Текст книги "Говорящий ключ"
Автор книги: Виктор Кирюшкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
– Медвежий праздник! – Инга рассмеялась. – Я его в детстве видела, а теперь, думаю, больше не увижу.
Инга, прислонясь к перекладине и запустив руку в густую шерсть медведя, рассказала друзьям, что за праздник сегодня в селе. Медведь, довольный лаской девушки, терся головой о ее ногу и глухо урчал.
– Разве можно такого красавца убить? Он у нас совсем ручной. Кроме собак, никого не обижает. Собак, правда, недолюбливает: надоедают они ему. Бороться любит, просто удивительно. Если его поборют, то немного сердится, надо его тогда чем-нибудь угощать – пряником, конфетой. Он поборет – рад, даже глаза блестят. Побежденного не отпустит, пока тот не угостит его чем-нибудь.
– Хитрый мишка, – рассмеялась Нина. – Сам победил – приз давай, премию. Его победили – тоже премию. Без ошибки действует. Может быть, поборешься с ним, Афанасий?
– С таким лешим?.. Что я – с ума сошел? Вот Дашута и разговаривать бы с ним не стал. Сразу положил бы на обе лопатки. Тот сильней любого медведя.
Инга рассказала несколько забавных историй о мишке. Как-то раз зверь оборвал цепь, забрался на дерево и запутался там в обрывке цепи. Чуть не задушился. Много трудов стоило освободить перепуганного, ревущего зверя. Сойдя с дерева, он сразу же убежал в свой закуток.
– Плохо одно, – говорила девушка, – научили нашего мишку водку пить. Зимой охотники, как придут из тайги после удачной охоты, сами выпьют и его угостят. Да и каждый праздник не забывают мишу, угостят обязательно. Пойдемте в клуб, скоро начнется вечер.
В конце переулка показался раскачивающийся из стороны в сторону человек. В карманах его пиджака торчали бутылки. Нина узнала в нем Марченко, получившего-таки премию за волка, и подтолкнула Афанасия. Тот, сообразив в чем дело, подхватил Ингу под руку, увлек ее за собой. Нина облегченно вздохнула. При выходе на улицу она оглянулась. Марченко не было, он куда-то исчез. Афанасий, несколько раз порывавшийся что-то спросить у Инги, осмелел.
– У вас в селе шаман есть?
– Шаман, конечно, есть – глаза девушки заискрились лукавством. – В прошлом году его купили для улучшения породы скота. Еле довели за триста километров, по бездорожью.
– Шамана купили? Да ведь он человек! – воскликнул Афанасий.
– Зачем человек, бык породистый на молочнотоварной ферме.
– Значит, настоящего шамана уже нет?
– Почему нет? Тоже есть. Только он сейчас сторожем на нашей метеорологической станции работает и давно уже не шаманит. Такой плутоватый седенький старичок, совсем непримечательный. – Инга на секунду о чем-то задумалась, в глазах погасли озорные огоньки. – Почему вас интересует шаман, медвежий праздник?.. Все, о чем мы уже забывать стали, а вот библиотеку, школу и даже электростанцию вы оба не заметили, – сказала она.
– Библиотека, школа... да мы все это знаем, видели много раз, сами учились, а живого шамана не встречали.
– И не встретите больше. Разве в книгах да в кинофильмах о прошлом. Сегодня у нас в Качанде вспыхнет электрический свет. Вот наша электростанция, зайдемте.
Они вошли в здание. В помещении было довольно светло от нескольких керосиновых ламп. Посредине его поблескивала новыми частями паровая машина. Рядом с нею стоял генератор, а против него, у стены, новенький распределительный щит с рубильниками и приборами. Высокий эвенк, лет тридцати, в праздничном костюме нетерпеливо поглядывал на стенные часы. Двое других работали у машин. В топке гудело пламя. Механик стоял у распределительного щита. Увидев гостей, он, радостно улыбаясь, сказал:
– Еще один час потерпите, товарищ Инга... Всего часик. Ведь целые века обходились без электричества, обойдемся как-нибудь и в этот последний час. Правда?
– Каким образом вы доставили сюда через тайгу, горы, бездорожье это оборудование? – удивилась Нина.
– Дорога у нас есть... зимой. Райисполком дал трактор, а мы послали людей, чтобы расчистить путь где надо, – ответил механик. – Каждую зиму наш колхоз отправляет в район до трехсот оленьих нарт с мясом, меховым сырьем и меховыми изделиями, ведь у нас тысяч семь оленей. Обратным путем эти нарты доставляют продукты, товары. Вот таким обозом и шел трактор... Я сам ездил. Да разве одну электростанцию мы привезли? А лесопильную раму, а радиоузел? Да еще целую библиотеку в три тысячи книг. Теперь у нас не колхоз, а настоящий университет. – Последние слова механик произнес с видимым удовольствием.
Нина подумала, что, пожалуй, он прав, и таежное село Качанда становится для эвенков университетом новой жизни.
Клуб, самое большое здание села, был переполнен. На праздник пуска электростанции собралось все взрослое население Качанды. На стенах просторного помещения и столах, покрытых белыми скатертями, горели керосиновые лампы. Сегодня они были еще нужны, а завтра заботливые хозяйки поставят их куда-нибудь в дальний угол, по соседству с жирником, отжившим свой век еще раньше. Ломились столы от обильного угощения, хозяева и гости в ожидании начала торжества вели задушевную беседу. Большаков, Юферов и Воробьев занимали почетные места за первым столом, где разместились знатные люди колхоза. У многих на груди виднелись ордена и медали, заслуженные в дни Отечественной войны и в мирном труде. Председатель Хабаров, еще более подтянутый, чем днем, и по-особому торжественный, поднялся на трибуну.
– Сегодня мы зажигаем лампочку Ильича, – сказал он просто, и его голос был слышен в самом дальнем углу клуба. – Мне хотелось бы бросить взгляд в прошлое, чтобы еще ярче увидеть не только настоящее, но и будущее. Наш заведующий клубом пишет книгу об истории эвенков. Попросим его прочитать несколько страниц.
Откинув назад падающие на глаза волосы, из-за стола поднялся высокий человек. В зале воцарилась глубокая тишина. Перелистав первую страницу, он стал читать громко, отчетливо, на русском языке, чтобы было понятно и гостям.
– В тысяча шестьсот тридцатом году красноярский казак Иван Москвитин открыл Ламское (ныне Охотское) море и основал Усть-Ульинский острожек. Через тридцать лет весь Охотский край был присоединен к России. Первые русские землепроходцы застали здесь кочевые племена, жизнь которых даже бывалым казакам показалась особенно отсталой. Наши предки одевались в звериные шкуры, промышляя зверей с помощью лука и стрел. Со времен Москвитина до Октябрьской революции прошло почти триста лет. Путешественники, посетившие Охотское побережье перед Октябрем, увидели ту же отсталость эвенков, что и Москвитин. Кочевые племена за это время вымерли на две трети. Там, где стоит наше село Качанда, до революции находилась церковь да два деревянных дома, принадлежавших попу и скупщику пушнины. Наши отцы и деды, из которых многие сидят здесь, жили в юртах и приезжали в Качанду лишь для продажи мехов да на праздники. О школе, больнице, клубе, конечно, понятия не было. В дореволюционной энциклопедии было написано, – Громов открыл заранее заложенную книгу. «… Громадное большинство тунгусов живет очень бедно. Случаи голодной смерти среди них чаще, чем среди какой-либо из других сибирских народностей, и нередко гибнут не только отдельные лица, но и целые семьи и даже маленькие роды.
Причиной этого является их бесхозяйственность».
Вывод «ученого» о «бесхозяйственности» эвенков показался присутствующим настолько нелепым, что в зале долго стоял смех. Да и как было не смеяться людям, у которых на груди были ордена и медали, полученные за доблестный труд, если колхоз имел миллионные доходы от своего обширного хозяйства, если каждый из колхозников был зажиточным.
Дав стихнуть веселью, вызванному мрачными выводами энциклопедиста, Громов продолжал:
– В восемнадцатом году у эвенков появились первые местные Советы. Но борьба советской власти с бандами белогвардейцев, скрывающимися в тайге, закончилась только к лету двадцать третьего года. В том же году в Качанде был открыт кооператив, а еще через несколько лет появились школа, изба-читальня, больница. В тридцатом году был создан колхоз имени Ленина. Начался переход к оседлой жизни. Сейчас Качанда – богатое колхозное село. За время советской власти нами пройден во много раз больший путь, чем за триста лет.
Века – за годы! Вместе со всем народом Советского Союза эвенки строят новое коммунистическое общество.
Внезапно вспыхнул ослепительный свет. Яркие лампы загорелись под потолком клуба, осветив сцену, убранную хвоей, из десятков уст вырвались восторженные возгласы. Многие впервые видели, как горит электрическая лампа. Чей-то звонкий девичий голос запел:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек..,
Песню подхватили другие. В нее вливались все новые и новые голоса.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек...
Оленеводы, охотники, рыбаки, доярки, хозяева и гости пели от души на двух языках, и песня от этого казалась еще прекраснее:
От Москвы до самых до окраин,
С южных гор до северных морей,
Человек проходит как хозяин
Необъятной Родины своей!..
...Столы отодвинуты, молодежь кружится в веселом танце. Большаков и Юферов потихоньку выбрались из клуба. И без того светлая северная ночь показалась им днем. На всех столбах горели лампочки, заливая ярким светом улицы Качанды. В одиночку и группами по улице ходили люди, останавливались у столбов, прислушивались к гудению проводов, удивляясь ослепительному свету. Они еще не привыкли к тому, чтобы ночью на улице села было так же светло, как днем. Только в переулке, где привязан медведь, света не было. Проходя по переулку, Большаков и Юферов услышали чье-то невнятное бормотание. Большаков остановился, прислушался и сразу узнал голос Марченко.
– Эх! Михаил Потапыч, родненький, выпить у нас больше нечего... доконали. Споем, что ли? Споем, миша! «Когда б имел златые горы... » Пой, коли Марченко поет. Ты думаешь, он напрасно в тайгу попер, шишки... Пой, миша! Эх, где наша не пропадала, пой! «Так наливай, брат, наливай».
К голосу Марченко присоединилось какое-то глухое утробное урчание. Большаков шагнул вперед, заглянул в закуток. За ним подошел Юферов.
– Кто там?
– Друзья-приятели выпили, – усмехнулся Большаков, – песни распевают, однако.
Юферов Заглянул в загородку, отступил в сторону. В закутке, прислонясь к забору, сидел Марченко. Одной рукой он обнимал лежавшего медведя, а другой дирижировал сам себе. Медведь покачивал головой и ворчал.
– Вот так номер! – воскликнул Антип Титыч.
– Меня звал, других звал – не пошли, все хотели на празднике быть. Компаньона искал, нашел все же... Подходящий компаньон, однако. – Большаков рассмеялся. – Пускай проспится, сам перепугается, на карачках вылезет.
– Как бы не случилось чего, задерет его медведь.
– Зачем задерет? Зверь смирный... тоже выпил немного за компанию. Пусть поют. – Большаков зашагал дальше. Юферов, махнув рукой, пошел за ним. Вслед им неслись «Златые горы» и урчание мишки.
* * *
На рассвете караван экспедиции покидал Качанду. Марченко прибежал к самому отходу, растрепанный и ошеломленный.
– Хорошо ли почивали, Алексей Петрович? – подмигнув Большакову, спросил Юферов.
– Хорошо... У приятеля одного... заночевал.
– У приятеля, говоришь? У Михаила Потапыча? Знаю, знаю. Это который не моется, не бреется, зато люди его боятся, – под общий смех заключил мастер.
Село еще было погружено в сон, когда караван вытянулся по главной улице. Нина посматривала по сторонам, надеясь увидеть Ингу. Но ее не было. Вдруг громко заговорил большой репродуктор, установленный на здании клуба. Знакомый голос Инги произнес:
– Говорит Качанда, говорит Качанда. Привет смелым разведчикам земных недр. Желаем счастья и удачи. Ждем вас обратно, дорогие товарищи! Доброго пути! Доброго пути!
Нина остановилась, помахала рукой в сторону маленького домика радиостанции.
Глава седьмая
По следам каравана
Проторенная тропа кончилась. Путь стал тяжелым. Часто приходилось преодолевать крутые подъемы, пересекать распадки, переходить вброд какую-нибудь одну и ту же речонку, петляющую между сопок. Некоторые речки представляли серьезную преграду из-за быстрого течения. Впереди, задернутые легкой дымкой, синели вершины гор, у которых должна была протекать река Накимчан. Пройдя порядочное расстояние, экспедиция как будто бы не приблизилась к этим высоким сопкам, они казались такими же голубыми, как и с улицы Качанды, до них было еще далеко.
Последняя связь с жилыми местами оборвалась. Упакованная в тюки радиостанция покачивалась на вьючных оленях. Все знали, что радиостанция будет собрана лишь на месте. Но даже Большаков не мог сказать, сколько, дней придется добираться к ключу Светлому. Он вел караван по еле заметным оленьим тропам, каменистым берегам речек, обходя непролазные таежные заросли. Проводник рассчитывал выйти к реке Накимчан и по ней спуститься вниз. Пегого конька Большаков оставил в Качанде и теперь шел пешком впереди каравана. Несмотря на свои шестьдесят лет, Кирилл Мефодиевич не чувствовал усталости.
На пути каравана вставали то мрачные заросли хвойного леса с раскидистыми шапками лиственниц и ели, то пронизанные бликами прозрачного света березовые рощи, то густые стены кустарника, перегораживавшие дорогу. Часто попадались огромные стволы мертвых деревьев, вокруг которых буйно пробивались к солнцу молодые деревца. Лес здесь никто никогда не рубил, и лесные великаны, отжив свой век, догнивали на земле. Их приходилось обходить, а иногда прорубать проход сквозь трухлявые, полусгнившие стволы. Каждый километр пути доставался с большим трудом, и караван двигался, медленно, оставляя за собой заметный след.
Большаков с уверенностью вел разведчиков по известным ему одному старым заросшим тропам, таким чащам, где, казалось, не ступала нога человека.
– Здесь немного тундра будет, – говорил он, выводя экспедицию на широкую марь. – Ничего, тундра хорошая, болот мало. Вон на ту сопку придем, заночуем, однако.
– Кирилл Мефодиевич, вы здесь раньше бывали? – спросил Воробьев.
– Давно ходил. Давно. Есаула Бочкарева гоняли, партизан водил. Хитрый атаман был. Других бросил, а сам ушел.
Воробьев невольно удивлялся памяти проводника, легко вспоминавшего давно хоженый путь.
Погода установилась на редкость ясная. Лишь два-три дня потеряла экспедиция из-за дождя, который Большаков угадывал всегда заранее. Афанасий Муравьев попросил его рассказать, по каким приметам он так точно это определяет.
– Примет много, однако, – подумав, ответил проводник. – Парит среди дня – к дождю. Утром заря горит, тучки закраснели – опять плохо. Перед непогодой зеленый дятел летает с лесины на лесину, кричит: «кли-кли-кли». Рыба под вечер плещется, выбрасывается наверх – дождь к утру пойдёт; много примет, однако.
Старый проводник имел на каждый случай приметы. Он безошибочно угадывал, в каком месте реки можно поймать рыбу, в каком перелеске можно найти куропаток, рябчиков, косачей, много ли будет осенью белок. Природа была для него открытой книгой. Афанасий, жадно осваивающий жизнь тайги, ловил на лету каждое слово проводника.
Небо стало хмуриться, С гор потянул прохладный ветерок, закрапал дождь. Разведчики укрылись в палатках.
Николай Владимирович, пристроив седло вместо стола, писал письмо домой, Ольге. Закончив, он вложил его в конверт, написал адрес и, словно в почтовый ящик, опустил его в полевую сумку. На душе у него стало легче, как будто он только что поговорил с любимым человеком. Идя в тайгу, геолог знал, что его встреча с женой и сыном снова откладывается, и это угнетало его, особенно в часы вынужденного бездействия.
– Где же вы отправите письмо? – спросил Юферов. – Впереди сел нет, тайга-матушка.
– Пусть лежит: фронтовая привычка – писать часто. Вот я пишу и складываю в сумку. В Качанде сдал два письма, теперь еще одно написано. Вроде путевого дневника эти письма к жене.
– До встречи с ней у вас наберется много писем, целый роман в письмах составить можно. Лет через сорок будете сидеть со своей старушкой у печи да почитывать. Вы нас, Николай Владимирович, упомянете?
– Обязательно!
– Полную характеристику всем, конечно, дадите, описание внешности и характера, так сказать. Представляю, каким я выгляжу в ваших письмах. – Антип Титыч притворно задумался, повертел пальцем у лба. – После первой встречи с буровым мастером Юферовым у меня, дорогая моя, два дня болела рука, а по ночам снились рыжие усы. Одним словом, этот Титыч – ходячий анекдот... Угадал, Николай Владимирович?
– Почти, – рассмеялся Воробьев. – О ваших усах и медвежьей силушке написал, только помягче. Хотите прочту? – Воробьев потянулся к сумке.
– Зачем, Николай Владимирович, весь интерес исчезнет, мы сами угадаем. Вот Павел Вавилов закрыв глаза может сказать, как вы представили каждого из нас Ольге Петровне, если не ошибаюсь. Скажешь, Павел?
– Наш проводник, знаменитый Кирилл Мефодиевич, недавно встретил в тайге знакомого медведя, – закрыв глаза ладонью, произнес Павел. Большаков, услышав свое имя, насторожился. – После дружеского разговора они выкурили по трубке, обменялись рукопожатиями и разошлись до новой встречи. Звери его знают хорошо и наверно скоро изберут его председателем совета тайги.
– Тебя тогда секретарем возьму, однако, – проворчал Кирилл Мефодиевич. – Гадай дальше.
– Наша радистка Нина Одуванчик недовольна своей фамилией. Одуванчик – название не таежное. По совету Антипа Титыча Нина решила сменить фамилию на Ведьмедь.
– Вовсе нет! – поправила Нина. – У меня фамилия будет другая... Ефремова, а не Ведьмедь...
– Вот где она, тайна, оказывается! – спохватился Юферов. – Значит, в честь Василия Ефремова... летчика? Поздравляю, поздравляю! Когда же свадьба?
– На новый год, – девушка отвернулась, скрывая смущение, а Воробьев подумал, что Нина проговорилась намеренно. Теперь все будут знать, что у нее есть жених. Афанасий Муравьев, растерянно взглянув на радистку, выронил блокнот, в котором что-то записывал. Он долго искал блокнот, а когда выпрямился, лицо его было бледно. Посидев с минуту, он вышел из палатки. Нина, сама того не подозревая, нанесла Муравьеву такой удар, что ему показалось, будто земля колеблется под его ногами. Парень тяжело воспринял неожиданное открытие. Зато с этой минуты его «любовь» быстро пошла на убыль и скоро превратилась в хорошую, крепкую дружбу людей, связанных одной целью, одним стремлением.
В то время, когда разведчики укрылись от холодного ветра и дождя в палатке, на полпути между ними и Качандой, у берега быстрой речки, пылал яркий костер. У костра на воткнутых в землю палках висела насквозь промокшая одежда. С нее капала вода и поднимался пар. Если бы кто-нибудь из экспедиции оказался в тот момент поблизости, он не сразу бы догадался, что здесь происходит и почему вдоль берега реки бегают наперегонки два совершенно голых паренька. Присмотревшись, он узнал бы и них бывших попутчиков, Саню и Виктора, оставшихся в Качанде.
Мелькая голыми ногами, они сделали порядочную пробежку и разом остановились у костра, переводя дыхание. Потянул прохладный ветерок, начинал накрапывать дождь.
Жаркое пламя не согревало тела, было холодно.
– Сс... огре... лся? – не попадая зуб на зуб, спросил Саня.
– Ни... чего, – ответил Виктор, – согрелся.
– Тогда подбрось дров, я еще трохи побегаю. – Саня пустился бегом вдоль коварной реки, сыгравшей с ними такую злую шутку.
От самой Качанды друзья шли по следам каравана, решив присоединиться к экспедиции там, где она остановится для работы. Саня, подбадривая товарища, в десятый раз вспоминал в шутку сказанные слова Воробьева: приходи на реку Накимчан, там мы будем долго работать.
– Примут, – говорил он, – куда нас денешь, раз мы придем. Обратно ни в какую... Понял? Скажем, что хотите делайте, все равно останемся. Антип Титыч меня в помощники возьмет, а я за тебя упрошу.
– Дедушка Кирилл Мефодиевич меня охотиться возьмет.
Несколько мелких речек они перешли легко, и вдруг на пути встретилась эта река, неширокая, но быстрая. Сквозь прозрачную воду видно было дно, по которому, гонимые течением, подпрыгивая, катились мелкие камешки. Мальчики, найдя место, где переправлялся караван, разделись, связали одежду в одни узел, чтобы не замочить, и смело вошли в студеную воду. На середине реки течение стало очень сильным, и идти можно было лишь наискось. Скользкие камни на дне были плохой опорой для ног. Более сильный и высокий Виктор, пожалуй бы, перешел реку, но Саня поскользнулся, когда вода достигла ему груди. Услышав всплеск, Виктор обернулся. Саня барахтался в нескольких шагах ниже по течению. Рядом с ним плыл узел с одеждой. Окунувшись с головой, Саня хлебнул воды. Плавал он плохо и с перепугу растерялся, течение тянуло его все дальше и дальше. Виктор, увидев испуганное лицо друга, судорожно глотавшего воздух вместе с водой, не раздумывая кинулся ему на выручку. Оба вещевых мешка и знаменитое длинноствольное дедушкино ружье канули на дно, как только Виктор выпустил их из рук. Лучший пловец среди ребят рыбацкого поселка, Виктор быстро догнал товарища, уже совсем готового погрузиться в воду.
– Держись! Держись мне за плечи, – крикнул он.
Саня ухватился за плечи Виктора. На секунду оба исчезли под водой, а затем вынырнули, и Виктор, отфыркиваясь, поплыл к берегу, неся на себе товарища. Саня помогал ему, работая ногами. В этом месте было глубоко, зато течение било в берег и несло мальчиков к нему. Надо было лишь держаться на воде. Скоро Виктор нащупал под ногами дно, и мальчики выбрались на отлогий берег. Оба устали и замерзли.
Удалось спасти лишь один узел с одеждой. Он намок и почти совсем погрузился в воду. Поймав его, Виктор побежал к броду разыскивать остальное имущество. В светлой воде он увидел Санино ружье, застрявшее между двух камней. Оба вещевых мешка с продуктами, патронташи и дедова берданка исчезли бесследно. Быстрое течение утянуло их на глубокое место. Мальчики развязали узел, отжали воду из одежды, развесили ее на кустах сушить, сами стали согреваться, бегая по поляне у берега. Погода испортилась, подул холодный ветер.
– Собирай дрова, – на бегу крикнул Саня, – у меня спички есть, костер зажжем.
– Промокли спички, – отозвался Виктор, обгоняя его.
– Давай дров, говорю тебе, у меня спички непромокаемые.
На счастье, вблизи оказался целый завал сушняка, принесенного рекой во время разлива. Саня достал из кармана ватной фуфайки коробок спичек, завернутый в размокший обрывок газеты. К удивлению Виктора, коробок был совершенно целым и сухим.
– Я его в горячий стеарин макнул, – объяснил Саня, – и каждую спичку тоже макал для всякого случая, думал, дождь застанет.
Спички загорались великолепно. От удара о коробок стеарин слетал с головок. Запылал костер. Ребята перенесли одежду, принялись бегать взапуски, чтобы хоть немного согреться. Часто бывавший вместе с отцом на охоте, Саня высматривал что-то среди деревьев, близко подступавших к реке.
– Дупло... видишь, большой ясень с дуплом, – остановился он, – залезть можно. Бежим за одеждой.
– Она же мокрая!
– Пускай. Мы головешку захватим, под ясенем костер разведем, развесим сушить, а сами – в дупло. Надышим, там тепло станет.
Перенести костер было делом нетрудным. Под густой шапкой ясеня запылал огонь. Мальчики, развесив вокруг костра одежду, пролезли в дупло через узкое отверстие, находившееся в полутора метрах от земли. Внутри дупло оказалось довольно вместительным, на его дне лежала полусгнившая мягкая труха. Саня осмотрел пристанище, выбрался к костру и снял обе ватные телогрейки. Одной он занавесил вход в дупло, чтобы загородить доступ холодному воздуху, другую – мокрую, но теплую, друзья накинули себе на спины, чтобы не прижиматься голым телом к дереву. Прильнув друг к другу, они скоро почувствовали, что в дупле и в самом деле стало тепло.
– Это дупло удобное, настоящая медвежья берлога. Видишь, шерсть осталась – мишка зимовал здесь. – Саня снял с корявой стенки клочок свалявшейся шерсти.
– Как же он залезал? – удивился Виктор. – Ведь мы с тобой еле пролезли.
– Отец видел, сказывал. Сначала просунет одну лапу, потом голову, эдак бочком, потом вторую лапу. Коли голова прошла, то обязательно весь влезет.
Сильно утомившись и перемерзнув, мальчики, не задумываясь над своим положением, скоро незаметно для себя заснули, согревая друг друга.
Утро яркое, солнечное загорелось над тайгой. Под ясенем дотлевал толстый обломок дерева, брошенный Саней вечером в костер, а друзья все еще спали. От их дыхания в дупле было тепло. Первым проснулся Саня. Он с трудом сообразил, где находится, и, ткнув Виктора в бок, разбудил его.
– А... что? – встрепенулся тот.
– Приехали... вылезать надо, – Саня снял фуфайку, закрывавшую вход в дупло, и солнечный свет рассеял темноту. Был уже день. Мальчики выбрались из дупла и огляделись, протирая заспанные глаза.
– Штаны! – крикнул вдруг Виктор, бросаясь к костру.
– Чего? – не понял Саня.
– Штаны сгорели! – Виктор держал в руках жалкие остатки, клочок своих брюк с одним вывернутым карманом. – А твоих совсем нет.
В самом деле, у догорающего костра висели лишь рубашки, совершенно сухие и целые, а брюки, развешенные ближе к огню, чтобы скорее высохли, сгорели почти дотла. Мальчики печально переглянулись и оделись в то, что осталось. Саня оказался счастливее. Перед выходом из Качанды он надел поверх черной косоворотки старенькую гимнастерку. Теперь он приспособил косоворотку вместо брюк, просунув ноги в рукава. Это было не так чтобы красиво, но все же лучше, чем без брюк. Когда Саня надел сапоги и затянулся поясом, то издалека его рубашка стала походить на широченные галифе. Зато Виктор в своей короткой синей рубашке с застежкой «молния», в сапогах и с биноклем, болтающимся у бедра, чувствовал себя неважно. Саня попытался было утешить друга.
– Даже очень хорошо, что такая оказия случилась с нами в тайге, где никого нет; а вот если бы мы пришли в Качанду да там... – Саня даже махнул рукой, закончив: – Вот и бинокль целый... Это же здорово. Как ты его не упустил?
Перекинутый через плечо бинокль мешал Виктору плыть, когда он кинулся ка помощь товарищу, но Виктор скорее бы утонул сам, чем расстался с подарком.
Забрав свои еще сырые и тяжелые ватные фуфайки, незадачливые путешественники тронулись в путь. Они не ели со вчерашнего дня и теперь немного посасывало под ложечкой. К тому же целые тучи крупных злых комаров атаковали приятелей. Они противно пищали над ушами, впиваясь в тело.
Решив во что бы то ни стало быстрей догнать экспедицию, мальчики не жалели сил. Они быстро пробирались по хорошо заметной тропе, оставленной за собой караваном, изредка срывая еще зеленые ягоды голубицы или спелую морошку. Виктор, порядком искусанный комарами, догадался, как от них защититься. Он натыкал веток за туго затянутый ремешок, получилось нечто вроде зеленой юбочки, прикрывающей его голое тело.
По пути часто встречались целые выводки куропаток. Они почти не пугались людей. Потревоженный выводок, с маткой и петушком во главе, отбегал шагов на десять, останавливался, как бы раздумывая, что сделать – разлететься или же спрятаться в камнях и траве.
Ружье, оставшееся у Сани, было не заряжено, и ребята могли лишь бросать в птиц камнями, после чего они разлетались. Между тем голод давал себя знать. Приближался полдень, прошли сутки, за которые друзья, кроме ягод, ничего не ели.
Внезапно из-под ног Виктора, идущего впереди, с громким криком, шумно затрепетав крыльями, вылетела куропатка. Она опустилась недалеко на большой камень, Продолжая призывно кричать. На ее крик сбежалось шесть сереньких оперившихся птенцов.
– Лови! – крикнул Саня, бросая бесполезное ружье.
– Хватай! – устремился вперед Виктор.
Матка побежала между камней, призывно покрикивая, но испуганные птенцы попрятались здесь же, и ребятам удалось поймать четырех. Остальные два так замаскировались, что их невозможно было заметить. Пойманные птенцы пищали, ворочали головками. Мать, растопырив крылья и взъерошившись, словно курица-наседка, бросилась на выручку своих детенышей. Она так смело напала на Виктора, что он невольно отступил. Птица топорщила Крылья, подпрыгивала, норовя клюнуть его в руку. Она явно жертвовала собой для того, чтобы выручить птенцов.
– Лови ее, лови, сверни ей шею, – посоветовал Саня, у которого обе руки были заняты птенцами. Виктор вместо этого выпустил пойманных им двух птенцов. Куропатка сразу успокоилась, заквохтала, прикрывая крыльями подбежавших, и тут же склюнула подвернувшуюся ягоду-морошку. Она с некоторой тревогой посматривала на людей, как бы ожидая, когда они отпустят остальных птенцов.
– Ишь ты... смелая какая! – с удивлением взглянул на птицу Саня. – Понимает... не всех, мол, отпустили. Вот сейчас зажарим их, съедим.
Бесстрашие маленькой беззащитной птицы удивило ребят. Саня сознался, что он впервые видит такую храбрую куропатку, и выпустил птенчиков.
– Не будем мы их есть, а?
– Не будем, – согласился Виктор. – Потерпим, а они пусть растут... Кш... вы, – он замахал руками, отгоняя куропатку, собравшую наконец весь выводок. Неведомо откуда появились и те два птенца, которых ребята не нашли.
Куропатка короткими перебежками стала удаляться, уводя за собой птенчиков. Виктор печально вздохнул, подтянул ремень, поправил ветки своей зеленой «юбки» и решительно зашагал вперед. На душе у ребят было легко, словно, отпустив семейство куропатки, они совершили какое-то геройство. Они пели одну за другой все известные им песни. Наконец все было перепето. Голод не утихал. Мальчики все чаще останавливались, выискивая ягоды, Большую палатку экспедиции они увидели внезапно в узкой долине, поросшей высокой травой, перевалив через каменный увал. Около палатки горел костер, виднелись люди, а в стороне паслись лошади и олени.
Николай Владимирович был несказанно удивлен, когда раздался радостный лай Хакаты и перед ним появился Саня в своих необычных галифе и с ружьем за плечами.
– Здравствуйте, товарищ начальник! – Саня степенно подал руку, глядя в лицо геолога.
– Ты откуда взялся, Воробей-охотник?
– Вы сказали, приходи к нам... тогда в селе, – напомнил Саня. – Вот мы и пришли.
– Значит, ты не один?
– Там Виктор, – Саня показал на кусты.
– Чего же он прячется?
– Он без штанов.
– А ты... а ты во что одет? – Николай Владимирович невольно рассмеялся, глядя на смутившегося мальчика.
Саню окружили разведчики, засыпая вопросами. Юферов принес свои запасные брюки, а Нина, рассмеявшись, попросила Марченко:
– Научите меня, как вы шьете шаровары?
– И учить нечему, возьмите мешок, разрежьте его до половины да зашейте, чтобы гачи получились, – пояснил старатель. – Вот вам и шаровары будут.
Нина достала почти новую черную юбку и минут за десять сделала из нее превосходные шаровары. Неожиданное появление мальчиков, рассказ Сани о всех несчастьях, которые свалились на них, вызвали оживление и насмешили всех до слез. Успев привыкнуть к ребятам, почти все жалели о том, что они не в экспедиции, и теперь были довольны их приходом. Воробьев также не огорчался, но все же со строгим видом отчитал обоих путешественников, пообещав при первой же оказии отправить их обратно. Ребята весело переглянулись. Они понимали, что такой случай едва ли представится, и они останутся в экспедиции до конца ее работы.
