассуждал он, поглядывая на мрачно пьющего Ермилу, – вовсе ведь и не родной сынок князю Федору Ивановичу Арсюша приходился. А как к нему князь наш сердцем прикипел. Души не чаял. А ведь где-то, надо ж такому случиться, у него небось и родные родители сыскались бы, если только не померли все давно.

– У Арсения Федоровича родной матерью весьма знатная дама была, – проговорил Командор негромко, но Софья вздрогнула, услышав его: – проживала она во Франции, в провинции Дофине, и носила имя графини де Рокен-Круа. Однако она была вынуждена уехать из родных мест, потому что ее обвинили в колдовстве: очень уж она увлекалась изготовлением зелий, порошков и снадобий. Как выяснили священники, использовала она мозги человеческие и кусочки ткани, в которой хоронили некрещеных младенцев, а также волосы и ногти мертвецов. Все это она варила в черепе обезглавленного разбойника. Тот же череп служил горшком и для вытапливания сала, из которого эта дама выделывала адские свечи, а после использовала их при поиске кладов. Считается, что свеча из человеческого сала выпадает обычно из рук, когда удается в самом деле обнаружить клад. Либо начинает трещать и гаснуть.

– Тьфу, ты, вот дела! – Данила только пристукнул пальцами по скамье, – как вот покушаешь всласть от таких рассказов да еще ночью?! И чего же ведовицу эту со свечками ейными к нам на Белозерье принесло? На какого беса?

– Да все на того же, какого мы нынче видели, – продолжал Командор. – Даме той грозил церковный суд и суровое наказание, так что бежала она из замка своего в одну ночь, прихватив с собой самые дорогие ее сердцу вещички. Попутешествовав по Европе, она обосновалась на Сицилии, где совратила местного священника, основательно знавшего латинскую и греческую словесность. Он слыл горячим поклонником некромантии. И его возлюбленная загорелась желанием узнать и увидеть что-либо из его искусства. Он утверждала, что у нее предостаточно храбрости, и она тверда и бесстрашна, так что ничего не боится. Вот однажды вечером сицилиец-капеллан сделал все необходимые приготовления, оделся по всем правилам и начал выписывать в старом церковном саду на земле крути с величайшими церемониями. Он принес много драгоценных благовоний, огня, а также смрадных снадобий.

Когда все было в порядке, он сделал в круге ворота, ввел свою возлюбленную в этот круг и начал читать заклинания. Длилось это довольно долго и в церковный сад на зов некроманта явилось несчитанное множество бесов. Тогда увидев их, священник сказал даме: попроси их о чем хочешь, и они все исполнят… Она и в самом деле хотела что-то сказать им, наверное, напроситься на знакомство с самим Люцифером. Но дальше случилось невероятное. Такого уж некромант вряд ли мог себе вообразить.

Как оказалось, все явившиеся темные силы принадлежали к легионам нашего знакомца, очаровательного демона Белиала, а тот как раз обосновался здесь на Белозерье, довольно удобно поселившись. Недотепа-священник вовсе не знал, что Белиал очень не любит, когда кто-то пытается навязывать его подчиненным свою волю. Тем он отличается от многих прочих Демонов, которые порой не прочь подсобить жалким людишкам в их потугах, не за бесплатно, конечно.

Почуяв издалека, что воинство его отлынивает от дел, Белиал неожиданно призвал их всех к себе. Демоны рванулись со скоростью света на зов своего командующего и… утащили с собой возлюбленную даму священника… То была очень серьезная атака, -

Командор перевел взор сверкающих черных глаз на Софию, – разведчики сообщили мне, что на кромке происходит что-то невообразимое. Целый сонм бесов желает воссоединиться со своим предводителем, и нам ничего не оставалось, чтобы их пропустить, в надежде, что Белиал и сам не захочет кормить на дармовщину свою обширную рать и всех отошлет обратно до поры до времени.

Так и случилось. Есть такие Демоны, которые любят создавать несметное столпотворение своих полчищ, нагонять тысячу страшилищ на одного несчастного человеческого отпрыска, или путать его гигантами невероятного роста, или выдумывать еще кого похуже. Белиал, как мы все убедились не раз, предпочитает играть соло и в весьма очаровательном облике. Погибнуть от его искушения порой действительно сопряжено с наслаждением. Тем он опасен вдвойне. Так что мы не просчитались. Отчитав свою рать за леность, Белиал сам выставил их всех за кромку, оставив всего с десяток, кому он поручил потрудиться над благоверностью монахинь в Старо-Прилуцком монастыре. Так что такой же невероятной крылатой и черной ордой демоны улетели прочь, дрожа перед своим господином, а он сам остался, прекрасный и очаровательный, творить дальше свои делишки. Вот только возлюбленную священника мадам де Рокен-Круа приспешники Демона так и бросили в панике на Белозерье. А от того священника она уже носила младенца под сердцем.

Конечно, пропустить ее появление в Белозерске никак не могли ни мы, ни тем более черный ангел Белиал. Он достаточно быстро поинтересовался, что за красавицу притащили его сподвижники, и она ему не понравилась в первую очередь потому, что не верила в искусителей, отдавая предпочтение иным помощникам Люцифера. А Белиал весьма обидчив и ревнив. Он все сделал для того, чтобы лишить ее помощи при родах, усыпив сиделку, а самой роженице подложил подушку, алая наволочка на которой была пропитана сладко пахнущим ядом. Она умерла, произведя на свет мальчика, умерла не в муках – легко, сама не заметила того, как отправилась в объятия своих длиннохвостых кумиров. Ведь я говорил, что действуя от собственного своего имени, Белиал не любит кровавых сцен. А мальчика, оставшегося без матери, унесли с собой нищие скитальцы, так как в Белозерске он родился в том самом Аникеевом кабаке, который славится повсюду извечным разгуляйством своих питухов.

Обычно нищие воруют младенцев, чтобы вызывать жалость. Они уродуют их и если дети погибают, прячут их по погребам в кабаках и на постоялых дворах, а коли остаются живы, их носят по деревням, выпрашивая милостыню. Арсению повезло больше. Государевы ищейки выследили стайку похитителей детей и чтобы избавиться от улики, малыша подбросили на двор князю, так он и стал там княжеским сынком Арсением Прозоровским, не имея при том в жилах ни капли русской крови, только кровь французскую да итальянскую.

– А что же случилось с отцом Арсения, – поинтересовалась потрясенная Софья, – с тем самым священником на Сицилии? Он оставался жив и не знал ничего о рождении сына?

– Он вскоре тоже умер, – ответил ей Командор, – его забили камнями окрестные крестьяне. Его обвинили в том, что своими связями с сатаною, он вызвал бурю, которой никогда до того не случалось на Сицилии. Погиб весь урожай и многие провинции оказались обреченными на голодную смерть зимой. А на Сицилии да и вообще в Италии издавна существуют поверье, что бури и грозы являются результатом колдовства – сам Люцифер тогда является из ада, чтобы забрать все, что принадлежит ему по праву. Так все подумали, что он явился, чтобы забрать и прислуживавшего ему капеллана и решили помочь падшему ангелу. Они так изуродовали тело священника, что того похоронили неопознанным, только через сто лет выяснилось, кто именно покоится в безвестной могиле под самой проезжей дорогой и то благодаря его последователю, присланному Римом настоятелю местной церкви, который по собственному почину пытался отмолить грехи предшественника и добиться его прощения на небесах.

– Выходит, что с самого рождения своего несчастный Арсений был посвящен Белиалу, – вздохнула Софья, – он был обречен на встречу с ним…

– Ну, почему же так? – к ее удивлению возразил ей Командор де Сан-Мазарин, – насколько мне известно князь Федор Иванович крестил долгожданного сынка, пусть и подкидыша, по всем церковным канонам в купели Кирилово-Белозерского монастыря в день сретения младенца Иисуса Христа под иконой Смоленской одигитрии. И ничто не воспрепятствовало ему в деянии том: ни икона не покачнулась, ни черная кошка дорогу не перебежала. Крест Арсению князь Федор Иванович попросил одеть тот, что сам в наследство от отца своего получил, тот, который оберегал его во многих сражениях – золотой с сапфирами вкрапленными. И лег мирно крест тот на грудку малыша, не оборвалась на нем золотая цепочка – никаких превратностей не произошло. А что значит это? Это значит, что чист был душой младенец, и что вовсе не черный демон Белиал, а светлый Ангел-Хранитель стоял у изголовья колыбели его, невинного, как и все новорожденные. Он не отвечал и не отвечает за грехи бесноватых родителей своих. Может, в том и состоял промысел Господен, чтобы Арсений не знал их, чтоб воспитан был благочестивыми и добрыми людьми, в богобоязненном православном доме. Только ведь никто не защищен от того, чтобы встретить на пути своем злую силу. Встретил ее и Арсений. Соблазнительную, прекрасную, медовую, закружила она голову ему, только в самом конце показала ужасные, кровавые клыки и отняла всю жизнь.

– Неужели Арсений допустил Белиала в Прозоровский дом? – ужаснулась Софья, – для чего ему?

– Как для чего? Для того, для чего и кличут всегда маэстро-искусителя: для наслаждения. Подрос молодой князь, закипела в нем, заиграла кровь, на девиц дворовых стал заглядываться частенько, прижиматься с ними по углам, лазить-шарить им под юбками руками потными. Тут и смекнул быстро черный демон, что пришло его время, и своего уже не упустил. Сказался гувернанткой, для него такое – пустяковый карнавал. Белиал и в искусствах сведущ – тоже ведь отчасти наслаждение великое, Белиал и в математике – горазд, и в философии, и в истории народов – сам все видел, точно знает. Все, что хочешь преподать может, да еще как – с блеском.

– Ох, и сказываете Вы, господин ревизор, – покачал головой Данилка, но волнение его сказалось в том, что плошку из-под пива на пол уронил, – надо мне поскорее на Дуняшке жениться, чтоб и ко мне какая нечестивая Бодрикурша не приклеилась…

– Так тебя твоя Дуняшка и спасет, – усмехнулся невесело Ермило, – а то от женок мужики не бегают тайком… А Демон этот, он только ждет, поджидает, когда побежит, все глядит и глядит…Вот так-то.

Ночь прошла в напряженном, тягостном ожидании. Демон блуждал по округе, но ничем, кроме пугающего безмолвия в лесу не проявлял себя. Намаявшись от его визита, Данила с Ермилой соснули на лавках, Софья же, прижавшись к теплому бочку печи не могла сомкнуть глаз. Командор вышел во двор, обошел дом и вернувшись в горницу, сел рядом с Софьей. Он обнял ее за плечи и привлек к себе. В какое-то мгновение ей сделалось необыкновенно тепло и уютно, но угрожающее молчание природы, сквозящее в выдавленное Демоном окно напоминало о недавно минувшей кошмаре и о вполне возможном новом, грядущем испытании.

Столкновение с Жюльеттой, казалось, сделало ее другой. Но в чем это выражалось точно, трудно было определить. Софья ощущала, что стала свободнее сердцем и умом, стала более терпимой, ощутив тесную связь с тем невидимым, что лежит в основе всех человеческих поступков, с извечной борьбой Добра и Зла в сердце каждого человеческого существа.

Время от времени Командор целовал ее в лоб и гладил по волосам. Ни ему, ни ей не хотелось произносить слов в тягостную ночь ожидания, которая разделяла неизвестный будущий день и тягостную ношу всех прошедших трагических дней, полных крови и проклятий.

Под утро поднялся сильный ветер. Он гнул деревья, трубно гудел в их вершинах, срывая с ветвей последние, пожухлые листья. Когда же он стих, столь же внезапно, как и налетел, оказалось, что почти все

деревья стоят совершенно оголенные, потеряв свои одеяния недели на две раньше срока. Лес по-прежнему стоял тихим, но в нем больше не чувствовалось угрозы – он возвышался прозрачно-нехоженым вокруг покосившегося, старого Облепихина двора и даже с крыльца можно было разглядеть большое множество груздей, которые прежде скрывались под листвой.

Потянувшись так, что заскрипела старая березовая лавка, Данила встал, покрестился широко на икону, разжег перед ней задутую ветром свечу и почесывая грудь под синей холщовой рубахой с красными треугольными вставками под мышкой, вышел из избы. Огляделся – сразу грибы приметил.

– Матушка Богородица! – воскликнул, стукнув звучно ладонью о ладонь: – сколько груздаков – видимо не видимо, насолить можно столько, что на всю зиму хватит не то что усадьбу, все окрестные деревни прокормить, – развеселившись прихлопнул по тканым холщовым портам с зепными карманами красными, ударил каблуками по трухлявому крыльцу, пританцовывая, позвал: – Гей-гей! Ермила Тимофеич, глянь, чего сделалось-то. Сколько нам всячины грибной Господь послал! На варюху, на жарюху, в пироги да в кашу! Только собери – вмиг бабка Пелагея коливо (каша) накрутит, пальчики оближешь!

Однако, Ермила не торопился разделить радость младшего дружка своего. Он тоже вышел на крыльцо, прокашлялся, насупив седые, косматые брови, бросил мрачный взгляд направо да налево – лес серел перед рассветом, над Андожским озером пробивались первые розовые лучи. День обещал разгуляться безоблачный, сияющий. Вдруг из небольшой ямки под упавшим на один бок Облехиным плетнем послышался глухой шорох, покатились комочки сухой земли, вынырнули ушки серенькие – потом черный нос влажный показался и глазки-бусинки испуганные на остренькой мордочке. Косой выскочил из ямки и поскакал в лес матеро и резво, петляя между стволами.

– Бона, он! – закричал Данила, тыча пальцем вперед, – Эх, русачок! Будь при мне моя сука Милка красно-пегая, я бы ему задал жару!

Словно услышав Данилкин крик заяц остановился, повел ушами, прислушался на все стороны. Потом будто в издевку, приложил уши и понесся во все ноги прочь – только кончик хвоста мелькнул за деревьями.

– Ату его, ату! – кричал Данила, подзуживая себя да и зайца заодно. Еще раз промелькнула бело-серая выгнутая спинка, заяц наддал еще шибче и покатился в низину кубарем. А вслед за тем зачирикала, зачирикала над Облепихиным двором какая-то одинокая и невидимая глазу птаха.